Текст книги "Созвездие Видений"

Автор книги: Сергей Соловьев

Соавторы: Сергей Михеенков,Андрей Дмитрук,Елена Грушко,Юрий Медведев,Евгений Ленский,Александр Кочетков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

А потом раздался новый взрыв, еще сильнее прежнего, – Север почувствовал, что резко падает, потом вдруг чьи-то когти подхватили его, вцепились в тело – и все смерклось в его глазах.

* * *

Испокон веков известно: первый банный пар – здоров. Другой – крепок. Третий – хмелен. Ну а четвертый… Каков четвертый, мало кому ведомо, ибо нет на свете человека, который в четвертом пару жив бы остался. Четвертый пар – не для людей. Он для навий. Для нежити…

Долгонько привелось Нецыю ждать, пока все Лаюново семейство намоется. Никак не гасла лучинка в баньке, никак не смолкали голоса. Но наконец прошли по узкой тропке к избе сам Лаюн и два его старших сына, которые парились последними, и Нецый привстал было, да тут же и снова прилег в траву. Ну уж нет. Не привыкать ему караулить. Лучше подождать. Лучше пусть и не глянет на него сила злая. Потом, потом…

И он опять лежал, весь сжавшись, слушая, как вдруг раздался плеск да визг, глядя, как сине-белым мертвенным светом зажглось изнутри волоковое оконце, заиграли в нем причудливые тени…

Потом стукнула печная заслонка – и все стемнелось да стихло, но не скоро еще он шевельнулся, подошел, открыл разбухшую дверь, заглянул…

Ему пришлось постоять в темноте, чтоб глаза обвыклись, и весь он при том дрожмя дрожал: а ну как не все навьи исчезли? ну как Баенник из угла кинется, оморочь наведет, до смерти допарит?..

Нет, обошлось. Тянуло в отворенную дверь ночной прохладой, ветерок пошумливал в крапивных зарослях. И когда Нецый притерпелся к темноте, то увидел цепочки курячьих следов, тянувшихся по золе к устью печи, – и перевел дух.

Ушли навьи.

Ладно. Коли так, можно и не спешить, хоть и тянуть не надобно.

Краем рубахи Нецый прихватил малую шайку с остатками мутной воды, совком нагреб туда золы со следами, окунул веник и, хорошенько размешав, окропил стены и потолок Лаюновой баньки, хоронясь, чтоб на самого зелье не брызнуло. После того осторожно перелил его в припасенную глиняную посудину – и вышел, и залег в траве, выжидая…

Уж и сон его брал, дрема темная, а Нецый терпел, глаза таращил, ждал…

И дождался-таки!

Сперва тихого, настойчивого шуршанья, потом потрескиванья, потом..: потом стены баньки, погромыхивая, осели, рухнули!

И тут уж Нецый более не мешкал. Подхватил свою посудину с колдовским зельем – и ударился в бег, изворотливо шныряя меж избами, норовя не попасться на глаза ночной страже, при том не забывая плеснуть из посудины то на одну, то на другую стену.

* * *

Север, казалось, еще н не очнувшись, вспомнил, что произошло накануне. И весь сжался. Те когти, что вцепились в тело… Но боли не было.

Он открыл глаза. Зеленый свет лился ему в лицо, мягкий, целительный. Ложе его слегка пружинило, колыхалось, реял над опаленным лбом тихий ветерок, и Север наконец-то догадался, что его держит на ветвях своих могучее дерево.

Наверное, Север должен был скорее броситься вниз… но он не шелохнулся. Да и куда спешить? Он ощущал такой покой… такую безопасность… Страшное зрелище взрыва хранилища и гибели имита командора словно бы подернулось туманом, сладостная прозрачно-зеленая дремота смеживала веки… Дерево было столь ласково, что Северу почудилось, будто и по его телу струятся токи, питающие древесный ствол и ветви, будто он понимает речь потрясаемой ветром листвы, этот шелест; шепот… проникается мыслями дуба, слушая его беседы с собратьями о том, что кто срубит липу, тот заблудится в лесу, а если для постройки дома взять скрипучее дерево, то в доме все будут кашлять ни с того ни с сего; с наростом – у всех заведутся колтуны и нарывы; сухостойное – сухота поймает; с ободранной корой – скот падет; ну а если взять поваленное бурею – дом будет разрушен. Загубленные деревья, имеющие буйный нрав, случается мстят людям, и тогда обрушиваются избы, придавливая хозяев. Самой мстительной числится рябина, счастье, что из нее домов не рубят, не то весь род человечий был бы загублен… Вот так чудеса! Сроду на. знал за собой Север умения понимать речь деревьев! Или на Ирин леса немые? Да ведь и здесь прежде он слышал лишь однообразный шум… а может, те ветки и сучья, что впились в тело, наделили его этой способностью смешав сок с кровью?

