Текст книги "Созвездие Видений"

Автор книги: Сергей Соловьев

Соавторы: Сергей Михеенков,Андрей Дмитрук,Елена Грушко,Юрий Медведев,Евгений Ленский,Александр Кочетков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

3

Милости прошу перекусить. Икорка минтаевая, колбаски охотничьи, сыр швейцарский за доллары – по нашим временам пиршество богов… Ну-с, предлагаю до дна – за волшебной красоты «Книгу мертвых» поясной вам поклон, ночной сиделец…

Знаете, чем вы только что меня подкосили? Когда не удивились моему перевоплощению. Не каждый выдержит, коли пригласивший его в дом словоохотливый гражданин вослед за шляпою и зеркальными очками снимет еще и бороду накладную, и усищи. Нервы у вас железные, не зря вас в редакции «инопланетянином» прозвали… Маскарад мой вынужденный: чураюсь старых знакомых, стесняюсь быть узнанным бывшими высокопоставленными приятелями… Надо же, сказал унылым, тоном о старых знакомых – и испугался словечку «старый». Двадцать шесть – самая молодость, взлет, начало парения, я же, случается, бываю серьезен и занудливо не по возрасту… Двадцать шесть… Да, я вдвое моложе вас, Борис Тимофеевич, между тем как недругов себе наплодил на десяток, автобиографий. Не слишком похоронно начал задушевный разговор?.. Благодарю покорно за комплимент…..

В Казахстан, случайно, не заглядывали?.. Ну, Караганда – не весь еще Казахстан. Южная часть, ближе к границе с Китаем, – вот рай земной. Юность прошла у меня в Алма-Ате, отец командовал авторотою – и накатались же мы с ним по степям и горам тамошним! Бакаиас, Чилик, Кегень, Чарын, Чуйджа, воля вольная, просторы непомерные. Представьте: вдали хребты Тянь-Шаня серебрятся вечными снегами, ниже – луга альпийские коврами пестроцветными, еще ниже – заросли диких яблонь, слив, груш, вишен, их обвил виноград, кисти висят в небе, с крыши грузовика не дотянешься. А посмотришь на север – выжженное солнцем бурое плато скатывается к желтым степным рубежам. На десятки верст кругом – ни души.

В те времена, когда в тамошних прериях еще прыгали динозавры, пробила себе путь среди черных скал быстрая Тас-Кара-Су. В переводе с казахского: каменная черная река. Ущелье неглубокое, но стены местами отвесные, не везде выберешься наверх. Тас-Кара-Су дли заядлого рыболова – мечта, в слезах, поверьте на слово: за день можно надергать штук полтораста форелей… К чему клоню? К тому, что прошлым летом облюбовали мы с приятелем одно местечко в среднем течении Чернокаменной и прокантовались там с июня аж по конец сентября. Полагаете, ради форепи? Э, нет, другим светом светилась наша рыбешка, не серебряным, а пожелтей, позвончей, позабористей! Промывали мы песок золотоносный, тайком, конечно, мыли, со всеми предосторожностями, маскируясь под рыболовов и художников, хотя опасаться было некого, лишь единожды за все лето, уже в конце августа, переночевали неподалеку бродячие туристы, три крепыша бородача и с ними девица разбитная, все гитару нещадно терзала у костра…

Расположились мы удобно, под навесом скалы, в палатке, машину мою укрыли тентом. С питанием проблем не было, баранины наелись всласть, добывали мясо у чабанов. Пройдешь часа три пешочком вдоль бережка в сторону гор – глядь, забелели среди деревьев три юрты, владенья старика Шамкена и сына его Ануара. Мы легко вошли в доверие к Шамкену: снабжали батарейками к радиоприемнику, копченой форелью, а главное, водочкой, ее мы привозили из Чилика, за что и получали свежую баранину от Шамкена и косые взгляды от его супруги.

