Текст книги "Путешествия П. А. Кропоткина"

Автор книги: Сергей Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

материал для его смелой гипотезы о ледниковом периоде.

Исследуя Восточные Саяны, поднимаясь на высоты и перевалы,

он получил также много новых материалов о строении горных

систем Восточной Сибири. Теперь он настойчиво стремился в новое

путешествие через гольцы и тайгу. Эту экспедицию он назвал

потом Олекминско-Витимской. Ему казалось, что она внесет новое

в понимание рельефа Азии.

Его надежды впоследствии оправдались: действительно, это

путешествие дало много интересных наблюдений, и у Кропоткина

зародились новые идеи о строении материка Восточной Азии. Он

развил их в своей книге «Об орографии ' Восточной Сибири», а под

конец жизни считал этот труд своей главной заслугой перед

географической наукой.

* * *

Стремлению Кропоткина отправиться в неизвестный обширный

край мешала одна беда: у него не было средств для этого

путешествия. Казенной командировки он получить не смог. Тогда он

предложил снарядить экспедицию ленским

золотопромышленникам. Для них она имела практическое значение. Между Ленскими

золотыми приисками и городом Читой тогда не было не только

дорог, но даже охотничьих троп. Охотники-звероловы туда не

ходили. Сообщение с золотыми приисками было только по реке

Лене. Все продукты доставляли туда летом во время навигации:

хлеб, мясо, сахар, соль, крупу, мануфактуру. К тому же Лена

в верховьях несудоходна. Доставка продуктов на прииски всегда

была очень трудна и обходилась дорого.

Когда Кропоткин предложил золотопромышленникам

проложить путь по новой трассе, они мало поверили в успех

предприятия. Сибирский отдел Географического общества в Иркутске по их

просьбе уже в течение пяти лет отправлял из Читы экспедиции, но

они еще не закончили исследовательских работ. У

генерал-губернатора, у его штаба, у промышленников и" у членов

Географического общества создалось представление о непроходимости гор и тайги,

расположенных между Забайкальем и Ленскими приисками.

Но, пожалуй, это обстоятельство только еще больше возбудило

задор молодого исследователя.

Здесь, в этих мало исследованных местах, он хотел проверить

возникшее у него предположение о строении и направлении горных

хребтов Восточной Сибири, не совпадавшее с принятым

географами.

Кропоткин разузнал подробности путешествий в эти места

своих различных предшественников и выяснил, что они обычно

начинали свой путь из Читы и шли к северу, в направлении на Ви-

тимские и Олекминские золотые прииски. Они встречали на пути

горные хребты, преграждавшие им дорогу; перевалив через один

хребет, встречали другой, а за ним видели новые параллельные

дикие горные хребты... Они выбивались из сил и возвращались,

усталые, измученные, обратно в Читу.

Кропоткин сделал доклад в Сибирском отделе Географического

общества, в котором утверждал, что все его предшественники

делали в этом вопросе одну и ту же ошибку: они шли от Читы к

Ленским приискам, с юга на север, из более теплого и населенного

края в труднопроходимые, неисследованные места. По его мнению,

надо было разрешать задачу иначе: построить маршрут обратно —

с севера на юг. Наиболее трудную, наиболее утомительную часть

путешествия надо сделать со свежими силами и с более обильными

запасами – итти от Ленских приисков к Чите. Его доклад произвел

большое впечатление. Предложение было принято, и

золотопромышленники согласились предоставить все необходимые для экспедиции

средства.

* * ¦

С ранней весны 1866 года Кропоткин стал готовиться к

путешествию. Он пересмотрел все материалы, бывшие в иркутских

архивах, в Географическом обществе и у золотопромышленников, но

достоверных сведений об этом крае оказалось очень мало. На

картах этот район был показан белым пятном.

Для такого рискованного и трудного предприятия очень важно

было собрать группу хороших, надежных спутников. Прежде, во

Схема маршрута Олекминско-Витимской экспедиции Кропоткина.