В разговоре деревьев участвовала и сорочья стая. Эти трещали громко, запальчиво, перебивая друг друга, и когда деревья пели о том, что не иначе лесные боги наконец-то покарали губителей людей, наслав разрушение на их жилища, срубленные из убитых деревьев, то сороки заспорили, мол, лесные боги не иначе выжили из ума за древностию, коли допустили людям завинить в сей злой напасти не прихоть высших сил, а Зорянку!

Дуб, на котором возлежал Север, возмущенно тряхнул ветвями.

Да, да, продолжали свой гомон сороки. Восклепал на нее эту несуразицу не кто иной, как Нецый, коего все лесное племя давно уличило в тайном общении со зловредными порождениями Нияна, владыки подземного мира, всех смертей и лютостей. Уверял Неций, что Зорянка не только повинна в разрушении всех домов, но и заветный жизненоситель Белоомут из-за нее обратился в белый прах!

Деревья разом всплеснули ветвями, закачали кронами, ну Севера кругом пошла голова, чего не было с ним даже на испытательном стенде.

Обошли, обошли старые обычаи! Надо ведь как искать виновного, трещали сороки. Вбить в топор деревянный кол и держать его на весу, и вращать, а при том произносить разные имена. На чьем имени кол покачнется – тот и виновен. Так нет же, Нецый всем головы заморочил. А тут еще подлила масла в огонь Зверина. Мол, ежели в буевом валище отбила у нее Зорянка могучего чужеземца, который ей, Зверине, обрядно достался, то. уж тем пред всем родом невров провинилась, ну а сделав пришельца чужеложником и зачать от него возмечтав, осквернила Белоомут, и теперь из-за нее род невров обречен.

Зверина уверяла, что не обошлось тут и без зловолхвовании старого Валуна, деда Зорянки. И Нецый, спросив совета каких-то неведомых, иных богов, наставил соплеменников новые избы рубить, из нового, чистого дерева, а чтоб не рушились они, жертвы принести лесным богам по стародавнему обычаю. Известно ведь: крепость будет неприступна, изба век простоит, а мост никогда не обрушится, коль зарыть в основание того, кто на глаза строителям первым попадется.

Все невры упреждены Нецыем. Осталось заманить в селение Зорянку, Валуна и Лиховида! Зорянка… «– Как твое имя?

– Среди людей Меда…»

«Отбила у нее Зорянка могучего чужеземца, который ей Обрядно достался…» Лиховид…

Да это он. Север, и есть Лиховид! А Зорянка – конечно, Меда. Валун – ее дед, о котором она говорила. И все они должны быть почему-то зарыты в землю, в основание нового поселения! Что за чепуха… Север качнул головой. Что и говорить, полезно, оказывается, быть заброшенным на ветки этого пророческого дуба. Полезно понимать речь птиц… и он опять на миг ожжен был изумлением: откуда в нем это? Или нынче ночью Меда… Зорянка отдала ему не только жар страсти, но и все тайны свои? Не зря– же называла она его владыкой своим, богом и повелителем…

Но не время теперь для сладострастных воспоминаний. Север предупрежден – злоумышленникам его теперь ни за что не уловить з свои сети, не застать врасплох. Надо лишь предупредить Зорянку с дедом – и как можно скорее.

Он свесился с ветви. О Звезды!.. Высоковато. Да и ветви впились, не отпускают. И как отыскать Меду?

Что^:то зашевелилось в кустах у подножия дуба, и к его могучим корням выкатилось косматое и лохматое существо, виду странного, воинственного: коряга не коряга, зверь не зверь…

И вдруг Север вспомнил, что это такое!

– Эй вы, из леса, лешие! Придите ко мне на помощь! – прокричал он заветные слова, и дикенький мужичок поднял к нему зеленобрадую и зеленовласую голову. А затем… затем он вдруг, внезапно вырос; да так, что сверкающие зеленым огнем глаза его оказались прямо против глаза Севера.

