Текст книги "Герои Брестской крепости"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Не было бинтов, медикаментов, и раненых нечем было перевязывать и лечить. Петя отправился на поиски и нашел в одном месте полуразрушенный склад какой-то санитарной части. Мальчик набрал здесь перевязочного материала и кое-каких лекарств и принес все это в подвалы казарм. Тем самым многие раненые были спасены от смерти.

Не было воды. Не многие храбрецы отваживались под страшным перекрестным огнем немецких пулеметов подползти с котелком в зубах к берегу Буга. Немногим из них удавалось вернуться обратно. Петя Клыпа много раз отправлялся на эти опасные вылазки за водой и возвращался всегда благополучно. Этот мальчик, ежечасно рискуя жизнью, выполняя трудные и опасные задания, участвуя в жестоких боях, в то же время был неизменно весел, энергичен, бодр, напевал какие-то песенки, и один его вид поднимал дух бойцов и прибавлял им силы.

Когда положение на участке 333-го полка стало безнадежным и защитники крепости поняли, что им остается только погибнуть или попасть в руки врагов, командование решило отправить в плен женщин и детей, находившихся в подвалах, рассчитывая на то, что гитлеровцы пощадят их и хоть кто-нибудь из них уцелеет. Пете Клыпе, как подростку, предложили идти в плен вместе с женщинами и детьми. Но мальчик гордо отверг это предложение. Он сказал, что считает себя красноармейцем, будет драться до конца вместе со своими товарищами и, если придется, сумеет умереть в бою. Командир разрешил ему остаться, и Петя принимал участие во всех дальнейших боях.

Остался ли жив этот мальчик после войны и где он сейчас находится, ни Игнатюк, ни Сачковская не знали.

Вернувшись в Москву из этой поездки, я решил разыскать брата Пети Клыпы и позвонил к тому же «всемогущему» полковнику И. М. Конопихину в Главное управление кадров Министерства обороны. К сожалению, я мог ему дать на этот раз только очень скудные сведения об интересовавшем меня человеке, что, конечно, затрудняло его поиски. Но я рассчитывал на то, что фамилия Клыпа – мало распространенная и, возможно, благодаря этому и удастся найти в списках офицеров майора Николая Клыпу.

Действительно, уже на другой день, когда я позвонил к Ивану Михайловичу, он мне сказал:

– Берите карандаш и записывайте! Майор Николай Сергеевич Клыпа, 1915 года рождения, в настоящее время является районным военным комиссаром Маслянского района Тюменской области в Сибири.

Обрадованный этой удачей, я тотчас же написал майору Николаю Клыпе (впрочем, оказалось, что не так давно он уже стал подполковником) и вскоре получил от него ответ. Н. С. Клыпа писал мне, что его младший брат действительно был участником обороны Брестской крепости, после войны вернулся домой живым и здоровым, но, к сожалению, в последние годы связь между братьями оборвалась, и он сейчас не знает адреса Петра. Однако он тут же сообщал, что в Москве живет их сестра, у которой я могу узнать теперешнее местонахождение Петра Клыпы.

Я поехал на Дмитровское шоссе по указанному мне адресу, застал дома мужа сестры и от него я неожиданно узнал, что Петр Клыпа отбывает заключение в Магаданской области, осужденный за соучастие в уголовном преступлении.

Это была весьма неприятная неожиданность, но я все же взял у родных Петра Клыпы его адрес и вскоре написал ему письмо, в котором просил поделиться со мной своими воспоминаниями, рассказать обо всем, что он пережил и видел в крепости.

Магаданская область – край далекий, и поэтому прошел целый месяц, прежде чем я получил ответ. П. С. Клыпа горячо откликнулся на мою просьбу – он обещал подробно записать свои воспоминания и постепенно высылать их мне письмами. Вслед за тем началась наша регулярная переписка. Петр Клыпа сообщал мне интереснейшие подробности боев за крепость, называл фамилии участников и руководителей обороны. Вдобавок, он снабжал каждое письмо составленной по памяти схемой обороны, и нужно сказать, что это были очень точные чертежи. Чувствовалось, что глаза четырнадцатилетнего мальчика жадно впитывали все, что происходило вокруг него, и в памяти его осталось гораздо больше событий и имен, чем в памяти взрослых участников обороны.

