Текст книги "Нищие"

Автор книги: Сергей Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Опершись на сучковатую палку, она стояла в такой позе, как будто пропалывала картофельные грядки. Поэтому ни один пассажир метро не смог бы увидеть лица старухи, да и замотано оно было платком довольно основательно. На плюшевые лацканы воротника спадали разве что слюнявые губы огромного размера. При этом Ассоль мелко трясла головой и через каждые тридцать секунд поднимала свою клюку и звонко стукала ею по мрамору. Стук клюки звонким эхом разносился по всему подземелью, приглашая проходящих обратить внимание, если не на стук, то на картину. И действительно пассажиры за десяток метров замечали древнюю старуху, которая, казалось, вот-вот рухнет на пол от старости или её сдует потоком воздуха от проходящей электрички. Многие заблаговременно доставали медячки или бумажки самого мелкого достоинства и вкладывали их в протянутую руку. И даже стоящий в двух метрах от Ассоли опытный нищий не заметит, как бабка неуловимым движением освобождала ладонь от денег и, словно поправляя опустившийся платок, переправляла и мелочь, и бумажки в грудной карман плюшевого полушубка. Рука Ассоли, просящая подаяния, когда в неё ни загляни, всегда оказывалась пустой.

Еще одной её способностью было точное знание в любую минуту, даже секунду, суммы своего сбора вплоть до копейки, которая моментально пряталась в её бездонном кармане. Ни один нищий, спроси его, не смог бы точно сказать во время работы, сколько денег на данную минуту он заработал, потому как непрофессионализмом считается пересчитывать заработок во время нахождения на точке. Ассоль же, так глубоко прятала глаза под платок, что никогда не видела своей вытянутой ладони, но всегда имела точное представление о той сумме, которая грела её карман.

Впрочем, Юрайт и немногие нищие знали, что эта дышащая на ладан старуха вовсе не такая уж старая и отнюдь не доживает свои последние дни на этой грешной земле. Ей было всего-то около пятидесяти, и поговаривали, что иногда она любит отдохнуть, естественно, за свои денежки, в компании молодых ребят – есть такая категория мужчин, которым наплевать какая у тебя грудь, или какой длины губа, – лишь бы платили. Хотя обыкновенный пассажир метро, как уже говорилось, затруднился бы определить, в каком столетии родилась эта старуха. Но то, что она ровесница последнего царя, никто, наверное, не сомневался.

Юрайт каждый раз при встрече с этой коллегой-нищенкой поражался и даже удивлялся её профессионализму и настойчивости в работе. Он шел в её направлении и скорее почувствовал, чем увидел, как глаза старухи следят за ним. Так и есть – крючковатый палец нищенки поманил Юрайта подойти поближе.

"Взяла бы да сама подошла", – подумал Юрайт и тут же улыбнулся нелепости своей мысли. Как могла бы старуха с клюкой вдруг ни с того ни с сего подскочить к быстро идущему молодому мужчине? Бред! Но если Ассоль зовет, то, несомненно, по какому-то делу. Хотя он, если сказать, что недолюбливал нищенку Ассоль как человека его профессии, – значит, сказать мало. Юрайт её просто ненавидел, он её терпеть не мог за фискальство. Если из нищих Центра кто-то выпил на работе, и в фирме узнали, – это работа Ассоль. Он прекрасно знал, что и о его сегодняшнем опоздании будет доложено руководству при первой же возможности. Впрочем, она ему платила той же самой ненавистью, как и всем тем, кто на работе выдавал себя за инвалида войны.

Юрайт подошел к старухе, изобразил издевательскую улыбку и мило сказал: * Что хочет бабушка Изергиль? * С-сука! Козел, – донеслись из-под платка шипящие звуки, и нижняя губа старухи задергалась. – Сколько раз тебя, говно, просила, чтобы не называл меня бабушкой Изергиль.