– Ну, чего тебе, а?

– Где Меда?

– Какая Меда? Не знаю я такой! – уклонил леший глаза свои и начал было уменьшаться в росте, да Север успел схватить его за загривок и резко дернуть вверх. Мужичонка враз усох, съежился до размера малой кочки, задрыгал ручками-ножками, запищал:

– Пусти, пусти, пусти, супостатище!

Тряхнув его еще раз для острастки, Север торопливо поведал, о чем болтали сороки, и с радостью увидел, как тревога наползла на зеленое косматое лицо.

Леший свистнул в два пальца, и Север сверху разглядел, что на поляну выкатился другой такой же мужичок. Завидев своего сотоварища плененным, подхватил с земли горсть желудей и запустил в Севера, но он успел заслониться своим пленником и тот, получив весь заряд в лоб, взвыл, словно ветер буреломный:

– Шишко! Не время баловать! Зорянка в беде! Торопливый стрекот дал знать Шишку, в чем дело, и тот

крикнул снизу:

– Небось у деда она, бежим, Подкустовник, да шибче!

– А коли там нет?

– Домовушку спросим. Бежим!

Подкустовник рванулся и выпал из рук Севера. Тот невольно вцепился в сук, и дерево грозно заскрипело.

– Эй! Снимите меня! Я с вами! – жалобно возопил Север, на что Подкустовник глумливо крикнул:

– Вишь яблоньку сухостойную? Когда она попустит цветки белые, тогда и снимем!

И, растворяясь в зеленой тени, ему вторил Шишко: – Ты уж лучше тут повиси. С тебя вся беда и пошла! Из-за тебя задор-зубоежа!

Затрещал подлесок – и стихло все.

* * *

Быстрее вихря ворвались лешие в избу старого Валуна, да и стали, точно заговорным словом закованные. Что за притча?

Ямина в углу избы мерцает, словно нечаянным снегом припорошена. Одежда какая-то странная тут же валяется. А хозяин-то где?

Вслушались лешие – и уловили, тихие, жалобные завовыванья за печкою. Кинулись туда – и вытащили на свет божий крошечного старичка в лопотине, седенького да серенького.

– Домовушка!

Разглядев гостей, тот приосанился.

– Что за взгон, что за крик? С чем пожаловали, щекотуны лесные? – вопросил заносчиво.

– Ах ты ж бубуля дождевая!.. – начал было возмущенный Подкустовник, но Шишко, ткнув его локтем в бок (не время, мол, заедаться!), спросил, проглотив словцо неочестливое:

– Где Валун? И Зорянка где?

– Отвечать каждому-всякому… – отмахнулся Домовушка и вновь сунулся было на угретое местечко под печкой, да рассерженный Подкустовник уцепился за край его рубахи и так дернул, что ветхая одежонка жалобно затрещала.

– Чего всхопился, ты, орясина, кочка болотная? – разъярился Домовушка, ринувшись на обидчика и размахивая крошечными седовласыми кулачками.

– Ах ты голыш запечный! – не остался в долгу Подкустовник, да тут супротивников расшвыряли могучие зелёные лапищи Шишка.

– Пустомели вы, блядники! Чего сцепились, ровно молодь безвредная, неразумная? Поскорее сказывай, старичок, где хозяева. Топерво проведали мы: грозит им погибель неминучая. Беда!

И он торопливо пересказал Домовушке, что произошло! Бледное личико того словно бы пеплом со страху подернулось.

– Да не знаю я, где хозяин со внукою! – всхлипнул он. – Не сойти мне с этого места – не ведаю!

– Худое дело! – нахмурился Подкуетовнйк. – Совсем, худое!

– Хуже и некуда… Те-то, лиходеи, не утихомирятся, покуда кого-то из троицы не споймают. Ну, за пришлеца пускай родная его маменька тревожится, коли есть она. Да и крепко держит его Великий Дуб. А вот Валуна с Зоряякой где перехватить?

– Беда! – всхлипнул опять Домовушка, и сивая да зеленые головушки горестно закачались.

И вдруг Домовушка всплеснул волосатыми ладошками:

– А что если кого другого послать к тем строителям?

– Кого другого?

