Текст книги "Герои Брестской крепости"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Воспитанник Петя Клыпа. 1941 г.

И вдруг положение было спасено благодаря подростку, воспитаннику музыкантского взвода 333-го полка Пете Клыпе.

Пете Клыпе было четырнадцать лет, но небольшой рост делал его скорее похожим на 10—12-летнего мальчика. Очень подвижной, сообразительный и смелый, он был всеобщим любимцем.

Сын старого коммуниста, железнодорожника из Брянска, рано потерявший отца, он уже с двенадцати лет ушел в армию, где служили его старшие братья. Так попал он и в Брестскую крепость – его брат лейтенант Николай Клыпа был командиром музыкантского взвода 333-го полка, а Петя был зачислен в этот же взвод воспитанником и играл в оркестре на трубе. Облаченный в новенькую красноармейскую форму, сшитую специально для него, он носил ее с особым мальчишеским достоинством, с безупречной военной выправкой, и все в крепости знали и любили этого маленького смышленого бойца.

Вечером в субботу лейтенант Николай Клыпа, как обычно, ушел на свою квартиру, находившуюся вне крепости, и с началом войны уже не смог присоединиться к своему взводу. Петя же по случайности остался ночевать в казарме музыкантов вместе со своим товарищем, таким же, как он, воспитанником, шестнадцатилетним Колей Новиковым. Там его и застало нападение гитлеровцев.

С первых минут войны Петя принялся выполнять поручения командиров. Лежа под огнем на втором этаже здания, он наблюдал за передвижением противника и доносил о нем лейтенанту Санину. Посланный в разведку, он смело пробирался под обстрелом на самые опасные участки, и ему обычно сопутствовал его старший товарищ Коля Новиков. Когда гитлеровцы ворвались в цитадель и начались штыковые атаки и рукопашные схватки, Петя шел в бой в первых рядах бойцов и смело сражался бок о бок со взрослыми мужчинами.

На второй день на рассвете мальчики попросили разрешения у старшего лейтенанта Потапова сходить в разведку. Их отпустили, поручив выяснить расположение вражеских пулеметов на берегу Буга.

Пробравшись по подвалам к окну, выходящему в сторону Тереспольских ворог, Петя, оставив товарища внизу, осторожно выбрался наружу. Чтобы добежать до ворот, надо было проскочить метров пятнадцать по открытому пространству. Мальчик бросился вперед, но навстречу ему, откуда-то с башни, возвышающейся над воротами, протрещала автоматная очередь. Возвращаться назад было уже поздно, и Петя стремглав кинулся в ближайшее помещение кольцевых казарм рядом с ворогами.

Это были конюшни пограничников – длинный ряд сообщающихся друг с другом помещений. Пробираясь из конюшни в конюшню к западной оконечности острова, Петя вдруг наткнулся на уцелевший склад боеприпасов и оружия. Тут на аккуратных стеллажах лежали новенькие, недавно привезенные в крепость автоматы, покрытые слоем густой смазки, громоздились штабеля ящиков с патронами, гранатами, минами. И хотя этот склад находился в самом западном углу казарм, обращенном в сторону противника, он по какой-то счастливой случайности остался неразрушенным.

Мальчик радостно кинулся назад и пять минут спустя вдвоем с Колей Новиковым доложил командирам о своей находке. Тотчас же на склад отрядили бойцов, и оба воспитанника вместе с ними принялись таскать ящики, ловко перебегая открытое место, по которому то и дело стрелял немецкий автоматчик с Тереспольской башни. Они стали настоящими героями дня, эти два мальчика, благодаря которым бойцы получили возможность успешно и долго продолжать борьбу на этом участке.

Те же ребята из окон западной части казарм заметили большой понтонный мост через Буг, который фашисты навели за ночь около крепости. По мосту непрерывным потоком переправлялась немецкая пехота, шли тяжело нагруженные машины с боеприпасами, тянулись обозы.

