Текст книги "Виланд (СИ)"

Автор книги: Сергей Петренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Ты увидишь, – заверил Тим.

Они постояли молча. Потом Тим тихо проговорил:

– Я пойду...

На полпути к другому краю ложбины Димка подобрал сухую ветку. Почти прямую и без сучков. Димка решил, что эта ветка будет его волшебным мечом. Потом из-за куста дикой розы выпрыгнула кошка, пронеслась бесшумно и грациозно у самых ног – и так же внезапно пропала. Димка на секунду замер от нахлынувшего ощущения, такого знакомого, сильного – и неясного. Он мучительно силился вспомнить, когда что-то подобное было с ним ещё?!..

Но мысли сделались вязкими. Словно он задремал на крыльце, на самом солнцепёке, и мама зовёт в дом, а подниматься лень, лень, лень...

– Да Димка же!!! – И он вздрогнул и стряхнул сонный морок. Огляделся – как будто не изменилось ничего вокруг. Я будто в Кристалле! Может, Кристалл – это тоже Лабиринт? Только с виду другой...

Эта догадка заворожила Димку, и он думал и думал, и шёл, не глядя по сторонам, пока дорогу ему не преградил ручей. Димка решил прыгнуть, но почему-то просто шагнул, а шаг получился длинный-длинный, и Димка будто повис над говорливой, в солнечных бликах, водой. Я лечу, подумал Димка. Чтобы не упасть, надо собрать всю воду, весь ручей в ладони... Так не бывает, конечно, я понимаю, но у меня это почему-то получается... Она у меня уже почти вся – плещется в пригоршне, светится, играет. Даже дух захватило...

Димка сжал ручей в ладонях и очнулся.

– Какой сон был... – улыбнулся он яркому утру. Сон оказался до того чудесным, что даже пробуждение не могло расстроить Димку – его словно всё ещё окутывало облако нездешних ароматов и мелодий. Димка соскользнул с дивана, удивился, какие пыльные у него ноги – если он сам так набегался, что улёгся, как был, спать – неужели ничего не заметила мама?!

А она уже услышала, что Димка проснулся, вошла – лицо беспокойное, под глазами тени – что же такое с ней, ой?! – но тут она засветилась вся, обняла Димку, притиснула к себе.

– Мам... – Димка слегка обалдел. – Мам, что...

– Где ты был, маленький мой, где ты пропадал!?..

И у Димки сделалось вдруг сразу горячо и холодно в груди.

...Кристалл лежал на столике у дивана, заляпанный илом, но целый, ни царапинки. Димка взял его, всё ещё до конца не веря, что он – настоящий. Сел на диван, мама примостилась рядом, снова взяла Димку за плечи.

– Мы же думали, ты в лагере... Я и не волновалась-то почти – теперь сама себе удивляюсь! А тут с утра, будто слабость какая-то, прямо руки опускаются. Не нахожу места, и о тебе всё думаю, думаю... А перед обедом дядька Михаил тебя приносит... Нашёл, говорит, у ручья, лежит – как спит, и дышит, и сердце бьётся – а не просыпается. Ох, я...

Прошла неделя. Дни становились всё жарче, словно вместо октября сентябрь сменяло надумавшее возвратиться ещё на месяц-другой лето. Димка ходил в школу в рубашке с короткими рукавами, а его одноклассники, Витька с Лёшкой даже купались в речке. Лёшка после заболел, но Витька всех уверял, что это не простуда, а опасная, заразная болезнь менингит.

К бабке Вале в доме напротив приехала внучка Наташа. Димка решил, что она красивая, но знакомиться с ней опасался, считая, что красивые девчонки – задаваки и воображалы. В первом классе он, было, почти влюбился в одну, даже подарил ей самодельную снежинку из бумаги – но подарок был возвращён с холодным презрением.

Казалось, ничего не происходит. События по ту сторону обычного замерли, превратившись в картинки. Димку не беспокоило это, словно он знал – оживить картинки можно в любой момент. И пока что такой момент не наступил.

В школе Димку притягивало окно, через которое Колотун и Жердюн проникли в класс. Стекло было вставлено новое, но никто не обсуждал явление лесных гостей – будто у всех – учителей и одноклассников – что-то случилось с памятью. Димка из осторожности тоже не задавал вопросов. Правда, порой казалось, что Мария Андреевна посматривает на него с опаской, а уж вызывать к доске просто избегает.

Димке снились сны. Каждую ночь. Начинались они по-разному, но Димка сразу научился угадывать их, узнавать в чреде обыкновенных. Эти сны были иными. Словно кусочки огромной мозаики, объединённые невидимой канвой, они должны были составить вместе какую-то грандиозную историю. Историю, равной которой не придумывал ни один смертный сочинитель.

Обрывки – ни начала, ни конца – странных и древних легенд. Там не было людей – лишь тени давно исчезнувших созданий. Творили, искали, радовались, цепенели в отчаянии неудач. Когда Димка видел их глаза, ему хотелось петь или плакать, а иногда его захватывала музыка, похожая на ветер, летящий над бесконечной землёй.

Иногда в эти сны Димка попадал не один. Они встречались – и вели себя так, словно именно сны были настоящей жизнью. И хотя Димка понимал, что на самом деле всё наоборот, в снах он не мог быть иным. Он точно раздваивался – и одна его часть считала сон реальностью, другая – только видением, чудесным, но бесплотным. Тот, иной Димка был не человеком – но удивительным, умеющим летать и строить небесные города существом из своих же снов. А настоящий Димка оставался с ним рядом, всё чувствовал, видел и слышал – и не мог ни на что повлиять, пока не наступал момент пробуждения.

Он часто виделся с Альви. И этот Альви был беззаботным, лёгким, светлым – в играх и разговорах не проскальзывало даже намёка на тьму, превратившую мальчика-альва в Оборотня – как будто кошмар в Городе сам был мгновенным, болезненным сном.

Димка хотел проникнуть в эту тайну, хотел поговорить о ней с Альви – но всякий раз убеждался, что у него нет власти вмешаться в безоблачное течение сна. Он лишь наблюдатель. В глазах Альви только один миг он видел понимание – и просыпался.

В понедельник, 6 октября, Колька Грищук принёс в школу коробку с мышами. Он выпустил их в классе в середине второго урока. Потом учителя кричали и разбирались, зачем он это сделал – Колька и сам не знал, зачем, сказал, что на уроке иностранного языка ему очень скучно.

Когда Димка пришёл из школы, оказалось, дома никого нет. Мама в эти часы обыкновенно хлопотала по хозяйству, так что Димка удивился, обнаружив замок на двери. Димка поискал записку, но безрезультатно, и это его встревожило, встревожила тишина, даже запах – дом дышал пустотой.

Димка заглянул на кухню – и удивился снова, потому что на столе увидел миску с супом, хлеб и котлеты, и суп был тёплым.

– Я сейчас, переоденусь, – сказал Димка зачем-то вслух. Тишина неодобрительно дрогнула. Димка снял рубашку и брюки, и стал искать футболку в шифоньере. Вдруг почувствовав себя очень неуютно спиною к дверям, он выпрямился и, прислонившись к стене, оглядел спальню. Как будто в доме кто-то был. Димка прокрался в большую комнату, но здесь ему сделалось по-настоящему жутко, потому что одна дверь вела в спальню, другая – в коридор, а ещё было трюмо. Димка решил, что лучше укрыться в своей комнате и достать из ящика Кристалл. Но для этого придётся миновать трюмо, увидеть в зеркалах другую комнату, и то существо, которое притворяется пустотой.

Димка ждал и ждал, стоя неподвижно, и у него затекла нога, а потом лязгнула калитка, он опрометью бросился бежать, наткнулся на что-то, увидел огромную, тёмную кляксу, отделившуюся от стены, и закричал – негромко и жалобно.

* * *

– Мы снижаемся! – воскликнул Йолла. Он перегнулся через фальшборт, рассчитывая увидеть цель путешествия – что-нибудь особенное, древний замок, или скалу, или, хотя бы, поляну в диком лесу. Однако, "Скользящий" опускался посреди ничем не примечательной равнины, на все четыре стороны простиралась каменистая степь, которую осень превратила в однообразное, унылое пространство (вот странно, отметил Йолла, лес кажется красивее осенью, а степь – в начале лета, как будто у их хозяев совсем разный вкус).

– Черви мне в башку, если в моей жизни было ещё одно такое сумасшедшее плаванье! – пробормотал Рогас. – Мы потерялись. Я не знаю, куда направлять корабль дальше, Путевая игла замерла, как будто из неё украли всю магию!

Он сложил подзорную трубу и повернулся к Йолле:

– Может быть, у тебя есть какие-нибудь мысли?

– Я одинаково плохо понимаю – что в магии, что в плаваньях. Но, если двигаться куда-то надо, я бы следовал за солнцем.

– За солнцем? Почему же?

– Просто потому, что оно единственное здесь, за чем вообще можно следовать.

– Э, сразу видно, ты не смыслишь в светилах! Ведь солнце обгонит нас и сядет на западе, а утром вынырнет с другой стороны, и нам придётся менять курс и идти на восток? "Скользящий" будет метаться взад-вперёд, как раненая акула!

– Может, я и говорю глупости, – упёрся Йолла. – Но я слышал в старых историях о том, что есть направления, не привязанные к сторонам света.

– Ладно-ладно! Я подумаю...

Рогас отошёл, а через минуту Йолла увидел его снова, что-то негромко объяснявшего боцману. Распахнулась дверь камбуза, и перепуганный кок высунул красное лицо.

– Господин Йолла! Там... вас! Зеркало!..

– Что?!

– Ну, идите же скорее сюда! Магия... Магия в зеркале!

Кок на "Скользящем" был ещё и брадобреем, а когда-то давно, в далёкой земной жизни – лекарем и зубодёром. В камбузе он держал большое зеркало в дорогой раме, единственное на корабле.

Едва Йолла переступил порог, кок бросился за капитаном, бормоча что-то невразумительное. Йолла, чувствуя неприятный холод в спине, подошёл к зеркалу. Оно стояло на полу, чуть завалившись назад и вбок, Йолла удивлённо замигал – камбуз, отражавшийся в зеркале, казался неестественно длинным. Было что-то ещё... что-то до ужаса неправильное. Йолла наконец понял – и оцепенел – в зеркале не было его, Йоллы.

Стало холодно. Холодный воздух тёк оттуда, из зазеркального коридора.

Маленькие Йоллы делают большущие глупости, и поэтому они никогда не станут большими Йоллами. Вопрос только один – они, эти Йоллы, так и останутся маленькими, или их не станет вовсе? – И он скорчил рожу, и обиженно вздохнул:

– Могло бы и показать, как это выглядит... Эй!

– Йолла! – звал капитан. Голос доносился издалека, как будто длинный коридор уже отделил Йоллу от корабля. Судорожно вдохнув, точно ступая в ледяную воду, Йолла поднял ногу и шагнул назад... он хотел назад – и понял, что пространство его уже не слушается. Зеркало захватило добычу.

* * *

Трюмо было разбито. Правильней сказать даже: расколочено. Мама растерялась – и кто это мог сделать, как не её Димка?! – но потом увидела, что у него жар. Дала парацетамол, который Димка ненавидел, а сейчас послушно проглотил, жадно запив кружкой воды.

– Болит что-нибудь? Может, горло? Или живот?

Димка помотал головой. Ничего не болело. Он знал, что опасность пока отступила. Ещё он знал, что не разбивал зеркало. Он не понимал, как это случилось, и хорошо, что мама не задаёт сейчас трудных вопросов. Но она решила вызвать врача. Димка хотел уговорить её подождать – ведь он не болен, а только испугался. Димка боялся врачей, но не из-за уколов, а из-за того, что врач может сделать с тобой всё, что угодно, хоть плачь, хоть закатывай истерику... Родители всегда слушаются врачей.

Димка выпил чаю и лёг на диванчик в своей комнате. Мама хотела, чтобы он поспал, но Димка знал, что уснёт не раньше, чем от него отстанут со всякими дурацкими врачами. Поэтому взял с полки самую весёлую книжку – про девчонку, которая мечтала стать укротительницей тигров. Эту книжку Димка мог читать когда угодно и сколько угодно, но сейчас буквы и слова скакали в голове, точно маленькие, шустрые зверьки, и Димка их сторожил, не давая разбежаться со страниц.

Потом Димка достал коробку с Кристаллом, и рассматривал через него буквы. Иногда они виделись большими и с радужными контурами, иногда исчезали совсем. Однажды Димке даже показалось, будто в Кристалле видна совершенно другая книга, и он будто бы даже успел прочитать в ней несколько строк – это была завораживающе таинственная история, но что-то отвлекло Димку, и потом он уже не мог, как ни старался, найти те страницы, даже не мог вспомнить, о чём рассказывалось в прочитанном отрывке.

Врач сказал Димкиной маме, что ничего страшного не нашёл, но, похоже, у Димки тахикардия, и это, в общем-то, тоже не опасно, однако, выяснить, отчего она – нужно. Возможно, она пройдёт сама собой, так часто случается в их возрасте... И всё-таки он напишет направление, чтобы Димку обследовали.

Этого ещё не хватало! Димка растерялся. Не для того же он вернулся домой, чтобы его теперь отправляли в больницу!

В Лесу его, наверно, ещё помнят. А Йолла – тот, конечно, будет рад, если Димка объявится в Дереве. Димка не знает дороги, зато у него есть Кристалл... Если бы только устроить всё так, чтобы не волновалась мама!

Ночью Димке приснился Альви. Сон был хороший. Они бегали по холмам и оврагам, и, как будто, искали что-то – клад или просто всякие предметы, которые остались от прежних обитателей этих мест. Димке повезло – он нашёл старую книгу – ей было лет пятьдесят, и она называлась "Арифметика" – большая, с интересными картинками, с большими буквами и цифрами. Димка и Альви, усевшись на горячем от солнца валуне, долго листали книгу.

Когда сон заканчивался, Альви посмотрел на Димку, словно спрашивая о чём-то.

Я хочу к тебе, прошептал Димка одними губами.

Сон длился вечность. Он был таким ярким, что, открыв глаза, Димка испугался тьмы и сел. Темнота мешала дышать.

Какая глухая ночь! – подумал Димка. А мне казалось, будто я спал много часов.

Как будто время стало. Если выйти во двор, увидишь, что листья на деревьях не колышутся, и свет звёзд иссяк.

И Димка пробрался на цыпочках на крыльцо, и замер, дожидаясь, пока прохладный ночной воздух заполнит его до самой последней клеточки, пока вязкая и сонная кровь сделается чистой и летучей...

Во дворе напротив горел свет. Зачем?! – удивился Димка. Достал и покачал на ладонях Кристалл. Светись! Пожалуйста...

Димка вздрогнул – показалось – весь Кристалл состоит из тысяч, миллионов зеркал. Тех, внутри которых притаилась тьма, бездушная и пустая, такая же, как та, что испугала накануне...

– Катись ты... к чёрту!

Осколки зеркал разлетелись. Распахнулась бездна, и Димка понял, что сейчас полетит туда, в неведомое...

– Нет! Я здесь!

И он первый раз сумел удержаться. Чувствовал, как горячий ветер – или потоки света – чуть покачивают его на краю, далеко внизу раскрываются и уплывают, словно огромные цветы или гроздья салюта, или сны... пространства.

Кристалл сиял. Димка, подумав, что вот-вот задохнётся – или захлебнётся светом – отодвинул его от лица.

Утром Димка проснулся очень поздно. Начинался яркий день, и, открыв глаза, Димка даже замигал – такими свежими красками было наполнено всё вокруг. Он попытался вспомнить, стоит ли теперь лето, или уже пришла зима, и это выпавший снег придаёт дню такую ослепительную яркость? В памяти сдвинулись вдаль все события жизни, и почти невозможно понять, что случилось вчера и неделю назад, а что происходило раньше – и год назад, и в самом раннем детстве.

Во всём виноваты закружившие голову сны. Они этой ночью были такими чудесными.

Сны тают до обидного быстро. Димка хорошо знает. Сейчас всё смешалось в голове, но пройдёт пять минут, и осколки снов растают, улетят, затеряются, память даже помимо желания расставит всё по местам, и как потом будет жаль этих странных, пограничных мгновений между сном и явью.

Димка потянулся. Он чувствует себя упругим и свежим. Утро пропитало прыгучей силой – согни ноги, упрись локтями, напружинься – и выметнешься из кровати, как солнечный зайчик.

И Димка уже во дворе, и день будет жаркий и ясный, как раз такой, какого ждал. И ветер – несильный, прогретый солнцем, но по-осеннему терпкий.

Мама шла с ведёрком, в ведёрке – сливы, наверно, последние в этом году.

Словно солнце вспыхнуло ярче. Димка замер.

– Ты что? – засмеялась мама. Поставила ведёрко у Димкиных коленок. – Будешь? Бери, а то компот из них сварю.

Димка, обмирая от непонятного счастья, взял, сколько поместилось в ладони.

Выйдя за калитку, он уже отчётливо почувствовал осень. Но это была осень, какой Димка не знал.

Большая стая пестрогрудых дроздов опустилась на деревья, наполняя улицу скрипом и чивканьем, и шумом крыльев. Воздух был лёгок и пах яблонями и морем. Сквозь пожухлую траву пробивалась свежая зелень, а ласточки носились в вышине так стремительно, словно только этим утром научились летать.

Разве не нужно идти в школу? Сегодня воскресенье?

– Скоро ударит...

– А? – Димка обернулся. Соседская Наташа. Она первый раз заговорила с ним. Подошла неслышно и смотрела в небо, как и Димка. Ему понравилось такое начало – будто не знакомятся, а всегда учились в одном классе.

Димка искоса окинул девчонку взглядом – она яркая! Ярко-оранжевая. Короткие, светлые волосы, апельсиновые футболка и шорты. Если скользнуть по ней взглядом очень-очень быстро – кажется, мазок солнечного пламени замер, художник какой-нибудь вместо осторожного касания махнул кисточкой по холсту...

– Ты совсем не чувствуешь? – удивилась Наташа.

– Чего?

– Бури... – сказала она почти шепотом. – Смотри же, какое небо!

Димка смотрел. Небо было пронзительно-чистым. Чистота звенела, свод поднимался выше и выше, а нижние слои, словно охваченные призрачным сиянием, придвинулись, заполняя светом дома, деревья, землю. Неужели птицы не видят этого? Но они, наверно, просто не боятся...

– Ты кто? – Димка встретил её взгляд – спокойных и пронзительных, золотистых глаз.

– Миэлике... Но удивительно – ты совсем не видишь бури!

– Только небо. Сияет... Откуда буря?

– Альви разрушил кокон. Освободил Иглу, уйдя в Зеркала.

– Зачем?.. – ошеломлённо проговорил Димка.

– Кто может знать желания Альви? Пустота давно выела в нём дыру... Наверное, он рассчитывал, что сумеет замкнуть Зеркала.

– Какие Зеркала?

– Ты не помнишь?! – Миэлике пытливо прищурилась, потом распахнула глаза широко, как будто обратившись к незримому. – Мы создали пространство, почти в точности копирующее наше, но в котором ничто не происходит само по себе. В него лишь отражаются все события реальности. Когда у нас что-то получалось не так, и мы желали вернуть всё обратно, мы обращались к Зеркалам. Потом мы перестали так поступать, потому что мир стал слишком сложен, а мы – слабы и осторожны. Но Зеркала остались... Удивительно, что ты обрёл Силу, но не вспомнил ничего...

– А что я должен был помнить?

– Ты – один из нас. Тех, кто делали мир. Я увидела тебя, когда ты вышел из Лабиринта. Я шла за тобою, я хотела понять, кто ты... А потом ты зажёг Кристалл.

– Кристалл..! – Димка сжал ладони. Он совсем забыл... Что с Кристаллом?!

– Кристаллы – тоже Зеркала. Так говорят... Но особенные. В них – Свет, то, из чего появился мир и мы, и вся наша Сила. Я знаю очень немногих, кто решился бы освободить Свет Кристалла. Когда я увидела, что ты делаешь, я оцепенела, а потом – потом я испытала восторг. Я очень давно не видела, чтобы так просто разливали Свет! Я завидую тебе. Ты сделал то, чего миллионы лет не делал уже никто. Мы алчем Света и сохнем над каждой его крупинкой, ибо давно уже утратили источники Его в себе – и вдруг появляется Некто, умеющий одним лишь мановением отдать миру фонтан Света! Зависть, мука, восторг! Кто ты – удивительно?

Димка вздохнул.

– Я – это я. Значит, Кристалла нет больше?

– Его нет. И он есть. Ты изменил им мир вокруг – разве не видишь?

– Я, наверное, вижу. Только я так перепутал необычное с обыкновенным... И необыкновенное кажется мне самым правильным, только от него будто кружится голова.

* * *

...Море только казалось морем. Тёмное, замершее, напряжённо-ждущее. А когда Йолла кинулся в него, оказалось – это всё песок. Барахтайся в нём, отплёвываясь... Впрочем, плевался зря. После суток пути, бесконечного, страшного, Йолла узнал, что такое жажда...

Песок был будто бы не мёртв. Он как-то будто двигался. Неживая жизнь вечных сумерек к исходу суток стала адом.

Ведь я не умру, думал Йолла. Я же не человек... Как хорошо, что со мною нету Димки – я бы сошёл уже с ума, глядя, как он мучится!.. Но я не умру. Почему-то я это знаю. Я просто высохну, и сначала стану окаменелой, неподвижной мумией, которая будет одиноко чернеть посреди пустыни, маня путников, – если, конечно, кто-то из живых попадает сюда хоть раз за тысячу лет... И кто-то прислонится ко мне, чтобы отдохнуть, а я высосу его влагу, кровь, жизнь... А ещё спустя тысячу лет я рассыплюсь и стану песком. И это будет уже абсолютная неподвижность, потому что здесь нет даже ветра... И всё это время я останусь живым. Я буду думать. Звать... Как тысячи таких же несчастных до меня. Никто не поможет. Никто не услышит, как плачет песок.

...Но я-то услышал! Я упал в Зеркало, потому что меня позвали. Это не была ловушка – отчаянный крик... Разве что я опоздал? И никому не смогу помочь. И мне.

...Спустя сутки Йолла увидел след.

Ветра не было, но след медленно, неумолимо исчезал. Песок словно боялся отпечатков на поверхности, как убийца страшится памяти, стирая из неё лица жертв.

Йолла пробежал несколько шагов – и следы проявились ещё, отчётливей, они принадлежали человеку.

– Эй! – Теперь Йолла бежал и бежал.

Когда впереди проявилось дерево, он даже улыбнулся. Я победил Пустыню, подумал Йолла.

Дерево было чёрным. Мёртвым, колючим, кривым. Йолла остановился в двух шагах от него. След исчезал. Радоваться или плакать, Йолла не знал. Возможно, он нашёл место, где Пустыня прятала разгадку своих тайн. А может быть, она просто издевалась...

Йолла почувствовал одуряющую усталость. Но это даже хорошо – можно не мучиться, ломая голову, а просто уснуть – во сне останется место надежде. Во сне пролетят часы, и может быть, что-то изменится. К лучшему.

Он закрыл глаза, и тут же замелькали в темноте цветные искры, проносясь кружащим голову вихрем. Я попал в стайку падающих звёзд!.. Йолла вспомнил, что спит, и провалился в прохладную темноту. Без снов.

Очнулся он от холода. Как любой обитатель Леса, Йолла не боялся замёрзнуть до смерти. Но покрываться инеем заживо – очень сомнительное удовольствие! Йолла обхватил себя за плечи и, крупно дрожа, огляделся. Пустыня и дерево остались. Не изменилось ничего... нет! Неподалёку Йолла различил какой-то тёмный комок на песке. Сперва показалось, что комок этот величиною со средних размеров собаку... Йолла и подумал было, что видит собаку, свернувшуюся в клубок на остывшем песке.

Походить ближе Йолла боялся. Он напряжённо ждал. Наверное, не очень долго. Когда пошевелился, показалось – то, чёрное, немедленно сделает что-нибудь. Кинется на Йоллу. Или исчезнет. Но ничего не изменилось. Точнее, появилось новое ощущение – пустоты. Как будто во всём мире не осталось больше живых. Один Йолла. А этот чёрный комок... давно мёртв. Или искусно притворяется мёртвым.

Олух я! Пролежень паршивый! Мокрица склизкая!.. Гнался за тем, кому, быть может, нужен, а догнал – и жду! Может, я сейчас теряю последние секунды! Да хотело бы оно меня сожрать – умяло бы за милую душу, пока я дрых тут...

Йолла сделал всего один шаг – и сразу стало ясно: чёрное существо – человек. Даже странно, как Йолла раньше этого не видел. Человек был одет в узкие брюки и куртку, он лежал на боку, поджав колени к груди. Лица его Йолла рассмотреть не мог. Он подошёл совсем близко, понял – человек не мёртв!

Йолла осторожно потянул незнакомца за сапог, и нога неожиданно легко распрямилась. Осмелев, Йолла стал переворачивать его на спину. Лицо, очень бледное, удивило Йоллу. Он подумал, что совершенно не способен определить возраст этого человека. Подросток, мужчина, старик?!.. Йолла растерялся.

– Ты живой? Ты слышишь?..

* * *

– Бурю... её описать никто не сможет, – уверенно заявил Димка. – Потому что это в сто раз труднее, чем пересказать самый удивительный сон. Потому что, как я могу объяснить, почему мне во сне что-то совсем простое и несуразное кажется самым правильным, важным и чудесным?! Сам сон так устроен. Он тебя меняет так, что если надо, ты увидишь обыкновенный стол – а будешь обмирать от счастья. Потому что сон управляет правилами, по которым всё случается, а не тем, что происходит. Я, если хочу описать сон, должен рассказывать не о том, что видел, а о том, что чувствовал, а почему я это чувствовал, никто не сможет понять, это понять совершенно нельзя!

Димка воспользовался тем, что его слушатели притихли, откусил "голову" шоколадному слону. Играть в шахматы Димка не очень любил, но этой партии избежать было никак нельзя – иначе фигурки покроются белым налётом или даже, чего доброго, в них заведутся червячки!

Ни Димка, ни Альви не любили белый шоколад. Что делать с белыми фигурами? Не выбрасывать же...

– Я съем! – успокоил их Йолла. И партия началась. Странная же, впрочем, партия! В которой никто не думал о выигрыше. Ходы делались просто так. Иногда – чтобы фигурки расположились красиво. Иногда – игроки дурачились и убегали друг от друга, ферзь от пешки... а белый король бок о бок с чёрным обходил "границы". Если кому-то хотелось "съесть" фигурку, выбирали из тех, каких ещё не пробовали, поэтому к концу игры пешек оставалось очень много.

Альви не торопил Димку. Понимал – всё равно не сможет удержаться, рассказ будет продолжен.

– Она пришла, как волна. Волну ведь можно видеть глазами, а можно чувствовать... Так вот, Миэлике её видела, а я нет. Я словно стоял к ней спиной. А когда она нахлынула... все вещи, дома, деревья, трава... всё-всё, оно... перестало быть, ну, таким, обычным, твёрдым, жидким... оно всё превратилось в ветер. В звуки, во взгляды. Как если бы вы стали посреди огромного оркестра, когда он ещё молчит, а потом закрыли глаза – а оркестр заиграл! И сам исчез! От каждого инструмента остались только его звук, его след. И все эти звуки – живые. И я сам – точь-в-точь такой же. Как кусочек этой музыки, летаю среди них...

И тогда... в какой-то миг мне понятно всё! Каждый звук. Как растёт трава, как дует ветер – я знаю, где он был и пять минут назад, и час... и вижу каждую трещинку в кирпиче дома... а захочу – и этих трещинок не станет! Как это получится, я не знаю... Просто, раз всё – музыка, она и связывает всё. Меня – и пылинку где-нибудь в тысяче километров отсюда. Если я подумаю о ней, она это почувствует, потому что музыка у нас одна! Очень сложная – но если она хорошая, и если оркестр хороший, в нём все инструменты чувствуют друг друга... иначе никакой дирижёр не справится.

А потом я увидел... то, что называют Силой Бездны. Ну, это просто шум. Когда всё звучит изо всех сил, а потом разрушается. Миэлике оказалась рядом и сказала, что поставит стену... Но я видел, что стена не выстоит. Не надо, сказал я ей. Ведь когда-то этого не боялись. Пусть каждый звук в мире возьмёт частичку шума и превратит его в музыку!

Миэлике... она будто испугалась. Только я не понял – чего? Потом всё вспыхнуло, и мир стал громче. Ярче. Я думаю, даже в Бездне – есть Свет, только им разучились пользоваться.

«Только им разучились пользоваться...» Димка, Димка... ты так говоришь, словно не хочешь, чтобы мне было больно. Ты же понимаешь? ТЫ – не разучился. Ты – не боишься. Ты, может быть, плакал, когда тебе делали укол, или испугался злой собаки на улице, или хулигана, у которого изо рта воняет табаком, и в глазах нет ничего. Но ты никогда не боялся падения. Потому что нет падения, есть полёт. Нет Бездны, есть лишь Прорыв в Неведомое. Нет смерти – есть прыжок в новый Мир. Который нам недоступен, ибо нами владеет страх. Мы слишком долго были людьми, нас учили быть людьми, нам не позволяли быть теми, кем мы явились в Мир. Лучами Света, рассекающими Бездну.

Вечер. Небо чистое-чистое. В таком прозрачном воздухе лёгкие мысли поднимаются выше и выше – над закатом. Им видно, как ветерки укладываются спать в уютных рощицах и оврагах.

Йолла кажется усталым. Обыкновенно беззаботный – но у него словно болит зуб. Не сильно, но постоянно. А Йолла привык не замечать боли, только вдруг смертельно надоедает она...

Сейчас Йолла уснул, и Димка уводит Альви из дома.

Димка видит, что у Альви есть свой рассказ, и ясный осенний вечер пронизан дрожанием невидимой струны.

Димке немного грустно, потому что ему нравилось время, когда Альви был таинственным и сильным. Димка был готов бежать за ним в сказку, как трёхлетний малыш за ярким, цветным воздушным змеем.

Альви словно стал старше.

...Буря наделала в деревне много дел.

На пустыре за школой теперь можно заблудиться. Он небольшой, но если бродить по нему долго, не проверяя, на месте ли школьная спортплощадка и парк у дома культуры, и деревенское кладбище... не ясно, что может быть. Неясно.

Стало больше сов и летучих мышей. В садах мальчишки видели совсем незнакомых, пёстрых птиц. Вода в колодцах сделалась вкусней, а за огородами, под холмом пробился новый родник. Был теперь октябрь, но в оврагах и на полянах можно было оказаться в почти настоящем лете. Солнце припекало спину, сновали мухи, звенела какая-то крылатая мелочь, и листья... не поймёшь, опадают они, или только притворяются, морочат голову.

В главном окрестном овраге, где были у Димки самые заветные ежевичные места, в этом году развелись такие громадные пауки, и тянули они такую крепкую, толстую паутину, что ягоды собирать стало совсем невмоготу.

Было и другое... Костры у холма, тропинки, и глаза, глаза... и странный проход, обнаруженный в малиннике, если отодвинуть доску забора.

На первый взгляд мир не изменился. Просто он стал в тысячу раз больше.

...Есть за деревенским кладбищем старые сады. Там растут дикие яблони и груши, вишни и сливы, и тёрн переплёл колючие ветки. Если и были у этих садов хозяева, Димка их никогда не видел. Здесь было тихо, а в самой гущине спрятались полянки, как будто отделённые ото всего мира колдовской завесой, сотканной из дрожания листьев, солнечных лучей, запахов всех времён года и птичьей тишины.

Альви прислонился к стволу дерева. Земля у него под ногами была усыпана мелкими, почерневшими уже грушами. Он поднял одну и зачем-то разломил её, выбросил.

– Здесь есть ещё хорошие. Хочешь, я найду?

Альви покачал головой. Потом проговорил:

– Тут тихо.

– Мало кто ходит. А через эту полянку – так, наверно, вообще никто. Может, только зверьки... видишь, под ветками, как будто тропа?

– Это не зверьки. Это брули. Хранители могил. Здесь ведь рядом кладбище... Они берут еду с могилок, иногда ухаживают за ними. Люди никогда их не видят, этих существ.

– А где они живут?

– Я не знаю... Они очень скрытные. Почти невидимки. Их так мало – тех, кто ещё остался возле человеческих поселений.

– Альви, ты... можешь ничего не рассказывать. Или расскажешь потом.

– Лучше не будет. Лучше сразу.

– Ну... тогда говори. – Димка сник. И вдруг быстро подошёл, взял Альви за локти. – Его же больше нет! Больше нет! Ты разбил его! Почему это снова...