Текст книги "Путешествия П. А. Кропоткина"

Автор книги: Сергей Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

мужчины, женщины теснились возле палаток и молча наблюдали.

По приказу чиновника, никто не смел с ними заговаривать.

Казаки уже здесь могли бы распродать и своих лошадей и часть

привезенных товаров, но чиновник по всем деревням предупредил

народ, что торговать с казаками строго запрещено. Это

обстоятельство, ввиду серьезной угрозы, уже мало огорчало Кропоткина.

Хуже было то, что надоевший им китайский чиновник

категорически запретил сообщать казакам названия гор, рек, деревень, долин

и приказал скрывать и путать названия. Для Кропоткина это

было особенно неприятно, но все же он успел выспросить все, что

ему было нужно.

Китайцы, когда не были на глазах у чиновника или его писаря,

охотно разговаривали при помощи знаков и сообщали все, что

знали и о чем их спрашивал молодой географ.

Река Ганьхэ впадает в Нонни, долина которой оказалась

населенной маньчжурами. Переправившийся с караваном китайский

чиновник и в этих местах позаботился, чтобы русские не имели ни

с кем общения и не смогли продать своих лошадей.

Кропоткин и Сафронов посовещались с товарищами и решили

не нарушать запрета, не сердить чиновника и подождать, что будет

в Мэргене. Это был сравнительно большой город,

административный центр, основанный еще в XVII веке по приказу императоров

из маньчжурской династии для защиты своих северных областей.

Подходя к городу, Кропоткин был настороже. Тут должен был

разрешиться вопрос, чего ждать экспедиции от высших китайских

властей и не предпримут ли они каких-нибудь более крутых мер.

Казаки рассчитывали, что здесь может быть выгодная торговля.

Они слышали, что монголы в Мэргене по дорогой цене распродают

скот и лошадей, закупленных у казаков на Аргуни.

По приезде в город было решено отправиться к амбаню —

начальнику города Мэргеня – с подарками: самоваром и посудой.

«Наконец, – рассказывает Кропоткин, – блеснула река Нонни

из-за тальников, через несколько минут показался пологий берег.

Все, что было в Мэргене свободного и способного ходить,

высыпало на берег посмотреть на невиданное доселе чудо, на варваров с

белыми лицами.

Вся жизнь города сосредоточилась на берегу: тут были

отупелый от опиума старик-чиновник и рядом с ним молодой франт —

чиновник в синей «курме», с искусно вышитым шелковым кисетом,

с щегольской трубочкой и часами в нескольких коробках за

поясом: был и полицейский солдат, который из любви к искусству

немилосердно хлестал по головам напирающую вперед массу с

разинутыми ртами, черными глазами, улыбающуюся,

переговаривающуюся и смеющуюся – над нами, конечно; тут и повар в муке,

который ради такого необычного события бросил кухню; тут и

курильщик опиума, тут и купцы, преважно стоявшие впереди...

А там, на заднем фоне, старухи. Масса заколыхалась, когда

отделилась лодка, на которой ехал чиновник в форменной шапочке с

неизменным стеклянным шариком. Он ехал, чтобы встретить

русских на берегу.

Как истый китаец, амбань принял экспедицию донельзя

вежливо, но подарков не взял и торговать не разрешил. Казаки верну-

лись в лагерь огорченные. Но Кропоткин был доволен. Он пойял,

что торговать с китайцами, каравану не придется, но что никаких

насилий по отношению к путешественникам не будет. Наоборот, все

признаки дипломатической вежливости и любезности по

отношению к русским были оказаны. Это означало, что из Цицикара

нет никаких распоряжений, угрожающих крупными

неприятностями.

Экспедиции надо было возобновить свои запасы, и по дороге от

амбаня к своему лагерю путешественники рассчитывали купить

мяса, зелени и всякой провизии. Но им не удалось приобрести

даже ни одной трубки для курения взамен испорченных в дороге.

Они показывали торговцам, сидевшим в лавках, свои ломаные

трубки, но ответ был один: торговать нельзя, амбань запретил.