Казахи народ предельно честный, искренний, стеснительный, не торговый. Вы хоть раз видели торгаша-казаха на московских рынках? То-то и оно. Предельно честные – и сломленные внутренне, как и мы, русаки. В двадцатые годы, да и в тридцатые тоже, добрую половину казахов уморили голодом, раскулачили, перестреляли. Самые догадливые отночевали в Китай, тем и спаслись. До сих пор не могут бедолаги-казахи прийти в себя от таких потрясений. В общем, взгляды косые старухи Шамкевовой тоже понять можно…

Теперь поинтересуйтесь: как же это я, сын почтенных родителей, выпускник МГИМО, спец по африканским культурам, знающий четыре языка, оказался вдруг на задворках империи российской, дабы, укрываясь как тать, мыть песочек в самодельном лотке и складывать добычу в нору, специально выдолбленную ломиком в расщелине черной скалы?

Говорят, судьба играет человеком. Раньше над подобными банальностями я посмеивался, твердо усвоив: судьбу я выстраиваю сам. Плавание, теннис, сердечные отношения только с отпрысками сильных мира сего, вычисление невесты из роскошных квартир Кунцева, или, как мы выражались, Царского села, – так вел я линию судьбы. И представьте, преуспел во всем: и в МИД распределился в нужный отдел, и Африка светила годика через полтора, и невестушка, внучка самого Бурлаги, деньги выклянчила у деда на будущее наше кооперативное жилище с видом на Кремль. Но что еще важней, в теннис играл я не с кем-нибудь, а с Гранд-Игорьком, как звали его в институте, единственным сыном Щелкачева, а Щелкачев тогда был сани знаете кто. Все гаишники московские машине Гранд-Игорька честь отдавали, что-нибудь еще надо добавлять?

Я выстраивал сам свою судьбу до того безоблачного дня, пока не сел рядом со Щелкачевым-младшим в его «вольво» и мы не заторопились в Барвиху постучать на корте, взбодриться перед вечерним приемом в испанском посольстве. Газуем, как водится, по Тверскому – и надо же так: выныривает впереди из придорожных кустов проклятый пудель, перелетает дорогу, стервец, а вослед выстреливается полная дама в розовом хитоне – и… хрясть телесами об наш радиатор, не успел Гранд мой затормозить. Сползла с капота и рухнула на асфальт.

– Отвезем в больницу! – кричу я Гранду и порываюсь выскочить, помочь пострадавшей.

– Сиди! – осадил меня он, мигом дверцу рванул, несчастную толстуху на траву отволок, а сам показывает мне рукою: машину, мол, вправо к обочине подай, не то «пробка» весь бульвар к черту перекроет. Я, конечно, пересел к рулю,

отогнал «вольво» к тротуару – и тут плюхается справа на сиденье Гранд.

– Жива-здорова, – спокойно этак цедит, – очухалась, минут через пять сама встанет. Двигай в Барвиху, руки у меня трясутся, переволновался.

Я многажды водил его машину, особенно когда укачивался он на приемах в дым, бывало, и лыка не вязал. Но тут смутился. Сижу за рулем, то на пострадавшую взгляд бросаю, то на Гранда.

– Двигай, трус несчастный, небось в джинсы наложил! – орет приятель.

Много всякого снести могу, но обвинения в трусости… Газанул, не задумываясь о последствиях. Ладно, думаю, обойдется, в разные попадали передряги.

На корте мы постучали, в бассейне поплескались, в посольстве нагрузились, как водится, ведь надо было снять стресс. Ночью же меня взяли, несмотря на то, что я им отцом Грандовым пригрозил. Обвинение: неумышленное убийство, отягощенное намеренным покиданием места происшествия. Именно убийство, ибо врал Игорек, что очухалась та, в розовом, она, оказывается, тут же, на бульваре, отдала Богу душу.

Прикиньте теперь, Борис Тимофеич: как бы действовали вы в том моем положении? Заявить, кто на самом деле сидел за рулем в момент удара? Но все шестнадцать свидетелей – и откуда взялась такая орава? – валят криминал на меня, И еще следователь нудит: подпиши да подпиши, не трухай, парень, статья, конешно, от пяти до семи, но тебе отвалят три, отсидишь меньше года, притом не на рудниках в Джезказгане, не на лесоповале в Потьме срок мотать, а в Днепропетровске. Как сыр в масле станешь кататься, лучше сразу сейчас и подпиши… Попереживал я, даже всплакнул однажды, но махнул рукою, подписал. И двинул, по этапу. Обидней всего было, что Гранд ни разу, паскуда, в тюрьму не пришел, даже на суде отсутствовал, якобы из-за командировки в Австралию. Хотя справедливости ради оговорюсь: посылочки регулярно от него приходили, обычно с черною икрою и сервелатом, только не почтою прибывали, а с фельдъегерем, которому начальник тюрьмы честь отдавал первым.