время всех своих странствований по Сибири и Дальнему Востоку,

Кропоткину приходилось одному вести всю научную работу. Теперь

у него появился молодой способный помощник и друг – И. С.

Поляков, народный учитель. Родом он был из бедной семьи

забайкальских казаков,

Кропоткин познакомился с ним еще за три года до экспедиции,

когда Полякову было всего шестнадцать лет. Кропоткин оценил

его ум, способности, энергию и помог ему подготовиться к работе

зоолога и ботаника в экспедиции.

Затем с Кропоткиным в экспедицию собрался еще один моло-

дой человек, военный топограф П. И. Мошинский, чтобы вести

топографическую съемку пути. Кропоткин уже успел хорошо

сработаться с ним по службе. Важно было иметь в экспедиции еще

и местного человека, энергичного сибиряка со связями, знающего

обычаи, людей и близкого к золотопромышленникам. Таким в

экспедиции Кропоткина оказался доверенный сибирских

золотопромышленников – читинский купец П. С. Чистохин. Его участие

в экспедиции оказалось очень ценным. Чистохин взял с собой двух

эвенков из Забайкалья, чтобы в будущем ходить с ними и

гонять гурты скота из Читы в Олекму, если удастся проложить этот

путь.

Эвенки оказались хорошими проводниками. Они вели караван

по звероловным тропам, в которых никто, кроме них, не мог

разобраться.

ПЛАВАНИЕ ПО ЛЕНЕ

Маршрут экспедиции начинался из Иркутска по почтовому

тракту до селения Качуги в верховьях реки Лены, дальше – по

реке Лене до села Крестовского, затем – на вьючных лошадях до

Тихоно-Задонского прииска, оттуда – до Серафимовского прииска,

а затем – по неисследованным местам на юг, в Читу,

9 мая 1866 года Кропоткин выехал из Иркутска, а 10 мая был

уже в селении Качуге, от которого Лена судоходна. Здесь и

собрались все участники экспедиции. Для них была заготовлена

небольшая баржа, или, по местному названию, «паузок», с плоским

дном и небольшой осадкой. Баржу нагрузили всевозможными

товарами и продовольствием для приисков и для торговли по пути

в селениях на берегах Лены.

Чистохин обо всем умело позаботился. Погрузка прошла

благополучно. Сборы в Качуге заняли всего два дня.

14 мая ранним утром паузок отчалил от берега, чтобы плыть

по течению.

Кропоткина очень радовало предстоящее путешествие.

Плавание по сибирским рекам со сплавом он уже испытал, а Лена

привлекала его не меньше, чем Амур. Подробного описания Лены в

географической литературе тогда еще не было, и Кропоткин

поставил себе задачу – составить его. С помощью топографа Мошинско-

го и Полякова он намеревался создать карту Лены, ее берегов и

притоков, определить возможно большее количество

астрономических пунктов, собрать геологическую, ботаническую и

зоологическую коллекции и дать описание селений, их быта и

экономики.

Молодой путешественник, как всегда, с неистощимой энергией и

энтузиазмом повел свои исследования. Работал он безустали. В то

же время он не забывал и наслаждаться природой.

«Как прекрасна эта вечно живая река со своими вечно

катящимися волнами! – писал он. – Одна волна сменяет другую, при

каждом новом взмахе весло опускается в новую струю воды, а

между тем кажется, что река одна и та же».

От Качуги до Жигалова паузок делал в сутки по течению три-

дцать-сорок километров, а то и меньше. Случалось, команда

баржи зазевается – и на мелководном плесе баржа сядет на мель или

ее прибьет к берегу. Приходилось сталкивать паузок шестами.

Иногда садились на мель так прочно, что товары с баржи

сгружали на берег и стаскивали ее с мели, запевая «Дубинушку».

Если бы Кропоткин плыл без дела, такое путешествие могло бы

ему быстро надоесть. Но для него все непредвиденные остановки

были наруку. Тут же он и его друг Поляков соскакивали в лодку,

плыли на берег и «обшаривали утесы», собирали голыши,

откалывали образцы горных пород и возвращались на паузок с богатой

добычей.