Минометчики, в достатке снабженные теперь минами, тотчас же взяли этот мост под обстрел. Первые же мины, разорвавшиеся на дощатом настиле моста, наглухо закупорили движение. Одна из машин, поврежденная взрывом, съехала в воду, другой грузовик беспомощно остановился посредине моста, загораживая дорогу. Солдаты в панике бросились на берег, но мины догоняли их, и там и в самой гуще толпы, скопившейся у переправы, то и дело вставали черные дымные столбы разрывов. Немецкая артиллерия поспешно открыла ответный огонь, стараясь подавить минометы, но они были надежно укрыты в помещениях казарм, и обстрел переправы продолжался, преграждая врагу путь через Буг.

С еще большим ожесточением, чем накануне, развернулись в этот день бои в северной части крепости. Роты Гаврилова, окопавшиеся на валах, огнем отбивали одну атаку за другой, и все попытки автоматчиков форсировать обводной канал и взобраться на валы были тщетными. Каждый раз десятки трупов оставались на берегу канала, а уцелевшие гитлеровцы опрометью бросались назад, пытаясь укрыться в зарослях кустарника на противоположном берегу, где они уже успели нарыть целую сеть окопов и траншей.

Несколько раз из этих кустов выходили и танки. Их подпускали вплотную к валу и забрасывали гранатами. Одну из машин удалось подбить, и гитлеровцы оттащили ее назад на буксире.

И все же группе танков удалось прорваться через северные ворота. Хотя пехота была отсечена от них огнем стрелков Гаврилова, две или три машины прошли в район домов комсостава и затем, проскочив через мост у трехарочных ворот, появились в центральном дворе крепости. Остановившись неподалеку от ворот, один из танков стал прямой наводкой обстреливать казармы.

И тогда из подвала здания 333-го полка выбежали два смельчака. Они решили принять бой с немецкой машиной. Это были помощник начальника штаба 44-го полка старший лейтенант Семененко и неизвестный старшина-артиллерист.

Прямо на площади перед подвалом находился артиллерийский парк 333-го полка. В канун начала войны здесь стояло несколько орудий. Большинство из них было исковеркано и разбито взрывами немецких снарядов, но одна из пушек оказалась еще исправной. Ее-то и решили обратить против прорвавшегося танка двое смельчаков, тем более, что рядом с орудием на земле валялись ящики со снарядами.

Старший лейтенант А. И. Семененко, 1941 г.

Во дворе рвались немецкие мины, но, невзирая на обстрел, старшина и Семененко лихорадочно работали, поворачивая пушку в сторону танка. Панорама орудия оказалась разбитой, но старшина наводил его по стволу. Семененко подал первый снаряд. Пушка выстрелила, и у самых гусениц танка взметнулось черное облако разрыва.

Немцы, видимо, заметили орудие, и башня танка стала медленно поворачиваться в его сторону. Но уже второй снаряд был заложен в казенник, и, прежде чем наводчик в фашистском танке успел прицелиться, этот снаряд ударил прямо в башню, заклинив ее. Потом последовало еще два выстрела, и машина беспомощно задергалась на месте – она была подбита. Но в следующую минуту на площадке артпарка стали рваться мины, и оба артиллериста-добровольца устремились назад, к подвалу. Цель была достигнута: гитлеровцы прицепили этот танк к другой машине и оттянули его за крепостные ворота.

А в это время в северной части крепости у главных входных ворот появилась вторая группа танков. И тогда с ними вступили в бой зенитчики из отряда майора Гаврилова.

После бомбежек в строю оставалось только одно орудие. Тяжело раненный лейтенант – командир огневого взвода – не уходил от пушки, кое-как сделав себе перевязку. И когда первый танк появился в туннеле ворот, он, превозмогая слабость, встал к орудию.