Нет, не слукавил следователь: действительно, упекли меня не в зону, а устроили художником в клуб, плакаты писать да языки иностранные преподносить детишкам тюремного начальства. Осень-зима прокатились, а в конце весны грянула амнистия – вылетай на волю, голубок сизокрылый. И вылетел голубок, и в Москву сломя голову понесся, и пять тысяч у себя на сберкнижке обнаружил, неведомо кем переведенные (как понял, подарок от Гранда за рыцарское поведение). С карьерою же дипломатической вышла заковыка. Как ни бился, ни колотился – в МИД на пушечный выстрел не подпускают без партбилета, его еще до суда отобрали, за кордон пожизненно ходу нет. С отчаянья даже Бурлагам позвонил, хотя невестушка моя тоже еще до суда от убийцы отреклась. Домработница звонку моему обрадовалась, раньше я ей частенько дарил детективы, но новости сообщила неутешительные: Инесса моя ненаглядная замуж выскочила и упорхнула в Люксембург, налоги там мизерные; а хозяин дома опять в Нью-Йорке, отдыхает там с женой.

Стало быть, от ворот поворот. Куда пойти, куда податься? Переводы? Частные уроки? Отец в панике, его из-за меня на пенсию выперли раньше положенного срока, мать еле дышит после инфаркта. Полные кранты, как выражаются зэки… Вы, Борис Тимофеевич, при всем прихотливом вашем воображении вряд ли поймете состояние отлично тренированного джентльмена, который еще вчера блистал на дачах в Барвихе, куда жюльены, консоме и спинку косули в винном соусе привозят фельдъегеря в судках запечатанных, где молчаливые рабыни-служанки подогревают перед сном простынки своим госпожам министершам, – и который, обратись из джентльмена в преступника, отрезал себя от всех прекрасных и невообразимых для. простонародья блат. Вернее, его отрезали, и на поверхности среза он прочитал проступившие кровавые письмена: «Судьба играет человеком»… Можно, еще одну пленку с песнями Марии включу, не возражаете?

Премии Грандовой хватило нашему поверженному джентельмену на год, потом пришлось раскидывать мозгами: чем в жизни пробавляться? Прежние друзья-подруги по МГИМО – все растворились, растаяли как дым. Куда ни сунешься на работу приличную – везде от ворот поворот. Пришлось даже уроками тенниса пробавляться в Лужниках: по червонцу в час капало мне от начинашек, жаждущих приобщиться к увлечениям «золотой» молодежи. Правда, четверть дохода «отстегивал» лужниковским боссам, сами знаете, везде мафия, но на жизнь хватало, хотя ясно, как дважды два: не жизнь то была, а прозябание. Как ни крути, но «Нива», подаренная мне отцом по окончании института, – это один уровень, а «Вольво» – другой…

И тут, представьте, сваливается на меня Рамвайло, я с ним в тюрьме на Днепре задружил, три года влепили ему за драку по пьянке, впрочем, мне он клялся, что всего-навсего защищал достоинство одной своей знакомой от притязаний, надравшихся баскетболистов-чемпионов, сам же он вообще не терпит спиртного. Сваливается, значит, Рамвайло (я его в шутку Трамвайло именовал, а чаще всего Трам) и хитрые заводит речи. Так, мол, и так, в прошлом году он с дружком делал бизнес в Казахстане, а когда выпала свободная неделька, они раскинули палаточку в глухомани, на речке Тас-Кара-Су, форелей там навалом. И вот Трам ненароком замечает в одном местечке на черном песке оранжевые блестки. Ни словом не обмолвившись с дружком, он незаметно насыпает песочку в пакет полиэтиленовый, а во возвращении в Вильнюс отдает на анализ родственнику-ювелиру. Что ж оказалось? Самородное золото! «Я подсчитал, за лето, если там действительно золотая жила, намоем килограмма полтора, а то и два, – мурлыкал мне Трам. – Главное – полная тайна операции. «Ниву» переправим в Алма-Ату товарняком, а там своим ходом до Клондайка – часов пять, не больше». – «И куда мы денем столько золота?» – спрашиваю. «В Швецию смоемся, а оттуда в. Америку, у меня родственники в Чикаго». – «Захватывать самолет – на такое способны лишь круглые идиоты!» – отрезал я. «Зачем самолет, зачем опять уголовщина? Из Таллина смоемся на любом сухогрузе, у нас давно мост налажен, пару тысяч с носа – и никаких проблем. Если же боишься рисковать – возьмешь свою долю и наслаждайся победившим социализмом здесь, а я отдамся в лапы капиталистам».