Ни часу не пропадало у них зря. У каждого селения паузок

подчаливал, и начиналась торговля мукой, сахаром, чаем, крупой,

мануфактурой, иголками, нитками и всякой мелочью. Кропоткин

в это время изучал быт населения. Его расспросы касались всего,

он ничего не упускал.

Кропоткину было тогда всего двадцать четыре года, но он

носил почти до пояса окладистую русую бороду. Она должна была

внушать населению и матросам уважение и почтение. Вместе с

тем он обнаруживал совершенно мальчишескую живость и

подвижность. Он прыгал с баржи на берег или с баржи в лодку, как

школьник, почти бегом носился по берегу, лазил по деревьям,

карабкался по скалам. Окружающие глядели на него с

недоумением. Он притаскивал на паузок мешки каких-то камней, древесных

веток, трав, костей животных. От него не отставал его товарищ —

Поляков. Вечерами и ночами они приводили все это в порядок,

укладывали, расклеивали надписи, сортировали, а с раннего утра

опять начинали наблюдения и сборы коллекций. Молодые ученые

трудились до изнеможения.

Отношения с командой у Кропоткина были самые

дружественные. Во всех трудных случаях он вместе с матросами принимался

за работу, наваливался на весла, отталкивался на перекатах

шестами, выгружал товар на берег – словом, работал не хуже их,

и это вызывало общее расположение к нему.

Паузок то несло течением мимо скал и берегов, которые каза-

лись интересными и могли дать что-то новое молодым

исследователям; ю, наоборот, застревал довольно подолгу в местах, где не

было ничего любопытного. После двух-трех таких вынужденных

остановок Кропоткин и Поляков решили сойти с паузка и взять

лодку, чтобы в ней плыть от Жигалова до Киренска. На этом

плесе Лена уже широка и глубока. Перекатов и отмелей нечего было

опасаться, и это позволяло им свободно вести геологические,

ботанические и зоологические наблюдения. Лодку можно было

останавливать где угодно.

Почтовые лодки на Лене были большие, приспособленные для

перевозки пассажиров и клади. Они шли на веслах, а при

попутном ветре на них ставили паруса. Средняя часть у них с

перекрытием, под которым можно укрыться от непогоды и солнца.

Кропоткин и Поляков пересели на лодку и, меняя в каждом

поселке гребцов, быстро поплыли вниз по Лене.

В ночное время, когда не было луны и нельзя было понять, где

они плывут, спутники, чтобы не сбиться с фарватера, не угодить в

протоку или не сесть на мель, обращались к Кропоткину со

странной, казалось бы, просьбой:

– Петр Алексеевич, полай пожалуйста!

Кропоткин лаял – собаки на берегу ему отзывались. Сидевший

на руле прислушивался, узнавал селение, мимо которого они

плыли, и успокаивался. Значит, не сбились с фарватера, и плыли

благополучно дальше. А Кропоткин снова налегал на весла.

Лаять Кропоткин научился еще в корпусе, когда его посадили

однажды в карцер за организованный им протест против

порядков, заведенных инспектором пажеского корпуса полковником Джи-

радотом.

В темном карцере, где он просидел неделю, его взяла тоска. Он

перепел все песни и романсы, какие знал, и ему пришло в голову,

чтобы как-нибудь развлечься, научиться собачьему лаю. Он лаял

за маленьких и больших псов, изображал, как собаки дерутся, как

они подвывают, и это очень искусно у него получалось. Казалось

бы, что в этом полезного? Но, как вспоминал потом с улыбкой

Кропоткин, «всякое знание, всякий навык и искусство в жизни

могут пригодиться».

При таком плавании, без обычной на паузке суеты, можно

было отдаваться и поэтическим настроениям, которые рождала река,

и углубляться в мысли, которыми была переполнена тогда голова

исследователя. Этой части своего плавания Кропоткин посвятил в

своих воспоминаниях самые поэтические страницы.