Гитлеровские танкисты обнаружили зенитчиков после первого же выстрела. Приостановившись в воротах, танк стал посылать снаряд за снарядом. Но прежде чем вражеский артиллерист успел пристреляться, метко пущенный снаряд зенитчиков угодил в фашистскую машину, и она, дымясь, осталась стоять в узких воротах, загораживая собою путь остальным танкам.

Но молодой лейтенант, который, несмотря на спою рану, лично наводил орудие, заплатил за этот успех жизнью. Последние силы покинули его, лейтенант упал на пушку, и подбежавшие к нему бойцы увидели, что их командир мертв.

Когда о его смерти доложили майору Гаврилову, командир отряда, своими глазами видевший этот поединок танка и зенитки, тотчас же вызвал своего начальника штаба капитана Касаткина:

– Немедленно оформите ходатайство о присвоении посмертно звания Героя Советского Союза. Как только придут наши, я передам эту бумагу командованию.

Но этот документ, как и многие другие, пропал во время боев в крепости, и даже фамилия героя-артиллериста доныне остается неизвестной.

День уже клонился к вечеру, когда наступило недолгое затишье и огонь противника по крепости заметно ослабел. В это самое время бойцы, дежурившие у амбразур северного сектора кольцевых казарм, увидели, как на противоположном берегу Мухавца появилась фигура человека, одетого в форму советского командира. Человек, выбежав из-за земляного вала, стремительно метнулся к реке и, как был в одежде и сапогах, бросился в воду и поплыл через Мухавец к казармам. К счастью, враг пока еще не заметил его и вслед плывущему не раздалось ни одного выстрела.

Опасаясь провокации, стрелки у амбразур взяли неизвестного на прицел, настороженно наблюдая за ним. Но командир, видимо, понимая, что его могут принять за вражеского лазутчика, уже подплывая к берегу, крикнул:

– Не стреляйте! Я свой!

В следующую секунду он выбежал на берег, и, прежде чем немецкий пулеметчик, лежавший на гребне вала, успел дать первую очередь, пришелец вскочил в ближайшее окно и оказался в безопасности в одном из казарменных отсеков среди бойцов, тотчас же обступивших его.

Старший лейтенант В. И. Бытко. 1941 г.

Те, которые служили в 44-м полку, сразу узнали в этом командире начальника полковой школы, старшего лейтенанта Василия Бытко.

До нитки мокрый, в полной командирской форме, даже с портупеей через плечо и с полученным в Финляндии орденом Красной Звезды на гимнастерке, он стоял перед своими бойцами, сжимая в руке еще теплый от недавних выстрелов пистолет.

Оказалось, что Бытко сумел пробиться с боем сквозь кольцо вражеских войск, обложивших крепость, и пришел к осажденным, чтобы принять командование над подразделениями своей школы.

Весть о приходе старшего лейтенанта, который в одиночку сумел пройти через кольцо осады, была встречена защитниками крепости с восторгом. По всей линии северного сектора казарм вдруг прокатилось протяжное ликующее «ура», и вместе с этим возгласом из отсека в отсек передавалась волнующая новость о командире, пробившемся в крепость. А Бытко уже уверенно распоряжался, обходя линию обороны на этом участке, расставляя по-новому бойцов, давая указания сержантам и старшинам. Один вид этого волевого, энергичного командира вызывал у бойцов новый прилив сил, внушал им новые надежды на скорое освобождение, укреплял их волю к борьбе.

…Утром на третий день гитлеровцы предприняли сильную атаку из северной части крепости на центральные казармы. У моста и трехарочных ворот завязался упорный бой. Атаку удалось отбить, но при этом был тяжело ранен комсорг Матевосян, которого товарищи отнесли в подвал Белого дворца. Гитлеровцы, откатившись назад, больше не атаковали, но вскоре над Центральным островом загудели «юнкерсы», начавшие долгую и методическую бомбардировку казарм.