Я обратил внимание на то, что в этих воспоминаниях Клыпа очень скромен в отношении самого себя. Он почти ничего не писал о себе, но рассказывал главным образом о своих боевых товарищах. И вообще, по мере того как развертывалась наша переписка, из его писем вставал передо мной довольно светлый образ отнюдь не преступника, а человека неиспорченного, честного, с добрым сердцем, с хорошей душой.

В это время я поближе познакомился и с его семьей: с сестрой – переводчицей одного из научно-исследовательских институтов, с ее мужем – инженером-нефтяником, с матерью Петра, которая тогда жила здесь, в Москве, у дочери. Затем как-то приехал погостить в столицу его брат подполковник Николай Клыпа.

Они много рассказывали мне о Петре, познакомили меня с его биографией, своеобразной и нелегкой, но в которой не было никаких оснований для того, чтобы он стал преступником.

Петр Клыпа был сыном старого большевика, железнодорожника из Брянска. В раннем детстве он осиротел и еще двенадцатилетним мальчиком пошел в качестве воспитанника в ряды Советской Армии, мечтая стать военным. Два его брата были офицерами Советской Армии. Один из них погиб при выполнении служебного задания на Дальнем Востоке, а другой – Николай, как уже указывалось, был сейчас подполковником.

Все, что мне рассказывали о Пете Клыпе его знакомые, друзья и родные, говорило о нем только с положительной стороны. Его все характеризовали, как настоящего советского патриота, как человека с хорошими задатками, с доброй душой, бескорыстного, искреннего и честного, прекрасного товарища, всегда готового прийти на помощь другим.

Я решил в конце концов узнать, в чем заключается вина Петра Клыпы. В одном из писем я попросил его рассказать мне без утайки о своем преступлении, и он в ответ подробно описал сущность дела. Оказалось, что сам он не совершал никакого преступления. Это преступление, немалое и тяжкое, совершил в его присутствии его бывший школьный товарищ, и Петр Клыпа, поддавшись ложному чувству дружбы, вовремя не сообщил о происшедшем, дав возможность преступнику продолжать свою опасную деятельность, и тем самым по закону оказался соучастником преступления.

Мне стало ясно, что вина его сильно преувеличена и наказание, которое его постигло, было чересчур жестоким. Я попросил товарищей из Главной военной прокуратуры, которые помогли мне в свое время реабилитировать А. М. Филя, теперь ознакомиться с делом Петра Клыпы и высказать свое мнение. Дело было затребовано в Москву, его проверили, и мои предположения подтвердились. Вина Петра Клыпы была не столь уж велика, и, учитывая его поведение в Брестской крепости, смело можно было ходатайствовать об отмене или смягчении наказания.

Я начал с того, что написал старшине Игнатюку в Брест и Валентине Сачковской в Пинск. Я просил их обоих письменно изложить все то, что они мне когда-то рассказывали о героических поступках Пети Клыпы во время боев в Брестской крепости, а потом заверить свои подписи печатью и прислать эти свидетельства мне. Сам же я написал подробное заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета Союза ССР Климента Ефремовича Ворошилова. Приложив к своему заявлению свидетельства Игнатюка и Сачковской, я отправил все эти документы в Президиум Верховного Совета СССР.

Там, в Президиуме, внимательно, на протяжении нескольких месяцев, занимались этим делом. Были проверены все обстоятельства, запрошены характеристики на Петра Клыпу с места его прежней работы и из заключения. Все эти характеристики оказались совершенно безупречными. А существо дела было таким, что давало полную возможность ставить вопрос о помиловании.

Короче говоря, в самом начале января 1956 года я получил от Пети Клыпы письмо, которое было датировано кануном нового года – 31 декабря 1955 года.

«Здравствуйте, Сергей Сергеевич! – писал мне Петя Клыпа. – Я Вам не могу описать своей радости! Такое счастье бывает только один раз в жизни! 26 декабря я оставил жилье, в котором пробыл почти семь лет.

В поселке мне объявили, что все перевалы, вплоть до Магадана, закрыты, машины не ходят, придется ждать открытия перевалов до Ягодного, где я должен получать документы.

Машин и открытия перевалов я не стал ждать, – пошел пешком. Прошел благополучно перевалы и пришел в поселок. В этом поселке мне сказали, что дальше идти нельзя: Ягодинский перевал закрыт, имеются жертвы пурги и мороза. Но я пошел. Уже на самом Ягодинском перевале обморозил лицо немного и стал похож на горевшего танкиста. Но это через две недели будет незаметно. И вот так около 80 километров я шел, веря в свою судьбу. Вернее, и шел и полз.