Лена именно на этом плесе, от Жигалова до Киренска,

исключительно красива и живописна. Великая сибирская река прорезает

ПО

горный хребет, ее скалистые берега величественно нависают над

водой, над ними еще выше встают причудливые пики (по

местному названию – «щеки»), их пересекают пади и ущелья. Необычен

и цвет скалистых берегов: яркие розовато-красные оттенки

выделяются на фоне зеленых и лиловых тенистых углублений.

Так они плыли в почтовой лодке до селения Усть-Кут, где им

пришлось задержаться. А дальше они ехали то верхом, то в

лодке. Двигались днем и ночью, чтобы догнать паузок, который ушел

далеко вперед. Приходилось торопиться – время было дорого.

Экспедицию от Ленских приисков до Читы надо было провести до

заморозков, а на это нужно было затратить при благоприятных

условиях не менее трех месяцев.

Помимо исследовательской работы, Кропоткин занимался по

дороге ради заработка еще литературным переводом с

английского геологии Педжа для одного журнала. С материальной стороны

во время экспедиции лично Кропоткин был совсем не обеспечен.

«Здесь страшная дороговизна, – признавался он в письме к

брату, – решительно жить нечем, да и платье плоховато. Одним

словом, в деньгах крайняя нужда».

И дальше: «Переводится очень медленно, исправил очень мало.

Впрочем, главы две есть готовых, но сегодня упаковать не успею,

уже рассвело совсем. На-днях, впрочем, допишу и сдам где-нибудь

ниже Киренска».

Плыть дальше на лодке у Кропоткина нехватило денег. От

вознаграждения за проведение экспедиции, как предлагали ему

золотопромышленники, он принципиально отказался.

Пришлось опять пересесть на паузок, на котором он спустился

от Киренска до впадения в Лену реки Витима, где расположено

село Витимское. Тогда село это было очень невелико, но

своеобразно. Возвращаясь с золотых приисков, рабочие —

«приискатели» – попадали в витимские кабаки и пропивали все, что

зарабатывали. Во многих домах были кабаки. Часть населения жила

спаиванием промысловых рабочих. Это был совсем особый,

замкнутый мирок, в котором осели всевозможные «пауки», содержатели

притонов.

Здесь Кропоткин впервые познакомился с жуткой картиной

быта золотоискателей и их хозяев, которых он называл «маслопузами».

Картина эта буквально потрясла его. Он долго не мог

опомниться. Из Витимского он попал в село Крестовское, на правом

берегу Лены, в пятидесяти километрах ниже устья Витима.

В Крестовском была контора и жила администрация приисков.

Но и здесь был тот же быт и те же нравы, если еще не более

жуткие, чем в Витимском.

Тут Кропоткину с товарищами пришлось перепаковать все

снаряжение и с паузка перегрузиться на вьючный караван, с которым

они и отправились в центр золотых приисков того времени – в

селение Тихоно-Задонское.

Маршрут Олекминско-Витимской экспедиции Кропоткина

начался из центра «маслопузского владычества», как он называл

тогда Ленские золотые прииски.

ЧЕРЕЗ ПАТОМ С КОЕ НАГОРЬЕ

Плавание по Лене заняло двадцать четыре дня – с 10 мая,

когда Кропоткин с товарищами приехали в селение Качугу, до

5 июня, дня выезда экспедиции из Крестовского верхом на лошадях

в направлении Патомского нагорья.

Уже в окрестностях Крестовского Кропоткин нашел много

следов древнего оледенения – валуны и борозды, – которое, как он

предполагал, покрывало Восточную Сибирь. Вместе с Поляковым,

пока шла перегрузка на вьючный караван, он сделал большую

экскурсию и собрал много образцов и материалов,

подтверждающих его ледниковую теорию.

«Ну-с, – писал Кропоткин в те дни своему брату, – добрались

мы до Крестовского, кончили, следовательно, плавание. Мы здесь

уже 4 дня, а я почти не выхожу из дому, раз только ходил до

ближайших обнажений, – все сидел и писал. Настрочил листах на

трех письмо в отделение, исправил остатки Педжа и написал на

6 листах письмо для «Биржевых ведомостей»...»

