Текст книги "Виланд (СИ)"

Автор книги: Сергей Петренко

Виланд

Сергей Петренко

Страничка автора: http://samlib.ru/p/petrenko_s_s/

 
В Виланде Тёмном – зима... зима... зима.
Голубые тени деревьев в оранжевом свете вечернем
Ложатся на снег, как забытые, кем-то кому-то
Подаренные письмена.
Они вот-вот исчезнут, и над белым простором,
Над тёмной лесною страною поднимется
Тревожная, будто туго натянутый сон,
Луна.
 
 
Виланд Вечерний. Скрипят по морозу шаги.
Далёкий стук топора. Звонкий цокот ветвей.
Пар из распахнутой двери.
Протянулись в небо дымы.
Оранжевый запад. Чистый, как детский сон.
 
 
Санки мои – из самой лёгкой берёзы.
Старой яблони ветка – в спинке.
Красиво изогнулась она.
Полозья железного дуба —
Слышишь, свистят!
 
 
В Виланде реки уснули. Полыньи черны.
 

* * *

Я проснулся от грозы. Она вымыла лес. Дубовые листья были удивительно блестящие и тугие. Когда я выбежал на Южную Ветку, они блестели, как лакированные.

Тучи рвутся и летят почему-то в разные стороны. Будто кто-то сдувает их сверху, будто хочет получше рассмотреть Лес. Солнце вспыхивает внезапно.

Я сходил за волшебным Кристаллом и тоже стал смотреть на Лес.

К востоку от моего Дуба тянется длинная Прогалина. Её обживают молоденькие берёзки и осинки, тоненькие и светлые.

За Прогалиной берёт начало Овраг.

Но вот я поворачиваюсь и направляю Кристалл на запад.

Там, за ручьём с мостиком из девяти длинных жердей есть холм. У холма, на поляне раскинул ветви огромный Ясень. Димкин Ясень.

Видимость в Кристалле сегодня очень хорошая. Я отлично различаю каждую трещинку, каждую шершавинку на коре древнего старикана. Надо же, колдовской прибор тоже от погоды зависит!

Навожу Кристалл на дверку в дупле. Переключаю Кристалл в режим слежения – теперь, как бы я ни вертелся, Кристалл не потеряет из виду дупло и дверь.

Дверь заперта. Димка сегодня ещё не показывался наружу, я могу это определить по своим, особым приметам. Никто не знает, но я так часто наблюдал (ну ладно, подглядывал, подумаешь!) за Димкой, что иногда у меня возникает иллюзия, будто я знаком с ним очень давно и каждый день хожу к нему в гости.

Это моя тайна, я никому её не расскажу!

Дверка дупла еле заметно дрогнула. Распахнулась. Высунулась Димкина взлохмаченная голова. Он опёрся ладонями о порожек, повертел головою... Увидел большую каплю-дождинку на листке, улыбнулся, осторожно поднёс листок к губам.

Я засмеялся – Димка был сейчас такой смешной!

Он поднял лицо, я увидел его глаза – близко-близко! На секунду мне показалось, будто он знает, что я его вижу – так весело и хитро посмотрел Димка прямо на меня! Но этого, конечно, не могло быть. Никто в Лесу не знает про мой Кристалл. Такие вещи – большая редкость. Я купил его за огромные деньги – сто лимонов и сто апельсинов, да и то – мне повезло.

Поэтому я улыбнулся, довольный собой и утренним Лесом – и выключил Кристалл.

В такое чистое утро появляются необыкновенные идеи, и иногда это совсем сумасшедшие идеи, а иногда – просто очень интересные мысли, которые в другой раз могли бы промелькнуть незамеченными возле самого носа.

Спрятав Кристалл, я ещё разок посмотрел на Лес просто так. Мне почудилось, будто на севере, в синеватой дымке, виднеется вершина Айри-Гарас, Скала Снов... Впрочем, говорят, она так далеко, что видение было, скорее, создано моею фантазией и воодушевлением ясного утра.

Люк в Южной был открыт, я нырнул в полутьму, сухую, с чуть терпким ароматом древесных соков.

Южная Ветка – ужасно длинная. Я не могу в ней просто идти – я мчусь, сломя голову, я раскидываю руки и, наверное, что-то кричу. Встречные Мохи, вытаращив глаза, жмутся к стене – вот перепугались!

У Овальной двери сидит Башмачник. Он всегда там сидит. Дело в том, что на Лестницах у многих теряются башмаки. У горбатого Башмачника всегда есть работа. А ещё – он много чего знает. В смысле, новостей. Это, как бы, входит в плату за обувку. И тот, кто поднимается наверх, и кто спускается вниз, – пока Башмачник подбирает им сандалии или сапожки по размеру, починяет: подбивает, прошивает, – охотно делятся новостями. Башмачник почти никогда не поднимает на подошедшего глаз – ему горб мешает разгибаться, и к тому же, белесые, будто бельмастые его глаза плохо видят на расстоянии большем вытянутой руки. Но на слух он определяет очень многое.

Сейчас даже Башмачник удивлённо пытается распрямить спину – редко так бегают в Южной Ветке.

– Привет, дядька Шмачбак! – кричу я. Он редкозубо ухмыляется – мало кто роняет столько сандалет, как я. – Подъёмник свободен?

– Только что кончил скрипеть, сударь...

– Ага-га!.. Здорово! – Я дёргаю за шнурок звонка, толкаю Овальную дверь. Входы в Малые Ветки делают круглыми, только двери в Большие (или, соответственно, выходы из них в Ствол) – всегда овальные. Чтобы не перепутать и ненароком не свалиться в бездонную глубину Ствола.

За дверью – небольшая площадочка с перильцами, лестница, вьющаяся по внутренней стороне Дерева. И верёвки с подъёмником. Подъёмник – дорогое удовольствие, потому обыкновенный народ – лесовики, гномы, но́ры и мо́хи, прельники, коряжники, паутинные старички, стуканцы и Бродяги – чаще всего карабкаются по лестницам.

Не успел я сосчитать, сколько новых алых колпачков выставил на продажу Скрипан Гнук, ворчливый портной из Северной Ветки, как подъёмник был подан. Лихо!

– Здоро́во, Светка! – завопил я, задравши лицо кверху. – Прямо моментально... Давай к Сломанной Ветке!

В дереве, в Стволе, слышимость отличная. То есть, внизу, в комле, очень хорошо слышно, что творится в верхушке Ствола. А вот ближе к Кроне – там скрипы разные, ветер... но Светка меня услышала – побежало по стенкам горошком-эхом её цокающее хихиканье. Это она не в насмешку, а просто от хорошего настроения. У белки Светки, нашей подъёмщицы на колесе, оно почти всегда хорошее...

В Сломанной Ветке жил Дед Пнюк. Про которого все знали, что он колдун. Но вслух его так не называют – не любит он. Дед Пнюк – и всё.

Непростой это был тип. Не то хитрый, не то мудрый. Когда-то он жил в Горелой Сосне – пока та совсем не рухнула однажды в бурю.

В нашем Дубе главным считается древнюк Дох, которого за глаза кличут: Дубец. Крепкий он, широкий, любит, когда ему почёт оказывают. Но с тех пор, как Дед Пнюк в Дубе поселился, говорят, народ со всякими своими насущными надобностями больше к колдуну ходит.

Когда я заявился к нему в гости, Пнюк был не один. Он восседал на широком сосновом кругляше, верхняя сторона которого была стёрта под форму Пнюкова зада; длинными, костлявыми лапами колдун то упирался в пол, то чесал ими впалую грудь – вообще, он в этой позе изрядно смахивал на престарелого, отощавшего орангутана.

В углу Пнюкова обиталища копошился ещё один субъект. Им оказался молодой лешонок. Увидев меня, Пнюк изобразил на своей морде довольную и широкую ухмылку, и замахал одной лапой, приглашая садиться.

– К полудню... ветер поднимется, – скрипуче объявил он. – А так – погода приличная... С чем пришли-с?

Я сделал "выразительные" глаза, покосившись на лешонка. Пнюк радостно закудахтал.

– Говорите при нём всё, сударь! Этого я взял в услужение. А у меня работники знают, что им слышать положено, а что – нет.

Я недоумённо помолчал. Лешего – в услужение?! Чересчур безалаберный народ, и не то чтоб с мозгами туго – просто у них свои понятия. Леший, к примеру, не держит слово – не потому, что он злой или лгун, но всё, что он делал в прошлом, для него ничего не значит. Так же, как и то, что случится в будущем. А ещё – лешие не умеют бояться за себя – и этим запросто собьют с толку любого, кто рассчитывает их испугать.

Впрочем, пусть лешонок будет Пнюковой заботой. Обещает, что тайна не покинет его жилища – пеняй на себя!

– Я, вот чего, уважаемый Пнюк... Мне бы пробраться на ту сторону ручья...

– Ручья? – Колдун почесал затылок – сперва одной пятернёй, потом – видно, всерьёз задумавшись – обеими. – Какого?

– Сами знаете, какого. Прозрачного. И мне надо туда быстро, и чтоб никто не узнал.

Крепко Пнюк задумался... Я решил уже – будет молчать, покуда мне самому не надоест дожидаться его ответа – вдруг блеснули белками глаза...

– Допустим, доставить вас туда можно – почему бы и нет, экая забота, и не то ещё делали... А вы-то, сударь, как посмотрите, ежели на той стороне что-нибудь такое случится... такое, знаете, ведь, если позволите сказать, ужас, что может быть у нас тут, ежели у вас там что-то не так...

– Может, будет, может, обойдётся. Только я, уважаемый Пнюк, уже всё решил. Так что, лучше, если это дело кто-то знающий поможет обставить.

– А-а-а... ну, тогда что ж? Тогда... вы, сударь, подземца Глюка знаете?

– Который... Который в самом Низу, который гнилушками торгует?

– Ну, гнилушками там, ещё кой чем... Так вот, подходите-ка аккурат к полуночи к его норе. Я ему сообщу, он всё и устроит.

– А пораньше нельзя?

– А пораньше тайны не получится. Никак...

– Да ведь разве в полночь мало народу по Корням шатается? Они же...

– А ежели кто из Нижних спросит по пути – скажете честно – иду, мол, к Глюку, за порошком от древоточца... Только к Норе его спускайтесь по лестницам, подъёмник не тревожьте. Ни к чему Светке нашей про вас знать – болтунья она, всё раззвонит.

Мне было всё равно, ведь вниз спускаться – не наверх пыхтеть. Только проворчал для порядка:

– С её-то беличьей памятью...

Когда решаешься на какой-нибудь неожиданный для себя самого поступок, появляется такое чувство, будто всё вокруг стало немного свежее и шире. Это здорово.

Договорившись с Пнюком, я отправился завтракать. Я довольно долго готовился, собирал обстоятельно только те вещи, которых заслуживало именно это, удивительно необычное утро. Был, впрочем, уже полдень. Я придирчиво отнёсся и к выбору дневных занятий – ничто не имело права испортить этот особенный день.

Гномские полукопчёные колбаски – знаете, такие тоненькие, длинные, сала в них совсем немного, но они оказываются изумительно сочными, когда их поджариваешь с яичницей... Потом я выпил земляничного чаю, и мне захотелось посмотреть в Кристалл.

Я не настраивал его, он сам!.. Я прыснул, прижав ладони к щекам – до того забавно было видеть... Димка чистил картошку! На маленькой глиняной площадке перед Димкиным дуплом горел костерок, булькала вода в котелке, лежали две, довольно аппетитные и уже почищенные и выпотрошенные рыбки. Сазанята, насколько я мог судить... Глядя на то, как забавно и неумело Димка выковыривает глазки у картофелин, высунув от старательности язык, трудно было поверить, что рыбу он чистил сам.

Димка был не один. Он то и дело вскидывал лицо кверху и что-то говорил, улыбался, смешно сдувал с голых локтей надоедливых мух. С кем он разговаривал, я не видел, а перенастраивать Кристалл было неохота.

Одна особенно большая картофелина выскользнула из Димкиных ладошек, упала в ведёрко, обрызгав Димку. Димка фыркнул, замотал головой...

Затем я отправился погулять на Развилку. На солнцепёке становилось жарко, поэтому многие мамы с детёнышами в этот час собрались на Развилке. Большие Качели были заняты, к ним образовалась очередь, несмотря на то, что многие с удовольствием качались по двое, по трое, и даже целой гурьбой. Десятка два малышей возились в Удобном Уголке перед Дуплом. Было так славно! Даже странно, почему это мне раньше казалось, что Развилка – слишком шумное место?!

Я хотел покачаться на Больших Качелях, но в очередь становиться было неинтересно, а без очереди лезть – вообще противно. Но ничто не могло испортить моего настроения... Я уселся у входа в подъёмник, и скоро оттуда выглянула Светка и подмигнула мне.

Веселье закипало! Спустились по верёвочным лесенкам Щипунки – со свистульками и в башмаках-дроботопах. Из Поддуба вытащили бочку с пивом. Толстенькие Щипунки сгрудились вокруг бочки, стуча кружками о её бока. Кто-то сказал, что вот-вот на Развилку явится сам Сыч, но я не очень поверил – я видел его однажды, господин Сыч стал таким толстым, что летает с трудом, и четверо молодых неясытей сопровождают его всякий раз, когда тому вздумается перебраться с ветки на ветки... К тому же, до ночи было ещё далеко, а я не мог представить себе дело, которое могло заставить Сыча покинуть свои Хоромы белым днём.

Было бы хорошо, появись сейчас на Развилке Сыч – интересно, всё-таки...

У самого входа в Дупло о чём-то спорили двое Бродяг – в плащах, коричневокожие, с выгоревшими волосами и светлыми глазами. Я стал прислушиваться, но сквозь общий гам ничего не разобрал – зато упустил момент, когда на Развилке началась паника.

Расхватали малышей с Удобного Уголка – тащили их к Дуплу, к дверям в Ветви. Впрочем, разбегались не все – кое-кто с любопытством озирался по сторонам, Бродяги замолчали и тоже посмотрели наверх.

– Осиное гнездо разбилось! – крикнули у меня почти над ухом. Громко плакали двое ребят на Качелях, которые почему-то никак не останавливались...

...Когда из подъёмника появился сам древнюк, от беспорядка осталась одна только насторожённая тишь. Древнюк Дох и двое лесовиков помладше прошествовали на середину Развилки.

– Ну, и чего это тут стряслось?

Доха обступили, стали объяснять наперебой. А я ушёл – чудной какой-то переполох... будто пошутил кто-то. На как зло и умело пошутил! Так всех растревожил в самый беззаботный час. Неужели какого-то слуха оказалось достаточно, чтоб всполошить кучу народа в самой уютной части нашего, мирного, в общем-то, Дерева?..

Замечательно попить кваску, воротившись в прохладную каморку с полуденного пекла! Ставни закрыты, тишь, только слышно, как похрустывает Ветка – звук этот еле уловим, его и не замечаешь обыкновенно, настолько с ним свыкся; вот когда его нет – сразу тревожно, чего-то не хватает. А так – будто тик-потикивают где-то за стенками старые-старинные часы...

Растянулся на лежанке и продрых до позднего вечера. Распахнул оконце – струя прохладного воздуха смахнула дремотную одурь, вспомнилось – мешкать нельзя. Сколько там до полуночи?

– Эй, Безумная, который час?!

Она не ответила – наверно, улетела далеко. Безумная – моя соседка, обыкновенно она висит, запахнувшись в свои крылья, на ветке неподалёку. Безумной её прозвали за то, что она не боится Охотников Сов. А те Безумную почему-то не трогают. Я на этот счёт слышал забавную историю, но не стоит сейчас из-за неё отвлекаться...

Кто-то негромко откашлялся, скрытый тьмой и замершей листвой – и сипло выговорил:

– Десять с четвертью.

– Благодарствую!

Время ещё есть, но его уже мало. Только-только кое-как перекусить перед дорогой и – вниз, по Лестницам...

Какая уж тут тайна! Ночью народу по нашему Дереву шатается – даже, кажется, больше, чем днём. Правда, это только кажется, потому как тени на Лестницах мечутся, скользят вслед за своими хозяевами, тьма скрадывает дальние углы, светляки, фонари и фонарики мелькают, зажатые в руках. Ветер над Дубом не шумит, Дерево не поскрипывает, оно, замерев, отдыхает, поэтому всё топанье и шарканье вдесятеро громче.

По ночам через Дуб пробираются всякие тёмные типы. Все они какие-то сгорбленные, скрюченные, шмыгливые, и фонариков-то у них, у большей части, при себе нет – вернее, есть, но они лежат незажжённые в торбах. Самое удивительное – я и породу этих бродяг определить не могу – кто они? Откуда идут? Чего им надо? Жителей Дуба они всячески избегают и безобразий никаких не чинят – да и попробовали бы только!..

Подъёмник замер где-то высоко во тьме. Светка дрыхнет. Ночью её редко тревожат, кому надо топают ножками.

Спускался я, сперва диковато зыркая по сторонам. Вот-вот кто-нибудь знакомый глаза вылупит – чего это, мол, нашего Альва по ночам нелёгкая носит?!..

А потом понял – хитрый Пнюк опять прав! Никто меня в упор не видит, никому дела нет. Мало у меня среди ночных жителей знакомых, добропорядочные соседи в постельках почивают. А если уж идёшь ты куда-то – значит, дело у тебя есть, и любопытствовать негоже – главное, чтоб покой и порядок соблюдён был.

Надо было почаще ночные прогулки устраивать. Интересно всё-таки ночью. Всё по-другому. И в сон не тянет. Впереди меня шлёпала по ступеням мягкими лапами компания мо́хов. Обсуждали промеж собою падение осиного гнёзда. Один, совершенно седой, хотя и крепкий на вид, мох рассказывал, что осы, озверев, чуть было не покусали самого Дубца, но их умудрились отогнать Вонючим Дымищем. Те, что не вконец очумели от дыма, полетели со зла грабить Хранилище. Сторож, немой нор Хрыч еле ноги унёс. Осы сожрали трёхмесячный запас Повидла, приготовленного для Большого осеннего Пира, праздника, что во всех Деревьях справляют в конце сентября. Теперь Повидла может не хватить, нужно будет озаботиться прикупить заблаговременно.

Дорога в Корнища длинна. Но время летело легко, как крылатое семечко с клёна. Несколько раз вверх мимо меня бесшумно проносились мыши с седоками на спинах. От взмахов их чёрных крыл у меня волосы на голове ерошились, и казалось, будто чьи-то невидимые, мягкие ладони выплёскиваются из темноты и, проказничая, касаются меня, и снова исчезают.

Когда я был уже в самом Низу, у входов в Корнища, распахнулась какая-то дверь, и сиплый голос возвестил:

– Полчаса до полуночи!

Я чуть-чуть опережал назначенное время – до норы Глюка минут десять ходьбы, не больше. Я решил подождать здесь, отодвинулся в сумрак, устроился поудобнее на отполированном сотнями седалищ наросте – а может, то был просто причудливо изогнувшийся корень... И не удержался, опять достал Кристалл.

Светила яркая луна. Светились листья, чуть заметно колышась, казалось, будто лучатся они своим, внутренним светом, источая медовое сияние. Чудилось – я вижу, как струится между листвою лёгкий, ночной ветер, может быть, просто воздух тёплый поднимается от согретой дневными лучами земли. В воздухе – словно мелкие, мельчайшие искорки растворены, и когда он движется – как будто текут во́ды медленной, чудесной реки.

Тени ужимаются, никнут, льнут к ветвям, прячутся в трещинки, бороздки коры...

Тени, как бабочки-невидимки, мелькают над бледным, словно у заснувшего зачарованным сном принца, Димкиным лицом. Губы у Димки чуть приоткрыты, и мне кажется, будто я слышу, как он дышит. Дрожит в скользящем мимо воздухе прядка волос над виском.

Я сдвинул Кристалл. Ничего не понимаю – он что, спит снаружи, прямо на ветке?! А если упадёт?!..

Я передвигаю Кристалл... Вот его ладонь – пальцы что-то сжимают... Что? Прозрачный камешек? Тоже Кристалл?.. Ой, не может быть! Неужели, он тоже мог меня видеть?!

Я, смешавшись, застыл над Кристаллом, не в силах отвести взгляд...

Очнулся я оттого, что кто-то тронул меня за плечо...

С Глюком мне раньше встречаться не доводилось, но я хорошо представлял его по описаниям. Был он похож на квёлого дождевого червяка, насаженного на рыболовный крючок. Он и согнулся почти втрое, и мокрым шёпотом проплямкал мне в ухо:

– Ходите, сударь, за мною. Не здесь сидеть. Не здорово...

Я сообразил, что, наверно, прозевал условленный час, и Глюк сам выполз из своей норы... да откуда он узнал, что я к нему пойду?! Неужели, Пнюк предупредил?

Мы нырнули во мрак Корнищ. Огни здесь едва брезжили, совсем редкие, зато чёрных дыр всяких нор и норок было ужас как густо – и в каждой будто затаился кто-то, прислушивающийся и выглядывающий...

Но, наверно, мне это только мерещилось, потому что редкие путники, встречавшиеся нам в Корнищах, не видели нас в упор. Не иначе, Глюк отводил им глаза. Он семенил впереди, и теперь, осевший, больше походил на живой мешок с мукой. В Корнищах становилось всё тише... нет, словно затопляла меня какая-то глухота. И сквозь эту глухоту пробивался один звук – то ли плеск, то ли смех, то ли шелест. Мы опускались ниже и ниже. Огни совсем пропали, но дорогу я каким-то чудом различал. Вдруг Глюк стал. Я едва не ткнулся в его студенистое тулово.

– Водичка...

У ног обнаружился ручей. Глюк перегнулся пополам, исчез... Я чуть не вскрикнул от неожиданного его фокуса – но он так же внезапно возник – в трёх шагах от меня. С лодкой.

– Ложитесь, сударь, в плывач.

– И что дальше?

– Водичка унесёт... Вот-вот Пропавший Час наступит. Никто вас не увидит. В Пропавший Час Мосты появляются... – Он бормотал ещё что-то, но совсем уже невнятное – качался, будто пьяный, и я почувствовал, что помощь его на этом закончилась, и больше я от Глюка ничего не добьюсь.

Лодка оказалась хорошая, остойчивая, большая – я-то к лодкам, и вообще, к плаванью не очень-то привычный, и посматривал на неё с сомнением – но вот поплыла она, и Глюк пропал в кромешной тьме, и берегов не было видно, течение казалось быстрым, но ровным, без всяких там камней, бурунов, порогов. Скользит лодка, невидимая, по подземной реке, и куда меня вынесет – даже гадать бесполезно. Я сперва сидел на скамье, вцепившись руками в борта, потом расслабился, понял, что Глюк правильно сказал – в лодке лучше лежать. Но если сон сморит – не проплыву ли мимо нужного мне места? Подземная речка наверняка вырвется где-нибудь на поверхность и... повстречается с Ручьём. С тем самым Ручьём...

Как же мне узнать, когда придёт пора причаливать? Почему я не расспросил Пнюка поподробнее?! Ах, да, там был этот лешонок, а мне очень не хотелось при нём выбалтывать свои планы, и я постарался поскорее уйти. Дурень!..

Ладно, рассудил я, Ручей от Дуба всё равно не близко. Вряд ли подземная река донесёт мою лодку туда раньше, чем наступит утро. Да и Глюк говорил: ложитесь, мол... И я так и сделал. Ухом прислонился к борту – вода бьётся о борт, будто сердце её стучит... И ещё шелестит тихонько. Что-то мне это напоминает... только что? Словно было уже так, и не однажды – чуть качалась подо мною жестковатая лежанка, что-то постукивало внизу, и добродушно шумел огромный ветер снаружи, дрожали, будто отражения звёзд в воде, мириады огоньков, разлившиеся беспокойным, таинственным океаном по обе стороны от несущегося вперёд... лодки?..

Ой, всё-таки заснул! Ну, ничего не случилось. Странное такое ощущение – голова будто чуть прояснилась, зато всё, что вокруг – как бы затуманилось (хотя, можно ли так говорить о том, чего всё равно не видно – темнота как была, так и есть – кромешная), затуманилось... и оцепенело. Ещё колдовство какое-то? Что там Глюк бормотал о Пропавшем Часе? Не слышал раньше про такой. Зато в памяти всплывает чуть-чуть другое: "Тайный Час". Но и это – хоть лбом о корягу – не помню, из какой байки. Легенд по нашему Дубу немало ходит, есть среди них и такие, что, ежели уши развесить, их и оттоптать могут, уши эти. Вот недавно довелось услышать, что, будто бы, гостили у Древлюка странники из дальних краёв, и рассказывали, будто на Востоке Лес наш делается настолько глухим, что деревья стоят, плотно сцепив верхушки, и света вглубь вовсе не пропускают, так что обитатели Леса живут там, в вечной полутьме, солнца и звёзд не зная, глазищи у них сделались преогромными и даже сами светятся. И бродят там, рассказывают, меж деревьями жуткие существа, на которых управы нет никакой, потому что появляются и исчезают они бесшумно, могут пролезть в щелку, затаиться в глухом углу и напасть – а нападают они почти всегда сзади, хотя обликом они, рассказывают, так страшны, что могли бы одним видом своим несчастных жертв в оцепенение вводить.

Бывали странники и на Севере – Лес там карабкается в горы, теряется в глубоких и мрачных ущельях. Ледяные ветры воют и по ночам, будто злые великаны тоскливо и протяжно перекликаются с вершин скал – скалы эти такие древние, что древнее даже Леса, но куда труднее разобрать их мысли, и случайно забредшему путнику кажется, словно неприступные громады их презрительно и холодно взирают на весь прочий мир. Рассказывают также, что даже неприступность их обманчива, ибо вдоль и поперёк, от вершин и до самых глубинных корней, уходящих в огненное чрево земли, изрыты они норами, громадные пещеры таят подземные города, а существа, обитающие там, столь загадочны и непохожи на всех прочих, что несведущему жителю Леса, скорее всего, и не заметить их, не понять, живые то твари или какой-нибудь выступ скалы.

А самые дивные чудеса начинаются на Западе. Великая равнина, которую с незапамятных пор занимает наш Лес, там делается словно бы ещё просторней, деревья вырастают ещё выше, совсем уж подпирая небеса, а стоят они реже, и отовсюду к широким рекам сбегают чистые и звонкие ручьи, и света столько, что он словно сгущается в воздухе в лазурные ступени, по которым можно всходить в небо – а иные так и делают, ибо парит там над Лесом множество воздушных замков, и невесомо-хрустальные мосты то и дело вспыхивают и сверкают меж ними, а ветры носятся взад-вперёд, играя и шаля, точно юные зверьки на солнечных полянах.

А ещё дальше реки и небеса словно сливаются в бескрайнем, дышащем, пронизанном светом и пропитанном тьмой просторе, который называется Океан...

...Уносили меня грёзы в горячее, стремительное от полётов утро, я летал там под самым небом, и летел всё дальше, Океан качался и пел, и Солнце было всё ярче, всё горячее – но я не боялся его, потому что пламя его было добрым, и отдыхать, забывшись на солнечных лучах, было так же приятно, как окунаться в тёплые воды Океана...

– Лети! Дыши! Дыши мною! – казалось, этот голос, чистый, светлый, звонкий ещё поёт во мне и здесь, в глухой подземной тьме. Этот голос... чудесный голос, я вздрагиваю от него, словно сто миллионов водопадов счастья обрушивают на меня свои потоки... Кто-то был со мною там, летел совсем близко, так, что я мог коснуться его рукой... Он пел мне, звал меня, и мне кажется, я отдал бы всё, чтобы увидеть его снова, вернуться в тот горячий, сияющий полёт...

...Сколько-то раз я уже так забывался? Узы всё сильней, я подняться силился, чтобы плыть сидя – но нет, не смог – тело не слушалось меня. Хоть бы искорка света взблеснула в темноте – ничего, ни зги... И река, казалось, несёт меня всё стремительней, а слышать я её уже не слышу. Спать – не сплю – или что-то со слухом моим стало, может, чары какие напали?! Жутковато мне сделалось, а поделать ничего не могу. Лодка летит всё быстрей и быстрей, мне шевельнуться невозможно – вот-вот ухнет река, и я с нею, в бездонную пропасть, в тартарары...

И – вот оно, падение! Кровь в жилах остановилась, из груди рвётся вопль – но я знаю, что и закричать-то не смогу. С бешеным усилием продираюсь, словно сквозь паутину гигантского паука, наружу, паутина рвётся со страшным шумом и бьёт меня по глазам слепящим светом!..

Ух!..

Как славно-то! Ничего не случилось, лодка тихо скользит, и я, счастливый, ощупываю её борта, себя – чтобы удостовериться, что я сам себе не померещился, и дышу, дышу, дышу жадно, полной грудью.

...И вдруг различаю берег!

Ни огней никаких, ни луны, ни звёзд – ничего нету. А видно, как колышется тёмная гладь воды, серой полосою проплывают мимо прибрежные отмели, а за ними – уже не разобрать, то ли косогор высится, то ли лес встал стеною...

Лес? Может, река меня на поверхность земли успела вынести?

Пристать бы к берегу, да посмотреть, что за место... А почему бы и нет? Начал я лодку обшаривать в поисках весла или шеста хотя бы. Но ничего найти не мог. Заволновался я – как же так, выходит, лодка моя совсем неуправляема?! Может, я выронил весло это? Вот влип...

И до того в голове моей сумбурно сделалось, что я борта лодки снаружи ощупал – вдруг, прицеплено там что?

И не знаю – качнуло лодку, или я, одурев, совсем утратил осторожность – выкувыркнулся в воду без звука, даже не вполне осознал в первые мгновения, что произошло. Лодка, однако, осталась на плаву, и я очень удачно, падая, не потерял её, вцепился рукою в борт. Втянул судорожно ртом воздух, будто думал, что тонуть начну сей же миг – но потом быстро опомнился, приказал себе рот зря не разевать, а то, воды наглотавшись, и в луже утонуть недолго.

Обернулся я – а берег совсем близко. Течение реки, казалось, совсем замерло. Всё сделалось неподвижным, и я чуть расслабился, погрузился в воду по самый подбородок. Есть! Берег под ногами есть!

Я боялся, что будет холодно и неуютно – берег пустой, а я весь мокрый. Плыть дальше я не мог. Это было одно из тех, странных знаний, объяснить которые почти невозможно. Именно потому, что можно придумать тысячу объяснений, но главное и настоящее так и останется где-то за полосой тумана.

Я лёг на песок, и показалось, будто он тёплый. Он согревал меня не только снизу, а всего. Я лежал на животе, а сумка с Кристаллом давила мне в бок, но я долго не отодвигал её, чувствуя благодарность, что Кристалл со мной.

Сперва мне казалось, что я усну. Мне было хорошо так лежать, но мысли оставались ясными. Тогда я вытащил Кристалл. Я подумал, что минутку посмотрю на Димку, а потом попробую определить, где я сам очутился.

Кристалл привычно засветился, я пододвинул его очень близко к лицу, он почти касался моей щеки. Я ждал, но в глубине Кристалла было темно, и я не мог этого понять, потому что Кристалл прежде показывал даже скрытые в подземельях клады... Я рассердился и чуть-чуть испугался. Сжимая Кристалл в ладони, я прямо чувствовал, как вхожу в него весь, всё глубже и глубже... и, наконец, что-то появилось – золотисто-серые очертания... я сперва не мог понять, что это? Пока не сдвинул изображение чуть в сторону. Оказалось – самая обыкновенная чашка. Картинка была такою, словно её освещал слабый-слабый свет луны. Я с облегчением выдохнул – дальше я увидел Димкину ладонь и спутавшиеся пряди волос. Кристалл как будто не хотел показывать его лицо, скользил мимо... Такого ещё не бывало, что за фокусы!? Я забеспокоился всерьёз и очень жёстко захотел увидеть Димкины глаза. Кристалл подчинился. Димкино лицо (он спал, конечно), надвинулось на меня, но картинка не замерла – я сам, будто соскользнув с обледенелой ветки, стал падать в неё...

...Через тьму. Тьма была короткой, я не успел испугаться очень сильно...

Вспыхнули яркие, зелёные и золотые – а потом и лазурные – краски. Я хотел зажмуриться, но то ли не сумел, то ли свет проникал в меня не через глаза... Яркий свет не слепил, как случается, если смотришь глазами, и жмуриться было совсем не обязательно.

Потом я увидел деревья...

Можно не догадаться, что это деревья – они были до смешного крошечные, я мог их стволы обхватывать руками!!

Какое странное место! Я бы решил, что оно мне не нравится, если бы не удивительные, сияющее белые цветки на деревьях, на иных – так много, что кажется, будто на землю опустились облака, залитые солнцем, из тех, самых высоких, ослепительно свежих, сотканных из самых прозрачных капелек и самого чистого света, ни разу не касавшегося земли...

* * *

Я заблудился. И мой Кристалл ничего не показывает. И пошёл дождь. А в камышах бродит что-то тёмное. Может, медведь. Или ведьма.