Юрайту стало ещё веселее и захотелось хоть чем-то отплатить за то, что о его сегодняшнем опоздании старуха непременно донесет, и он с ещё более умильной улыбочкой спросил: * Ну, хорошо, красавица Ассоль, чего звала-то? Никак в любовницы набиваешься? Ну как же с тобой любовью-то заниматься, если ты никакой позы кроме буквы "Г" и не знаешь? Это даже и не раком называется... * С-с-сука ты, Юрайт! Паралитик долбаный! И почему тебе это самое место не оторвало – была же у родины такая возможность...

"Вот падла, уела", – подумал Юрайт и ему враз расхотелось вести какие-либо беседы с этой стервой. Он сухо перебил: * Ладно, что звала? Говори по делу, – Юрайту и всем остальным нищим, работающим в кремлевском переходе, было известно, что руководство иногда через Ассоль, которая занимала место в середине всех переходов, передавало различные сообщения и информацию тому или иному сотруднику фирмы. * Сразу бы так и спросил, паралитик! Кнорус просил тебе передать, чтобы ты с ним как можно быстрее увиделся. * Встречусь, будет время, – пожал равнодушно плечами Юрайт. * Он сказал, чтоб непременно сегодня. * Что, мне его до ночи ждать? * Я тебе все сказала. А теперь пошел вон отсюда, предатель родины, паралитик вшивый.

Юрайт хотел что-то сказать в ответ, но обидные эпитеты уже не лезли в голову. Его занимал вопрос, зачем это он потребовался Кнорусу. Тем более в первый же день после выхода из отпуска? Выручку ему сдавали обычно в конце недели или по мере возможности. А какая у него за один день может быть выручка для фирмы? Половину он оставит себе. Значит фирме – 25-30 баксов? Но разве эти деньги стоят того, чтобы из-за них высококвалифицированному профессионалу не дали выспаться перед новой сменой? А вообще бригадиры и сборщики налогов, кем считался Кнорус, сами обходили нищих и собирали дань.

Впрочем, чего голову ломать – приказы начальства фирмы не принято было обсуждать.

Юрайт вышел на улицу со стороны Большого театра. Прохожие оглядывались на человека в военном бушлате с хорошо загоревшим лицом, которое покрывали ещё свежие шрамы. Некоторые оглядывали его с головы до ног. Видели ушанку без кокарды, сапог с почти оторванной подошвой. При этом лицо его было чисто выбрито, от него не несло запахами сортиров и помоек.

Мало того, Юрайт часто замечал, как прохожие иногда кивали головами, словно показывая ему, воину, что они, дескать, догадываются, что он и есть тот самый защитник южных рубежей их родины.

В принципе, Юрайт не любил шляться по городу в свежем гриме и в "рабочей" одежде. Порой хотелось оставаться совсем незаметным простым москвичом. Поэтому Юрайт постарался поскорее пройти к знакомой палатке, где всегда покупал напитки.

Он пил из горлышка "Фанту" и поглядывал в направлении Института архитектуры, что расположился рядом с Кузнецким мостом. "Интересно, – думал Юрайт, – нагорит от декана Инке?" Инка – студентка этого самого института, с которой он месяц назад познакомился в Форосе, куда был отправлен фирмой в отпуск для приобретения этого самого южного загара, и которая ради него, Юрайта, задержалась на юге ещё на целую неделю, пропустив начало зимней сессии.

Кстати, нелишне сразу сказать Кнорусу или самой Афинской, чтобы руководство подумало о его переводе на другую точку, подальше от Центра и от этого самого Архитектурного института. Он, Юрайт, теперь не хотел бы, чтобы Инка, которая ему уже очень нравилась, увидела его в переходе на том самом месте, где слышалась песня воина в шрамах и струпьях: "Пленный я был, в Чечне, почикали меня маненько, но пожалели..."

Солнышко вдруг появилось из-за туч – стояла не по-московски теплая зимняя погода, и так не хотелось спускаться в подземку, но нужно было работать, потому что краем глаза Юрайт видел, как рядом стоящая старушка, поглядывая в его сторону, копалась в своем кошельке. Такие тетки в основном и жалеют воинов и стараются поделиться с ними хоть частью своего небольшого новорыночного заработка. В принципе, в "рабочей" одежде утолять жажду или голод руководством фирмы запрещалось, потому как был уже однажды совсем несуразный случай.