Работоспособность Кропоткина была удивительна. В те дни в

Крестовском он уже составляет первый отчет о своем плавании в

отделение Географического общества. Одновременно исправляет

свой перевод книги Педжа и пишет корреспонденцию в одну из

столичных газет.

Но и в кипучей повседневной работе он глубоко страдает

оттого, что у него нет достаточных теоретических знаний, что он при

всей глубине и остроте мысли все-таки еще географ-самоучка.

А тут еще непрестанная крайняя нужда в деньгах, мешающая

сосредоточиться на исследовательской работе.

«На умственном труде далеко не уедешь, – писал он, – а на

физический, кажется, и подавно плоха надежда. Выход, по-моему,

для всех нас один – умственный труд. А чтобы быть сильным

конкурентом, надо учиться, учиться и учиться, легче будет

бороться».

Однако долго задерживаться в Крестовском не приходилось.

Кропоткин и его товарищи по экспедиции сели на лошадей и

5 июня отправились по вьючной тропе на Тихоно-Задонский

прииск.

Надо было проехать около двухсот семидесяти пяти

километров по таежной дороге, которая была едва заметна. Экспедиция

прошла ее в течение восьми суток.

Не будь Кропоткин в зависимости от практической цели

экспедиции – найти прямой, короткий путь от золотых приисков до

Читы, молодой географ задержался бы в этих местах на месяц, а

может, и на все лето.

Но средства на экспедицию дали золотопромышленники,

которых совсем не интересовали научные открытия, и это вынудило

Кропоткина торопиться.

Геологические исследования в этом районе дали такой богатый

материал, что окончательно убедили молодого Кропоткина в том,

что господствовавшая в то время в геологической науке теория

оледенения неверна. Как установил молодой географ, область,

которую они прошли здесь по золотоискательской тропе, оказалась

высоким нагорьем. Это нагорье Кропоткин назвал Патомским, по

имени самой большой реки – Большой Патом, которая пересекает

его.

Вот как он описал этот путь:

«Глухая, молчаливая тайга, альпийская горная страна с ее

северным колоритом, с ее бешено ревущими пенистыми реками,

блестящими гольцами, глухими темными падями и ослепительными

наледями мало-помалу проносилась перед глазами. Рано утром

уже звонко раздавались в тайге десятки крупных и мелких

колокольчиков, которыми обвешана каждая крупная коренастая бойкая

якутская лошаденка, оседланная рослым, плечистым,

молодцеватым конюхом. К 11 часам мы добирались до одинокого

зимовья, с его одиноким сторожем, и через несколько часов снова

шли дальше, чтобы к вечеру добраться до следующего такого же

одинокого зимовья. К вечеру 12 июня мы уже прошли 250 верст

и были на Тихоно-Задонском прииске. Через месяц по выезде из

Иркутска мы добрались, таким образом, до исходной точки

предстоящего путешествия...»

Как ни скор был таежный переход, но он был весьма

поучителен. «Поднявшись с Ленской плоской возвышенности, изрезанной

глубокими долинами Лены и ее притоков, до хребтов,

опоясывающих плоскую возвышенность с юго-востока, мы пересекли здесь

первый, крайний член обширной горной страны, разостлавшейся на

350 верст в ширину, вдоль всей северо-западной окраины высокого

Витимского плоскогорья».

Следующее за ним, Патомское нагорье представляет горную

область, поднятую в среднем на высоту больше тысячи метров.

Отдельные вершины на ней поднимаются до тысячи пятисот

метров. Таежным жителям была давно известна одна из самых

высоких здешних вершин очень характерной формы. Эта вершина

называется Топторо. Кропоткин считал ее самой высокой на Патом-

ском нагорье. Она поднимается над берегом реки Кевкаты и

главенствует над окружающими гольцами. Поднявшись на нее,

Кропоткин определил ее высоту – свыше тысячи пятисот метров.