Так и оказались мы через полмесяца в ущелье, где неслась по острым камням Чернокаменная.

…Чувствую, по сердцу пришлось вам пение Марии. Последняя мелодия напоминает арию из оперы «Искатели жемчуга», я не ошибся, Борис Тимофеич? А заурядной криминальной историей – не утомил? Потерпите малость, наконец-то и начнутся чудеса.

4

Чудеса начались на закате сентябрьского пасмурного дня, когда прискакал на взмыленном кауром коньке Шамкен, а другой конь – гнедой – бежал в поводу.

– Урус! Урус! – закричал старик, не слезая с коня. – Бас Оналбек жаман! Помогай надо! – «Бас» по-казахски голова, «жаман» – плохо, из чего я заключил, что мужику, скорее всего, кто-то разбил голову или обо что-то ударился. Между тем Шамкен, показывая на гнедого, повторял:

– Урус! Урус! Помогай надо! Бас Оналбек жаман!

Мы выкатили «Ниву» из ее логова, проверили, на месте ли аптечка. Трам завел мотор и начал по крутому склону выбираться из ущелья, а мы с Шамкеном поскакали напрямик к горам.

Оналбека я застал лежащим на кошме в юрте. Руки раскинуты, голова замотана тряпицей, глаза полузакрыты, изо рта стекает по щеке слюна. Пульс едва нащупывался. Кажется, пострадавший был без сознания.

– Два дня спит, – говорила мне заплаканная Раушан, жена Оналбека. – Лошадь упал. Голова разбивал. Зуб шайтана виноват. – И Раушан для вящей убедительности показала пальчиком на собственный зуб.

«Причем здесь зуб шайтана?» – подумалось мне. Попытался вспомнить, где слышал уже такое словосочетание, но так и не вспомнилось. Зато пришло в голову, как один знакомый уверял, что человек, выпадающий из сознания больше чем на трое суток, становится недееспособным умственно, по существу, идиотом. И я приступил к решительным действиям, спросив у Шамкена:

– Водка есть? Арак бар?

Старик развел виновато руками. Зато Раушан выпорхнула из юрты и мигом принесла уже початую бутылку. Я ложкой разжал Онамбеку стиснутые зубы, влил по ложке в рот примерно полстакана. Он глотнул два-три раза, застонал, зажмурился, раскрыл глаза. Взгляд начал проясняться. Наконец, казах слабо улыбнулся и хрипло выговорил, причем на чистейшем Суахили, слава богу, у меня по нему в дипломе «пятерка»:

– Должен вас предупредить, глубокочтимый господин, что ни под каким видом нельзя приближаться к зубу дьявола. Шагах в полусотне от зуба лошадь моя взбесилась, сам же я едва не погиб. Не приближайтесь близко к проклятому зубу!

Едва выговорив загадочные слова, Оналбек закрыл глаза, повернулся на бок, зевнул и погрузился в сон. Мне доводилось читать о странных случаях, к примеру, когда на голову человека сваливалась тяжелая сосулька и он, придя в память, заговаривал на абсолютно незнакомом языке. И пожалуйста, сам столкнулся с подобной загадкою.

Я оставил блаженно всхрапывающего Оналбека, подошел к Раушан.

– Где находится зуб шайтана?