– Да мало ль прохожего-проезжего шастает по лесу? Долго ль вам морок навести, со следа сбить, путь запутать? Пускай закопают кого ни попадя…

– В уме ль ты, головешка погасшая! – укоризненно вскричал Шишко, а Подкустовник буркнул:

– Где там! В уме!..

– Разве супостаты мы злодейные – невинного человека под смерть подводить? Ты, видать, нас в версту поставил с маньями, не то с банником да гуменником. Иль с водовиком: этому только дайся, только попади на речную борзину – вмиг в омут утащит. У нас же нрав не лют. А еще знаешь что? Сдается мне, не успокоются злодеи, пока своего не добьются. Они же вне сомнений пребывают, что Зоринкина во всем вина, – значит, станут за нею охотиться, пока не изловят.

– Значит… – медленно проговорил Домовушка, – значит, надобно им глаза отвести!

– Это как? – свел брови Подкуетовнйк – что зеленые мохнатые гусеницы сползлись!

– Да так. Скинуться Валуном, не то – Зорянкою, да и обвести людей вокруг пальца. Дело простое!

– Ничего себе, простое дело! – покачал головой Шишко. – Я скидываться неучен. Слыхал, кой-какие лешаки к этому способны, а я – нет.

– Ништо! – отмахнулся Домовушка. – Я сие слажу!

– Ну так бежим скорее! – подхватился Подкуетовнйк и потащил Домовушку к выходу, но тот в самых дверях уперся, в косяк вцепился и заверещал так, что у леших заложило уши:

– За порог не пойду! Не могу! Запрет наложен!

И как ни тащили, как ни толкали его в спину и ни пинали пониже спины, как ни щекотали – Домовушка не перешел порога.

Вконец измученные, лешие с ненавистью уставились на него.

– Эх, батогом бы его! – проскрежетал зубами Подкустовник.

– Без лепа это! – отмахнулся Шишко. – Запрет наложен – ничего не поделать. Без толку! Ты в воду не полезешь, хоть убей тебя, так? Вот и ему за порог ногой ступить не велено.

– Что ж, нести его, да? – зло проворчал Подкустовник..

– Нести?! – Шишко так и подскочил. – Молодец, брат. Лихо ты выдумал! Слышь-ка, дедок? А ежли понесем мы тебя?

Домовушкины глаза радостно сверкнули.

– Это с охотою! Да и ноша невелика будет. Обернусь кучкой мусора, вы меня совком да метлой в корзинку соберите – вот и вся недолга.

– Давай! – махнул Шишко… и словно ветер пролетел по избе, зашумело все вокруг, и почудилось лешим, будто уже не Домовушка пред ними, а ворох сухой листвы… но тут же шуршанье утихло, и старик вновь принял свой облик, кинувшись за печь.

– Куда, полено трухлявое?! – взвыл Подкуетовнйк, решив, что Домовушка опять струсил, но тот уже выкатился обратно, прижимая к себе что-то круглое, зеленовато-золотистое:

– Я Зорянке обещал поберечь его. А ну как без меня придет недобрый человек да стащит? Нет, пускай оно лучше со мной будет.

Домовушка метко зашвырнул зеленовато-золотистое в корзинку, которую уже держал наготове Шишко, сам вскочил на подставленный Подкустовником совок, крутнулся-вертанулся… опять шорох пошел по избе… и Домовушка малой горушкой мусора лег в совок.

Шишко аккуратно ссыпал старика в корзинку, для верности еще поелозил веником по полу, сметая в совок самую мало-мальскую соринку, чтоб ни частички не утратить Домовушкиной, – и лешие опрометью кинулись в глубины лесные.

* * *

Сперва он проклинал. Шипел по-змеиному, рвался, истекая кровью, изнемогая не столько от боли, сколько от полного своего бессилия.

Зорянка, Меда погибает! Может быть, уже сейчас!.. А Север, ее Лиховид, ничего не может поделать.

На поясе висел нож, но как до него дотянуться? И еще вопрос, что проделает это зловредное дерево, если вонзить в него нож. Не задавит ли вовсе?

Такого бессилия Север не ощущал ни разу в жизни и даже припомнить не мог, чтобы и Старый Север оказался хоть разок столь же бессильным, измученным и ослабевшим. И, казалось, ничто в мире сейчас не может выручить его.