У защитников крепости бомбежка считалась как бы временем отдыха. Атаки немецкой пехоты прекращались с появлением самолетов, и тогда почти все бойцы спускались в глубокие подвалы, где они были в безопасности от бомб. Только дежурные пулеметчики неизменно оставались на местах и лежали под бомбежкой, зорко следя, чтобы противник нигде не воспользовался ослаблением нашей обороны.

В этот день, 24 июня, бомбежка была особенно длительной, и такая долгая «передышка» позволила группе наших командиров, возглавлявших участки обороны в центре крепости, собраться на совещание. Обсудив обстановку и приняв необходимые решения, участники совещания составили приказ, который лейтенант Виноградов, сидя у подвального оконца, тут же набросал на нескольких листках бумаги.

Много лет спустя, уже после войны, при разборке крепостных развалин были найдены под камнями эти маленькие полуистлевшие листки. Из них впервые стали известны имена людей, взявших на себя в те страшные дни руководство обороной крепости.

В этом «Приказе № 1» от 24 июня 1941 года говорилось о том, что создавшаяся обстановка требует организации единого руководства обороной крепости для дальнейшей борьбы с противником и что собравшиеся командиры решили объединить все свои подразделения в одну сводную группу.

Опытному боевому помощнику командира 44-го полка, старому коммунисту, в прошлом участнику гражданской войны и участнику боев с белофиннами, капитану Ивану Николаевичу Зубачеву было поручено возглавить эту сводную группу. Его заместителем по политической части стал полковой комиссар Фомин, а начальником штаба группы – старший лейтенант Семененко. Приказ предписывал также всем средним командирам произвести учет своих бойцов и разбить их на взводы.

Дописать этот приказ не удалось: бомбежка кончилась, автоматчики снова кинулись в атаку, и командиры поспешили наверх к своим подразделениям. А затем бои приняли такой ожесточенный характер, что оказалось просто невозможно составить списки сражающихся бойцов и состав подразделений и расположение наших сил все время менялись в зависимости от постоянно меняющейся обстановки и все возрастающего натиска противника.

«Приказ № 1»

Но хотя «Приказ № 1» во многом оказался невыполненным и неисполнимым, он сыграл важную роль в обороне крепости. Организация единого командования в центре цитадели укрепила нашу оборону, сделала ее более прочной и гибкой.

Будем драться до конца!

Давно смолк дальний гул пушек на востоке – фронт ушел за сотни километров от границы. Теперь в моменты ночного затишья вокруг крепости стояла тишина глубокого тыла, нарушаемая лишь ноющим гуденьем бомбардировщиков дальнего действия, проплывающих высоко в небе. Но затишье случалось редко. Обстрел крепости и атаки пехоты не прекращались ни днем ни ночью, противник старался не давать осажденным отдыха, надеясь, что измотанный в этих непрерывных боях гарнизон вскоре капитулирует.

С каждым днем становились все более призрачными надежды на помощь извне. Но надежда помогала жить и бороться, и люди заставляли себя надеяться и верить. Время от времени стихийно возникал и мгновенно разносился по крепости слух о том, что началось наше наступление, что в район Бреста подходят наши танки. Эта весть вызывала новый прилив сил у бойцов, они с удвоенным упорством отстаивали свои рубежи и еще яростнее становились их ответные удары по врагу. И хотя слухи о помощи всегда оказывались ложными, они возникали снова, и всякий раз им безоговорочно верили.

Когда однажды ночью над крепостью прошел отряд наших дальних бомбардировщиков, их тотчас же узнали по звуку моторов. А когда еще несколько минут спустя где-то далеко на западе, в районе ближайшего железнодорожного узла за Бугом, загромыхали глухие взрывы, все поняли, что советские самолеты бомбят эшелоны противника, и крепость возликовала. Люди закричали «ура», кое-где открыли огонь по расположению врага, гитлеровцы всполошились, и их артиллерия тотчас же возобновила обстрел цитадели.