Поднимаясь на вершины гольцов Патомского нагорья и измеряя

их, Кропоткин видел перед собой целые ряды таких же горных

вершин, которые уходили далеко к югу. С виду они походили на

волны бушевавшего и застывшего каменного моря.

Между гольцами были глубокие и узкие долины – пади. Они

темнели густым лесом. На дне падей с шумом текли быстрые и

бурные речки.

Патомское нагорье размыто в разных направлениях ручьями,

речками и большими реками, которые разработали себе глубокие

долины, а между ними остались округлые вершины гольцов. На

гольцах не только не растет лес, но вообще нет никакой

растительности. На их склонах не держится снег, и они стоят

обнаженными и летом и зимой. Все же долины и пади заносятся очень

глубокими снегами.

Снега падают лавинами на дно падей и скопляются там. Ручьи

и речки промерзают до дна, и в падях крупных рек образуются

мощные наледи, многие из которых успевают растаивать лишь к

концу лета.

В июле, когда экспедиция Кропоткина шла в глубоких и узких

падях, встречались наледи до шести и более метров

толщиной. Трудно было итти по этим наледям каравану. Часто

приходилось двигаться вдоль падей и долин. Лошади скользили и, вместе

с тяжелыми вьюками нередко падая на льду, ранили себе ноги.

Их приходилось поднимать с большими усилиями. Движение по

наледям было так трудно и местами рискованно, что Кропоткин

предпочитал вести караван вместо льда по самой реке, жестоко страдая

от холодной воды.

Нагорье, расстилавшееся перед глазами путешественников,

было высоким. Буквально на каждом шагу Кропоткин натыкался на

множество валунов и других ледниковых отложений. Молодой

географ-исследователь спрашивал себя, каким образом в этой

горной стране, на высоте более тысячи метров, могли оказаться эти

валуны, а еще выше – бесчисленные глубокие борозды,

проделанные на склонах падей. И на этот вопрос твердо и решительно от-

вечал себе: конечно, здесь были мощные ледники, оставившие эти

валуны при движении льдов вниз по склонам долин и падей и

проделавшие эти борозды на склонах камнями, вмерзшими в дно

и бока ледников.

ч Кропоткин видел в некоторых падях и на склонах гольцов

Патомского нагорья подтверждение своей гипотезы о

существовании огромного ледяного покрова в геологическую эпоху,

предшествовавшую нашей.

Он убедился, что грандиозный и мощный ледник покрывал всю

область Патомского нагорья. Предположительно он решил, что

такие же мощные покровы льда были и в соседних областях Азии

и, вероятно, Европы. Было несомненно также, что после

образования Патомского нагорья на нем не было моря: тут не

встречалось ни малейших следов морских отложений.

Ледники когда-то покрывали огромные пространства на

материках Северного полушария, в Азии покрывали равнины Западной

Сибири, горные хребты Забайкалья, северо-восточную Сибирь и

распространялись по равнинам России до пределов Воронежской

области и северной Украины.

Эта теория Кропоткина о ледниковом периоде тогда была

совершенно новой и смелой в геологической науке.

Вторая идея, которая волновала КрЬпоткина на Патомском

нагорье,– это расположение и направление хребтов Восточной Азии.

Он неутомимо, как и во всех других своих экспедициях, сам

измерял высоты. Как известно, он определил высоту больше семисот

точек. Лазил для этого по горам, взбирался на гольцы,

поднимался на перевалы.

Позднее, при обработке материалов экспедиции, у него

сложилось свое представление о расположении горных цепей Восточной

Азии.

Но все эти открытия и новые теории давались ему нелегко,

рождались в муках сомнений и были результатом упорного труда.

* * *

Наконец путешественники добрались до Тихоно-Задонского

прииска, откуда начинался самый ответственный участок

маршрута.

Пока производились последние сборы и хозяйственные

приготовления на Тихоно-Задонском прииске, Кропоткин имел время

изучить положение рабочих. Он познакомился со многими из них,

беседовал, волновался, думал о том, что можно для них сделать.