Придя в Ягодное, я узнал, что с Магаданом вторую неделю сообщения нет. Дали мне пока что временное удостоверение до получения соответствующего письменного документа из Москвы, который должен скоро прийти, и тогда я получу паспорт и смогу двигаться дальше. До получения паспорта я устроился на работу в автобазу слесарем 6-го разряда. Буду работать, пока не получу паспорт, и тогда буду спешить встретиться с Вами и моими родными, с моей мамочкой, которая потеряла все свое здоровье из-за меня».

П. С. Клыпа. 1956 г.

Спустя полтора месяца Петя Клыпа приехал в Москву, и мы встретились с ним. Я был рад увидеть, что все пережитое им не наложило на него никакого тяжелого отпечатка – передо мной был молодой, жизнерадостный, полный энергии и бодрости человек. А когда мы поближе познакомились с ним, я понял, что не ошибся, поверив в Петра, – в нем чувствовался действительно человек хорошей души, доброго сердца, и то, что произошло с ним, несомненно, было какой-то нелепой случайностью в его до этого безупречной, героической биографии.

Петя Клыпа пробыл в Москве некоторое время, а затем уехал жить к себе на родину в город Брянск. Я со своей стороны написал письмо первому секретарю Брянского горкома партии с просьбой оказать помощь Пете Клыпе. Мне хотелось, чтоб он, начиная новую жизнь, мог устроиться в хорошем заводском коллективе, чтобы у него была возможность одновременно с производственной работой учиться, а также показать себя и как общественника.

Вскоре я получил ответ от секретаря Брянского горкома партии Николая Васильевича Голубева. Он сообщил мне, что горком уже помог Пете Клыпе: его устроили работать на новый передовой завод в Брянске – завод «Строммашина» токарем и что ему будет предоставлена возможность с осени начать занятия в седьмом классе школы рабочей молодежи.

Сейчас Петр Клыпа – токарь 6-го разряда, один из лучших рабочих, отличник производства, и его фотография не сходит с заводской Доски почета. Он ведет и большую общественную работу – по заданиям горкома партии и горкома комсомола выступает на предприятиях города, в колхозах области, в воинских частях со своими воспоминаниями о героической обороне Брестской крепости.

Я часто получаю письма от Пети Клыпы и вижу, что перед ним раскрылось светлое, широкое будущее и он всячески старается оправдать большое доверие, оказанное ему Родиной. Нет сомнения, что он сумеет дополнить свою героическую военную биографию славными и такими же героическими делами на фронте мирного труда.

Подвиг майора Гаврилова

Я уже писал о том, как весной 1942 года на одном из участков фронта в районе Орла было захвачено донесение, составленное штабом 45-й пехотной немецкой дивизии, в котором подробно рассказывалось о боях в Брестской крепости. В этом донесении много внимания уделяется боям за так называемый Восточный форт – небольшое земляное укрепление, расположенное в северо-восточной части крепостной территории. Это укрепление состоит из двух концентрически расположенных подковообразных земляных валов, между которыми пролегает глубокий и узкий дворик такой же подковообразной формы, а в толще валов находятся темные, глубокие казематы.

Вот что писали немецкие штабисты о боях за этот форт.

«26 июня. Гнездом сопротивления остался Восточный форт. Сюда нельзя было подступиться со средствами пехоты, так как превосходный ружейный и пулеметный огонь из глубоких окопов и их подковообразного двора скашивал каждого приближающегося.

27 июня. От одного пленного узнали, что в Восточном форту обороняется около 20 командиров и 370 бойцов с достаточным количеством боеприпасов и продовольствия. Воды недостаточно, но ее достают из вырытых ям. В форту находятся также женщины и дети. Душою сопротивления являются будто бы один майор и один комиссар.

28 июня. Продолжался обстрел Восточного форта из танков и штурмовых орудий, но успеха не было видно. Обстрел из 88-миллиметрового зенитного орудия также остался без результата. Поэтому командир дивизии дал распоряжение об установлении связи с летчиками, чтобы выяснить возможности бомбежки.

29 июня. С 8.00 авиация сбрасывала много 500-килограммовых бомб. Результата нельзя было видеть. Такое же малоуспешное действие имел новый оживленный обстрел Восточного форта из танков и штурмовых орудий, несмотря на то что были заметны в некоторых местах разрушения стен.

30 июня. Подготавливалось наступление с бензином, маслом и жиром. Все это скатывали в бочках и бутылках в фортовые окопы и там это нужно было поджигать ручными гранатами и зажигательными пулями».

Только после того, как противник подверг Восточный форт необычайно ожесточенной бомбежке, во время которой была сброшена бомба весом в 1 800 килограммов, потрясшая, как пишут сами гитлеровцы, «своей детонацией весь город Брест», только после этого им удалось ворваться в форт и овладеть им. При этом были взяты в плен немногие оставшиеся в живых командиры и бойцы, большинство которых было ранено или контужено, а также женщины и дети, находившиеся в казематах форта. Но как ни обыскивали фашисты подземные помещения, им нигде не удалось обнаружить руководителей обороны форта. И по этому поводу в немецком донесении записано: «Майора и комиссара не нашли. Говорят, они застрелились».

В первую мою поездку в Брест, летом 1954 года, мне не удалось найти ни одного из тех, кто сражался в Восточном форту. В феврале 1955 года я снова побывал в Бресте. Взяв в воинской части машину, я объехал ряд глубинных районов Брестской области в поисках участников и очевидцев обороны крепости.

И вот в районном центре Жабинке, в 25 километрах от Бреста, я встретился с руководителем местной районной организации ДОСААФа лейтенантом запаса Яковом Ивановичем Коломийцем. Я. И. Коломиец служил перед войной в Брестской крепости, был командиром взвода и участвовал в обороне.

С первых же минут нашего разговора я почувствовал, что передо мной – один из защитников Восточного форта, хотя Коломиец называл его не Восточным фортом, а подковообразным земляным укреплением. Чтобы окончательно удостовериться, я посадил Коломийца в машину, поехал с ним в крепость и там попросил его повести меня к тому месту, где он сражался в 1941 году. Он сразу же привел меня к валам Восточного форта.

Я подробно записал его воспоминания. Он рассказал очень много интересного об обороне Восточного форта. Здесь, в форту, были собраны бойцы из разных частей и подразделений. Из них сформировали роты и взводы, закрепив за ними строго определенные участки обороны. В форту четко работал штаб, здесь продолжительное время действовала телефонная связь, чего не было на других участках крепости. И все это, по мнению Коломийца, было результатом энергичной организаторской деятельности майора, командовавшего обороной Восточного форта.

Коломиец с увлечением рассказывал об этом майоре. По его словам, это был необычайно волевой человек, прекрасный организатор, командир, который показывал бойцам пример бесстрашия и мужества и был подлинной душой всей этой обороны.

Я спросил фамилию этого майора, но, к сожалению, Коломиец забыл ее. Он стал вспоминать и сказал, что ему кажется, будто фамилия майора Григорьев или как-то в этом роде.

Но к тому времени в моем распоряжении уже находился небольшой и пока еще неполный список командиров, сражавшихся в крепости. Он был составлен мной со слов участников обороны, с которыми мне приходилось встречаться. Каждого из них я прежде всего заставлял перечислять все сохранившиеся в его памяти фамилии защитников крепости. В этом списке, содержавшем тогда более ста имен, было и несколько майоров. Одного за другим я стал называть их Я. И. Коломийцу. Когда я дошел до фамилии бывшего командира 44-го стрелкового полка майора Гаврилова, Коломиец встрепенулся и уверенно сказал, что защитников Восточного форта возглавлял майор Гаврилов.

Я спросил его, что сталось с Гавриловым в дальнейшем. И Коломиец ответил мне, что в последний день боев он потерял из виду своего командира, но потом, в плену, он слышал от своих товарищей по обороне Восточного форта, что майор Гаврилов якобы застрелился, чтобы не попасть в руки врагов.

Таким образом, версия о гибели майора, которая содержалась в немецком документе, была подтверждена и одним из защитников Восточного форта.

Во время той же поездки, несколько позднее, я попал в небольшой городок Каменец в районе Беловежской Пущи и там в районной поликлинике встретился с врачом Николаем Ивановичем Вороновичем. Доктор Воронович не участвовал в обороне крепости, но он был военным врачом и в первые дни войны неподалеку от границы попал в плен. Гитлеровцы отправили его в лагерь в Южном военном городке Бреста, туда, где в свое время находились Матевосян, Махнач и другие защитники Брестской крепости.