Тогда казаки послали амбаню три серебряных рубля, чтобы он

распорядился купить для них мяса, и заявили, что они пожалуются

своему генерал-губернатору, а тот напишет в Пекин. В ответ

тотчас появились подарки от амбаня в виде различных съестных

припасов. Приехавший чиновник уверял, что произошло «печальное

недоразумение». Потом приехал к ним сам амбань. Кропоткин

совсем успокоился: никаких подозрений, что в составе экспедиции

находится кто-то из штаба Корсакова, у маньчжурских властей

не было.

Тогда, осмелев, казаки и Кропоткин на другой день выехали

на базар и в одной из пустых лавок разложили свои

металлические изделия, материи и галантерею, чтобы заманить покупателей.

Народ толпился вокруг, на них попрежнему глазели, но покупать

никто не решился: боялись амбаня.

ЧЕРЕЗ МЭРГЕНЬ И КИТАЙСКИЕ ДЕРЕВНИ

По описанию Кропоткина, Мэргень был невзрачный городишко.

Он напоминал русские уездные города того времени, созданные

правительством как административные центры. Торговых домов

было в нем не больше десятка, но торговать здесь было не с кем.

На улицах встречались чиновники. Время от времени жители

окрестных деревень приезжали продавать свои продукты для

прокормления амбаня, его громадной канцелярии и тех десяти купцов,

которые поселились здесь.

«...Мэргень возведен на степень города, и войско заведено

(никуда не годное), и город, верно, зовется «крепостью», благо выстро-

ен на потеху людям вал с двумя деревянными частоколами,

которые, конечно, развалятся от собственных выстрелов.

Но все-таки китайцы оказались практичнее нас при постройке

своего Мэргеня. Он лежит среди довольно густого работящего

земледельческого населения; муку, мясо, все припасы можно иметь в

изобилии, и жизнь должна быть очень недорога. Мэргень – род

большой почтовой станции на дороге из Цицикара в Айгунь,

который, как и Цицикар, благодаря соседству русских обогащается

русским серебром...» писал Кропоткин.

Караван пробыл в Мэргене день, а вечером выбрался на

дорогу, идущую в город Айгунь. Это был почтовый тракт, или

большая дорога, по которой из Цицикара в Айгунь шли обозы с водкой,

чаем, бумагой и другими грузами. Китайцы гоняли здесь большие

гурты скота. Скот они покупали в Забайкалье, выменивая его на

кирпичный чай.

Движение на тракте было большое – он прорезал густо

населенный земледельческий район. На пути казакам попадались

китайские деревни и хутора. Они были живописно разбросаны среди

деревьев и небольших парков. Все поля по сторонам дороги были

заняты пашнями и посевами разных хлебов. Конопля вставала

выше двух метров. Китайское просо (гаолян) поднимало свои кисти

метра на три.

«Пашут, – рассказывал Кропоткин о китайском земледелии, —

обыкновенно длинными, во все поле, прямыми бороздами, не шире

четырех или шести вершков. Борозды эти тянутся замечательно

прямо, как бы вытянутые по шнуру на полверсты и более, и при

этом безукоризненно соблюдается их взаимная параллельность.

Пашется обыкновенно узкой сохой, не глубже трех вершков,

причем земля ложится в одну сторону. Раза два вспахав поле и

разбив комки каменным катком, китаец приступает к– посеву. Тут

он еще раз пропахивает борозду и вместе с тем сеет, высыпая

хлебные зерна из ящика, приделанного к сохе, через тростниковую

дудку. Семена сыплются таким образом на гребень борозды и

сейчас же засыпаются землей. Но этим не кончается уход за

посеянным хлебом: несмотря на палящий жар, китаец проходит по

бороздам своего поля, шаг за шагом вырывая сорные травы. Говорят,

что эта работа повторяется несколько раз в лето. Зато земля дает

очень хорошие урожаи. Напомним о конопле выше сажени... и о

просе аршина в четыре. Вот почему при китайском трудолюбии и

обилии рук мы видели во всех деревнях громадные запасы

пшеницы, проса и овса...