И даже создал наивную теорию разрешения рабочего вопроса

посредством организации промысловых рабочих артелей. Эта его

теория была несостоятельной, но сделанное им описание положения

рабочих золотых приисков на Лене сохранило историческую

ценность.

Кропоткин описал свои наблюдения и впечатления о Тихоно-

Задонском прииске в письме к брату Александру. В нем он

обращался и ко всем своим друзьям:

«Тихоно-Задонский прииск, 17 июня 1866 г.

Пишу теперь вам, господа, с приисков, из самого центра

«маслопузского» владычества. Вот где вдоволь можно каждый

день насмотреться на порабощение рабочего капиталом, на

проявление великого закона уменьшения вознаграждения с

увеличением работы!

Управляющий работает часа три в день, ест прекрасную пищу

от хозяев, а рабочий в разрезе1 стоит в дождь, холод и жар с

четырех часов утра до одиннадцати и с часа до восьми – итого, сле-

довательно, 14 часов в день, на самой тяжелой мускульной

работе кайлом, лопатой и ломом, получая гроши. Воскресений нет,

одежда и пр. вычитается из жалованья, а стоимость огромная.

Первый получает в год тысячи, второй – сотню с небольшим. Другие

стоят наготове, чтобы выманить деньги по выходе рабочего с

прииска, спаивают его, у пьяного ночью все вытащат, и т. д., и т. д.

И ругают еще этого рабочего. Нашего брата запряги на 3—4

месяца в такую работу, лиши всего, давай только необходимое

время, чтобы выспаться, не давай ни одного дня отдыха, лиши

возможности напиться, забыться – что бы мы надурили?

А нужно видеть работы. Поляков видел рабочего в шурфе, на

четверть в воде неподвижно стоящего, в то время как другие

отливали воду; не сразу понял, что это человек, – и это хоть летом,

но на высоте 3000 футов, под широтой 59 градусов, в Азии;

следовательно, можешь себе представить, как холодно бывает к вечеру.

Сегодня множество сиплых рабочих после 4-дневных дождей...

И если не выработает урок – сейчас вычет. 3 человека

должны вырубить кайлом и ломом и накласть 62 тележки, а 4-й

увезти их. Якуты, как более слабое племя, не в состоянии этого

сделать...»

Картины порабощения и жестокой эксплоатации рабочих не

переставали с тех пор волновать Кропоткина.

И во втором письме с приисков он снова писал брату:

«Тихоно-Задонский прииск, 27 июня 1866 г

Пишу вам последнее письмо из жилых мест, через 2 дня

отправляемся в экспедицию; наняли вожаков до реки Муи, а там

посмотрим – может быть, пройдем в Читу, может быть, доведется

тащиться в Баргузин. Последнее время я провел большею частью

дома, писал для Сибирского отдела, между прочим опять о следах

ледникового периода, которых я все ищу здесь. Неужели

климатические условия Европы и Америки не распространялись на Азию,

которая в тот период не могла быть под водою, судя по некоторым

данным? Через час пришлось итти с молотком разбивать каменья.

Еще когда ум работает, возникают вопросы – ладно, а простое

описание (при всем сознании пользы такого описания) заставляет

порядком зевать. Впрочем, экспедиция тем отчасти хороша, что не

дает времени задумываться о своем положении. Только что

остановились – снова куча работы: повесь барометр, термометр, а тут

еще и есть хочется, потом надо разбирать собранные породы,

вписать их в каталог, наклеить ярлычки и прочая механическая

работа, а затем дневник надо писать, а тут ко сну клонит, не выспался

в течение 5 часов. И так весь день... на механическую работу

сколько времени уйдет, – необходимо держать все в порядке, а то

через десять дней такая каша будет, что ничего не разберешь.

Поэтому я усердный проповедник порядка в дороге; не то Поляков —

сравнить со мной в беспорядочности нельзя, – у него вечно

«Мамай воевал».

И так иногда несколько дней подряд, не успеваешь опомниться.

Не знаю, полезна ли такая жизнь, но я по нескольку раз в день

иногда повторяю себе: «В Питер непременно, будь что будет».

