Текст книги "Путешествия П. А. Кропоткина"

Автор книги: Сергей Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

тонны.

С таким громоздким багажом надо было совершить без всякой

дороги или даже тропы, прямо через тайгу и гольцы, переход

примерно в тысячу двести километров по меридиану, с севера на юг,

от приисков в город Читу.

Надо было подобрать надежных и опытных людей для ухода за

конями. Были взяты те, кто сам очень хотел ехать и кого Мельни-

ков и Чистохин хорошо знали. По предложению Кропоткина,

каждый конюх взял для себя своего любимца-коня. Это впоследствии

сказалось на успехе экспедиции.

Наконец долгие сборы были закончены, «окрестные места

изучены, лошади подобраны, вьюки пригнаны. Но перед дорогой

Кропоткину оставалось еще одно ответственное дело – наметить маршрут,

и не просто по меридиану и компасу, а применительно к местности,

по которой предстояло итти.

СКВОЗЬ ТАЙГУ

В экспедициях всегда важно представлять себе ясно путь по

карте. Но никаких карт без белых пятен на этом пространстве не

было, и Кропоткин совершал в известном смысле «выход в

неизвестностью

Кропоткин расспрашивал всех золотоискателей, беседовал со

всеми приходившими на прииск эвенками-охотниками, которые

здесь запасались свинцом, порохом и припасами. Но точных

сведений о крае получить не мог.

Незадолго до выступления каравана один из эвенков-охотников

принес ему карту, вырезанную им на бересте. Вместе с этим

эвенком Кропоткин изучал ее во всех мельчайших подробностях и

сравнивал с тем, что он видел в окрестных местах и по дороге

из Крестовского. Карта показалась ему достаточно достоверной.

Он решил руководствоваться ею, ы эвенка взял вожаком

каравана. '

Эвенк был безграмотен, и. конечно, никаких обозначений или

названий на карте не было. Разобравшись в ней, рассмотрев на ней

направление рек и водоразделов, Кропоткин был очень доволен.

От эвенка он узнал и названия, которых на карте не было.

«Эта берестяная карта, – писал Кропоткин, – так поразила

меня своей очевидной правдоподобностью, что я вполне доверился ей

и выбрал путь, обозначенный на ней от Витима к устью большой

реки Муи».

Наконец 2 июля 1866 года экспедиция Кропоткина тронулась с

Тихоно-Задонского прииска.

Много народу вышло ее провожать. Но настроение у

провожающих было невеселое: родные вздыхали и не надеялись, что

путешественники достигнут своей цели, едва ли придут в Читу. Скорее

или вернутся усталые, изможденные, или, может быть – кто

знает! – даже погибнут. Так казалось родным, приятелям, людям со

стороны. Но участники экспедиции не разделяли этих тревог и

опасений. Они были уверены в успехе, как верил в него Кропоткин:

свою уверенность он сумел внушить

всем спутникам.

Кто-то пытался отговорить

Кропоткина выступать в дождливый

день, а он отшучивался и говорил,

что, по английской поговорке,

выступать в путешествие всегда следует в

дождь, потому что он может

прекратиться.

На самом деле причина спешки

была другая. Дожди лили нещадно

уже несколько дней, а

путешественникам предстояло перебраться

через реку Вачу. Через день-два река

от дождей должна была непременно

вздуться. Да и вообще нельзя было

терять ни одного дня.

Под мерное бряцанье колоколь-

чиков якутских лошадей экспедиция

растянулась длинным караваном. Он

состоял из десяти всадников; один-

надцатый (второй вожак-эвенк)

должен был присоединиться к

каравану позже, на реке Витиме.

Снаряжение распределили на вьючные

тридцать четыре лошади, по два

вьюка на каждую. Шесть лошадей

шли порожняком.

Трудности похода начались в

первый же день выступления.