По ее сбивчевому рассказу выходило, что Зуб – черная острая скала, одиноко выпирающая из земли километрах в десяти отсюда на юго-восток, возле развалин древнего селения. Позавчера утром Шамкен с сыном проезжал верхом по тем местам и заметили возле Зуба лежащую овцу: то ли спала, то ли околела. Оналбек направил лошадь к скале, но неожиданно, на полном скаку, бросил поводья, схватился за голову и выпал из седла. Пока оторопелый старик приходил в себя от ужаса, сын его вскочил с земли, кинулся с диким криком от Зуба прочь. Добежал до отца, рухнул как подкошенный и в себя с того времени не приходил.

– Можно взглянуть на лошадь Оналбека? – спросил я.

– Взбесился лошадь, – живо отвечала Раушан. – Поздно вечер прискакал. Сильно кричал. Трава катал себя. Другой лошадь кусал. Шамкен-ата ружье стрелял, еще стрелял. Колбаса конский кушать будем.

Я терялся в догадках: что означала такая дьяволиада? Тем временем прибыл наконец Рамвайло. Пришлось повторить историю Раушан. Мы посовещались и решили смотаться на «Ниве» к Зубу Шайтана, хотя солнце уже зацепилось за левый берег Тас-Кара-Су. Раушан, улыбаясь гиганту-литовцу, согласилась показать путь, но старуха буркнула что-то Шамкену, и вскоре свекор со снохою, успевшей переодеться в голубое платье, устроились на заднем сиденье. Мы двинулись в путь.

5

Не притомились, Борис Тимофеевич? Историйки, подобные моей, автору «Отсветов сверхъестественного» не в диковинку. Однако смею уверить: дальше дьяволиада пойдет вверх по кривой, скучать вам не придется. Судите сами, впрочем.

Итак, пейзаж вам уже знаком. Он обрамлен розовыми, как цветущий миндаль, закатными горами Тянь-Шаня. Слева – глинобитные развалины древних стен неведомого поселения. Справа – заросли боярышника и джиды. А прямо, шагах в полутораста от нашей «Нивы», возле которой мы стоим вчетвером, нацелился в небо узкий, изогнутый, напоминающий тело дельфина Зуб Шайтана. На полсотни метров возвышался он над местностью, не меньше, как показалось мне, хотя мог и ошибиться: уже подползала ночь, а сумерки сильно искажают перспективу.

– Почему не заметно овцу? – спросил я Раушан. – Неужели проснулась и убежала? Или загрызли волки?

– Баран бар, – отвечал Шамкен за сноху и она сразу перевела:

– Баран есть. Близко-близко, рядом Зуб лежит. Рядом яблоня сохлый.

Я принес из машины бинокль, навел – под остовом засохшего дерева и впрямь проступало серое пятно. «Ну и зреньице у старика, – подумалось. – Замечает все кругом не хуже беркута».

– Предлагаю возвращаться, – сказал я Траму. – Утро вечера мудренее, кобыла мерина удалее: и воз везет, и жеребенка ведет.

– Нет жеребенка, нет жеребенка! – запротестовала Раушан, поглядывая, и уже не впервой, как я заприметил, на Рамвайло. – Овца бар. Баран есть. Сохлый яблоня рядом.

К юртам вернулись затемно. Оналбек блаженно спал, но уже не всхрапывал. Распрощавшись с хозяевами, мы отправились в свой Клондайк.

Ночи на Тянь-Шане к исходу сентября еще не особенно холодные, но какие-то промозглые, дрожливые, от слова «дрожь». Над ущельем колыхался туман. Вода в Чернокаменной заметно прибыла – в горах проливались тучи.

Почаевничали, загасили костерок, влезли в палатку, нырнули в спальники. Вскоре я согрелся и уже вплывал в сон, когда на левом берегу завыли шакалы. Никогда не слышали?.. Впечатляет.

Вспомнилось, как в июле попал в грозу. Шел за айраном – овечьим молоком, и на подходе к юртам наткнулся на сраженного молнией почерневшего ишака – на нем возили курай для растопки печей, катались шамкеновы внуки. Трудно объяснить, почему, но я переполошился и, посчитав убитую скотину дурным знаком, вернулся под ливнем обратно. Утром опять прохожу с пустым бидоном мимо того же места – и что вижу? Торчит один скелет с бело-розовыми костями – остатки шакальего пиршества.