Правда, муниципальной милиции поначалу это показалось явным хулиганством. Молодой здоровый парень с пудовыми кулаками налетел на парнишку лет восемнадцати и нанес ему, как писалось в газетах, легкие телесные повреждения. Но потом, в милиции, выяснилось, как на самом деле все выглядело.

Оказалось, хлюпик сидел под видом калеки в одном из подземных переходов, приставал к прохожим и со слезами в голосе просил милостыню: "На хлебушек, Христа ради, подайте". Здоровяк, проходя мимо, пожалел несчастного и бросил ему почти последнюю пятерку. А через два часа пожалел, когда двух тысяч ему не хватило в закусочной на кружку пива. Там-то, окинув рассеянным взглядом столики, он увидел своего калеку-хлюпика. Надо ли говорить, как озверел мужик – рабочий одного из столичных заводов, несколько месяцев не получающий зарплату, когда узнал в нем нищего, хотя тот успел вымыть физиономию и сменить драные штаны на фирменные джинсы, а затертую шапку на "пирожок" из норки. И теперь заводчанин, отдавший последнее из сострадания, видел, как объект его филантропии попивал "Хольстен" бочкового розлива, заедая импортный напиток отборными креветками. Ну и парняга, конечно же, не выдержал – врезал мнимому калеке по темечку и за Христа, и за хлебушек...

"В принципе, – думал Юрайт, – такие случаи чрезвычайно редко, но происходят. И если профессионал-попрошайка не сможет сам постоять за себя, то на орехи ему достанется. Это точно!"

Правда, Юрайту было известно и то, что даже самый что ни на есть настоящий калека самой тяжелой степени инвалидности никогда не станет "грамотным" нищим без соответствующей подготовки. Да и доказано, что убогая внешность естественного происхождения производит гораздо меньшее впечатление, чем внешность, созданная парой-тройкой умелых мазков.

Наставник и бессменный руководитель Юрайта (впрочем, как и всех нищих в пределах Садового кольца столицы), знаменитая госпожа Афинская, однажды заметила, дескать, однорукий не всегда обладает возможностью вызывать жалость своим убожеством. Но, оглядев Юрайта, пришедшего к ней наниматься на работу, она добавила: "Более одаренным порой просто недостает культяпки или пары оторванных пальцев. Тебе, парень, требуется не хирургическое вмешательство, а гримерное, и ты станешь настоящим профессионалом".

Профессионал Юрайт вспоминал её тогдашние слова, подходя к углу эскалаторной лестницы и ступенчатого перехода, где и находилось его место. Но вдруг он увидел, что именно на его месте, расстелив на полу газету, сидел какой-то бомж неопределенного возраста, рядом с ним стояла початая бутылка портвейна. Но больше всего потрясло Юрайта, что рядом с этим бомжем на корточках сидел крепкий парень и что-то нашептывал выпивохе на ухо.

Место Юрайта было кем-то занято. Причем нахально, что не должно случаться ни при каких обстоятельствах.

В принципе, Юрайт мог вообще не связываться с бомжем и не подходить к нему, тем более парень, пока он наблюдал всю эту сцену из-за угла, уже куда-то смотался. Достаточно было сходить в комнату милиции к сержанту Чвоху, и Витек сам бы навел здесь надлежащий порядок. Такие действия даже рекомендовала сама Афинская, оберегая своих актеров от лишнего свечения на людях. Но Юрайту – отдохнувшему, набравшемуся сил – видно, не захотелось в данный момент придерживаться общепринятых правил, и он сам решил выкинуть со своего места проходимца, а заодно и выяснить у него, что за парень и за какие шиши наградил бомжика портвяшкой.