«Непривычные к упряжке

лошади старались сбросить свои

довольно громоздкие вьюки, путались,

забегали за деревья и даже сваливали

вьюки. Конюхи на бодрых лошаденках, обвешанных десятью-пятна-

дцатью колокольчиками, начиная от большого почтового и кончая

игрушечным, кричали, ругались и выходили из себя, чтобы

заставить своих пять-шесть лошадей, привязанных одна к другой,

вытягиваться приблизительно в одну линию. Глядя на эту живую

змеевидную полосу, растянувшуюся по меньшей мере на полверсты,

можно было предвидеть, что трудов будет предстоять много на

нашем тысячеверстном неведомом пути, но что мы выходим с

такими залогами успеха экспедиции, что, наверное, уже не воротимся

в Олекминскую тайгу из-за

истощения провианта», вспоминал

Кропоткин.

Сразу же по выходе с Тихоно-

Задонского прииска попали на

«тунгусскую тропу». Эта тропа повела

караван вдоль пади вниз по реке

Нейгри,

Вот как это описывал Кропоткин:

«В тайге нельзя без вожака

отлучиться в сторону от тропы или от

следа... Отлучки в сторону хоть на

версту были просто невозможны...

Мы шли большею частью тропою; но

тунгусская тропа в большинстве

случаев значит то, что в пятидесяти-ста

саженях одно от другого

надломлено деревцо или на его коре сделана

крошечная затесь. Никто из нас,

русских и бурят, никогда не мог

разглядеть этой тропы. Раза два,

сбившись со следа и подавая понапрасну

ружейные сигналы, забившись

наконец в такую трущобу, откуда

лошадь едва могла выбраться в

целости, седок предоставлял лошади

искать караван, а сам шел сзади,

держась за хвост, – мы уже

спарились с И. С. Поляковым и отставали

вместе: он дожидался меня, когда я

выламывал образец из обнажения.

Я дожидался его, когда он шел,

подкрадываясь к птице...»

Конечно, при таких условиях дело не обходилось без

приключений.

«Казалось бы, – писал Кропоткин, – какая есть возможность

потерять след каравана, состоящею из пятидесяти лошадей? Но

пятьдесят лошадей проходили, приблизительно одна за другою, по

мягким подушкам ягелей; ягели пригибались, а через полчаса все

принимало прежний вид, и не раз случалось, что мы измучивали

себя и лошадей, ездя и ходя по лесу и болоту, отыскивая след; а не

то лошадь завязнет в какой-нибудь канаве, а через полчаса самых

ярых усилий наши соединенные силы все-таки оказываются

недостаточными, чтобы ее вытащить, а когда это наконец удавалось, то

оказывалось, что караван ушел за версту или за две».

В таких случаях путешественники бросали поводья, а сами шли,

держась за хвосты лошадей, и те выводили их к каравану,

согласно сибирской поговорке: «лошадь при своем деле умнее

человека».

Тропа привела к берегу реки Малый Чепко, где росли только

лиственницы и ягель. Караван шел, утопая в нем по колено, вдоль

реки, по ее прямой пади. Очень скоро пропала и «тунгусская

тропа». Кропоткин и его спутники были предоставлены самим себе и

компасу, да еще чутью вожаков-эвенков и якутских лошадей.

Караван шел по глухой, бескрайной тайге.

Местами деревья росли так часто, что приходилось прорубать

дорогу топором. Это было трудно, утомительно и очень замедляло

движение. Кропоткину стало ясно, что пробиться таким образом

через тайгу на протяжении нескольких сот километров невозможно.

Каждый раз, когда экспедиция попадала в такие заросли, он

поворачивал ее по склону пади, с тем чтобы выйти к вершинам гор, на

гольцы, и вел караван по местам, где не было ни лиственниц, ни

кустарника.

Но и в таких местах двигаться было нелегко. Нередко

попадались каменные осыпи, на которых из-под копыт лошадей сыпались

камни, а иной раз вся осыпь вдруг начинала двигаться, и был риск

быть погребенным каменной лавиной.

Другая беда в движении по гольцам – это моховые болота и

топи. На каменных россыпях лошади ранили себе ноги, а были

случаи, что и ломали их. Таких лошадей приходилось

пристреливать. В болотах и трясинах лошади выбивались из сил и падали.

И все-таки по гольцам продвигаться было легче, чем в тайге.

Выручали выносливость и приспособленность к тайге якутской

лошади.