Употребление катка и рядовой посев через дудку, причем зерно

тотчас же засыпается землей, – пример, заслуживающий

внимания», подчеркивал Кропоткин.

Когда дорога поднималась на возвышенные места, во все сторо-

ны расстилались эти земледельческие пашни с деревнями и

хуторами.

Техника земледелия в Маньчжурии была очень высокой. И на

Амуре и в Забайкалье наши казаки далеко от нее отставали.

Культура хлебов была у них почти огородная. Успехи земледелия

в Маньчжурии вызывали у казаков одобрение и уважение. Карти^

на была действительно поучительная.

Казаки увлекались земледельческими делами и совсем не

обращали внимания на то, что представляло главный интерес для

Кропоткина. Он жадно всматривался в рельеф и геологическое

строение местности.

Согласно картам и устным сведениям, дорога должна была

перевалить через хребет Ильхури-Алинь, который до Кропоткина

никто не описывал, так же . как и Большой Хинган. Делая

постоянные барометрические измерения высоты, Кропоткин

определил, что хребет Ильхури-Алинь проходит почти по

меридиональному направлению, с севера на юг, а затем поворачивает

параллельно Амуру. Это нагорье с несколькими окраинными хребтами на

восточной стороне. Западные склоны его пологие, а восточные, как

у Хингана, крутые и обрывистые. Амур разрезает Ильхури-Алинь

на протяжении примерно двухсот километров.

На второй день пути, когда караван вошел в западные отроги

хребта Ильхури-Алинь и поднялся на плоскую возвышенность, к

великому удивлению Кропоткина, на западном склоне, в стороне,

направо от дороги, он увидел возвышенность, которая привлекла

его внимание. Это был срезанный конус, напоминавший вершину

вулкана. Когда исследователь подъехал ближе, то увидел, что по

полям разбросаны куски лавы, которые лежали от конуса к

востоку по ложбине, к речке. В соседних долинах Кропоткин нашел

еще куски лавы, занесенные сюда, вероятно, тоже рекой.

Сомнений не могло быть: перед ним был вулкан! Кропоткин

пережил большое волнение исследователя и тут же зарисовал

этот вулкан в свой походный альбом. Вокруг Холдонзи он увидел

еще несколько таких конусов. Было ясно, что Кропоткин открыл

вулканическую область, о которой ничего не было известно

географам. Самое же главное – эта область находилась на расстоянии

больше двух тысяч километров от морских берегов. Тем самым

опровергалась географическая теория, по которой считалось, что

все вулканы располагаются или на островах, или на берегах

океанов и морей. Извержения вулканов Этны, Везувия и вулканов

тихоокеанской группы объясняли тогда тем, что морские воды по

трещинам проникают в очаги магмы и от грандиозного

парообразования при высокой температуре водяные пары и газы якобы выры-

ваются по трещинам на земную поверхность. Вслед за этим будто

бы происходят извержения, при которых образуются вулканические

вершины в форме конусов.

Перед глазами Кропоткина в хребте Ильхури-Алинь, в округе

Холдонзи, высились конусы из пепла, затвердевшие потоки лавы,

вулканические бомбы, хорошо сохранившиеся воронки кратеров.

И Кропоткин уже не мог сомневаться, что он открыл большую

группу вулканов на огромном расстоянии от морских берегов.

Морские воды не могли оказать на их образование никакого влияния.

Таким образом, господствовавшая тогда теория вулканизма была

опровергнута молодым исследователем.

* * *

Через три дня после выхода из Мэргеня экспедиция перевалила

через несколько параллельных хребтов и наконец достигла

главного хребта Ильхури-Алинь. Подъем на него шел, как обычно, по

всем горным дорогам, по долине, вверх по течению реки. Склоны

долин сплошь заросли частым, крупным березовым лесом.

Знакомое дерево радовало сибиряков. Когда поднялись на круглый

гребень хребта, на нем тоже оказался превосходный березняк. На

поляне среди леса, на самом хребте, возвышалась большая, красивая

кумирня.