Ничто. Всякий раз, лишенный технического подспорья, он оказывался на этой планете – заведомо сказочной! – слабее муравья, потому что муравей хотя бы может кусать и за ним стоит сила всего рода. А Север одинок и безоружен. И невры, к которым он вправе относиться свысока, будто могучий предок – к потомкам (ведь и в самом деле, лишь, случайность помешала Северу Старшему отправиться вместе с Невром, Тором, другими на Землю в составе Первой Экспедиции – и тогда… тогда бы Меда была его пра-дочерью, так?), – эти слабые люди, эта живая, непостижимая природа существовали по своим, их объединяющим – но отвергающим пришельца Севера – законам, непостижимым его разуму, сердцу, его телу. Трещина между прародителями и их созданиями оказалась куда глубже, чем можно было предположить.

Это все он понял уже гораздо позже, когда, измученный бесплодной борьбой с дубом, наконец притих в его ветвях, поник, расслабился на некоторое время, попытавшись уподобиться здешним обитателям и отыскать путь от своего сердца – к сердцу дерева.

Он молил, унижался – где там! Бессмысленно, как и проклятия.

Ох, был бы хоть парализатор! Но…

Наконец Север смирился, и в его усталом сердце осталось одно чувство: презрение к себе самому.

Безумец, безумец! Что сделал ты во исполнение воли пославших тебя, доверивших тебе воистину сверхчеловеческую миссию, продолжающую дело первых героев, Первых Звездопроходцев, кровь которых струится в крови людей, а тела проросли травами и деревьями, напитав эту землю? Где твоя разведка, Север? Ты посвятил свое время плотским забавам – да, нельзя ни с чем ранее испытанным сравнить это счастье, это блаженство, но…

Он снова заметался, скрипя зубами от новой волны горя, и в этот миг что-то ослепило его.

Зажмурился, потом осторожно приоткрыл один глаз.

Солнце играло на чем-то блестящем, что тащили в клювах две сороки. Соединенными усилиями птицам удалось вознести тяжесть на ветки, но тут-то и началась свара: в чье же гнездо отнести сверкающую добычу?

Север прищурился.

Ветка, на которую уселись птицы, была над ним на расстоянии вытянутой руки. На расстоянии вытянутой руки над ним две птицы тянули друг к другу, ежеминутно рискуя вновь уронить… его кастет-парализатор!

Точно бы жаром его окатило.

Звезды! Только б не спугнуть…

Север медленно, напрягаясь всем телом, приподнимал руку… тянулся, чувствуя, как рвут тело когти дуба…

Только б не спугнуть! Только бы опередить новую хватку дерева!

Сороки были слишком заняты ссорой; казалось, они готовы уже и сами бросить добычу, только бы долбануть противницу клювом посильнее!..

Но вот Север в невероятном усилии выгнулся – и кончиками пальцев схватил кастет!

Тело его стонало от напряжения, но, не давая себе передышки, он торопливо повёл малым лучом по ближним, самым опасным ветвям и с восторгом ощутил, как никнут, слабеют впившиеся в тело древесные когти. А в следующее мгновение он уже падал вниз.

Ему повезло: парализованные ветви гнулись упруго и подбрасывали его, замедляя, смягчая падение. Тем не менее грянулся он оземь ощутимо, – так, что какое-то время лежал, света белого не видя.

Вскочив, кинулся куда-то в чащу, но, повинуясь власти, не знаемой ранее, вдруг вернулся к поникшему дубу, опустился на колени, ткнулся лбом в землю, робко пробормотал:,

– Ты прости… Это недолго. Так нужно. Ты прости!

Выпрямился – и вновь бросился в заросли.

* * *

Север бежал по чуть заметной тропе в ту сторону, куда, как он заметил сверху, понеслись лешие. Стоило ему коснуться земли, как терзания из-за невыполненного долга разведчика вмиг улетучились и теперь его опять обуяло одно стремление: спасение Мёды. Спасение Зорянки!

Он не сомневался, что лешие помчались либо к ней, либо к ее деду, Валуну, и тропа их куда-нибудь да выведет его.

Расчет оказался верен. Совсем скоро пред ним замаячили темные бревенчатые стены. Вот чернеет дверной проём… неужто никого здесь нет? Север заскочил в избенку – и тут словно бы что-то ударило его в сердце.