Юрайт нагло подошел к мужику, сидящему на газете, и небольно пнул его в бедро. * Ты откуда такой ушлый здесь оказался? Ну-ка, забирай свою прессу, – и Юрайт ткнул пальцем в газету под мужиком, – и быстренько-быстренько крути отсюда педали.

Бомж, державший портвейн в руке, поднес горлышко ко рту, отхлебнул пару глотков, потом поставил бутылку на пол и, ничего не говоря, поднял вновь руку, пальцы на которой были вяло скручены в фигуру, называемую фигой. * Ни хрена себе – я себе! – только и смог вымолвить Юрайт и уже посильнее поддел сапогом мужика в область ягодиц. Но тот вдруг разразился таким воплем, будто во время учебного бомбометания один из снарядов угодил в его дом. * Ой! Люди милые! Помогите, убивают человека божьего!

Народ начал останавливаться и приглядываться к двум интересным личностям – солдату-калеке и бомжу неопределенного возраста. Юрайт-то теперь понимал, что если бы на этом самом месте орала в драке даже пара братков с бычьими шеями, то никто бы и виду не показал, что вокруг что-то происходит. Но тут дело принимало другой оборот.

Он склонился над бомжем и вполголоса сказал: * Ты что орешь-то, сволочь? Кто тебя трогает, гад? Убирайся с чужого места!

Бомж ни с того ни с сего повалился набок и заорал ещё громче: * Не бей, прошу, только не бей!

Кто-то сказал, что пора бы вызвать милицию, кто-то из тех мужиков, кто кроме как на свою жену никогда и ни на кого слова обидного не скажет, готов уже был ввязаться в разборку.

"Вот это дела", – подумал Юрайт и несказанно пожалел, что не обратился за помощью к Чвоху. Из пострадавшего и обездоленного воина, за которого он выдавал себя на этом месте до обеда, которого жалели, которому сострадали в беде, которому платили деньги, он вдруг в один момент превратился в хулигана и чуть ли не в убийцу. Теперь уже средний класс России в образе замученных постоянным безденежьем женщин и однообразных неопохмелившихся мужиков, загнанных непосильной работой или наоборот озверевших от безработицы, смотрели на Юрайта, как на волка, стащившего у них все достояние в виде последней овцы. Не хватало только вил, чтобы его, "пострадавшего" в Чечне или Таджикистане командира минометной роты, прижали к стене.

Так он думал, глядя на народ и оставив в покое бомжа, который успел уже зажать свою бутылку с портвейном между ног, дабы кто-нибудь не разлил её содержимое при намечающейся разборке. Юрайт лишь теперь поверх толпы глазами искал Чвоха, единственного своего защитника. Но как назло того, когда это крайне требовалось, не было.

Но вдруг из толпы вылез тот самый парень, которого Юрайт видел сидящим на корточках перед бомжем, резко схватил Юрайта за грудки и коленом ударил между ног. Юрайт согнулся от боли и в это время получил сильнейшие удары с двух сторон по ушам. Контузия сказалась, и он тут же потерял сознание.

...Очнулся он на заднем сиденьи в какой-то машине. Краем глаза посмотрел в окно (голову не мог повернуть от боли в шее), они петляли между жилых высоток в районе какой-то новостройки. "Отвоевался", – подумал Юрайт и закрыл глаза. Так было легче терпеть боль в голове...

ГЛАВА 2. АФИНСКАЯ

Хозяйкой трех подвальных комнат, отведенных по всем официальным каналам под редакцию газеты "Милосердие", являлась моложавая женщина лет тридцати пяти. Татьяна Афонина официально являлась редактором этой самой газеты.

Но все подчиненные называли Татьяну Сергеевну Афонину не иначе как госпожой Афинской. Конечно, не в её присутствии. Но она знала о своей кличке и даже гордилась ею.