– Трам, ты не спишь? – спросил я шепотом.

– Думаю, засыпать или нет, – отвечал он недовольно.

– Тогда подумай заодно, почему за две ночи шакалы не сожрали барашка возле Зуба. Барашек вкусней ишачка.

– Завтра сами сожрем твоего барашка. Если мясо не провоняло, – сказал невозмутимый литовец. – Все. Я надумал уснуть. Пусть нам обоим приснится Америка. С нашим товаром там не пропадем. Наш товар не портится.

И накрыл меня сон, как океанская волна. Странный то был сон, под стать странностям минувшего дня.

Привиделось, что опять катим с Гранд-Игорьком по Тверскому, но уже за рулем – я. И опять выныривает из кустов собака, на сей раз афганская борзая, а вослед семенит безобразная горбунья. Выворачиваю левей, торможу, но поздно, поздно… Удар! – горбунью отбрасывает капотом к бордюру – я выскакиваю, оттаскиваю обмякшее тело на газон – и узнаю залитое кровью лицо, – Мария. Сразу в небесах возникает одна из ее мелодий, сквозь тело Мариино начинают прорастать травы, цветы, фруктовые деревья, крохотные поначалу, и по мере того, как дерева у меня на. глазах вытягиваются ввысь, Мария удлиняется, расширяется, расплывается, уже заполняя собою, мертвою и цветущей, весь Тверской бульвар…

6

Поутру, еще дрожа от купания в ледяной воде, покатили к Зубу Шайтана. Оналбека сговорились проведать ближе к полудню. Вчерашние облака ночь уволокла на север, денек обещал быть жарким. Легкий ветер дул, как положено ему после восхода солнца, в горы.

Подъехать к Зубу Шайтана оказалось удобней со стороны глинобитных развалин. Созерцание когда-то пышноцветущих, а ныне поверженных в прах, заросших чертополохом селений и без того наводит на меня тоску, а тут еще увидел под растрескавшейся стеною полутораметровую эмеюку, видать, грелась на солнце. «Не к добру такая встреча», – подумал я, и вскоре предчувствие не обмануло: внезапно заглох мотор. Странно: бензина полон бак, масло залито позавчера, аккумуляторы «сесть» никак не могли, исключено. Трам кинулся рыться под капотом, но я остановил приятеля – до Зуба, блиставшего на солнце черными стенами с красными прожилками, оставалось подать рукой.

Посмотрел я в бинокль: овца покоилась под остовом дерева, шакалы ее не тронули и прошедшей ночью. И здесь-то впервые накатил беспричинный страх, аж мурашки заползали по спине.

– Ладно, проверь двигатель, а я смотаюсь к Зубу, – сказал я громко, чтобы приободриться, и пошел по низкорослой пожухлой траве, где сверкали огоньки росы.

Я продвинулся шагов на сорок, когда в голове загудело: «у-у-у… у-у-у… ру-ру-ру… ру-ру-ру…» Затем в мозг, слева над ухом, впилась игла. Высота и мощь изнуряющих звуков нарастала, голова распухала от них, казалось, вот-вот разорвется вдребезги. Остановился, прошел еще немного – три иголки, одна за другою, пронзили мой череп справа, над виском, а одна – раскаленная, бешено содрогающаяся – поразила затылок. Ноги подогнулись, я упал на колени и на четвереньках, судорожно, как подстреленный суслик, засеменил восвояси. Нелюбопытный Рамвайло даже рот раскрыл от удивления, когда я, прерывисто дыша, приполз к «Ниве».

– Анальгину! Анальгину дай! – выдохнул я. Но странно, пока он рылся в аптечке, иглы уже перестали вибрировать, дикие звуки затихли. Анальгин я все же проглотил, а на слова Трама: «На тебе лица нет, и рубаха промокла от пота. Что случилось?» – отвечал:

– Слушай, Адьгидас Рамвайло, положение архисерьезное. Ты ничего не слышал: гудения, жужжания, рокотания?.. Понятно… Настала твоя очередь познакомиться с Зубом. Только иди не по моему следу, а сдвинься вправо, вон к тому оранжевому камню, и от него – вперед. Но не торопись, иди медленно, осторожно. Услышишь противные звуки в голове или начнет колоть иглами – сразу возвращайся. Договорились?