Скафандр!

В углу лежал скафандр Первых, с серебряными молниями на плечах, для того времени супермодель, так и оставшаяся обмундированием Дальних Звездных Экспедиций, дань святым традициям, только теперь оснащенная множеством вспомогательных техсредств.

Но откуда здесь взяться скафандру?

Север подошел, ближе и увидел там, в углу… но еще прежде пеленгатор на поясе вновь залился писком: тоннель! Тоннель прямого перехода! Гарантия безопасного возвращения!

На эту беспроглядную, колдовскую тьму Север смотрел как на нечто столь милое взору, родное и любимое, что слезы навернулись. Но вдруг что-то заблестело, ожгло глаза!

Весь скафандр и самый выход из тоннеля мерцали мелкой белой пылью.

Север сделал шаг назад, и еще, и пятился до тех пор, пока не наткнулся спиной на стену. Резко перевел дух, огляделся.

Поодаль, в покосившейся печурке, слабо тлели угли.

Так. Хорошо. Собственное оружие он потерял, еще когда летел, подброшенный взрывом. Но этот легкий огонек – то что надо.

Север не думал, не рассуждал, не страдал. При виде белой сверкающей пыли вступил в действие отработанный автоматизм.

Эта пыль. Что бы она ни означала. Ясно, что кто-то в скафандре побывал в тоннеле и вынес пыль оттуда.

Может быть – скорее всего – то был имит Невр. Пожалуй. Нет! Ведь имиты могут и в открытом космосе обходиться без скафандров! Северу никогда не узнать, кто… не узнать, что это за пыль и каково должно быть производимое ею действие. Даже если они нейтральна, все-таки…

Одна из главных заповедей Звездопроходца: ты не имеешь права приносить на чужую планету ничего из тоннеля. А если идешь прямиком сквозь орбиту, помни: необходимо обеззаразить спускаемый аппарат.

Север об этом не забыл при посадке, какой бы трудной она ни была. Но кто же допустил вот это?!

Мысли летели, летели, а Север тем временем торопливо раздувал огонек, разбрасывая угли по избе…

Старое, иссушенное дерево занялось враз, и скоро вспыхнул костер, да такой, что Север, который уже собирался убегать, был вынужден остаться и караулить пламень, чтобы тот не перекинулся на окружающий лес.

А деревянное племя стояло вокруг, следило за Севером, словно живое, но не приближалось, сторонилось шальных искр.

Он и сам не знал, почему остался. Опять вдруг подступило могучее, неодолимое чувство вины, как давеча у дуба, и Север не ушел, пока не погас пожар, хотя страх за Меду терзал его, а еще пуще томила тоска.

Он сам, своими руками отрезал себе, может быть, последний путь домой. Теперь остался только «Инд», и если с ним что-то случится…

Конечно, следовало бы вернуться на поляну, проверить «Инд», усилить защиту, а может быть, плюнув на все, дать старт, уйти к «Роду»… но вместо этого Север поглядел на солнце и, немного подумав, пошел на восток. Туда, где стояло селение людей.

* * *

Долго еще лежала Зорянка на траве, обессилев от слез, перемогая тоску-печаль. Вновь вдруг вспомнилось видение, мелькнувшее в ворохе сверкающих нитей, которые перебирали для нее Наречницы: она, Зорянка, глядит в лицо белоликой девы с закрытыми очами, во лбу у той зеркало, а в нем видит Зорянка себя же – в странных, тесных, куцых одеяниях… обочь Лиховид, одетый так же, и еще какой-то молодец, ликом напоминающий сокола… а напротив… Боги! Спасите! напротив когтистые, рыже-серые, и нет им счисления! Что это?..

Зорянка сжалась вся. Странное томило ее предчувствие. Мнилось, прощально шумят над нею деревья, прощально щебечут птицы. Или и они уже чуют грядущую погибель невров?

Да что проку лежать? Надо идти к деду. Надо спросить его совета – и совета богов, к тайнам которых он причастен.

Зорянка встала – и тут два серых вихря вылетели из чащи и замерли у ног. Рысени!

– Вы что здесь?! – грозно прикрикнула Зорянка. – Вы как могли покинуть Лиховида?!

Рысени виновато щурились, подмурлыкивали, тычась в ее голые колени, искали прощения. – Что?.. Неужто не устерегли?..