«Китайские кумирни, – записал Кропоткин, – виденные мною

как в этот период, так и на Сунгари, все на один лад и

различаются только величиной и богатством отделки. Все они состоят из трех

главных отделений: в первом, у ворот, стоят за решетками

истуканы двух коней; во втором, главном, восседает Гысыр-хан – статуя

божества с приличным количеством богатырей; в третьем – жены

и опять богатыри, сподвижники или враги Гысыр-хана. Иногда к

этим трем главным зданиям прибавляются еще два маленьких, в

которых помещаются разные старухи и старики с книгами. Часть

этих разноцветных (белых, черных и бронзового цвета) богатырей

отличается замечательным безобразием, и им приданы самые

разнообразные позы. Некоторые из них держат мячи, другие —

зеркальце; третьи стоят с веревкой на шее и имеют приличную

обстоятельству мину; четвертые, наконец, просто благословляют

двуперстным благословением. Все эти отдельные здания обнесены одной

общей оградой, в которой еще находится помещение для бонз

(монахов), а на дворе перед главной кумирней возвышаются две

высокие ели, искусственно выращенные с замечательно правильно

горизонтально расходящимися ветвями».

* * *

С перевала Кропоткин изучал и определял строение южных

склонов. Далее дорога повернула круто на северо-восток и вниз по

течению нескольких речек разрезала еще один небольшой

горный кряж. На его гребне, высоко над дорогой, также стояла

кумирня.

В речных долинах восточного склона росли березовые леса и

расстилались превосходные горные луга. По пути казакам часто

попадались деревни, и все такие же хлебородные, как и те, что

были в окрестностях Мэргеня.

Вся горная система Ильхури-Алиня – с предгорьями и

долинами – была земледельческой страной, отличавшейся высокой

техникой обработки земли.

После перевала через Ильхури-Алинь путь для географа

Кропоткина стал менее интересным. Горы перешли в холмы из

глинистых сланцев и песчаников. Наконец караван пересек еще один

горный хребет из песчаников, очень невысокий, с которого

открывался вид на пашни, деревни и хутора, утопающие в зелени

деревьев.

Через две недели после спуска с перевала экспедиция ночевала

уже совсем недалеко, в каких-нибудь тридцати километрах, от

берегов Амура. Кропоткин, лежа в своей палатке, не спал: его

беспокоила мысль, как бы под конец такой удачной экспедиции не было

случайно обнаружено его офицерское звание. Не спалось и

казакам: их одолевало нетерпение поскорее увидеть великую реку.

Задолго до рассвета Кропоткин услышал, что они встали и уже

начали седлать лошадей. Он пробовал убедить их подождать

восхода солнца, но напрасно: все казаки были на ногах, и пришлось

двинуться в путь ночью.

И вот наконец с гребня одного из холмов показались синие

воды Амура. Казаки не в силах были сдержать своего восторга и

начали кричать: «Амур! Амур!», так же как спутники Колумба

когда-то кричали: «Земля! Земля!»

«В глазах бесстрастных сибиряков загорелся восторг, —

вспоминал потом Кропоткин. – Тогда мне стало ясно, что рано или

поздно, при поддержке русского правительства или без нее, оба

берега Амура, покуда пустынных, но удобных для колонистов,

заселятся русскими.

Надо было видеть восторг тех казаков, которые прежде ничего

не видели, кроме своей Аргуни, чтобы понять те восторженные

отзывы, которые еще в XVII веке долетали с Амура».

* * *

Казаки ехали на конях по берегу Амура, любуясь водными

далями великой реки, наслаждаясь видом широких плодородных

земельных просторов. Покачиваясь в седлах на конях, шедших ходой

(быстрым шагом), они обсуждали, удастся ли им распродать

китайцам своих коней и какая может быть цена на них.

Кропоткина заботило другое. Караван уже приближался к

городу Айгуню, где многие из китайцев его знали и видели прошлым

летом в форме казачьего офицера. Пришлось призадуматься, как

бы не провалить все дело. Глядишь, и вправду китайские власти

арестуют его, а казаков задержат в Айгуне!

