Текст книги "Нищие"

Автор книги: Сергей Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Романов Сергей
Нищие

Романов Сергей

Нищие

Социальный мошеннический роман "Нищие" рассказывает о жизни бомжей, попрошаек и профессиональных нищих в столице. С опустившейся братией, которая далеко не бедно живет на подаяния, не могут справиться ни общественные организации, ни милиция, ни органы социальной защиты. Огромные прибыли, которые получают организаторы нищенского бизнеса, оседают в зарубежных банках, не облагаются никакими налогами, но регулярно вкладываются опять же в расширение мошеннического производства.

Роман написан на основе подлинных событий, происходящих в столице в начале девяностых годов последнего тысячелетия...

Предисловие автора

Признаться честно, я лишь частично представляю масштабы нищенской эпидемии, которая с перестройкой и развитием рыночных отношений пришла в Россию и охватила крупные мегаполисы и города нашей страны. Говоря словами одной из героинь романа начальника социального отдела одной из московских префектур Маргариты Павловны Беляковой, "...в маленьких же среднерусских городках Тверской, Костромской, Владимирской или любой другой области нищих встретишь редко. Потому что там многие жители знают друг друга в лицо попрошайничать стыдно и неловко. Да и зарплату в русской глубинке люди месяцами не получают или находятся в бессрочном производственном отпуске какие подаяния? Самим бы прокормиться. О деревнях и говорить нечего – там нищенство никогда не было в почете". Вот и прут бомжи и любители скитальческой романтики в большие города, в которых им легко затеряться, и, прикинувшись жертвой рыночной экономики и политики государства, "вешать лапшу на уши" вечно спешащим прохожим.

А сколько способов вымогательства у бездомных и голодных, мнимых калек и ветеранов военных действий, пенсионеров и инвалидов! Не улыбайтесь, ведь и в попрошайничестве сегодня идет жесткая конкуренция. А о количестве людей, просящих подаяние только в Москве, можно судить лишь по косвенным фактам. В каждом из 302 подземных переходов столицы несут свою "трудовую вахту" от одного до четырех нищих. В московском метро около 150 станций – в переходах между ними приютились не менее пятисот представителей нищенствующей по собственной воле братии. Но это на окраинных станциях метро. Что же касается Центра, то на "Боровицкой" я насчитывал более десятка нищих. Столько же на "Пушкинской" – "Горьковской", "Театральной" ... Чуть поменьше на станциях кольцевой линии. Но ведь они, нищие, в отличие от производственников работают в три смены! Поездные бригады просящих в метро насчитывают около двухсот человек, в пригородных электричках – и сосчитать трудно. Один зашел, "окучил" пассажиров, следом за ним второй идет. И так на всех поездах.

На центральных улицах столицы через каждые 50-100 метров можно встретить убогого с протянутой рукой: 30-40 человек на улицу в зависимости от её протяженности.

Несколько сотен нищих "обрабатывают" каждый из девяти железнодорожных вокзалов, четыре аэропорта, все автобусные станции. Их легко заметить перед входом на любой колхозный рынок. Короче, по самым скромным моим подсчетам, цифра в десять тысяч человек не кажется преувеличенной. Заработки в этой среде, как и в нашем обществе в целом, разнятся в десятки раз. Непрофессионально одетой под нищую бабуле за день накидают только на хлеб да молоко. Молодой воин с подкрашенными шрамами до 100-150 долларов за восемь часов зарабатывает. Инвалид, выставивший в солнечный день свои культяпки на аллее Всероссийского выставочного центра, соберет минимум сто тысяч. Все стараются придвинуться поближе к Кремлю. Рекордные заработки на центральных станциях метро – до 150 тысяч рублей за пару часов. Но сюда посторонним не пробиться: все места давно и строго поделены между нищенствующей элитой. Вот такая арифметика...