Газета "Милосердие" выходила исправно – раз в две недели и печаталась на двух страницах. А весь тираж составлял не больше тысячи экземпляров. Зато каждый отдел любой префектуры столицы получал такую газету. Приходила она и в отделы социального обеспечения города. Ее видели городские депутаты, сотрудники милиции – в общем, все те, кто имел дело с людьми без постоянного места жительства или с обыкновенными нищими. Все они, по роду своей службы, пробегали немногочисленные строки газеты и выносили из неё только одно – бедным и сирым нужно помогать. Почти все эти люди знали редактора газеты по фамилии, имени и отчеству, но, к сожалению, в глаза её никто не видел. Да и сама Татьяна Сергеевна за все время существования газеты не добивалась аудиенции у высокопоставленных лиц.

К тому же Татьяна Афонина не думала наращивать тираж своего издания, и по всему было видно, что газета убыточна. И тем не менее она выходила и, каким-то образом минуя адресную рассылку и услуги почты, появлялась на столах трех, а то и пяти сотен чиновников и высокопоставленных людей в столице.

Но были у Татьяны Сергеевны, а иначе – госпожи Афинской – дела и поважнее, чем выпуск никому не нужной газеты. Ведь под крышей редакции газетенки, которую мог выпускать в течение дня один человек, трудилось около семи сотен высококлассных специалистов – нищих, бомжей, бродяг, калек, инвалидов, бедствующих музыкантов и другой публики подобного рода, для которой выпрашивание милостыни и подаяния было главным делом жизни. Эти люди каждое утро занимали места в метро, подземных переходах, на автомагистралях города, размещались на площадях около кафе, ресторанов или крупных магазинов. Они сновали там, где обитали иностранцы и люди, называемые в народе новыми русскими. Словом, контингент Афинской старался бывать в самых людных местах столицы.

На стене в её кабинете – на удивление одной из самых маленьких комнат в редакции, размещалась карта центральной части столицы. Такая, которые обычно раскупаются иностранными туристами для обнаружения памятников культуры и музеев. Только карту эту сама Афинская украсила многочисленными разноцветными кружочками, которые не имели никакого отношения к памятникам культуры и истории. Во-первых, вся карта была окружена толстой полосой Садового кольца, что означало: именно этой территорией владели нищие Афинской, и никакие другие попрошайки не имели права занимать места в этом районе.

Красными кружочками на карте были отмечены точки, где располагались и просили милостыню воины-афганцы, воевавшие в Чечне, Таджикистане, или участвовавшие в военном переполохе в октябре 1993 года, когда в Москве велась такая стрельба, что можно было подумать, что идут какие-то запланированные военные учения объединенных вооруженных сил. Пенсионеры и инвалиды Великой Отечественной обозначались синими кружочками. Зеленым цветом помечались инвалиды детства, больные паранойей и эпилепсией. Желтые кружки – точки работы беженцев, безработных и незаконно уволенных в результате политических перемен в России. Под оранжевыми скрывались музыканты и целые концертные группы, которые вынуждены подрабатывать на улице.

Все у Афинской было поставлено на научную основу контроля и организации труда. И после нехитрых умозаключений самой госпожи даже безграмотный бомж, желающий работать в "трубе" на Мырле, согласится, что пара "чеченцев" или два эпилептика в одном и том же переходе – это уже перебор, который заставляет обывателя задуматься, стоит ли подать милостыню одному, двоим или вовсе никому не отдавать своих сбережений. Афинская считала, что любому россиянину, готовому пожертвовать частичкой имеющихся у него денег, впрочем, как и иностранцу, нужен ассортимент ни одних и тех же товаров в виде мыльных пузырей, а их разнообразие и, самое главное, качество.

Поэтому, считала госпожа Афинская, в одном отдельно взятом пункте, будь то вход в ресторан или переход в метро, не должно быть больше одной оставшейся без кормильцев старушки, одного воина-интернационалиста, одного участника Куликовской битвы, одного эпилептика или же больного СПИДом. Только музыкантов, если они составляют дуэт или целый танцевальный ансамбль, разрешалось иметь столько, сколько это нужно для получения дохода, устраивающего и фирму "Милосердие", и самих исполнителей музыкальных произведений. Но тем не менее артистическая душа Афинской как-то не лежала к музыкальному нищенству, если им стремились заниматься настоящие профессионалы. Ей был больше по душе дед по кличке Русич, который весело и лихо наяривал "Синий платочек" или "Катюшу", или же скрипачка Агата, ничего больше не умеющая играть, кроме "Полонеза", "Полета шмеля" и "Брызг шампанского", да и те она исполняла далеко не профессионально, потому что поленилась разучить скрипичные азы в детстве. Но для такой скрипачки, исполняющей объективную фальшь, был всегда выход, чтобы разбередить черствые сердца прохожих. Рядом с футляром от скрипки, куда должна была опускаться плата за навязанный концерт, она ставила картонку с написанным на ней от руки призывом – "У меня нет денег на продолжение учебы в консерватории. Помогите".

Она-то хорошо знала, что тот же Русич со своей "Печуркой" иногда зарабатывает столько же денег за смену, сколько это может сделать квартет виолончелистов класса Ростроповича. Но зато Русич будет доволен своим пятидесятипроцентным заработком, тогда как профессиональным музыкантам такая дележка всегда кажется обдираловкой. И разговаривают они при этом с ней, их благодетельницей и защитницей, с таким апломбом, с каким разговаривал с ней когда-то режиссер их опереточного театра, когда она там работала. Но нельзя путать, как говориться, это самое дело с пальцем. Иными словами, бизнес и искусство – вещи далеко не одинаковые. И хороший скрипач никогда не сможет стать хорошим экономистом. Ему нужен продюсер. Вот она, госпожа Афинская, и исполняла эту роль. И для музыкантов, и для инвалидов, и для пенсионеров. А кто недоволен – она силой не держала...

Так что, редакция газеты "Милосердие" была лишь вывеской, под которой добросовестно трудился многочисленный сплоченный коллектив нищих-голодранцев, хорошо организованный руками, связями и талантом их хозяйки. И в трех комнатах подвального помещения верстался не только номер какой-то неизвестной горожанам газетенки, но и полным ходом шло обучение новичков, зачисленных в школу Афинской. А сама же школа зижделась отнюдь не на каких-либо пособиях, учебниках и тетрадях. Это были, скорее, актерские курсы, пройдя которые в течение недели, очередной нищий-профессионал, будь он "пострадавший" от Курильского землетрясения или "российский беженец-казак" из Казахстана, выходил на работу, чтобы умело выколачивать деньги у москвичей и гостей столицы.

Мадам Афинская, как она ещё сама любила себя называть на французский манер, лет пятнадцать назад окончила какое-то областное театральное училище, успела пару лет поработать в провинциальном опереточном театрике, спектакли которого посещало в лучшем случае десятка два-три зрителей, а затем подалась в столицу осваивать более крупные театральные сцены. Она поработала гримером в одном столичном театре, костюмером в другом, ей несколько раз приходилось играть второстепенные роли, наконец, она помогала в работе на телевидении одному известному продюсеру. На этом работа на государство закончилась – рынок ворвался в Россию.

Раз вечером, после какой-то пирушки, она возвращалась домой с друзьями. Заметив в одном из переходов старика-фронтовика, увешанного орденскими планками до боковых карманов пиджака, она попросила друзей приглядеться к деду. Просто ради интереса, для будущего фильма или передачи.

Они пили баночное пиво и из-за угла наблюдали, кто же подаст старику. Когда кто-либо проходил рядом с дедом, тот лишь прятал глаза и тихо произносил фразу типа "Подайте на пропитание фронтовику-орденоносцу". Но люди проходили мимо. Им было стыдно не за старика, а, скорее, за себя. Дело в том, что целое поколение было воспитано на уважении к этим воинам, которых приглашали на вечера, выступления, различные праздники, чтобы они рассказали, как защищали Родину. И вот теперь многие не могли пересилить себя, и подойти и положить в его почти не протянутую руку пару сотен рублей.

Это Афинская подметила сразу. Они тогда поспорили, что она в течение десяти – пятнадцати минут научит деда "как делать деньги". Поспорили на ящик пива. Если в течение часа старику не подадут энной суммы – она проиграла.

Дед-фронтовик за полчаса набрал столько, что на подаяние можно было купить целый ящик лучшего импортного пива. Они посмеялись, снабдили его визитными карточками и расстались. В тот вечер она и задумалась о попрошайническом бизнесе.

Теперь среди нищих ходила легенда, будто за всю свою жизнь Афинская сыграла только одну роль в театре – роль нищенки. Она этого не отрицала.

...Афинская занималась режиссурой и обучением новенького, когда Кнорус рассказал ей об исчезновении Юрайта. * А где же ваш этот самый Чвох был? недовольно спросила Афинская. * Видно, как мне передали, Юрайт обнаружил, что его место занято и решил разобраться сам. * Дурак! Видно, после отпуска совсем нюх потерял.

Афинская догадывалась и даже была уверена в том, чьими руками был спровоцирован конфликт и в каком направлении исчез Юрайт.

Честно признаться, ей было глубоко наплевать на исчезновение Юрайта, хотя он и числился у неё одним из самых "высокопроизводительных" и доходных "специалистов". Она, Афинская, даже имела на него виды, чтобы продвинуть по служебной лестнице и сделать своим помощником в нищенском бизнесе. Но, что поделаешь, если парень сам подрезает себе крылья? У неё таких, как Юрайт, сотни , и не может же она бегать и выручать каждого, если у него в голове нет необходимых опилок. Сам угодил в ловушку, причем довольно-таки глупо. На похищение мог решиться только её конкурент по нищенскому бизнесу, этот сутенер и недоносок – Яхтсмен. С такими же, как и он сам, туполобыми бандитами.

Черт бы с ним, этим мальчишкой по кличке Юрайт. Но Афинская понимала, что если не выручить из беды сегодня хотя бы одного своего сотрудника, то уже через некоторое время люди Яхтсмена повышвыривают всех её работников из центральных подземок и с площадей. Борьба за обладание центром города началась с того времени, когда Афинская ещё единолично командовала нищенским рынком и поставляла для начинающего сутенера Яхтсмена провинциальных девочек в проститутки. Значит, эта борьба идет уже около полутора лет, с тех пор, как на него работники правопорядка повесили статью. Тогда он отвертелся. Но его предупредили, что при первом случае он как сводник сядет, и надолго. А если менты пообещали, то сами его же и подставят. Жадничал Яхтсмен, а с властями надо делиться. Это уже не теорема, а аксиома, выведенная в России со времен Ивана Грозного.

Вот и решил Яхтсмен поменять род трудовой деятельности и переквалифицировался из сутенерского бизнеса в нищенский. Он решил насадить своих людей на не охваченных Афинской вещевых рынках, оптовках. А для начала его нищие расселись за пределами Садового кольца. Афинская понимала, что Яхтсмен, видимо, почувствовал силенку и начинает подминать под себя и Центр. Дудки! У нее, Афинской, тоже есть на него управа со стороны легальной и нелегальной. Она вспомнила свою недавнюю любовь с очень большим авторитетом, который обещал ей любую посильную помощь. А то, что это был человек с именем, не в пример этому вонючему сутенеру, Афинская знала точно.

Правда, лишний раз напрягать уголовные силы она не собиралась – у них дела покруче, чем какой-то там Яхтсмен. Здесь она могла подставить соперника вполне официально. Тем же правоохранительным органам. Тем более менты давно имеют на него зуб. Стоило только навести милицию на сеть притонов, где содержатся в неволе бомжи, считающиеся работниками Яхтсмена, как его упекут на более долгий срок, чем за проституцию. Да ещё можно подбросить пару фактиков полного исчезновения нескольких человек, бывших в подчинении у Яхтсмена.

Она, Афинская, знала, как найти на этого сутенера управу. Только стоит ли поднимать шум из-за этой малявки и высвечивать собственную подпольную деятельность? Может, сама справится?

Конечно, справится. И она вспомнила свои первые встречи со стройным парнем, катавшим её по Водниковскому водохранилищу на красавице-яхте. Да, тогда он был ещё не скотинистым парнем, считался спортсменом, выступал на всяких соревнованиях, правда, в пределах бывшего Союза. Но, видимо, у спортсмена появились какие-то криминальные наклонности, и он бросил спорт.

Их неокрепшая любовь растаяла, словно льдинка. И тем не менее она ему помогала, чем могла.

Ее вдруг посетила одна дерзкая мыслишка, но она решила её приберечь на самый крайний случай, а пока послать своих телохранителей на переговоры.

"Черт с ним, с Юрайтом", – в который уже раз уговаривала она себя. Но если бы Юрайт был последней жертвой. И кто знает, станет ли он, Юрайт, жертвой ? А ну как подготовленный ею специалист начнет работать в стане врага? Фу! Она терпеть не могла предательства, потому что сама никогда не предавала. Расставаться приходилось, и часто. Но всегда полюбовно.

Нет, этот мальчишка Юрайт – Афинская, познавшая немало мужчин в своей жизни, чувствовала это своим женским сердцем – не может оказаться предателем. Да ему и предавать-то ещё некого, разве что только самого себя. Но за ним может пойти и другой, и третий... А вот этого Афинская никак не позволит: ведь именно ею подготовлены и обучены сотни людей, так профессионально вышибающих слезу у народа и собирающих с него приличные деньги. А потому за каждого своего работника она будет драться до последнего дыхания. Это Яхтсмену наплевать на исчезновение пусть даже десятка, работающих на него бомжей. На место пропавших он тут же найдет и посадит новых – оборванных и полупьяных – и ценой побоев и угроз добьется, чтобы они выклянчивали для него милостыню. Благо этого контингента в столице всегда было в достатке. Бомжатина сотнями и тысячами прет в Москву из разных краев и областей.

Афинская тайно выезжала на "объекты" Яхтсмена и видела, как уже через час-другой после начала работы бомжи, принявшие на грудь по стакану портвейна, начинали расползаться с рабочих точек в разные стороны и укладываться на покой. А то засыпали прямо на рабочем месте. Она смеялась от души, когда видела, как "мальчики" Яхтсмена стараются привести в чувство бомжиков, вытаскивая и выковыривая их из разных загашников, коих полным-полно на рынках и вокзалах, и растаскивают их по объектам.

Тогда-то она и подумала, что с "тружениками" Яхтсмена можно проделать, немножко потратившись, юморную шутку. Каждое утро раздавать на нос по бутылке портвейна. Много ли им надо, спившимся и ослабшим? Зато неподавший бомжу, вполне возможно, подаст её работнику.

Эта мысль ей понравилась.

Так что, за эту неумытую шалупонь, которая ползала, спала, обсыкалась, но только не работала, она и сама гроша бы ломаного не дала. Они не то что деньги просить для организации не умеют, они себя-то с трудом кормят. У Яхтсмена – хилеющий с каждым днем бомжатник. У неё – профессиональная школа и высокоприбыльное производство. Изысканное заведение строгих правил и жесткой дисциплины, где проходят тщательный отбор сотни желающих попасть к ней и затем занять место нищего под щедрым московским солнцем в центре столицы. * Хорошо, – сказала она Кнорусу, – я не намерена из-за этого случая отменять занятия по повышению квалификации своих актеров.

И она вмиг забыла о существовании Кноруса и Яхтсмена, о своих разногласиях с конкурентом. Теперь её внимание привлекал паренек лет двадцати, который переминался посреди комнаты и вертел головой из стороны в сторону. * Так, – хлопнула в ладоши, словно на репетиции в театре, Афинская и подошла к нович – ку. – Ты чего ушами стригешь? Ну-ка ещё раз изобрази контуженного и ударь по нервам, как я тебя вчера учила! Быстро-быстро! Время – деньги! Только без надрыва. Не надо мне и прохожим патетики!