Своими опасениями он не хотел ни с кем делиться.

Но, как всегда находчивый, он и на этот раз придумал ловкий

маневр.

Не доезжая одного перегона до Айгуня, он– сказался больным,

обвязал голову и поехал лежа в телеге. В Айгуне из телеги он сра-

зу перешел в палатку. Казаки отправились к китайским властям с

просьбой, чтобы дали им поскорее лодку перевезти больного купца

на русскую сторону.

Китайцы охотно исполнили просьбу: им не хотелось, чтоб с

русским купцом что-нибудь случилось на их земле. Переправа была

налажена без промедления.

Все обошлось как нельзя лучше. И в тот же день экспедиция

Кропоткина была на своей земле!

Казаки собирались в Благовещенск, а Кропоткин решил, что

ему сразу после переезда на русский берег нельзя открыто, вместе

с казаками, показываться в городе, чтобы не дошли слухи до

Маньчжурии, чтобы не узнали китайцы о том, что экспедиция

снаряжена штабом генерал-губернатора Восточной Сибири и

возглавлялась офицером.

В первый же день после переправы на русскую сторону

Кропоткин узнал, что генерал-губернатор Корсаков приехал в Благове-

щенск. Молодой исследователь расстался со спутниками, которые

занялись тут же продажей лошадей, а сам сел на коня и помчался

в Благовещенск. Путь был не короткий – сорок километров.

Пришлось ехать и ночью, но под утро, выбившись из сил, он решил

передохнуть у одного крестьянина. Это было километрах в четырех

от Благовещенска. А когда утром Кропоткин примчался в город,

то, к большому своему огорчению и досаде, узнал, что Корсаков, не

дожидаясь экспедиции, за несколько часов до его приезда выехал

вниз по Амуру.

Кропоткин направился к городским властям. Но там его ждало

еще большее огорчение и обида. Оказалось, что Корсаков даже не

оставил для него никаких ясных распоряжений, хотя знал, что

экспедиция должна была при благоприятном исходе в эти дни быть в

Благовещенске.

Важный генерал-губернатор не проявил особого интереса ни к

судьбе экспедиции, ни к судьбе Кропоткина.

Оказалось, что в штабе Корсакова о нем тоже никто не

вспомнил. Никто не позаботился и о том, чтобы среди китайцев не

распространялись слухи об экспедиции.

Раздосадованный Кропоткин решил не оставаться в

Благовещенске. Он писал брату:

«В неизвестности я два дня прожил на реке Зее, наконец

вечером, чтобы не видали маньчжуры, приехал сюда (в Благовещенск).

Здесь приняли очень хорошо, но я ровно ничего не знаю, куда

ехать. Наконец решился ехать верст за 150 от Благовещенска и

там ждать возвращения амурского губернатора, который поехал с

Корсаковым: он, вероятно, знает, что мы вышли сюда, и, верно,

скажет мне, куда деваться. Завтра уезжаю отсюда. Вот какие

творятся дела.

Но, несмотря на все осложнения и неприятности, Кропоткин

снова думает о новых путешествиях. Ему хочется видеть низовья

Амура, где он еще никогда не был, посетить Сахалин и опять

проникнуть внутрь Маньчжурии. Он прошел ее с караваном с запада

на восток. Теперь решил подняться примерно на тысячу двести

километров вверх по реке Сунгари, до города Гирина, с тем чтобы

пересечь Маньчжурию с севера на юг.

Выезжая весной из Иркутска в маньчжурскую экспедицию, он

договорился с Корсаковым, что, выйдя на Благовещенск, он

тотчас же отправится на пароходе в Николаевск, вниз по Амуру, до

его устья. Кропоткин не знал, что ему предпринять: не то плыть

на пароходе до Николаевска, не то возвращаться в Иркутск.

Это и огорчало и возмущало молодого путешественника,

который только что успешно совершил труднейшую экспедицию. Не

позаботились ему оставить даже самых необходимых вещей. К

этому добавились еще в первые дни и денежные затруднения.