Вместе со всеми нашими военнопленными врачами Н. И. Воронович лечил раненых бойцов и командиров в лагерном госпитале. И вот когда я спросил доктора Вороновича: кого из участников Брестской обороны ему пришлось лечить и что они рассказывали о сроках этой обороны, он сообщил мне следующее.

Это было 23 июля 1941 года, то есть на тридцать второй день войны, причем Воронович настаивал на дате, говоря, что он и другие врачи запомнили ее совершенно точно. В этот день гитлеровцы привезли в лагерный госпиталь только что захваченного в крепости майора. Пленный майор был в полной командирской форме, но вся одежда его превратилась в лохмотья, лицо было покрыто пороховой копотью и пылью и обросло бородой. Он был ранен, находился в бессознательном состоянии и выглядел истощенным до крайности. Это был, в полном смысле слова, скелет, туго обтянутый кожей. До какой степени дошло истощение, можно было судить по тому, что пленный не мог даже сделать глотательного движения – у него не хватало на это сил, и врачам пришлось применить искусственное питание, чтобы спасти ему жизнь.

Гитлеровцы рассказали врачам, что этот человек, в котором уже едва-едва теплилась жизнь, в одиночку принял с ними бой: бросал гранаты, стрелял из пистолета и убил и ранил нескольких солдат. Они говорили об этом с невольным почтением, откровенно поражаясь силой духа советского командира, и было ясно, что только из уважения к его храбрости пленного оставили в живых. После этого, по словам Вороновича, в течение нескольких дней в лагерь из Бреста приезжали германские офицеры, которые хотели посмотреть на героя, проявившего такую удивительную стойкость, такую всепобеждающую волю к борьбе с врагом.

П. М. Гаврилов, 1956 г.

Я спросил у доктора Вороновича фамилию этого майора, но, к сожалению, он ее забыл. Тогда, как и в беседе с Колом и идем, я стал называть ему фамилии майоров из моего списка. И вдруг Воронович сказал, что, как он теперь ясно вспомнил, фамилия пленного была Гаврилов.

Таким образом, я снова напал на след бывшего командира 44-го стрелкового полка. Видимо, вопреки всем слухам, он не застрелился и не погиб, а попал в гитлеровский плен.

О дальнейшей судьбе майора Гаврилова Н. И. Воронович ничего не знал, потому что спустя несколько дней после этих событий доктора перевели в другой лагерь.

Вернувшись из Бреста, я вскоре нашел в Москве в Ногатинской больнице доктора И. К. Маховенко, а в Ленинграде доктора Ю. В. Петрова. Оба они в июне 1941 года попали в тот же гитлеровский лагерь и работали там врачами в госпитале. И Маховенко, и Петров полностью повторили мне рассказ доктора Вороновича и подтвердили тот факт, что фамилия пленного майора была Гаврилов. Петров и Маховенко находились в лагере дольше Вороновича. Они помнили, что майор Гаврилов через некоторое время поправился, стал ходить, и тогда врачи устроили его работать на лагерную кухню для того, чтобы он мог немного подкормиться и восстановить свои силы. Что произошло с ним дальше, – ни тот, ни другой не знали, так как лагерь был расформирован весной 1942 года и они потеряли из виду майора Гаврилова.

Теперь у меня появилась надежда, что Гаврилов мог остаться в живых и вернуться после войны из плена на Родину. Но для того чтобы начать розыски, мне нужно было знать во всяком случае его имя и отчество. Фамилия Гаврилов – чересчур распространенная: в списках Главного управления кадров нашлись бы сотни однофамильцев героя Брестской крепости, и для успеха поисков: следовало иметь какие-нибудь дополнительные сведения об интересующем меня человеке. Беда заключалась в том, что никто из людей, которые рассказывали мне о Гаврилове, не знал даже его имени.

Я знал, что 44-й полк, которым командовал майор: Гаврилов, входил в состав 42-й стрелковой дивизии. И я начал с того, что обратился в Генеральный штаб с просьбой проверить, не сохранились ли в военных архивах списки командного состава этой дивизии. Спустя некоторое время удалось отыскать один из таких списков, и там я нашел краткие сведения о майоре Гаврилове.

Оказалось, что его зовут Петром Михайловичем и что он родился в 1900 году. С этими данными уже можно было начинать поиски. Позвонив в Главное управление кадров, к тому же полковнику И. М. Конопихину, я просил его найти личную карточку майора П. М. Гаврилова.

Прошла неделя, и И. М. Конопихин сообщил, что карточка находится у него. Я приехал к нему и прочел в этой карточке следующие данные: Петр Михайлович Гаврилов служил в Красной Армии с 1918 года. Он участвовал в боях против Колчака, Деникина, против белых банд на Кавказе. В 1922 году вступил в члены Коммунистической партии. После гражданской войны он остался военным и долго жил в Краснодаре, командуя там различными воинскими подразделениями. Потом его послали на учебу в Академию имени Фрунзе в Москву. Окончив ее в 1939 году, он был назначен командиром 44-го стрелкового полка, с которым два года спустя приехал в Брестскую крепость. Ниже всего этого было написано: «Пленен в районе города Бреста 23 июля 1941 года», то есть действительно на тридцать второй день войны, как говорил мне доктор Воронович. Еще ниже была запись: «Освобожден из плена в мае 1945 года», а в самом низу стояло короткое примечание: «Красногвардейский райвоенкомат г. Краснодара».

Итак, майор Гаврилов, к счастью, оказался жив и находился теперь в Краснодаре. Дальнейшие поиски уже не представляли трудностей.

Там, в Краснодаре, жил один из уже известных мне участников обороны крепости, кстати, бывший подчиненный майора Гаврилова – боец того же 44-го стрелкового полка Анатолий Бессонов, ныне токарь-шлифовщик завода «Краснодарнефть». Он хорошо помнил своего прежнего командира, хотя во время боев за крепость сражался не в Восточном форту, а на другом участке обороны – в центральной цитадели. Я немедленно сообщил Бессонову о полученных мною сведениях, просил его зайти в Красногвардейский райвоенкомат Краснодара, узнать там адрес Гаврилова и установить с ним связь.

Красноармеец А. П. Бессонов. 1941 г.

Ответное письмо Бессонова не заставило себя ждать. Вот что он писал мне:

«Я сразу же поехал в Красногвардейский райвоенкомат, где должен быть приписан майор Гаврилов. После того, как я объяснил работникам военкомата суть дела, мне сказали, что майор Гаврилов действительно находится на учете у них, и достали его личное дело. Увидев в этом личном деле фотокарточку Гаврилова, я сразу узнал его. Записав его адрес, я немного успокоился. Но было уже поздно, и я в тот день не мог встретиться с ним. Ночь у меня прошла в беспокойстве – утром предстояла встреча с Гавриловым. Встав рано утром, я, не позавтракав, помчался к Гаврилову. На мой стук в дверь вышел сам Гаврилов. Признаюсь, я растерялся. Отрапортовал так: „Бывший боец 44-го стрелкового полка, которым командовал майор Гаврилов, – перед Вами!“

Гаврилов тоже растерялся, на глазах у него выступили слезы, он засуетился, и я заметил нервную дрожь на его лице и руках. Сергей Сергеевич, если б Вы видели нашу встречу! Ее нельзя описать. Я был очень удивлен и растроган. Верите ли, передо мной был не строгий, волевой командир, каким я его привык помнить, а скромный, добродушный гражданский человек. Беседа затянулась у нас до вечера. Но во время его рассказа он как будто опять превращался в командира полка и прежний его образ снова вставал перед моими глазами».

Анатолий Бессонов сообщил мне адрес П. М. Гаврилова. Я сразу же списался с ним и вскоре приехал к нему в Краснодар. Мы подробно беседовали с ним, и Гаврилов рассказал мне всю свою весьма интересную и сложную историю, с которой я уже познакомил читателя в первой части этой книги.

Годы войны Гаврилов провел в гитлеровских концлагерях, испытав все ужасы плена. Он вел себя там, как подобает коммунисту и советскому гражданину, и по возвращении на Родину в 1945 году был восстановлен в звании майора, получив новое назначение.

Этот человек, который только что перенес истребительный, страшный режим гитлеровских концлагерей, был назначен начальником советского лагеря для японских военнопленных в Сибири. Он сумел с исключительной гуманностью, образцово поставить дело в этом лагере, предотвратить эпидемию тифа среди японцев, наладить снабжение пленных японских солдат. Я видел у него документы с выражением благодарности по службе за хорошую постановку дела в лагере.

Потом Гаврилов был демобилизован, ушел на пенсию, переехал в Краснодар, где долго служил в довоенные годы, и живет сейчас вдвоем с женой в маленьком домике на окраине города.