Весело ли хоть теперь быть нахлебником у этих маслопузов, жить на

их краденом хлебе? Конечно, езди я хоть от Сибирского отдела —

ведь такие же были бы деньги, – все же хоть легче было бы, но

утешаешь себя тем, что без помощи капитала наука не могла бы

двигаться вперед: какая наука могла бы существовать на деньги

исключительно трудовые теперь, при теперешнем распределении

богатств? А без науки и пролетарию никогда не выбиться, но лучше

сознавать себя таким же пролетарием, хотя и с умственным

капиталом, которого он не имеет, лучше искать такой работы, от

которой польза была бы прямее, – искать, потому что кто может

поручиться, что его работа будет именно такою...

...Только та деятельность, которая направлена либо на прямой

подрыв капитала, либо на расширение способов к его подрыву и

увеличению жаждущих этого подрыва, – только эта деятельность

и должна бы, по-моему, быть полезною, следовательно и

нравственною, в настоящее время, когда этот вопрос на очереди».

Это признание было выражением глубокого убеждения

Кропоткина. Оно и определило его дальнейшую жизнь.

* * *

Сборы на Тихоно-Задонском прииске заняли девятнадцать дней.

В эти дни Кропоткин вместе с Поляковым успели съездить за

сорок километров, на Вознесенский прииск и еще на один соседний с

ним, и собрали большой материал для изучения геологии края.

Конечно, при этом Кропоткин не упускал из рук и общее

руководство сборами.

В окрестностях Тихоно-Задонского молодой географ занялся

также изучением разрезов и глубоких выемок прииска. Он

исследовал ледниковые наносы. Повсюду он видел множество валунов и

бесчисленные борозды или шрамы в горных породах, оставленные

древними ледниками. Находил их и в долинах, лежащих тут на

высоте до двух тысяч двухсот футов.

От Кропоткина не отставал и Поляков. Он собрал и описал

таежный птичий мир и составил гербарий.

Кропоткин вместе со своим младшим другом измеряли

температуру воздуха, атмосферное давление, и в результате их месячных

метеорологических наблюдений стало впервые возможным

определить климат этих мест в летнее время.

Доверенный ленского товарищества Мельников и купец Чисто-

хин взяли на себя все хозяйственные заготовки. Экспедиция

снаряжалась не казной, а промышленниками. Они оказались более

щедрыми. Мельников и Чистохин заготовили для Кропоткина все, что

только он требовал.

Снаряжение на этот раз было, по словам Кропоткина,

«роскошным», невпример казенным командировкам и экспедициям. В

приисковых магазинах нашлось все необходимое.

Вот как эту «роскошь» описывает сам Кропоткин:

«Наше снаряжение было не только широкое, но даже богатое,

С нами не было взято, правда, абсолютно никакого лишнего

предмета роскоши, во многих отношениях мы даже стеснили себя до

последней крайности. Но зато ржаных сухарей, спирта и подков

у нас было вдоволь. Сухарей было столько, что их хватило бы на

три, в случае нужды – на три с половиной месяца; несмотря на

все подмочки (вьючные сумы были немного маловаты), мы могли

впоследствии, когда случалась нужда, не только полакомить, но

даже подкормить хлебом наших 50 вьючных лошадей. Двускатные

монгольские палатки оказались просторными и великолепными.

Бывало снизу насквозь промочит подстилку из лиственных или

кедровых ветвей и втрое сложенный войлок, а сверху едва-едва «бусит».

Пороху и свинцу имелось достаточно, чтобы расположить в свою

пользу целый десяток тунгусских 1 семей. Но все, что хоть сколько-

нибудь напоминало собой предмет роскоши, как сахар, крупа,

масло, одежда и отчасти даже вяленое мясо, было ограничено до

самых скромных пределов...»

Основное снаряжение экспедиции представляли ржаные сухари.

Кропоткин взял их тысячу триста килограммов, к ним добавил

двести пятьдесят килограммов сушеного мяса и очень скромный

запас масла и круп. И все-таки багажа набралось две с половиной