Его спутники-казаки оказались действительно хорошими

торговцами. В деревнях по дороге, на русской стороне Амура, и в

Благовещенске они хорошо распродали товары и лошадей. Кропоткин

тогда же попросил их продать и его одноколку с товаром и

лошадью. Казаки охотно выполнили его поручение и передали

вскоре Кропоткину необходимые деньги.

С трудом удалось Кропоткину разыскать свои вещи, среди

которых не было самого нужного – книг и бумаги. Должно быть, их

тоже забыли оставить.

Еще не успел Кропоткин решить, куда ему выехать из

Благовещенска, как вернулся амурский губернатор, сопровождавший

Корсакова, и положение разъяснилось. Кропоткину предлагалось

спуститься по Амуру, в Николаевск, а затем по возвращении

надлежало готовиться к новой экспедиции – по реке Сунгари. Это

предложение окрылило молодого географа.

* * *

Итоги и результаты первого в жизни Кропоткина чисто

географического путешествия в неизвестную для него страну были

весьма значительны как с научной, так и с практической стороны.

Огромный материал был собран за необыкновенно короткий

срок – в течение какого-нибудь месяца.

Был снят на карту, описан и открыт прямой путь из

Забайкалья на Амур по трассе от Цурухайтуя до Благовещенска, откры-

то и описано обширное нагорье Большого Хингана и характер его

окраинных хребтов. Это внесло большие и существенные поправки

во все прежние географические карты.

Кропоткин установил, что перевальная дорога через

Большой Хинган не представляет затруднений. Впоследствии, через

тридцать пять лет после путешествия Кропоткина, его описание

было использовано при постройке Маньчжурской железной

дороги.

В этой же экспедиции Кропоткин открыл вулканы в округе

Холдонзи, о которых никто из географов ничего не знал.

Спутники Кропоткина – забайкальские казаки разнесли славу

о плодородном крае, и приток новых переселенцев в эти края

заметно усилился.

Составляя отчет, Кропоткин подсчитал расходы экспедиции.

Оказалось, что после продажи лошадей, товаров и повозки

экспедиция Кропоткина обошлась правительству всего в двадцать два

рубля!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЭКСПЕДИЦИЯ ПО РЕКЕ СУНГАРИ

Первое путешествие по Маньчжурии дало Кропоткину

большой опыт. Оно рассеяло страхи перед условиями путешествий по

Китаю и входившей в его состав Маньчжурии.

Вторая экспедиция, по реке Сунгари, должна была дополнить

материалы, собранные в первом путешествии. И, таким образом,

уже можно было составить общее представление о Маньчжурии,

ее природе и населении.

Экспедиции по Сунгари предстояло пересечь Маньчжурию с

севера на юг – на протяжение больше тысячи километров.

Чтобы скрыть подлинную цель экспедиции, Корсаков поручил

отвезти дружеское дипломатическое письмо генерал-губернатору

Гиринской провинции.

Кропоткин, как никто другой, высоко оценивал всю важность

этого путешествия. Сунгари – главная река Маньчжурии, длиной

около тысячи трехсот километров. Она – главная водная артерия

всего края. Когда впоследствии была построена Восточно-Китан-

екая железная дорога, то именно на пересечении ее с рекой

Сунгари вырос центральный город северной Маньчжурии – Харбин.

Сибирское начальство не проявило должной заботы при

подготовке экспедиции. Все было организовано из рук вон плохо.

Кропоткину и его спутникам был предоставлен маленький,

слабосильный пароход «Уссури». Разместились в тесных каютках, где в

дождливые дни протекали потолки, на всех даже нехватало коек.

Пароход должен был тащить за собой на буксире баржу с углем

в пять тысяч пудов. На всякий случай, на баржу посадили отряд

в двадцать пять солдат. Поскольку вооруженная охрана была

незаконна, оружие спрятали под углем. Кропоткин протестовал

против охраны, убеждал, что исследователь должен путешествовать

без всякого оружия, чтобы не вызывать подозрений в агрессивных

целях.