Рысени легли на траву, прижав уши, готовые принять самый ужасный гнев на свои повинные головы.

– Где же он теперь? – простонала Зорянка, враз позабыв всё свои печали и даже омертвелый Белоомут, ибо сердце ее с недавних пор знало лишь одно: любовь. И не было в нем места другой радости и другой боли, пока горел неутихающим пламенем этот пожар.

– Где он? Ищите, ну!

Радостно взрыкнули рысени, не услышав больше злости в ее голосе, и тотчас один из зверей, низко опустив голову, почти уткнувшись в землю, метнулся в лес. Зорянка же вскочила верхом на другого рысеня – и он тоже помчался вперед.

Но странно! Рысени почему-то устремились не в самую чащу, не к той поляне, где стояла изба Лиховида, а прямиком к селению. И не успела Зорянка опомниться, как открылось пред нею такое зрелище, что она тихим свистом остановила зверей.

На месте селения увидела Зорянка беспорядочную груду трухлявых бревен, словно после жестокой битвы на баралище. Невры стояли толпой, а старый Баюныч что было мочи колотил в било, и тяжелый звон плыл над лесом.

Зорянка вслушалась – и мороз охватил ее обнаженное тело, ибо выколачивал Баюн призывы Подаге и всем прочим богам явиться и полюбоваться на жертвоприношение, свершаемое в их угоду.

Людей словно бы пригибал к земле каждый звук, волны ужаса прокатывались по. их спинам, и Зорянка поняла, почему: на сей раз в жертву богам предназначался человек.

Кто?

И не успела Зорянка даже вообразить, кто бы это мог быть, лак толпа расступилась – люди прятали глаза, отворачивались – и Нецый вывел на середину прорицалища Подаги, где еще тлел воззженный Лиховидом – и им же прежде потушенный! – огонь, девицу… в небесно-голубом одеянии, с распушенными светлыми волосами… о боги! Вывел Нецый ее – Зорянку!

Все, все было ее: и волосы, и лицо, и одежда, и подпоясь узорчатая, и плетенные из липового лыка выступцы– до такой степени ее, что. Зорянка невольно провела пальцами по своему лицу и телу, проверяя, она ли это в самом деле здесь… а кто же там? Кто ею скинулся?

И, оцепенев от изумления, глядела Зорянка, как опустили ее… ту, другую… в заранее вырытую яму, засыпали землей… и на свежем холмике плотники тут же начали тесать бревна для новой избы, а все прочие расселись вокруг для поминальной стравы.

И вдруг…

Вдруг невдалеке затрещала чащоба, и из лесу вылетел Лиховид.

– Меда! – крикнул он голосом, полным такой тоски, что у Зорянки сердце зашлось, она и откликнуться не смогла, а люди заметались в ужасе.

Воистину, страшен был Лиховид. в изорванной одежде, окровавленный, избитый ветвями, изрезанный острыми травами, в гари и копоти.

– Меда! – вновь простонал он. – Что с нею сделали! Где она?!

Крик ужаса был ему ответом, и тогда Лиховид медленно поднял руку… на. пальцах что-то серебряно сверкнуло, и Зорянка узнала его оружие, оцепеняющее людей, зверей и птиц.

И тут метнулся вперед Нецый. Крутнулся вокруг себя – и вихрь заклубился там, где он был только что.

Еще более испуганный вопль пролетел над разрушенным селением. Кому не известно: тот человек может принять образ вихря, кого за какие-то злодеяния прокляли боги, Праматерь Природа. Что же содеял такого Нецый, что понесся вдруг бурею? И неизвестно еще что страшнее: вдруг возникший из лесу пришелец – или этот смерч-оборотень!.. Но что это? Стремительно кружась, вихрь обошел столпившихся, прильнувших друг к другу людей, словно заслоняя их собою… оберегая от прошлого, и настоящего, и будущего… – а потом, замкнув этот спасительный круг, грозно двинулся к чужеземцу, и трава, омертвев, припадала к земле там, где летел он…

Север вновь и вновь направлял парализатор в этот ужасный, погибельный смерч, но все напрасно, напрасно! И луч становился все бледнее, пока не угас вовсе.

Тогда, с досадой сорвав кастет, Север выхватил из ножен на поясе свое последнее оружие – и резко метнул вперед.