Путешествуя по тайге, степям и горам Сибири, Маньчжурии и

Дальнего Востока, Кропоткин высоко оценил качества якутской

лошади. Он считал, что она незаменима в путешествиях, где нет

дорог и никаких троп, где нельзя иметь проводников. Часто

единственным способом выбраться из трудного положения было

предоставить выбирать направление самой лошади. Впереди нет ничего,

кроме тайги. По компасу можно определить только общее

направление движения. Деревья так часты, что, кажется, нет никакой

возможности пробраться среди этой гущи леса. Между тем якутская

лошадь своим острым глазом пронизывает чащу и точно определя-

ет, где деревья стоят реже, и уверенно идет и проходит между

ними. Бывали случаи, когда лошади, забравшись в чащу, застревали,

казалось, в непроходимых дебрях. Тогда они начинали пятиться

назад, вылезали в более свободные места и уверенно шли дальше.

В пути, когда где-нибудь, даже вдалеке, находилось человеческое

жилье, о котором никто не знал, лошади своим чутьем отыскивали

к нему путь.

На вид якутская лошадь неказиста; у нее голова маленькая

сравнительно с животом, который всегда выпячен, так как она

питается только подножным кормом или сеном и совсем не знает овса

и других сильных кормов. Ее неприхотливость к еде поразительна:

она может есть, когда нет травы, побеги ивы, осоку и болотный

хвощ. Выносливость ее совершенно исключительна. Сильные

морозы, непрерывные дожди, болота в лесах, где ее жалит

бесчисленное количество насекомых, – все она преодолевает с

замечательным терпением и выдержкой. Она негодна только для перевозки

тяжестей, но небольшой вьюк или человека в седле она может

тащить неутомимо на огромное расстояние при самом незавидном

корме и в любую погоду.

Кропоткин привыкал к лошадям, которыми пользовался в своих

экспедициях, всегда заботился и сам ухаживал за ними. В

дневниках и письмах он много раз восхвалял якутскую лошадь, как

ничем не заменимую в путешествии по тайге и горам.

Чтобы попасть на Витим, надо было пересечь много падей

и подняться несколько раз с гольца на голец. И неизвестно, где

приходилось труднее лошадям – в падях или на гольцах. При

спусках с гольцов в узкую глубокую падь нужно было поддерживать

лошадей, так как они то и дело падали или застревали в густой

тайге. При подъемах приходилось тоже трудно: лошади

карабкались, как кошки, сгибаясь и горбясь, держа голову у земли,

цепляясь животами за камни, выбиваясь из сил, задыхались, ранили

ноги.

Это было начало путешествия. Впереди тянулись бесчисленные

гряды новых гольцов, нескончаемые каменные пади, тайга и

болота.

«Безлесные скалистые вершины, покрытые желтыми пятйами

ягелей и ослепительно белыми снеговыми полями, перемежаются

с глубокими падями, сплошь заросшими хвойными лесами. Лесная

чаща местами совершенно непроходима. Бурелом и валежник на

каждом шагу преграждают путь. В такой тайге не водятся даже

животные и птицы. И только на самом дне пади журчит таежная

речка, нарушая своим журчаньем таежную тишину.,. На вершинах

гольцов Ленско-Витимского водораздела, имея перед глазами

панораму диких серых голых скал, путник чувствует, как его

поглощает неодушевленная природа – мир безмолвных, диких и

однообразных скал. Не только голос случайно залетевшей сюда птицы,

но даже и слабый звук выстрела звучит чем-то чужим среди этого

безмолвного царства каменных масс. Самая буря не в силах

поднять здесь шум, и безмолвный ветер давит, теснит своим напором,

беззвучно леденит кровь в жилах случайно забредшего сюда

человека... Напрасно пытались немногие смелые кедры внести иную

жизнь в это мертвое царство; напрасно изгибались их медленно

нараставшие крепкие стебли, ползком забираясь на каменные кручи:

они вымерли вместе с одинокими и заболевшими лиственницами...

В этом море каменных скал прижились только самые

неприхотливые растения, которые ютятся среди каменных осколков и

лишь изредка пользуются щедротами скупого и неласкового

солнца...»

На гольцах ночевать нельзя: слишком холодно по ночам. Даже

в июльский день здесь иногда выпадает снег. Кропоткин

рассчитывал двигаться так, чтобы к вечеру караван оказался непременно в

глубине пади у ручья или реки, в тайге, где можно развести

костер, вскипятить чай, сварить кашу.

Эти спуски для лошадей с вьюками были еще труднее, чем

подъемы: и лошади и люди выбивались из сил.

Бывало караван спустится, остановится в пади, и на него тут

же набрасывается туча комаров и мошек. В тайге их больше

десятка видов. Они следуют за караваном, стоят столбами-тучами

над головами людей, над лошадьми. Но это еще полбеды. А стоит

остановиться, как они осыпают всех таким густым слоем, что

нельзя разглядеть масть лошадей. Лицо, руки, шея – все покрывается

«гнусом», как сибиряки зовут мелких жалящих насекомых.

Страшно было остановиться даже на минутку днем, а ночью гнуса еще

больше – так и облепят всего.

И вот, как только караван останавливался на ночлег, все

бросались за валежником, сушняком для костра, чтобы дымом

спастись от досадного гнуса.

Костры были высокие, жаркие; сухие деревья ставили в форме

шалашей, и горели они ярким, большим пламенем. Оно полыхало

выше верхушек лиственниц. Для дыма сверху на костры

накидывали лапник – зеленые ветви елей. Легкий ветерок тянул вдоль

пади и расстилал понизу дым. В этом было спасение от

комаров и мошек. Лошади выстраивались головами к костру и

отдыхали. Отдышавшись, они начинали кормиться хвощом и

папоротником.

Людям приходилось труднее.. Они сначала хлопотали у

лошадей– развьючивали их, укладывали и укрывали вьюки на случай

дождя; возились у костра, прилаживали котел над ним; разбивали

палатки. Но вот и для людей наступал блаженный час отдыха.

В большом ведре вскипал чай, в котле был готов кулеш из крупы

и сушеного мяса...

Как бы трудно ни приходилось днем в пути, молодость брала

свое. Отдохнув, насытившись и согревшись у костра, все начинали

шутить, принимались сушить обувь и одежду, которые иной раз

были насквозь мокрыми при переходах через речки или под

дождем. Тут же часто затягивали песню. Обычно запевал Кропоткин.

С первых же дней пути составился небольшой, но стройный хор.

Пропадала усталость, и начинались бесконечные рассказы и

воспоминания.

Кропоткин строго следил, чтобы все во-время расходились по

палаткам и ложились: всем надо было восстановить силы,

необходимые в пути. И лагерь сразу стихал. Все засыпали, едва успевая

склонить голову к подушке седла, которое служило изголовьем.

Под бок подкладывался войлок от потника, а под него настилались

ветки.

Один Кропоткин не сразу ложился спать. Он приводил в

порядок собранные за день горные породы, укладывал их, наклеивал

ярлыки, писал дневник.

Наступало утро, и лагерь оживал. Солнце еще не успевало

подняться над высокими склонами гор, а в пади, где ночевал караван

и где еще лежала густая тень, опять разводили едва тлевший к

утру костер, варили кашу, кипятили чай. Надо было наесться на

целый день.

Внимательно и заботливо вьючили лошадей, чтобы в пути они

не натерли себе бока, седлали верховых коней и выступали.

Почти каждое утро повторялось одно и то же. Начинали путь

по склону пади, где ночевали, шли вверх, чтобы взобраться на

гольцы и выше полосы леса итти по ним, а потом снова спуститься

в новую падь, а за ней опять лезть на гольцы и снова спускаться

с них.

На подъемах конюхи не раз начинали ворчать: «Ну вот, опять

полезли прошение господу богу подавать!»

При спусках было не легче, и у кого-нибудь невольно

срывалось: «Вот, снова полезли в преисподнюю!»

Лошади с ногами, наболевшими от острых камней, едва

плелись, шатаясь из стороны в сторону. Несмотря на побои седока или

погонщика, они забивались в тальниковую чащу, лишь бы только

дать отдых на минуту наболевшим ногам.

Спутники Кропоткина сдружились в пути и терпеливо

переносили все тяжести путешествия. Было немало таких дней, когда во

время перехода все силы тратились на передвижение и

исследователям не удавалось собирать научный материал.

Как и предполагал Кропоткин, наиболее трудной оказалась

первая часть пути. Уверенность в успехе путешествия не оставляла

Кропоткина. Он с каждым днем все больше убеждался в

правильности избранного направления – движение с севера на юг, в места,

где нельзя было остаться без пищи.

Очень помогала карта на бересте. Она оказалась совершенно

верной; значит, экспедиция выйдет по ней к берегу реки Муи, где

будет корм для лошадей и хорошая охота на зверей. И там весь

караван отдохнет и запасется новыми силами для дальнейшего

движения. Теперь трудно даже представить себе весь риск путешествия

Кропоткина. Только его опыт, точный расчет, выдержка, уменье

воодушевлять и внушать доверие к себе привели экспедицию к

благополучному концу.

Еще в самом начале путешествия, измучившись в топях на

одном из протоков, по которым шел караван, конюхи так приуныли,

что задумали бросить караван и вернуться. Они уговорились

дойти до реки Витима, там сколотить плот и спуститься ночью на

нем к селу Витимскому на Лене. Но потом их взяло сомнение, что

без Кропоткина, пожалуй, они могут пропасть, а он-то непременно

выведет их по своему пути. Кропоткину они признались в этом

позже, когда благополучно добрались до Читы.

Дорога к Витиму была невероятно тяжелой. Непрерывно

приходилось заботиться, чтобы лошади не разбегались по лесу, не

забивались в топь и не бросались в чащу. Кропоткин и Поляков

работали наряду со всеми, но поскольку искусство вьючки лошадей

Кропоткину не совсем удавалось, то он только развьючивал их и

считал своей обязанностью разбивку и сборку палаток. А это было,

пожалуй, самое трудное. Когда останавливались на ночлег, все

были такими усталыми, измученными да иной раз и продрогшими,

что иногда тут же ложились на землю, подложив под голову

жесткое седло.

Кропоткин устраивал всех спать в палатках. И ему и Полякову

в эти дни было уже не до научных исследований. Ни собирать

камни и растения, ни ловить птиц не приходилось.

В самые трудные дни путешествия Кропоткин следил только за

тем, чтобы Мошинский вел топографическую съемку мест, где они

проходили, чтобы в крайнем случае можно было по ней вернуться.

Что бы ни случалось, но все верили, что Кропоткин обязательно

выведет их к жилым местам.

* * *

Как только позволяли условия, Кропоткин вел научные

наблюдения. Вместе с Поляковым он не раз шел на отчаянный риск.

Нельзя не удивляться их мужеству, выдержке и находчивости.

В одном из писем Кропоткин делился с братом впечатлениями

об этом трудном путешествии:

«Витим, устье Тиники, 10 июля 1866 г.

Пишу тебе с берегов Витима; мы уже 9 дней в походе и с

грехом пополам выбрались сюда. Теперь мы идем себе помаленьку и

прошли уже ПО верст, следовательно V" пути. Путешествие наше

незайидное: во-первых, дорогой страшно утомляет безделье, нужно

6—7 часов ехать, и ничего не видишь, нет никакого разнообразия,

не над чем подумать, лес да лес и лес, да грязь, да мох. Наконец

последние дни, видя, что вожак ведет нас не хорошо, лупит

тунгусской оленьей тропой, не разбирая грязи, я, обязанный заботиться

о благополучном исходе экспедиции, должен был поехать с

вожаком выбирать места... Невесело, скучно, безделье, никакого

умственного труда.

Раз как-то рано пришли на привал, а горных пород я не собрал,

писать почти нечего, я мог приняться за Сегена, с полчаса читал

среди разговоров в палатке – какое тут чтение. К тому же разные

мелкие неудовольствия: топограф ворчит что-то, другие тоже, что

работы много и что топограф ничего не делает. Теперь я принялся

сам развьючивать коней, ставить палатку и проч. Все же

облегчение конюхам, да и другие меньше ворчат и немного больше

делают. Поляков зато – утешение, единственный человек наш,

поговорить с ним можно иногда, когда у него дела меньше. Впрочем, ему

дела много, пожалуй больше, чем мне. Вообще все бы это ничего,

я не огорчаюсь нисколько мелкими неприятностями, улаживаю их

и т. д. Скучно, что время даром идет и привыкаешь целые дни

ничего не делать, – не знаю, может быть дальше будет "интереснее,

а то едешь несколько дней, даже, например, обнажений не видишь,

а кругом в тайге ужасное однообразие».