Как впоследствии оказалось, эта предосторожность поставила

экспедицию в очень тяжелое положение. Китайцы узнали о ружьях

от своих агентов раныце, чем путешественники тронулись в путь,

и все плавание было отравлено подозрительностью китайских

властей.

Участниками экспедиции были ее начальник полковник Черняев

и пять научных работников: «историограф» Кропоткин, доктор

Конради, астроном Усольцев и два топографа. С ними ехал еще

русский консул Шишмарев. Ему-то и было поручено передать

дипломатическое послание.

С раннего утра Кропоткин был на палубе, заносил в дневник

все, что видел, все, о чем мог расспросить. В походном альбоме

он часто делал зарисовки берегов, уточнял карту Сунгари. Через

каждые два часа измерял и записывал температуру воздуха и вел

другие метеорологические наблюдения.

На каждой остановке неутомимый географ садился в шлюпку,

отправлялся на берег исследовать растительность, характер

рельефа и собирал образцы горнькх пород.

Кропоткин скоро объединил вокруг себя всех спутников, и

работа шла дружно.

* * *

В последних числах июля пароход «Уссури» вошел в устье

Сунгари. На правом ее берегу, среди зеленых лугов, березсюых

и дубовых рощ, были разбросаны нанайские юрты и стояли

маньчжурские караулы.

Не успел «Уссури» показаться на реке, как с караульного

поста отчалила лодка с чиновниками. Начальник караула

настойчиво пытался отговорить путешественников от плавания по Сунга-

ри. Он пытался уверить, что вода очень мелка и они не пройдут,

но его уговоры не подействовали.

Протока была с полкилометра шириной и глубиной в восемь

футов. При осадке «Уссури» на три фута он мог итти

совершенно свободно. Далее река расширялась, в нее впадало множество

протоков. При большой воде протоки сливаются с Сунгари, тогда

устье реки разливается на несколько километров, и берегов

становится не видно.

Однако были сведения, что Сунгари мелка и на ней много

перекатов, что в двухстах километрах от устья есть такие мели,

которые не позволят плыть по реке.

Встал вопрос: не ехать ли по берегу и на чем? Но после

первых же встреч и переговоров с китайцами выяснилось, что

лошадей достать не удастся. Оставался один путь – по реке.

В географической литературе единственное описание Сунгари

было оставлено католическими миссионерами, которые проникли

на берега этой маньчжурской реки еще за полтораста лет до

Кропоткина. Монахи дали кое-какое географическое описание бассейна

Сунгари, ее берегов и населения, но все эти сведения были

отрывочны и, конечно, сильно устарели.

Когда пароход «Уссури» подошел к бару реки, погода

изменилась, пошел дождь, стало холодно.

Бар Сунгари представлял собой вал наносного песка, который

шел поперек всей реки. Глубина тут была меньше осадки

«Уссури». Промерами нашли борозду. Она оказалась шириной всего в

несколько десятков метров, а глубина немного больше метра. Но и

это было неплохо: все-таки была возможность осторожно пройти.

Пароход несколько раз садился на мель. Команда слезала в воду и

снимала его с мели. Кропоткин подавал всем пример и сам первый

лез в воду, несмотря на протесты капитана.

Выше бара по обе стороны расстилалась широкая вода, и на

ней было множество островов. Картина была на редкость

живописная. Берега Сунгари покрывали кустарники, за ними вдали

виднелись невысокие холмы —отроги гор, поросшие лиственным лесом.

И все это огромное пространство было пустынным. Тут встретилось

всего только несколько нанайских юрт.

Плавание вначале шло сравнительно легко, зато выше на реке

шли перекаты один за другим. Пароход, да еще с баржей,

ежеминутно рисковал застрять. От капитана и команды требовалось

большое искусство.

То и дело бросали якорь и высылали вперед шлюпку делать

промеры. За сутки поднялись всего километров на пять,

маневрируя между мелями и островами.

Кропоткину такое движение было наруку. Пользуясь

остановками, он, доктор Конради и Усольцев отправлялись в шлюпке, на

берег и там не спеша собирали геологические коллекции и

гербарии. Берега покрывала высокая жесткая трава, которая росла на

илистых отложениях. Километрах в двух от реки Кропоткин попал

в рощицу из дубков. Берез почти не было. Общий характер

растительности напоминал растительность амурских островов.