Трам улыбнулся, тоже проглотил две таблетки анальгина, пошел к оранжевому камню, повернул налево. На пути к черной шайтанрвой скале, испещренной плетями пурпурных вкраплений, он несколько раз махал мне рукою: не беспокойся, все в норме, – однако вскоре свалился на траву, заорал благим матом – и повторил позорное мое отступление на четвереньках. Едва отдышавшись, он поднялся, отряхнул руки, заявил:

– Первое: надо хлебнуть немного водки, еще осталось полфляги. Второе: сейчас же убираемся отсюда, пока живы. Все! Клондайк закрывается! Гуд бай, господа шакалы и шайтаны! А вдруг этот Зуб излучает радиацию?! Или чего похлеще! Мне еще не надоело обнимать красоток.

Я пытался вразумить Рамвайло: нечего подымать панику, надо хотя бы определить границы загадочной вибрации. Если вибрация исходит от Зуба, в чем я не сомневался, следовало выявить контуры Зоны Шайтана. Каким образом? Отмечая клочками газет на траве начало гуденья в ушах. Для чистоты опыта я предложил приятелю расположиться по диаметру, чтобы

Зуб оказался в центре между нами. Решили двигаться по солнцу, не теряя друг друга из вида, если что – сразу бежать на помощь.

– А если обоих сразу накроет, как эту овцу? – настороженно вопросил Трам. – Кто прибежит на помощь? Шакалы?

Я разделил надвое кипу газет, вручил ему, подмигнул и двинулся но дуге в обход Зуба к зарослям.

Через час выяснилось: Зона представляла собою круг диаметром сто – сто двадцать метров. Мы присели на бампер машины обсудить создавшееся положение, когда заметили в небе одинокого орла. Широкими кругами вился он в высоте над Зубом, но неожиданно ринулся косо вниз, целя, кажется, на овцу. Обычно у самой земли орлы почти мгновенно усмиряют страшное свое падение, но этот, закувыркавшись в воздухе, грохнулся оземь рядом с овцою и не двигался.

– Поделом, тебе, хищник, – беззлобно протянул Трам. Я ответил ему после некоторого размышления:

– Хищник-то хищник, но зато навел меня на светлую мыслишку… Попробуем-ка откатить «Ниву» отсюда к развалинам, на своих двоих. Допускаешь, что для птиц – свои пределы Зоны, для людей – свои, для баранов – свои. А вдруг и для автомашин существует граница? Упирайся-ка ручищами в радиатор, ясноглазый викинг, давай-давай! Ну-с, поехали!

Догадка подтвердилась: у развалин мотор завелся как ни в чем не бывало. Обескураженные собственным интеллектуальным бессилием разгадать шарады Шайтана, порешили мы было ехать к Онадбеку. Однако он – легок на помине – вырос как из под земли, и не один, вместе с женою. Она мигом, как кошка, спрыгнула со своей лошадки и начала приглаживать растрепавшиеся на ветру блестящие черные волосы, улыбаясь больше Трамвайло, чем мне. Я же подошел к чинно спешившему Оналбеку и сказал на суахили нечто вроде того, что я глубоко извиняюсь пред достопочтенным джентльменом, поскольку пренебрег его советом не приближаться достаточно близко к Зубу Дьявола и поплатился жуткой болью в мозгу, впрочем, боль уже прошла. По изумленным глазам Онаябека стало ясно: он ничегошеньки не понял, но, как все казахи, посчитал нужным извиниться. Тогда, – уже по-русски – я обрисовал ситуацию, объяснил назначение обрывков газет, поведал о поверженном орле.

– Давно ли вы, Оналбек, в последний раз подъезжали к Зубу Шайтана? – спросил Рамвайло. – Не считая прошлой среды, когда упали здесь с лошади?