Но было одно обстоятельство, тяготившее Гаврилова все это время. Дело в том, что он не был восстановлен в рядах партии после возвращения из плена. Он поднимал об этом вопрос, но ему ответили, что он утратил свой партийный документ и, следовательно, должен вступать в партию снова, на общих основаниях. Для этого человека, который с молодых лет неразрывно связал свою судьбу с партией коммунистов, пребывание вне ее рядов казалось нестерпимым. Он поделился со мной своим горем, и я обещал ему помочь по приезде в Москву.

Вернувшись из Краснодара, я сразу же пошел в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС и рассказал там все, что знал о майоре Гаврилове. Работники Комитета посоветовали мне написать Гаврилову, чтобы он немедленно прислал заявление о восстановлении в рядах партии. Надо ли говорить, что он не замедлил сделать это. Со своей стороны я тоже представил в Комитет заявление, где осветил роль майора Гаврилова в обороне Брестской крепости и описал его подвиг. Кроме того, я обратился ко всем людям, которые рассказывали мне о нем, с просьбой прислать свои заверенные свидетельства.

Все эти документы были представлены в Комитет партийного контроля, и вскоре Партийная комиссия при Главном политическом управлении Министерства обороны начала рассмотрение дела Гаврилова. Гаврилов был вызван в Москву и 22 апреля 1956 года восстановлен в рядах Коммунистической партии Советского Союза.

А месяц спустя я получил от него радостное письмо. Гаврилов сообщал, что ему вручен партийный билет.

Такова история майора Гаврилова – одного из главных руководителей и героев обороны Брестской крепости, подвиг которого получил сейчас широкую известность и высоко оценен советским народом.

Герои известные и неизвестные

В последнее время иногда можно слышать, как героическую защиту Брестской крепости сравнивают с такими важными вехами Великой Отечественной войны, как оборона Одессы, Севастополя, Ленинграда, Сталинграда.

Конечно, по своим масштабам и военному значению события, происходившие в июне – июле 1941 года в старой приграничной крепости на берегу Западного Буга, не могут идти в сравнение с этими решающими сражениями, сыгравшими большую стратегическую роль в ходе боевых действий на огромном советско-германском фронте. Гарнизон Брестской крепости, при всем своем героическом упорстве, не мог существенно задержать или заметно замедлить наступление мощных сил врага – для этого он был слишком мал и его сопротивление осталось лишь маленьким эпизодом в грандиозной борьбе 1941 года.

Но почему же тогда героическая оборона Брестской крепости заняла особое, почетное место в истории Великой Отечественной войны? Почему наш народ, лишь 15 лет спустя узнавший о том, как сражался легендарный гарнизон, так высоко оценил подвиг защитников Бреста?

Быть может, один исторический пример лучше всего ответит на этот вопрос.

Подвиг крейсера «Варяг», дерзко принявшего бой с японской эскадрой, был только маленьким эпизодом в русско-японской войне, он ни в какой степени не мог повлиять на ее ход и чисто стратегическое его значение было равно нулю. Но подвиг этот вошел в сокровищницу нашей воинской доблести, и с тех пор имя корабля «Варяг» стало символом безграничной храбрости и отваги русского воина.

Так и подвиг гарнизона Брестской крепости с особенной силой воплотил в себе лучшие качества советского воина, так ярко раскрывшиеся в годы Великой Отечественной войны. Вот почему эти два слова – Брестская крепость – навсегда останутся дорогим сердцу народа символом героической стойкости, удивительного презрения к смерти, неиссякаемой воли к борьбе защитника социалистической Отчизны. Вот почему этот подвиг по праву стоит в одном ряду с высочайшими вершинами народного героизма, и сравнение обороны Брестской крепости с прославленными делами защитников городов-героев вполне закономерно.

Не легко, глядя в лицо смерти, погибнуть героем. Но еще труднее погибать героем безвестным, когда ты уверен, что твой подвиг не останется в памяти людей, что твоего имени никто никогда не узнает и слава твоего героического поступка не озарит даже твоих родных и близких.

Именно так, безвестными героями, «не ради славы, ради жизни на земле», погибали защитники Брестской крепости. Именно так, не сохранив для нас ни своих подвигов, ни даже своих имен, безыменными рядовыми бойцами Родины почти все они полегли на крепостных камнях. И только правильно оцепив особые и неимоверно тяжкие условия, в которых протекала их борьба, можно понять, почему так долго нашему народу не было известно об этом героическом подвиге.