В другой раз над крепостью днем появился наш истребитель. Одинокий советский самолет, неведомо как залетевший сюда с далекого фронта, неожиданно вынырнул из-за облаков, снизился над Центральным островом и, сделав круг, приветственно покачал крыльями, на которых ясно были видны родные советские звезды. И такое восторженное, неистовое «ура» разом огласило всю крепость, что, казалось, летчик должен был услышать этот многоголосый крик, несмотря на оглушительный грохот снарядов и рев мотора своей машины.

А потом со стороны границы примчалось несколько «мессершмиттов», и настороженно притихшая крепость сотнями глаз взволнованно следила, как истребитель, отстреливаясь короткими очередями от наседающих врагов, ухолит все дальше на восток, постепенно взбираясь все выше к спасительным облакам, пока, наконец, самолеты не растаяли в небе. Но весь этот день осажденные дрались с особенным подъемом, и даже многие тяжело раненные выползли на линию обороны с винтовками в руках. Никто не сомневался в том, что этот одинокий самолет был послан командованием, чтобы ободрить защитников крепости и дать им понять, что помощь не за горами. Как бы то ни было, неизвестный советский летчик сумел вдохнуть в защитников крепости новые силы и на время внушил им твердую уверенность в успешном исходе обороны.

Но время шло, помощь не приходила, и по всему становилось ясно, что обстановка на фронте сложилась пока что неблагоприятно для наших войск. И хотя люди еще заставляли себя верить, каждый в глубине души уже начинал понимать, что благополучный исход день ото дня становится все более сомнительным. Впрочем, стоило кому-нибудь заикнуться вслух об этих сомнениях, как товарищи резко обрывали его. Среди осажденных как бы установилось молчаливое, никем не высказанное условие – не заговаривать о трудностях борьбы, не допускать ни малейшей неуверенности в победе.

Будем драться до конца, каков бы ни был этот конец! Это решение, нигде не записанное, никем не произнесенное вслух, безмолвно созрело в сердце каждого защитника крепости. Маленький гарнизон, наглухо отрезанный от своих войск, не получавший никаких приказов от высшего командования, знал и понимал свою боевую задачу. Чем дольше продержится крепость, тем дольше полки пехоты врага, стянутые к ее стенам, не попадут на фронт. Значит, надо драться еще упорнее, выиграть время, сковать эти силы противника здесь, в его глубоком тылу, наносить врагу возможно больший урон и тем самым хоть немного ослабить его наступательную мощь. Значит, надо драться еще ожесточеннее, еще смелее, еще настойчивее и как можно дороже продать свою жизнь.

И они дрались с необычайным ожесточением, с невиданным упорством, проявляя удивительное презрение к смерти.

Гитлеровских генералов и офицеров, командовавших штурмом крепости, бесило это неожиданное для них упорство осажденных. Их части надолго застряли здесь на первых метрах советской земли, тогда как авангарды наступающей немецко-фашистской армии уже овладели Минском и двигались дальше в направлении Смоленска и Москвы. В то время как там, на фронте, наступавшие войска стяжали победные лавры, получали ордена, захватывали в городах и селах богатые трофеи, здесь, у стен Брестской крепости, в глубоком тылу, немецких офицеров подстерегали не только меткие пули советских стрелков, но и явное неудовольствие своего командования. Из ставки Гитлера то и дело запрашивали, почему крепость еще не взята, и тон этих запросов с каждым днем становился все более недовольным и раздраженным. Но крепость продолжала сражаться, хотя осаждающие не останавливались ни перед какими мерами, чтобы скорее сломить сопротивление гарнизона.