Напомнить кочевнику, что тот не усидел в седле, – мягко говоря, не тактично. Щека джигита дернулась, но он овладел собою и спокойно ответствовал:

– В начале августа.

– И не замечали тогда никаких..-. э-э-э… странностей? В голове пузыри не лопались, как у нас сегодня?

– Я вырос возле Тас-Кара-Су. И никаких странностей нигде не замечал, – гордо заявил казах. Видимо, низкий властный голос Рамвайло его раздражал.

Просчитав своевременным вмешаться, я спросил:

– Извините, уважаемый Оналбек, но вы можете объяснить возникновение этой зоны содроганий?.. Кстати, как ваша рана на голове? Не поторопились снять повязку?

– Никакой раны не было, так себе, царапина. А что случилось здесь со мною в среду – почти не помню.

Мы замолчали, глядя в сторону выпрыгивающего из земли в небеса дельфина. Наконец Оналбек сказал:

– В Чилик надо ехать, оттуда звонить в Алма-Ату, в академию. Пусть приедут ученые, приборы привезут, ученые сами разберутся. Ученые умные. – И уколол Рамвайло взглядом.

Но тут Раушан отняла от лукавых глазок бинокль и защебетала:

– Ай, молодец, Оналбек! Не Чилик, однако, прямо Алма-Ата ехать «Нива» надо. Оналбек – академия пошел, я магазин детский покупать товар. Понедельник ехать надо, суббота-закрыт академия. Бешбармак делать будем. Конский колбаса кушать, кумыс кушать. Молодец, Оналбек! Перестал болеть Оналбек!..

Казахи на диво гостеприимны. Часа через полтора мы сидели на кошмах за низеньким круглым столом, поджав под себя ноги, и созерцали горы вареного и копченого мяса. Но кусок не лез мне в горло. Одна и та же картина стояла перед глазами: скелет высохшей яблони, рядом тело поверженного орла с вонзенными в небосвод лапами – и свернувшаяся клубком овца. К тому же еще н Раушан вспомнила: когда они с Оналбеком, в начале августа, отдыхали днем по пути в горы возле Зуба Шайтана под яблоней, дерево было усеяно кисловатыми, но на диво сочными плодами. Теперь же сбросило вдруг и яблоки, и листья.

Рассказ казашки меня подкосил. Я чувствовал себя ничтожеством перед вторгшейся на прекраснейшую здешнюю землю – неизвестно с каких высот – тайной. Тайной, где переплелись и суахили, и заглохшая «Нива», и умертвленная Шайтаном яблоня, и мы с Рамвайло, варяги, ловцы удачи. Уже несколько раз указывал мне глазами приятель на выход из юрты, и наконец мы распрощались с радушными хозяевами, уговорившись заехать за Раушан и Оналбеком послезавтра, в понедельник, в шесть утра.

У себя в ущелье мы искупались, после чего Трай без лишних слов извлек из тайника черный полиэтиленовый пакет, в котором была кожаная аккуратная сумка, а в ней – тускло блестел золотой песок и покоилось шесть самородков.

– Сматываемся через полчаса, – сказал Трам не без угрюмости.

Я запротестовал.

– Как так сматываемся! А обещание Оналбеку! А тайна Зуба Шайтаньего?

– Ты одурел за лето от жары! – взорвался Трём. – Да сюда уже во вторник посыпятся и мильтоны, и спецназ, и прочие спецы по государственным тайнам. Хочешь завалить бизнес? Не понимаешь, что кому-кому, а нам с тобою, гостям столичным, уголовникам амнистированным, эта публика устроит персональный рентген? Думаешь, они не догадаются, какую рыбку мы ловили? Не заметят наших песчаных куч? Уносимся в Алма-Ату, и немедленно! А оттуда – поездом – на Москву. С «Нивой» возиться не будем, оставь её сестре, вместе с доверенностью. Настала и нам пора разъезжать на «мерседесах»… Чего носом закрутил? Не нравится мой план? Ладно, поступим по-другому. Добычу мы сговорились пополам, а в Алма-Ате сам решай, как действовать дальше. Об одном прошу: сюда, к Зубу Шайтана, – ни под каким предлогом не возвращайся!