В хорошие дни двигаться было еще не так трудно. Но в

Восточной Сибири ясная погода в горах долго не держится. Не р,едко ду-

ют шквалистые ветры, приносят грозовые облака, которые

проливаются ливнями, или – еще хуже – собираются плотными серыми

тучами, облегают, как ватой, гольцы и пади и сыплют, как из сита,

непрерывным дождем – и днем и ночью.

Первая половина пути до Витима прошла при сравнительно

хорошей погоде. Дожди бывали недолгие. Но скоро свинцовые

тучи закрыли все небо. Полил долгий, непрерывный дождь. Тяжело

и неприятно под дождем, но это еще полбеды. Главная беда в

том, что в такие дожди в горных реках начинаются паводки.

Ручьи и речки, которые раньше, почти не замечая, можно было

переходить по щиколотку или по колено, начинают вздуваться, и

каждая переправа грозит опасностью.

Было трудно разыскивать брод. Лошади погружались по брюхо

или даже сбивались с ног быстрым потоком. Вода перекатывала

огромные валуны, громыхая ими по дну.

Еще хуже и опаснее было, когда разбушевавшийся поток

прорывал на своем пути какую-нибудь преграду и несся высоким

валом. Попасть в такой паводок значило погибнуть.

Дождь лил несколько дней подряд. Но Кропоткин не

останавливал своего каравана: длительные задержки в пути могли истощить

запасы продовольствия. Нельзя было останавливаться и потому,

что у людей могла ослабеть воля и экспедиция не добралась бы до

Читы.

В один из таких дождливых дней караван спустился, как

всегда, на дно пади и заночевал на берегу небольшой таежной

речушки, на большой песчаной отмели. Кропоткин предусмотрительно

поставил палатки под яром, на береговом откосе, где было хоть и не

совсем удобно, но зато метра на два выше отмели и менее опасно.

Не успели путешественники уснуть, как вдруг раздались

страшные крики. Это кричали люди, разбуженные гулом реки. С

бешеным ревом неслась по дну пади вода. Плыли вырванные с корнем

огромные лиственницы, кусты, масса бурелома и сушняка. Со

склонов с шумом валились каменные осыпи.

Спутники Кропоткина в панике метались и кричали. Он

выскочил из палатки и в полной тьме сразу попал по колено в воду.

Проводники-эвенки и конюхи-казаки в растерянности ничего не

предпринимали. На счастье, палатки на косогоре были пока еще

выше воды. Кропоткин приказал немедленно перетаскивать

провиант и палатки наверх, на вершину яра, и бросился первый

спасать продовольствие. Это было очень трудно: ноги вязли в

глинистом грунте, тяжелые вьюки с сухарями и крупой уже намокли,

ремни выскальзывали из рук. Люди падали, выбивались из сил, но

все-таки в течение нескольких часов все вещи перетащили на

высокий яр. На рассвете с высокой площадки было видно, что откос,

где экспедиция ночевала, уже залит водой.

Река «играла», как говорят сибиряки. Вода прибывала, река ре-

вела и неслась с сокрушающим бешенством. Если бы Кропоткин

не заставил всех работать, то река унесла бы весь багаж, может

быть и лошадей; могли бы погибнуть и люди.

В таежных реках и глубоких падях Восточной Сибири такие

явления нередко бывают после долгих, и обильных дождей. Реки

эти начинаются в тундровых болотах на гольцах и плоских местах,

заросших ягелем. Есть места, где ягель расстилается на десятки

километров и впитывает в себя огромное количество воды, так что

образуются настоящие, большие, невидимые озера. Огромные

пласты ягеля задерживают воду этих озер, образуя как бы плотину

или берега. И вот к концу мая, когда к усиленному таянию снегов

прибавляется еще вода от сильных и долгих дождей, эти озера

переполняются, прорывают берега, и вся масса воды срывается в

таежные пади.

Реки вздуваются, вода в них поднимается валом; она то

образует на своем пути запруды, то срывает их, несясь вниз бешеным

огромным паводком.

Кропоткин объявил дневку. Провозившись до позднего вечера с

припасами, караван спокойно переночевал на своем яру еще одну

ночь, пока река не унялась, пока на дне пади вместо грозного

потока не остался снова небольшой ручеек, мирно журчащий между

камнями.

ЧЕРЕЗ ГОРНЫЕ ХРЕБТЫ

15 июля экспедиция Кропоткина переправилась через Витим.

Южнее Витима по гребням гор и в падях уже не оказалось ни

каких звериных и охотничьих троп. Звери стали попадаться редко,

а потом и совсем исчезли. Людей не встречали вовсе. На гольцах

кое-где торчали лиственницы. На плоских и сырых местах

между гольпами виднелись сплошные заросли ягелей, или оленьих

мхов.

Кропоткину ничего не оставалось, как итти по самому гребню

гор, покрытых гранитными россыпями, между которыми пестрели

большие желтые поляны ягелей.

Чем дальше шли, тем становилось все глуше и глуше. А

подъемы и спуски становились всё труднее. Истощались лошади,

утомлялись люди. Этот трудный переход по гольцам и тайге, с

бесчисленными подъемами и спусками, с теснинами в падях, которые

казались непроходимыми, с частыми невольными купаньями при

переправе через ледяные потоки, отнял у всех столько сил, что

невольно закрадывалась мрачная мысль, как бы не погибнуть

Большие надежды возлагались на лошадей. Надо было во что бы

то ни стало сохранять их силы. И чем дальше шли, тем более

заботы проявляли люди к своим лошадям, берегли их, ухаживали за

ними, старались поосторожнее провести в трудных местах. И все-

таки, несмотря на все заботы, караван потерял десять лошадей. Но

сорок оставались целыми и невредимыми.

Нельзя не отметить предусмотрительности Кропоткина. Он

запасся большим количеством ржаных сухарей, и каждый раз, когда

лошади совсем отказывались итти, их подкармливали сухарями

они оживали и двигались дальше. Вряд ли удалось бы преодолеть

без жертв трудный переход от реки Витима до Муи, если бы не

было такого запаса ржаных сухарей. Караван прошел этот участок

маршрута за восемь дней, двигаясь по речкам; они пересекли

горную страну, которая представляла два тесно связанных

между собой хребта. Оба хребта имели множество разветвлений и

отрогов.

Караван шел по лабиринту падей, то поднимаясь на гольцы, то

спускаясь в пади, старательно соблюдая все время общее

направление маршрута на юг.

Спустившись в одну из таежных падей, караван попал в ущелье,

которое с первого взгляда показалось совсем непроходимым. По не

му несся бурный горный поток, а русло было завалено огромными

каменными глыбами. Приходилось то карабкаться среди

непролазной чащи по берегу потока, то влезать в него по колено и глубже

Люди выбились из сил, и казалось, что им никогда не выбраться

из этой дикой и темной горной щели. Они шли уже два дня

подряд, еле-еле двигаясь в жуткой таежной теснине, которой, казалось,

не было конца. То и дело люди останавливались, чтобы подкормить

лошадей и самим передохнуть. Вдруг, на третий день, уже к

закату солнца, впереди показался широкий просвет. Там, на

отдаленном горном склоне, на солнце ярко зеленел лес. Еще несколько

усилий, и караван выбрался в широкую долину. Всех охватила радость:

наконец-то вырвались из гиблых, мрачных мест!

Шли молча, только переглядывались друг с другом, гладили

лошадей, улыбались. Измученные люди готовы были прыгать, как

мальчишки, если бы их ноги не подкашивались от усталости.

Долину окаймляли леса всех оттенков – от темных сосен и

кедров до белых березовых рощ. Сочный и яркий, пестрый луг ковром

расстилался вокруг. Ноги тонули уже не в топи болот, а в мягкой

зелени. На пройденных гольцах была мертвая полярная тундра, в

падях – непролазная тайга из темных лиственниц. А здесь, в

широкой просторной долине реки Муи, пестрели веселые, яркие лесные

поляны, покрытые крупными цветами – голубыми, белыми,

красными. Встречались большие поляны незабудок, издали казавшиеся

озерами.

И леса были совсем иные. После мрачного безмолвия

экспедиция попала в леса, полные жизни. Тут во множестве водились

непуганые звери. Птицы оглашали воздух пеньем и гамом. На

утренней заре они кричали все хором. Для лошадей был тут же, под

ногами, великолепный корм. Все вздохнули свободно – опасности и

трудности были теперь позади. Расчет Кропоткина оправдался

вполне. Истощенные лошади могли откормиться, отдохнуть и

набраться новых сил.

Теперь главной заботой Кропоткина было восстановить силы

людей и лошадей. И он объявил, что здесь они станут лагерем на

несколько дней.

Между реками Витимом и Муей караван пересек два больших

горных хребта с бесчисленным количеством горных отрогов. По

именам рек первый хребет Кропоткин назвал Делюн-Уранским, а

второй – Северо-Муйским. Долина Муи казалась

путешественникам после всего пережитого земным раем. Особенно радовался

Поляков; он усердно охотился и набрал большую зоологическую

коллекцию. В ней были и птицы и звери.

Однако здесь, как повсюду в Восточной Сибири, прелести «рая»

отравлял гнус. Комары и мошки немилосердно жалили, и для

спасения от них приходилось днем и ночью жечь костры. Только в

дыму можно было спастись и людям и лошадям от гнуса.

Сам Кропоткин отдохнул быстро, и скоро его начала тяготить

вынужденная остановка. На третий день после прихода в долину

Муи он писал брату:

«Устье реки Муи, 6.IV.1866 г.

Ну, Саша, пишу тебе с устья Муи. Треть дороги уже сделана,

теперь осталось всего каких-нибудь сто верст, правда через очень

скверный хребет, и мы будем в таких местах, которые находятся в

удобном сообщении с забайкальскими приисками, а на этих

приисках бывал едущий с нами господин из Читы. Следовательно,

теперь я уже не теряю надежды быть в Чите. Шли сносно, скучно

иногда – нет ни обнажений, ничего интересного, тайга, знай только

глаза оберегай.

Сидя в Иркутске, трудно вам даже составить себе понятие о

таежных удовольствиях. Здесь, на Муе, такие несметные силы

комаров, что до сумасшествия (временного, утешься) можно дойти, и

тебя 30 раз вспомнишь с твоими проклятиями лету. Жара более

22 градусов, дымокур в палатке, следовательно угар – мерзость

порядочная. Два дня ничего не в состоянии был сделать, подумать не

в силах, в жаре среди мошки дураком валяешься, весь мокрый;

ждем не дождемся второй половины августа. Как все это

благодетельно должно действовать на мозговую деятельность. Пять-шесть

лет так провести – хорошо отупеешь».

* * *

Когда через несколько дней караван двинулся в путь, встретили

на Муе первых людей. Это были восемь якутских семейств —

первые поселенцы на Муе, переселившиеся сюда три года назад с

верховьев реки Куянды. Жили они в юртах. Неожиданностью было

увидеть тут поле ячменя, засеянного якутами. У них было десять

коров и пять лошадей.

На южной стороне долины высился горный хребет. Кропоткин

назвал его Южно-Муйским. Экспедиции предстояло пересечь

широкую долину Муи и переправиться через этот хребет, за которым

лежала тоже совсем неведомая страна, на картах обозначенная

белым пятном. Берестяная карта, которой руководствовался

Кропоткин, ограничивалась Северо-Муйским хребтом. Теперь уже

приходилось итти без всякой карты.

31 июля караван Кропоткина подошел к Южно-Муйскому

горному хребту. Каждый раз, когда приходилось подниматься на

высокогорные перевалы, казалось, что они опять попадут в

непролазную, суровую тайгу или в тундру среди гранитных гольцов. Но