При таком медленном движении все же за четыре дня удалось

пройти мелкие места, и пароход «Уссури» выбрался на более

удобный плес. На правом берегу показались низкие отроги гор Доус-

Алинь (Малого Хингана на Амуре).

Но и дальше плавание было не из легких. Снова попадались

мели и перекаты. При, крутых поворотах на таком фарватере бар-

жа моталась в стороны и грозила проломить бок «Уссури» или

переломать его колеса.

Всюду расстилались заливные луга, поросшие очень высокой

травой. Ширина русла менялась от одного до полутора

километров.

За главным протоком, по которому шли, влево и вправо

виднелись такие же мощные рукава, как и главное русло. Простор,

мощность реки восхищали наблюдателей.

На этом плесе встретили небольшую нанайскую деревню – в

ней было всего дворов пятнадцать. Она стояла близ устья реки

Халхан-Бир. Здесь пароход сделал первую остановку в населенном

месте. Жители уверяли, что плавание дальше пойдет хорошо. Было

пройдено уже около ста шестидесяти километров.

сПодъехали лодки с соболями, которых отдавали за три

серебряных рубля, но их не купили, – пишет Кропоткин. – Соболя

эти совершенно схожи с уссурийскими и, вероятно, добываются

из-за хребта, отделяющего систему Сунгари от системы реки

Уссури».

Вскоре к пароходу подплыла лодка с чиновником, и опять

начались переговоры. Чиновник настойчиво убеждал экспедицию не

плыть дальше, пока он не испросит позволения у начальства, но

уговоры не подействовали.

* * *

Дальше шли быстрее – на фарватере не было мелей – и за

день прошли около шестидесяти километров. К вечеру пришлось

сделать остановку вблизи небольшой деревушки. В машине

парохода загрязнились цилиндры от очень мутной сунгарийской воды.

Оказалось также, что на барже поврежден руль. Пришлось чистить

машину и чинить руль.

Река стала оживленнее. Навстречу пароходу попалось больше

десяти больших лодок под парусами. Это нанайцы возвращались с

ярмарки из города Саньсиня, расположенного в трехстах

пятидесяти километрах от устья. Нанайцы везли мешки с хлебом, сундуки

и лес. В Саньсинь они привозили ясак и там запасались

мануфактурой, просом, мукой и другим продовольствием.

Горы, которые раньше виднелись вдали на правом берегу,

теперь подошли к самой реке и поднялись остроконечными зубцами.

Сунгари врезалась в горный хребет. По обоим берегам реки

шириной не меньше километра расстилались живописные лесные

склоны и луговые зеленые долины. Появились хутора и деревни. Их

население состояло из нанайцев и китайцев, поселившихся в

низовьях Сунгари совсем недавно, одновременно с появлением русских

на Амуре, при генерал-губернаторе Муравьеве. Китайские власти

поселили нанайцев и китайцев из боязни, чтобы русские не заняли

эти места.

Снова к пароходу подошла лодка с чиновниками. Лодка очень

ходкая, с красивыми резными веслами, покрытая коврами и

шкурами медведей и барсуков.

Чиновники также пытались убедить начальника экспедиции, что

русские не имеют права ходить по Сунгари. Чиновников приняли

на пароходе очень любезно, их угощали и предлагали довезти до

Саньсиня. От них узнали, что до него можно доехать в телеге

за десять дней, а верхом – за восемь, что тут есть почтовый тракт,

имеются станции, на которых содержится по сорок-пятьдесят

лошадей.

Несмотря на всю пышность и важность китайского начальства,

экспедиция не поддалась его уговорам и отправилась дальше по

реке.

У небольшого поселка остановили пароход и сошли на берег,

чтобы закупить необходимое продовольствие.

«Ферма состоит, – записал Кропоткин, – из двух больших

домов, конюшен, амбаров. В домах мы застали за большими,

длинными столами работников, вернувшихся с поля, за ужином из