Нищие, нищие... Кому помогать? Кого вытаскивать из голодной трясины? Это дело каждого из нас. Но я бы хотел предостеречь, чтобы кто-то не переусердствовал в этом. Это очень важно. Ведь может случиться так, что, обманувшись, мы добавим состояния откровенному мошеннику, а человек, действительно нуждающийся в помощи, останется ни с чем. Потому что не протягивает руки – ему стыдно.

Потому что у него ещё есть достоинство и гордость.

ГЛАВА 1. ЮРАЙТ

В такой пакостный, холодно моросящий осенний день надевать сапоги, которые, как принято говорить, просят каши, ему вовсе не хотелось. Юрайт с сожалением и тоской посмотрел на полочку в прихожей, где стояло несколько пар прекрасной импортной обуви для любого сезона и для любой погоды. Он ещё даже не протер теплые полусапожки, в которых только вчера вернулся из отпуска.

Но делать было нечего: работа есть работа. Стоя перед зеркалом в тельняшке, он натянул офицерское галифе и взял в руку ненавистный яловый сапог. Обувка до блеска начищена, но, как и требовало дело, подошва почти отвалилась. Он натянул один сапог на ногу, потом второй. Надел шапку и офицерский бушлат.

Большая стрелка часов приближалась к семи утра – подошло время расстаться с отпускными грезами. Пора на службу, на объект.

Юрайт ещё вечером позвонил начальству и сообщил, что готов к несению дежурства. Его поздравили с новым сезоном, дали команду соответствовать облику контуженного офицера Российской армии и занять прежнее место.

"Есть", – сказал по-военному Юрайт, но без прежнего задора и азарта внутри. Студентка, с

которой он познакомился в Форосе на отдыхе, была тому причиной.

Команды руководства фирмы, в которой он состоял на службе, требовалось выполнять. Да и рядовая должность Юрайта не позволяла ему иметь собственное мнение. "Есть", – вздохнув, сказал про себя Юрайт, закрыл квартиру и вышел в осеннее хмурое утро.

На службу он добирался на метро. Благо – ехать без пересадок. От "Щукинской" – прямехонько к Центру на "Охотный ряд". Там и было его рабочее место.

Служил Юрайт профессиональным нищим в фирме с благочестивым названием "Милосердие" под началом "генерального директора" госпожи Афинской. За два года Юрайт осознал прелести службы, которая была не совсем почетна, зато не тяжела физически, довольно-таки прибыльна и даже уважаема московским народом.

В настоящее время роль молодого офицера, контуженного в чеченских баталиях, приносила неплохой доход и Юрайту, и фирме госпожи Афинской. И если учесть, что контуженных и искалеченных солдат и офицеров была разбросана по Москве не одна сотня – правда, точной цифры Юрайт знать не мог, – то "кавказско-афгано-немецкий военный контингент" на мирном фронте в столице России довольно существенно пополнял казну не только фирмы, с которой сотрудничал Юрайт, но и ей подобных конкурентов.

Юрайт вышел на станции "Охотный ряд". Теперь ему оставалось проскочить несколько переходов, ведущих к "Площади Революции". Он нырнул в первый пешеходный тоннель и тут же наткнулся на уже занявшего свое место сидящего Акбарку. Тот уже трудился. * А-л-л-л-а-х Акбар, – отбивал он поклоны головой до самого пола и, подражая самому неистовому мусульманину, полностью отдавался молитве, – А-л-л-л-а-х Акбар...

Выйдя из очередного поклона, он заметил своего "противника по вере" и непримиримой борьбе – контуженного офицера Юрия Пономарева и, незаметно от людских глаз, подмигнул товарищу по бизнесу, приветствуя коллегу с возвращением из очередного отпуска.

Но народ валом валил по переходу, и более теплое приветствие между друзьями и противниками по оружию можно было спокойно перенести на обеденное время. Поэтому Акбарка ещё раз подмигнул и тут же отвесил глубокий поклон и истошно завопил: * Мат убыт, отэц убыт, сестры, братья все убыт! Дом сгорел – нэту! Савсэм адын остался! Памагытэ, люды добрые чеченцу-инвалиду, все и всех потерявшему в этой нэнужной вайне! Приехал в Маскву и буду хадыт к Презыденту и прасить, чтобы вайна больше никогда не была. Ах, сколька народа убыта...

После такого обращения сотки, двухсотки и тысячные купюры посыпались в коробку из-под обуви, которая стояла перед тем местом, куда долбил своим лбом Акбарка. Сердобольный московский народ жалел одинокого "врага" и не желал кровопролития в Чечне.

Из перехода неслись и залихватские трели русской гармони. Это наяривал "Катюшу" знаменитость перехода дядя Петя – под фирменной кличкой "Русич". Он тоже издалека увидел Юрайта и громко стал просить молодого офицера-отставника: * Товарищ офицер, давай-ка, лучше с тобой "Катюшу" сбацаем – небось тоже фронтовик, хотя и молодой такой?

Он так неподдельно и умоляюще упрашивал и смотрел на своего коллегу по предприятию, что у самого Юрайта даже в сердце что-то екнуло. К тому же его дед, который в Отечественную командовал пулеметной ротой и погиб в сорок втором где-то под Москвой ,мог быть на месте дяди Пети-Русича.

Умение дяди Пети разыграть простецкого неунывающего и неподдающегося никаким рыночным невзгодам лихого нищего – ветерана войны иногда восхищало даже таких же профессионалов-нищих, которых в пределах Садового кольца Москвы было более чем достаточно. Мало того, некоторые из опытных и не один год работавших на попрошайническом поприще людей, даже старалась вытурить Русича с доходного места, принимая его за настоящего ветерана, решившего на своей гармошке подработать на кусок хлеба. Но Русич с такими быстро разбирался, и уже к вечеру они распивали с "обидчиком" бутылочку кристалловской водочки для примирения. Не любил дядя Петя всякие "Смирноффы" и "Абсолюты". И хотя был нищим, но патриотом своей страны.

Юрайт широко улыбнулся, подошел к Русичу, бросил ему в шапку тысячную бумажку, похлопал по плечу и, чтобы слышно было прохожим, громко сказал: * А ну-ка, отец – "Бьется в тесной печурке огонь"... Да так, чтобы душу вывернуло!

Довольный подыгрышем Русич на всю длину растянул мехи своей "ливенки". Юрайт даже приобнял играющего участника Сталинградской битвы. Народ останавливался и восхищался такой нерушимой связью поколений. В шапку Русича летели со всех сторон денежные купюры.

Дядя Петя, словно проникшись уважением молодого прохожего офицера, не переставая наигрывать печальную фронтовую мелодию, тоже якобы в знак благодарности пустил скупую слезу, склонил голову на плечо Юрайта, чмокнул его в щеку и тихо произнес: * Ай да Юрайт! Магарыч вечером с меня, – и уже громче добавил: – Ну иди-иди, солдат. Небось тоже на службу торопишься!

Юрайт понял Русича – он и в самом деле опаздывал уже на четверть часа. Проверяющие не очень-то любили, когда попрошайки вовремя не занимали свои места. Да и сами нищие, теряя рабочее время, проигрывали в дневном заработке. К тому же и "хлебное" место в центральном переходе многолюдного метро после нескольких опозданий могло быть передано конкуренту – такому же профессионалу-нищему.

Юрайт чуть ли не бежал вверх по переходу к своей точке на пересечении станций "Театральная" и "Площадь Революции".

Через полминуты он уже стоял за десять метров от небольшого эскалатора между станциями, рядом с лестничным маршем, где спускавшиеся вниз пассажиры притормаживали перед скользкой лестничкой, а поднимающиеся вверх скапливались и образовывали очередь. И те и другие просто не могли не заметить молодого офицера, почти мальчишку, но уже инвалида, который в свои годы достаточно натерпелся ужасов войны и лишений.

Юрайт быстро и незаметно стянул с себя бушлат, подложил его под колени – и через пять секунд к пассажирам уже взывал искалеченный и обоженный в боях воин. В шрамах и, видимо, без копейки в кармане.

Вспомнив встречу с Акбаркой, Юрайт тоже решил разыграть сегодня "чеченскую карту".

...В славную когорту нищенского люда сержант Юрий Пономарев попал совершенно случайно. Если бы его спросили родные или знакомые, как, мол, докатился до такой жизни, он бы ответил, как в старом анекдоте про доярку Марью Ивановну, ставшую валютной проституткой: "Повезло".

Да, с профессией ему действительно повезло. Неважно, считал Юрайт, каким способом в этот самый переходный рыночный период зарабатывать деньги. Во-первых, чтобы это делалось без всякой мокрухи и вообще без нарушения каких либо государственных законов. Ну, а во-вторых, чтобы зарабатывались денежки полегче, и было их в кармане всегда побольше.

В Чечне, конечно, воевать Юрайту не приходилось, но на таджикской границе пороха понюхал. Правда, не успел прослужить и трех месяцев после учебного подразделения – их отряд попал на открытой местности под минометный обстрел. В результате, сержант Пономарев был слегка контужен и лишился безымянного пальца на правой руке. После полуторамесячной отлежки в госпитале был комиссован по инвалидности. На этом все его боевые подвиги и закончились.

Но, как это бывает, что-то не сработало в военном ведомстве. Хотел он уже писать родным и покупать билеты на родную Смоленщину, но военные бюрократы, выписав из госпиталя, не выдали ни инвалидных, ни проездных документов. Не ехать же без пенсионного пособия домой, и решил он, по совету одного майора, навестить бюрократические коридоры московских властей. Разобраться, так сказать.

В само Министерство обороны России его, конечно, не пустили. Записали на прием к какому-то крупному генералу, но регулярно, хотя и в вежливой форме, давали от ворот поворот. Говорили, что генерал тот почти каждый день перелетал из одного полка в другой с проверками. На самом же деле, как сказали доверительно сержанту-инвалиду Юрке Пономареву, "летал" тот генерал между спонсорскими фирмами, строительными организациями и одной воинской частью, солдатики которой возились на строительстве его дачки размером двадцать на двадцать и четырех этажей в высоту.

Денег на жизнь в Москве совсем не оставалось. Хотел было сходить за помощью в Комитет солдатских матерей, а потом передумал – он, мужик, у мамаш помощи просить пойдет. Неправильно это как-то.

Однажды на площади он и ещё один такой же горемыка – друг по солдатскому несчастью – сидели, заливали последние солдатские сбережения самой дешевой сивухой, что продается в коммерческих ларьках, да поносили службу военную и весь генеральный штаб последними словами. * Хоть снимай фуражку и проси милостыню, – занюхивая рукавом выпитое, вздохнул Юрайт. * А что, давай, попробуем, – сказал Генка Вязникин и, выпив свою порцию, протянул в сторону проходящей толпы пластмассовый стаканчик из-под бормотухи. * Люди добрые! Подайте солдатам-инвалидам на хлеб и на водку. Немного просим – на водочку, чтобы ночью тепло было, да на хлебушек, чтоб в желудке не бурчало от голода.

Юрайт захохотал, но в это время к его товарищу подошел какой-то мужик и без слов засунул в стаканчик пять тысяч рублей. Затем выгреб всю мелочь из карманов, самому себе сказал – "Чтоб не оттягивала карманы, сука, и не звенела" – и забросил монеты в копилку начинающего нищего. * Слушай, завязывай с этим делом, – краснея сказал Юрайт своему недавнему знакомому. Но тот, словно азартный рыбак, уже был неудержим. Он ходил по станционной площади со своим стаканчиком и орал какую-то совершенную чепуху о молодом поколении, которое погибает на войне вместо того, чтобы получать образование в институтах, об ожидающих их с войны матерях. Он что-то выкрикивал о генералах, которые на солдатские деньги покупают дорогие иностранные машины, строят шикарные дачи, учат своих детей в престижных заграничных вузах. Он сокрушался о простых городских и деревенских парнях, у которых нет влиятельных родителей, и которых посылают под душманские пули.

Когда Юрайт уволок другана с центра площади на обочину, стаканчик был полностью набит денежными знаками. Они пересчитали деньги – получилось что-то около тридцати тысяч, не считая оттягивающей карман мелочи.

И это всего лишь за каких-то четверть часа. Не хило! * Ну что? Пойдем в пельмешку, возьмем бутылочку, да за жратвой обсудим планы на будущее, – и Генка постучал по звенящему монетами карману.

Через пару часов под хмельком и сытые они уже вдвоем жаловались на горькую солдатскую долю и жирных генералов. За час набрали больше пятидесяти тысяч. Когда собирались двигаться на ночлег, к ним подошел неказистого вида парень. Не широкий в плечах, но с очень наглой мордой. Он ловко выхватил из рук Юрайта деньги, которые они только что закончили считать и, тщательно пережевывая во рту жвачку, посоветовал слинять с этого места в течение минуты. При этом, даже не глядя на пачку выхваченных купюр, отделил половину и протянул Юрайту. * А это, служивые, вам за труды праведные, – вторую часть выручки он с ехидной ухмылкой засунул себе в карман и было уже повернулся, чтобы следовать по своим делам, считая разговор законченным...

Но тут и Юрайт, и Генка, не сговариваясь, ринулись на обидчика. * Да ты че, сука... * Я таких, как ты, из "Калашникова" десятками... – Юрайт не успел выматериться, как парень резко повернулся и ловко ткнул двумя пальцами ему в глаза. Несильно. Но этого было достаточно, чтобы Юрайт зажмурился и на некоторое время потерял зрение. Его товарищ, совсем не ожидая такого поворота дел, остановился, и пока Юрайт ловил разноцветные круги и блики, крутой незнакомец объяснил Генке: * Я сказал – это место занято. Даю вам ещё полминуты. – И он демонстративно выставил перед собой руку и стал смотреть на часы.

Юрайт наконец обрел способность видеть – перед ними стоял вовсе не какой-то амбал, о которых они были наслышаны как о вышибалах и рэкетирах, а обыкновенный парнишка лет двадцати пяти. Словом, их возраста. Да, Юрайт теперь воочию видел, что не только вдвоем, а даже он один спокойно мог бы справиться с этой титькой тараканьей. * Тридцать, – сказал тараканья титька и тут же негромко свистнул. Пока Юрайт раздумывал, с какой руки заехать в челюсть этому наглецу, к ним подскочили два милиционера и попросили у Юрайта и его приятеля документы.

Парень тем временем спустился в подземку.

Теперь Юрайт понимал, что, хотя кровь кипит и чувствуется зуд в кулаках и поскорее хочется рассчитаться с обидчиком за нанесенное ему, воину-фронтовику, унижение, ни в коем случае не стоит связываться и хамить представителям правоохранительных органов. Уж он-то знал, что даже если и его военный билет был в порядке, и в него была вложена справка о записи на прием к тому самому неуловимому генералу в Министерстве обороны, – это не могло спасти от камеры предварительного заключения. У московских милиционеров свои порядки.

Впрочем, так и получилось – их повели в отделение. Там Генке что-то не понравилось, и он нецензурными словами выразил свое возмущение. Приятеля посчитали нетрезвым и сразу упекли в обезьянник... * Ну, – сказал дежурный лейтенант, – а ты, десантура, почему удовольствие не выказываешь? * А к чему это приведет? Мне завтра в Комитет солдатских матерей, а потом на проверку в госпиталь, – соврал он и для убедительности показал руку без пальца. * А что ж, побираешься-то? Да и вторая неделя пошла, как находишься в Москве без временной прописки! Штраф придется брать за бродяжничество. Деньги-то есть? * А почем берете? * Как за ночлег в самой дешевой гостинице, – дежурный нагло смотрел на Юрайта через барьер. По его глазам было видно, что уж очень не хотелось ему отпускать этого "анику-воина". Он словно выжидал, что Юрайт сейчас скажет какую-нибудь грубость в адрес милиции и тем самым подпишет себе приговор.

Но Юрайт сдержанно повторил, что утром ему необходимо быть в Комитете солдатских матерей, потому что там его с нетерпением ожидают для дачи показаний по розыску пропавших без вести бойцов.

Он кинул на стол дежурного двадцать тысяч, которые ему сунул около метро тараканья титька, как уже успел окрестить рэкетира Юрайт. * Хватит?

Дежурный презрительно начал пересчитывать пятисотки и тысячные, всем своим видом показывая, что прекрасно знает об их происхождении. Потом небрежно вложил все справки Юрайта в военный билет и презрительно кинул его на стойку: * Свободен, сержант.

...Вообще за год работы нищим Юрайт научился прекрасно разбираться в тех, кто каждый день спешил мимо него на работу, экскурсии или просто так шлялся по городу. Он прекрасно знал, что немецкие туристы никогда не подадут, от англичан ждать милостыни – тоже пустое дело. Итальянцы подают хорошо – они щедрый народ, как и русские. Испанцы тоже хорошо подают. Французы скорее застрелятся, чем потеряют лишний франк, посади на паперть хоть самого Квазимодо. Времена "отверженных" Виктора Гюго канули в Лету. В Западной Европе происходит ожесточение душ. И только русские не теряют своей природной доброты. Даже менты не совсем её утратили, и с ними можно иногда договориться без взяток. Но все-таки и им лучше подкидывать время от времени на хлеб с маслом.

Теперь, сидя в метро на своем законном месте, он вспомнил этот случай, увидев, как прохаживается по вестибюлю его знакомый дежурный блюститель порядка. "Непременно подойдет", – подумал Юрайт и занялся работой.

Он перекрестился и громко, на всю переходную площадку, заканючил так, как когда-то научила его спасительница и благодетельница – предводитель московских нищих госпожа Афинская. * Привет вам, мирные жители, от командира минометного взвода девятого ударного батальона Кантемировской дивизии. Пленный я был, в Чечне почикали меня маненько, но пожалели. Собираю теперь на дорогу домой и лечение...

Юрайт открыто смотрел прохожим в глаза, но так, словно и не собирался вызвать у спешащих москвичей жалость и сострадание. Люди останавливались, прислушивались к его легенде и раскрывали сумочки и портмоне. * ... У богатых не беру, у нищих не прошу, – пел свою песню Юрайт. – Кто даст тому воздастся сторицей. Ты не деньги береги, дядя, сынов береги. И ты, товарищ очкарик переученный. Пусть лучше засудят за дезертирство живого, чем в гроб сырой некрашеный кинут. А я сам кидал всех начальников, как они меня в гробе корявом видели, эти стратеги македонские, завоеватели тридцать седьмой параллели, застрянь она в ихней глотке луженой...Ты не смотри, не пялься, ну чокнутый я, а ты б не чокнулся?

Бумажки достоинством до тысячи рублей в основном бросали в шапку Юрайта женщины, годившиеся ему в матери. Парни его возраста почти все проходили мимо, словно не замечали инвалида. Изредка в шапке появлялись пятерки и десятки. Это были подарки, как правило, от девчонок и молодых женщин, на которых Юрайт, сам недурной лицом, производил особое впечатление. Забредший в метро иностранец, непонимающий русской речи, мог пожертвовать долларом или маркой. Но охотнее всех расставались с крупными суммами заехавшие по своим делам в столицу провинциальные бизнесмены.

Юрайт сглотнул слюну, облизал пересохшие губы, в это время кто-то хлопнул его по плечу. * Здравья желаем командиру взвода минометчиков; он же – жертва таджикских моджахедов; он же – инвалид-лимитчик столичного автозавода; он же... * Привет, Чвох! Опять очень посредственно Жеглова пародируешь и мне работать мешаешь..

При слове "чвох" мужчина в милицейской одежде недовольно поморщился. Юрайт знал, что сержант патрульной службы московского метрополитена Витя Бычков не очень-то любил свою кличку, данную ему нищими и многочисленными продавцами метрополитена. Но терпел, потому как очень любил деньги. А прозвище Чвох как нельзя лучше подходило этому парню в милицейской фуражке и с такими же, как малиновый кант на ней, упитанными щеками. При выяснении отношений с кем-либо из незнакомых обитателей и пассажиров подземки Витек важно надувал свои малиновые щеки и строго спрашивал: "Что, в отделение хочешь?" – сокращенно и выходило "чвох". Если залетный нищий гастролер или чужой лоточник не обращал внимания на вопрос-угрозу и продолжал свое дело стоять, просить, лежать, торговать или ещё какое-либо, по мнению Витька, противоправное действие, то милиционер Бычков, ещё больше насупившись, добавлял пару слов типа "не понял" или "ни фига себе!", затем снова повторял свой обычный вопрос: "Что, в отделение хочешь?" Если и это предупреждение не вызывало никаких действий и эмоций, сержант Чвох становился похожим на снегиря при сорокаградусном морозе, брал "нарушителя" за шиворот, рукав, грудки, ногу, руки, штаны и тащил его в комнату милиции метрополитена. Которую, кстати, все её работники величали "офисом".

Пропустив мимо ушей "Чвох", Витек Бычков все равно бал рад видеть Юрайта и, растворив на своем малиновом лице недовольство, улыбнулся и первым протянул руку: * Давно тебя видно не было, Юрайт! Отдыхал? На югах? Девочек, небось, море перетрахал? – при этом ему так понравился только что произнесенный каламбур, что его снегириное лицо так и засветилось удовольствием и собственным превосходством.

Юрайту было не до шуток. Время приближалось к десяти, а он ещё почти ничего не заработал. * Потом, Витя, потом, – сдержал себя Юрайт. Он не стал называть постового его кличкой и воздержался от очередной насмешки над своим постоянным телохранителем. Лишь ещё раз доброжелательно попросил: "Сейчас, Витя, работать надо. Бабки заколачивать. Тебе ведь тоже бабки нужны, правда, Витя?"

Чвох, не распознав издевательства в последнем вопросе Юрайта, широко осклабился: * Ага! Знаешь, Юрайт, пока тебя не было – прямо поиздержался. Кроме Акбарки и Русича у вас никто прилично не зарабатывал.

Юрайт понимал, что метрополитеновский постовой по кличке Чвох был не только занудливым человеком, но и надежной защитой всех нищих и попрошаек, которые ежедневно в несколько смен работали на вверенном ему законодательными органами столицы участке. Он, этот снегирь, не давал своих нищих в обиду, предупреждал о готовящихся облавах и набегах омоновцев, выдворял по первому требованию с их насиженных мест заезжих гастролеров и чужаков. Словом, следил не только за общественным порядком на станции, но и покровительствовал нищенской братии. Конечно, небесплатно. За такое попечительство он получал свою долю в нелегком попрошайническом бизнесе. Каждый нищий в конце своей смены награждал Чвоха червончиком. Юрайт и многие другие иногда не жалели пятнашки. При приличном заработке и хорошем настроении Юрайт мог пожертвовать в карман Вити Бычкова и четвертной. От такого уважения любовь Чвоха к Юрайту была безмерной. * Так что постой, Витя, в сторонке, а то я сегодня и половину плана не сделаю.

Чвох, когда дело касалось его заработка, схватывал все на лету, как ученик, тянущий на золотую медаль. * Все понял, Юрайт. Работай спокойно, мешать никто не будет. Если что, я рядом , – при этом он показал кому-то в сторону свой здоровый, тоже малиновый кулак.

Когда Чвох скрылся за углом перехода, Юрайт снова принялся за работу. * Просыпаюсь я, граждане, после взрыва, то ли контуженный, то ли недострелянный, а меня волокут куда-то, один сапог уже стянули, суки-мародеры, а во втором ещё осталась курева заначка. Я как заору! Бросили, убежали. Потом другие пришли и вытащили на свет. Узнаю – чеченцы. А я не обижаюсь. Я сам к ним пришел. Ну, почикали маненько... Не убили же!

Он, словно актер, делал акцент именно на последних словах – не убили же его чеченцы! При этом хорошо знал, что тот, кто захочет отблагодарить чеченцев, за то, что они даруют жизнь и нашим солдатам, обязательно при переходе на "Театральную" выслушают и исповедь Акбарки. Смотришь, десяток-другой незапланированных подаяний попадет и в его корзинку. А они с Акбаркой, который на самом деле чистокровный русский, искусно загримированный под лицо кавказской национальности, делают одно общее дело.

Юрайт выпалил исповедь и вздохнул, равнодушно оглядывая окружающий его народ. Вокруг стоял десяток сердобольных граждан с влажными глазами. Обычно слезу пускали те, кто сначала и до конца внимательно выслушивал легенду Юрайта.

На этот случай Юрайт, закончив свое пение, делал так называемый "откидон". У него, контуженного, дергалась левая щека, и он через несколько секунд начинал эффектно "дрочить" головой, закидывая её все больше набок. Последние фразы произносились уже в заикании. После всего проделанного он устало прислонялся к стене и закатывал глаза в потолок. Контуженный – чего с него взять? И только через пару минут он опускал взор с небес на свою фуражку, в которой после "откидона" всегда оказывалась десятка-другая тысяч рублей в мелких купюрах. Он вынимал их сразу из фуражки – зачем показывать, сколько раз у контуженного за день может возникать эпилептический припадок? Прятал деньги в потайной карман, минут пять отдыхал от выступления и начинал песнь заново.

Неискушенному нищему, собирающемуся стать профессионалом, могло на первый взгляд показаться, что можно собирать деньги только лишь с помощью одних эпилептических припадков. Но разными безмолвно трясущимися эпилептиками метро и без того набито до предела. И все, как правило, находятся в вечном "откидоне". Уловка же Юрайта действовала безотказно и эффективно только с легендой. И Юрайт иногда просто не понимал, зачем этих трясущихся рыб вообще берут на работу и садят в подземку. Но в принципе это было не его дело. Иногда он думал, что у его руководителей просто не хватает таких актеров, как он.

До обеда он ещё раз пять прочитал свою исповедь пленника, трижды прибегнув к падучей. В итоге – два кармана бушлата наполнены деньгами. Настало время выпить "Фанты", поменять деньги на более удобные крупные купюры, что называлось "провести ревизию", да просто часик помотаться по другим точкам, поболтать с коллегами, словом, расслабиться и настроиться на вторую часть концерта.

Он снялся с места и пошел в сторону "Охотного ряда". По пути встретил Ассоль. "Вот, сука, – подумал, – когда же тебя, каргу старую, отсюда пнут?"

Ассоль стояла, согнувшись кочергой, прислонившись задницей к кафельной стене перехода. Наблюдательный человек сразу бы подумал: как немощная старуха может на протяжении шести, а то и восьми часов стоять на неровном полу? Переход с "Театральной" на "Охотный ряд" был под довольно крутым наклоном. И Юрайт не смог там простоять больше двух часов. Одна нога, на которую ложилась основная нагрузка и которая находилась по уровню ниже другой, моментально уставала. В этом переходе можно было выстоять смену, если только часто переходить от стены к стене, меняя нагрузку на ноги по очереди.

Ассоль никогда этого не делала. Каблуки и подошвы её "лаптей" были разной высоты, и ступни ног весь рабочий день находились на одном уровне. На ней всегда был клетчатый выгоревший платок и – зимой и летом – плюшевый полушубок, какие некоторые бабки носили от коллективизации до построения хрущевского коммунизма.

Был у Ассоль в работе и ещё один значительный секрет. Стояла она всегда именно в том месте и около той стены, которая была обрамлена прекрасной мозаикой. Люди ,обращавшие внимание на картину, не могли не заметить дряхлую замшелую старуху возле нее. Ассоль раскусила этот момент сразу: уродливое и прекрасное рядом. И ещё вопрос, за что платили люди – за мозаичную картину или за немощность Ассоль?