Все новые батареи подтягивались к берегу Буга. Уже без передышки, день и ночь, продолжался обстрел крепости. Мины дождем сыпались во двор цитадели, методично перепахивая каждый квадратный метр территории, кромсая осколками кирпичные стены казарм, превращая в лохмотья железо крыш. Крупнокалиберные штурмовые орудия врага постепенно разрушали крепостные строения. С первых же дней гитлеровцы стали применять при обстреле снаряды, разбрызгивающие горючую жидкость, а вскоре в дополнение к ним в крепости появились немецкие огнеметы. Вперемешку с бомбами с самолетов, то и дело налетавших на крепость, сбрасывали бочки и баки с бензином, и порой некоторые участки крепости превращались в сплошное море огня.

Здесь и там стены зданий, служивших убежищем для защитников крепости, под бомбами и снарядами штурмовых пушек становились дымящимися развалинами, где, казалось, не могло остаться ничего живого. Но проходило немного времени, и из этих руин снова раздавались пулеметные очереди, трещали винтовочные выстрелы: уцелевшие бойцы, раненные, опаленные огнем, оглушенные взрывами, продолжали борьбу.

По ночам противник посылал к казармам группы своих диверсантов-подрывников. Таща за собой ящики с толом, они старались подползти к зданиям, занятым защитниками крепости, и заложить взрывчатку. Партии саперов пробирались в наше расположение по крышам и чердакам, опуская пачки тола через дымоходы. В темноте чердаков вспыхивали внезапные рукопашные и гранатные бои, здесь и там раздавались неожиданные взрывы, обрушивались потолки и стены, засыпая бойцов. Но и оглушенные, израненные, полузадавленные этими обвалами люди не выпускали из рук оружия. Вот как описана в немецком донесении одна из таких операций саперов: «Чтобы уничтожить фланкирование из дома комсостава на Центральном острове, туда был послан 81-й саперный батальон с поручением подрывной партией очистить этот дом. С крыши дома взрывчатые вещества были опущены к окнам, а фитили зажжены; были слышны крики, стомы раненых при взрыве русских, но они продолжали стрелять».

Враг уже не гнушался никакими, самыми подлыми средствами, стремясь скорее подавить упорство осажденных. Захватив госпиталь и перебив находившихся там больных, группа автоматчиков, надев больничные халаты, попыталась перебежать в центральную крепость через мост у Холмских ворот. Но бойцы Фомина успели разгадать этот маскарад, и попытка врага была сорвана. В другой раз, атакуя на этом же участке, солдаты противника погнали перед собой толпу медицинских сестер, взятых в плен в госпитале, а когда наши пулеметчики огнем с верхнего этажа казарм отбили и эту атаку, гитлеровцы перестреляли женщин, за спинами которых им не удалось укрыться. Во время штурма Восточного форта фашисты выставили впереди своих атакующих цепей шеренгу пленных советских бойцов, и защитники форта слышали, как эти пленные кричали им: «Стреляйте, товарищи! Стреляйте, не жалейте нас!»

С первых дней враг стал засылать в крепость своих агентов, переодетых в форму советских бойцов и командиров. То это были провокаторы, которые делали вид, что они бежали из немецкого плена, и распускали всевозможные панические слухи, стараясь смутить дух осажденных. То это были прямые диверсанты, исподтишка поражавшие защитников крепости предательскими выстрелами в спину. Но уже вскоре наши воины научились распознавать лазутчиков врага, и их быстро вылавливали и уничтожали.

Каждый день над крепостью на смену бомбардировщикам появлялись маленькие трескучие самолеты, разбрасывавшие листовки. В этих листовках, заранее отпечатанных в Берлине, говорилось о том, что германские войска заняли Москву, что Красная Армия капитулировала и что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Потом стали сбрасывать листовки с обращением непосредственно к гарнизону крепости, где гитлеровское командование, отмечая мужество и стойкость осажденных, пыталось доказать бесполезность борьбы и предлагало защитникам крепости «почетную капитуляцию». Но на все призывы крепость отвечала огнем.

Когда наступали минуты затишья, в разных местах крепости начинали работать немецкие громкоговорящие установки. Они также передавали обращения к гарнизону, призывая осажденных сложить оружие и обещая всем сдавшимся «хорошее обращение, питание и заботливый уход за ранеными». Впрочем, день ото дня тон этих обращений становился все более угрожающим, и вкрадчивые уговоры сменялись зловещими ультиматумами, в которых защитникам крепости давалось на размышление полчаса или час, после чего противник грозил «стереть крепость с лица земли и смешать с землей ее гарнизон». Но и на эти угрозы бойцы отвечали выстрелами, а однажды в ответ на такую передачу над северными воротами крепости появилось полотнище, на котором кровью было написано: «Все умрем, но крепости не сдадим!»

Обычно после передачи очередного ультиматума немцы прекращали обстрел крепости и наступала мертвая тишина, нарушаемая лишь громким голосом диктора, время от времени повторявшего: «Осталось десять минут!», «Осталось пять минут!» И как только истекал назначенный срок, на крепость разом обрушивался шквальный огонь немецких пушек и минометов и начиналась жестокая бомбежка с воздуха.

При этом враг применял все более тяжелые фугасные бомбы, взрывов которых не выдерживали наиболее мощные крепостные строения, а в глубоких подвалах, где укрывались бойцы, трескались бетонные полы и у людей от сотрясения воздуха шла кровь из носа и ушей.

Особенно ожесточенную бомбежку крепости предпринял противник в воскресенье 29 июня. На этот раз на цитадель было решено обрушить самые тяжелые бомбы.

С утра жители Бреста обратили внимание на то, что на крышах высоких зданий города сидят офицеры, глядя в бинокли в сторону крепости. Гитлеровцы заранее хвастливо говорили жителям, что сегодня защитники цитадели должны будут выбросить белый флаг. В ясном летнем небе над крепостью закружились десятки бомбардировщиков, и тотчас же раздались мощные оглушительные взрывы бомб, от которых сотрясался весь город до самых дальних окраин и в стенах домов образовывались трещины, как при землетрясении. Крепость окутало дымом и пылью, и издали было видно, как там в страшных вихрях взрывов взлетают высоко вверх вырванные с корнем вековые деревья. Казалось, что и в самом деле после такой бомбежки в крепости не останется ничего живого.

Но когда бомбежка кончилась, а дым и пыль рассеялись, офицеры на крышах напрасно смотрели в бинокли – над развалинами и остатками зданий нигде не было видно белого флага. Можно было подумать, что там не осталось никого живого, но прешло несколько минут, и снова послышались пулеметные очереди и трескотня винтовок. Люди, невесть как уцелевшие среди этого урагана взрывов, продолжали борьбу.

В огненном кольце

Тяжелейшие бомбежки, непрерывный артиллерийский и пулеметный обстрел, нарастающие атаки пехоты, огромное численное и техническое превосходство врага – все это делало невероятно трудной борьбу героического гарнизона Брестской крепости. Но это были трудности чисто военного характера, которые неизбежно сопровождают нелегкую профессию воина и к которым его загодя готовят. Только здесь они приняли свои крайние формы, возросли до высших степеней.

Однако с первых же дней осады ко всему этому прибавились трудности иного порядка, поставившие гарнизон в небывало тяжелые условия. Не только сама борьба, но и вся жизнь, весь быт осажденного гарнизона с самого начала обороны были отмечены сверхчеловеческим напряжением как физических, так и моральных сил людей. Эти особые условия и придают эпопее защиты Брестской крепости тот исключительно героический и трагический характер, который делает ее неповторимой страницей в истории Великой Отечественной войны.

Мужество защитников Одессы и Севастополя, железная стойкость ленинградцев, героические подвиги участников великой Сталинградской битвы, победы наших наступающих войск в 1944–1945 годах – все эти славные дела Советской Армии навсегда останутся в памяти человечества как непревзойденные образцы воинской доблести. Но поистине замечательные боевые качества, проявленные в этих сражениях советским воином и прочно утвердившие за ним славу лучшего солдата в мире, были бы немыслимы без той суровой школы, которую пришлось пройти нашим войскам в памятные первые месяцы войны. В десятках и сотнях арьергардных боев, в больших сражениях и в мелких стычках закалялось мужество, вырабатывалось и оттачивалось воинское мастерство наших бойцов и командиров; переживая горечь поражений, они укрепляли свою волю к борьбе, и на тяжких дорогах отступления копилась в их сердцах та священная ненависть к врагу-захватчику, без которой была бы невозможна их будущая победа.

У защитников Брестской крепости не было позади этой суровой и долгой школы. То, что произошло здесь, на берегах Буга, 22 июня 1941 года и продолжалось более чем месяц, было их первым боевым крещением и для них как бы вместило в себя всю будущую войну. В кольце осады, засыпаемая снарядами и бомбами, крепость была как бы маленькой Одессой и маленьким Севастополем. Как героические ленинградцы, защитники цитадели с великим мужеством встречали невыносимые лишения, продолжая свою борьбу. Они стояли насмерть на развалинах крепости и дрались с таким же ожесточением, как герои Сталинграда.

Но Одесса и Севастополь, Ленинград и Сталинград каждый день и час ощущали живую, неразрывную связь с Родиной. Вся могучая Отчизна была с ними в эти дни, весь народ с волнением следил за ними, воля великой Коммунистической партии постоянно вдохновляла их в неравной борьбе, и все их действия уверенно и твердо направлялись Верховным Главнокомандованием. Вся страна заботилась о том, чтобы гарнизоны городов-героев, осажденные, отрезанные, блокированные врагом, ни в чем не испытывали нужды. Радио и газеты разносили по всему миру вести об их героической борьбе, и имена отважных воинов были у всех на устах.

Всего этого были лишены защитники Брестской крепости. В самый грозный и страшный час в жизни народа, когда сердце каждого советского человека было полно глубокой тревоги за судьбы Родины, стена огня и смерти наглухо отгородила маленький гарнизон, сражающийся у границы, и единственными известиями, проникавшими к ним извне, были лживые сообщения немецких листовок и немецких радиоагитаторов, твердивших о разгроме Советской Армии, о падении Москвы, о капитуляции Советского Союза. Они не получали никаких приказов своего командования, им не сбрасывали с самолетов боеприпасов и продуктов, о них не писали в газетах, и страна даже не знала о том, что они ведут борьбу. Обращаясь мыслями к Родине, к ушедшим на восток товарищам, к своим родным и близким, они испытывали чувство мучительной, тревожной неизвестности. Обращаясь мыслями к своей судьбе, они не могли видеть впереди ничего, кроме смерти, позора и унижений вражеского плена, и невольно думали о том, что, быть может, никто никогда не узнает об их героической борьбе и даже имена их навсегда останутся неизвестными их народу. И все-таки они продолжали бороться, потому что Родина, от которой они были отрезаны врагом, жила в сердце каждого из защитников крепости. Они вели эту борьбу не ради славы, даже не ради своей жизни, они просто выполняли свой воинский долг перед Отчизной, глубоко веря в то, что рано или поздно, но враг будет изгнан с родной земли.

Даже бывалому фронтовику, прошедшему сквозь огонь самых жарких сражений Великой Отечественной войны, трудно себе представить ту невообразимо тяжелую обстановку, в которой с начала и до конца пришлось бороться гарнизону Брестской крепости.

Здесь каждый метр земли был не один раз перепахан бомбами, снарядами и минами. Здесь воздух был пронизан свистом осколков и пуль, и грохот взрывов не затихал ни днем, ни ночью, а недолгая тишина, которая наступала после оглашения очередного вражеского ультиматума, казалась еще более страшной и зловещей, чем ставший уже привычным обстрел.