Свистнул воздух – летящий нож пронзил самую сердцевину смерча.

Раздался крик… и порыв бури исчез так же внезапно, как появился, а на землю упал нож, окрашенный кровью.

Север оцепенел. Значит, он убил – убил кого-то?! Мало того, что не успел спасти Зорянку, так еще и убил кого-то из людей! Из невров!

Он стоял недвижимо, будто это в него попал нож и пригвоздил к месту, но вдруг увидел, что люди очнулись от своего оцепенения и кинулись к нему, хватая на ходу топоры и оружие. И в тот же миг чьи-то легкие, мягкие руки обвили его, повлекли под защиту леса. Он, мало что соображая, увидел близко-близко залитое слезами лицо Зорянки… а рядом суетились лешие, тащили, подталкивали их в чащу, на два голоса торопливо бормоча что-то о Домовушке, который скинулся Зорянкою и отвел людям глаза, а ей наказывал передать вот это… и мягким, золотистым блеском засветилась в руках Зорянки имитограмма, которую когда-то подарил ей Север – в ту самую первую встречу на «Инде».

Увидев «яблоко», Зорянка наконец поняла, что Домовушки нет больше, и зашлась рыданиями, а к Северу вернулась способность соображать.

Неподалеку уже трещал угрожающе подлесок, разъяренные люди приближались, и он крикнул лешим:

– Выручайте, братцы!

Те застыли было, озарив Севера благодарным, счастливым сиянием зеленых глаз, а потом Шишко подхватил Севера одной рукой, Зорянку – другой и, вмиг взметнувшись выше самых высоких вершин, громадными шагами понесся сквозь лес, а Подкустовник, оставшийся далеко внизу, вырвал из-за пазухи какую-то гибкую жилу и, уцепив один ее Конец зубами, натянув, начал перебирать ее пальцами.

Тоскливый, гнетущий вой пронесся над лесом, словно бы завыла целая стая волков, и с неимоверной вышины, на которую был он вознесен могучими руками Шишка, увидел Север, что преследователи приостановились, и беглецы оторвались от них.

– Куда? Куда мы?.. – крикнула Зорянка, и Север отвечал:

– Летим со мною! Летим ко мне! Туда, за восемь черных пустот!

– А что скажут твои небесные сородичи?! – испугалась Зорянка.

– Что скажут?.. Но ведь я люблю тебя! Люблю! Буду любить тебя до кончины богов, до распада небес и затмения звезд!

– Ты бог мой, сохранитель мой, любовь моя к тебе крепче сна и камня! – отвечала Зорянка, и они забыли обо всем, кроме слов, которыми обменялись, пока новый прыжок Шишка не вернул их к действительности и они не увидели, что преследователи очнулись от страха и удвоили силы.

Шишко перескочил высокую сосну, Севера н Зорянку тряхнуло… и она выронила нмнтограмму.

Сверкающий шар просвистел сквозь темную зелень листвы – и солнечное сияние озарило сумрак леса… И, качаясь в сильных руках улепетывающего Шишка, Север успел увидеть, как встали на пути преследователей островерхие дворцы Ирия… золотистые горы… расплескались синие озера…

Шишко мчался так быстро, что этот дивный, волшебный мир тут же исчез в чаще леса, и вот уже знакомая поляна, вот. «Инд»-избушка…

– Скорее! – крикнул Север, но Зорянка еще успела крепко обнять на прощание враз уменьшившегося в росте и обратившегося в маленького печального мужичка Шишка.

– Прощайте! Прощайте! Не поминайте лихом! Север схватил ее на руки и вскочил на трамплин.

Вверх! Полет!.. Двери разошлись и вновь сомкнулись за ними.

Север включил наружные телекамеры – и стены словно бы раздвинулись, сделался виден лес, а оттуда – о Звезды! неужто никто не в силах остановить их! – уже выбегали люди.

Они окружили «Инд», но Север успел отключить трамплины, и теперь никто не мог достичь входа в корабль. Но люди не унимались. Они карабкались на ноги-сваи, рубили топорами днище «Инда» – но только искры летели, а даже щепок вырубить с этой избы не удавалось.

Выскочила на поляну растрепанная Зверина и что-то закричала, потрясая кулаками. Звукоуловители не были включены, и Север ничего не слышал, но Зорянка прошептала: