Текст книги "Нищие"

Автор книги: Сергей Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Цыганка, все ещё стоя на коленях, перестала причитать и подняла голову в сторону Яхтсмена. * Ты меня отпускаешь? * Да. Иди домой.

Она, не вставая с колен, задом поползла в сторону выхода из кабинета. Около дверей с трудом поднялась и, не отрывая взгляда от Яхтсмена и все ещё не веря в свое освобождение, переспросила: * Ты меня отпускаешь? * Да. Иди – иди.

Когда она повернулась к дверям, Яхтсмен посмотрел на Супа и еле уловимым движением щелкнул пальцами и повел подбородком в сторону цыганки, мол, глаз с неё не спускать и разузнать, где их явка находится. Догадливый Суп кивнул в ответ: понятно.

Когда цыганка вышла на улицу и устремилась к автобусной остановке, трое братков уже сидели в "БМВ". Яхтсмен отрядил на слежку самых догадливых быков из своей команды.

Он вышел в холл, где сидели и резались в карты свободные от вахты братки и разрешил всем разъезжаться по домам. Он уже и сам было хотел покинуть стены офиса, но увидел в темном углу холла Борща. Тот, безучастный ко всем событиям, произошедшим в офисе в течение последних двух часов, задумчиво сидел в кресле и глядел в одну точку.

"Он и не думает линять из Москвы, – подумал Яхтсмен. – И если его возьмут менты, то он может завалить всю контору".

Он снова направился в кабинет, бросив в сторону быков короткую фразу: * Суп, зайди ко мне на минутку.

Клички этих двух быков соответствовали их гастрономическим изыскам. Один уважал жирный борщ с большим куском мяса. Другой – вегетарианский супчик. Тот и другой ненавидели друг друга. "Вот и пускай Суп разберется, что вкуснее", – подумал Яхтсмен.

ГЛАВА 12. МАРГО

Маргарита поднималась по Тверскому бульвару к кинотеатру "Россия". Она шла на улицу Чехова, где в одном из подвальных помещений домов располагалась редакция газеты "Милосердие". Она договорилась встретиться с главным редактором издания ровно в одиннадцать дня. До встречи ещё было полтора часа, и Маргарита не спеша шла по бульвару, наслаждаясь необыкновенным солнечным днем, каких зимой в Москве бывает очень мало. Впрочем, на душе у неё было далеко не солнечное настроение. На вечерней планерке её шеф, префект округа, был очень озабочен проблемой увеличения численности бездомных людей в столице, которые, разместившись на улицах Центра, не украшали облик белокаменной. Заканчивая планерку, префект с горечью вздохнул, обратившись к ней: * Подумайте, Маргарита Павловна, как очистить улицы от этой просящей черни в рваных одеждах. Иностранцы от них шарахаются как от чумы. Прямо стыдно! * Куда их денешь, Дмитрий Яковлевич? – парировала она его просьбу своим вопросом. – У нас в округе только одна ночлежка и один распределитель. Милиция выгонит их с одного места, они переходят на другое – на той же улице, в том же переходе. Иногда собираем их, договариваемся с Восточным округом, где есть два распределителя. Но они не всегда соглашаются нам помочь – своих бомжей хватает... * Высылайте из Москвы, за сто первый километр, как это делалось перед Олимпиадой, ответил префект, не глядя в её сторону и начиная раздражаться. – Найдите же, черт подери, какое-то решение! * Но вы же сами прекрасно знаете, что через пару дней тех, кого вывозили вместе с проститутками за пределы Москвы, были снова в столице, – не обращая внимания на повышенный тон префекта, ответила Белякова.

Префект, собиравшийся закончить планерку, зло посмотрел на начальника отдела социальной защиты населения. Его глаза ясно говорили: разве мне, Маргарита Павловна, нужно заботиться о бездомных, разве эта работа с бомжами и нищими не входит в ваши прямые обязанности? И какие к нему, префекту, занятому по горло строительством и созиданием, облагораживанием и окультуриванием, кормящим и дающим покой всему округу, могут быть вопросы? Разве она, Белякова, отвечая за кров и хлеб для нищих, не получает за свою работу зарплату?

Она прочитала в его глазах все эти вопросы, почувствовала все его недовольство и негодование, но решила не отступать, чего бы ей это ни стоило. Она тоже понимала, что если раз-другой не поставить решение вопроса по нищим на принципиальную основу, то на каждой планерке и совещании она будет каждый раз получать свою долю тумаков и шишек. С этой же пока неразрешаемой проблемой нужно бороться всем миром и по возможности постараться решить её раз и навсегда. Она собралась с духом и ответила: * Ровно сто лет назад, в прошлом веке, в зале Санкт-Петербургской Думы решался вопрос об устройстве сельскохозяйственных колоний для лиц, высылаемых из столицы за праздношатательство, нищенство, неимение и нежелание приобретать какую-либо работу или занятие... * Ну, вот, видите, улыбнулся префект, – оказывается, наши предки не только очищали город от бомжей, но и направляли их деятельность на созидание.

Участники планерки одобрительно заерзали на стульях, начали складывать бумаги в папки, решив что с этими словами префект объявит вопрос закрытым, и совещание закончится.

Но Маргарита Павловна, выдержав некоторую паузу, вдруг, не обращая внимания на шум в зале, снова обратилась к префекту: * Правда, Дмитрий Яковлевич, мои коллеги-предки – сотрудники социальных отделов, доказали депутатам, что административная высылка таких лиц не только убыточна, но и не достигала никакого воспитательного эффекта. А высылаемые почти в том же количестве возвращались в столицу. Кто на поезде, кто на лошадях и телегах, кто пешком, а кто и ползком. То же самое было и во время проведения московской Олимпиады. В большом мегаполисе нищим и попрошайкам всегда было легче прокормиться и устроить ночлег. Конечно, их снова собирали по улицам, снова высылали. Но напрасно тратили деньги. Я позвонила в наше управление внутренних дел к майору Бурдакову и узнала, что милиция и сегодня, когда есть деньги и средства, покупает билеты бомжам и отправляет их к месту прописки. Но... эффект нулевой. * Спасибо за экскурс в историю, Маргарита Павловна, – уже не скрывая негодования, перебил её префект. – Но нам бы хотелось узнать, как собирается решать проблему отдел социальной защиты населения? * Проблему должен решать не один отдел социальной защиты, а весь округ. И строители, и транспортники, и милиция, и доктора – все! Вы можете быть недовольны моей работой, Дмитрий Яковлевич, вы можете уволить меня и выслать вместе с бездомными за сто первый километр, но проблема сама по себе не решится. Без вашей помощи, помощи ваших замов по правопорядку, транспорту, строительству, без помощи бирж трудоустройства и занятости, финансистов и предпринимателей не решим её и мы, работники социальной сферы.

Она заметила, как префект успокоился и перестал перекладывать многочисленные справки и доклады с одного края стола на другой. Теперь, подперев голову кулаками, он внимательно слушал её. И когда она договорила уже в полной тишине, он встрепенулся и спросил: * Хорошо, – сказал он, теперь уже обращаясь не только к ней, но и ко всем собравшимся. – Будем работать с вашей, то есть с нашей проблемой, все вместе. Но для координации вы, Маргарита Павловна, должны составить какой-то общий план. Что должен делать тот-то и тот-то. У вас есть уже какие-нибудь наметки? * У меня есть факт, когда один новый русский, из молодых, но предприимчивых, проехался по вокзалам, насобирал полдюжины бомжей, бывших плотников и каменщиков, отвез их к себе на загородный участок и поставил задачу – возвести в короткие сроки большой коттедж. Он их хорошо кормил, поил по праздникам, возил в баню по выходным, но сразу всех предупредил – если кто-то попробует убежать, то пеняйте на себя. Через полгода бывшие голодные имели толстые румяные щеки, и трехэтажный коттедж возвышался на всю округу. Но самое главное, бывшие бродяги опять перевоплотились в специалистов своего дела и... пошли по рукам. Кто-то им заказывал баньку срубить, кому-то дверь поправили, кому-то евроремонт выполнили.

За спиной она услышала голос Бурдакова: * Случай, надо сказать, пахнет криминалом. Ваш новый русский, Маргарита Павловна, по сути дела похитил людей и использовал их труд в корыстных целях.

Она повернулась к начальнику управления и улыбнулась: * Я бы сказала в воспитательных. Вы тоже сажаете на пятнадцать суток и заставляете отрабатывать наказание. * Но не бомжей, а нарушителей правопорядка. Статья о бродяжничестве в Уголовном кодексе давно отменена. И теперь мы не имеем права прятать людей за решетку за так называемую свободу передвижения. * Если говорить откровенно, – она повернулась в сторону префекта, – то зря отменили. Как бы ни ругали мы коммунистов и их порядки, но тем не менее все пьяницы лечились в лечебно-трудовых профилакториях. Меньше было бытовых убийств. Улицы города не были загажены мочой и экскрементами тех, кто в одном месте ест, спит и гадит. При коммунистах, извините, это делать боялись. А при демократах с их свободами, испражняются прилюдно. * Интересные наблюдения, – с долей ехидства заметил префект. * Да, не смейтесь, Дмитрий Яковлевич! При коммунистах вы бомжей и нищих почти не замечали, потому что считалось, что такой проблемы и не было. Потому что милиционеры конкретно знали, что им нужно делать в том или другом случае. Все было расписано – где демократия, а где порядок. А теперь беспорядок стал называться демократией и служители правопорядка не имеют исчерпывающих инструкций, когда забирать можно, а когда нельзя. Принялись втихомолку сами наводить порядок. Кто больше заплатит – для того и демократии больше. А с бомжа – что возьмешь? Ничего. Вот он, бомж, и не нужен милиции.

Она опять услышала за спиной голос Бурдакова: * Так ведь не милиция плодит безработицу, оставляет людей без зарплаты, пенсий и пособий, выкидывает их из собственных квартир. Мы лишь чистильщики, у которых, к сожалению, не хватает даже площадей, на которых можно проводить воспитательную работу... * Я это прекрасно все понимаю и не собираюсь во всех грехах винить милицию. Нищенство, между прочим, всегда было проблемой в крупных городах. И не только в России – в любой даже самой цивилизованной стране с высокоразвитой экономикой. И во все времена. Посудите сами, в маленьких среднерусских городках, каких полно в Тверской, Ярославской, Псковской и других им подобных областях, нищих можно встретить крайне редко. Разве что на автобусных станциях или около церкви. И все потому, что там все люди друг друга знают – попрошайничать стыдно. А, во-вторых, в индустриальной российской глубинке сегодня люди месяцами не получают зарплату или находятся в бессрочном производственном отпуске. Какие там подаяния! Самим бы продержаться, да не помереть от голода! О деревнях и говорить нечего – там нищенство не в почете. Поэтому нищие совершают свои набеги на города крупные. А столица – самое лакомое место. Здесь легко затеряться, "повесить лапшу на уши" вечно спешащим людям. Я звонила в мэрию, во все префектуры и отделения милиции – и нигде мне не могли назвать количество нищих, оккупирующих тот или иной округ. Говорят – много. И все. * А вы-то знаете, сколько нищих просит подаяние в нашем округе? * Думаю, что к концу недели мне будет известна эта цифра.

Она вспомнила выкладки из справки Бурдакова, но решила пока не оглашать сведения. Слишком заниженными они ей показались.

Префект резко поднялся и голосом, в котором не осталось и следа недовольства и злобы, сказал: * Спасибо, Маргарита Павловна, за вашу настойчивость. Извините, но и я, и многие из нас просто не замечали и не представляли широты и глубины проблемы. Я вас попрошу подготовить комплексный план по решению этого вопроса. Можете задействовать все службы, которыми мы располагаем. Распишите задачи для каждой. По пунктам – кто и что должен делать, за какой участок отвечать. А если наших усилий будет недостаточно, давайте выходить на мэрию, правительство столицы, городскую Думу. Вы согласны с такой постановкой вопроса? * Этого я от вас и добивалась...

... Теперь она шла по Тверскому бульвару в гости к Татьяне Афониной, дабы определить, кем является для неё эта женщина – врагом или соратником?

ГЛАВА 13. ЮРАЙТ

Юрайт уже битых два часа слонялся по Рижскому вокзалу, несколько раз прошел по переходу метрополитена. Часов в десять утра он поднялся по эскалатору, вышел на улицу и заглянул на Крестовский рынок. Не обнаружив ничего привлекающего внимания, зашел в небольшую кафешку, что расположилась на углу Сущевки и проспекта Мира.

Он занял столик около окна, заказал чашку кофе и отхлебывал его маленькими глотками. Ему хорошо был виден и светофор, и пешеходный переход к Рижскому вокзалу, и автомобильная пробка, и появившиеся разом, словно по мановению волшебной палочки, монахини.

С женщинами в черных рясах были и полураздетые мальчишки-цыганята. Они стучали в закрытые окна автомобилей, трясли руками, корчили рожи.

Юрайт смотрел в окно и не мог понять, почему вдруг исчезли со своих нищенских точек бомжи Яхтсмена, которых здесь, на Рижском вокзале, всегда было в избытке. Пока одни, надравшись, спали прямо на асфальте, другие просили милостыню и попивали водочку. Проспавшись, одни вставали, а другие, приняв чрезмерную дозу алкоголя, наоборот отрубались, уступая место протрезвевшим товарищам. Иногда местные бомжи даже не расползались на ночлег по подвалам, и конвейер попрошайничества действовал круглые сутки. Но так было только летом в теплые короткие ночи.

Чужаки отсюда быстро изгонялись. Если бомжи не могли справиться с группой заезжих новичков самостоятельно, то на помощь буквально через час-полтора приходили быки Яхтсмена. И тогда уже заезжие чушпаны были сурово биты и обобраны до нитки. Да что заезжие! Своим, знакомым побирушкам, если те без указания быков занимали чужое место, зубы выбивали. Юрайт помнил прошлогодний случай, когда безрукий инвалид по прозвищу Митрофанушка, вылез из метро и решил подзаработать на бутылочку, расположившись на одной из аллей, ведущих к главному входу бывшей ВДНХ. На этой станции подземелье принадлежало актерам госпожи Афинской, а вся наземная территория была поделена между бомжами Яхтсмена. И подземники, и наземники дружили друг с другом, не раз надирались вместе до поросячьего визга, но никто никогда не занимал чужого места. Что дернуло Митрофанушку выбрать эту точку для работы – сказать трудно. Целый день он проработал без эксцессов, но к вечеру бомжи его вежливо предупредили: мотал бы ты отсюда. Но на другое утро Митрофанушка снова решил испытать судьбу. Уселся на прежнее место в аллее и не успел ещё положить перед собой кепку, как его подхватили под мышки, подтащили к машине и забросили в багажник.

Юрайт слышал потом от Афинской, которая пробовала отвоевать Митрофанушку обратно, что Яхтсмен отдал инвалида в рабство какому-то своему знакомому авторитету. "Да какое рабство может быть в наши-то современные дни?" – думал тогда ещё неопытный Юрайт. Да и кому нужен такой раб – с двумя культями? Но потом узнал, что инвалида заставляли языком вылизывать полы, полировать их коленками до блеска. При этом кормить никто его и не собирался – заставляли жрать мусор и отходы из помойного ведра. Отпустили Митрофанушку на волю только через пару месяцев. Вернулся он к Афинской молчаливый и белый как лунь, хотя раньше гордился своими черными как воронье крыло волосами. Занял свое прежнее место. День отработал в метро, другой – сборов никаких. Сидит на полу Митрофанушка и молчит, словно забыл все легенды, что они так тщательно разучивали и отрабатывали с Афинской. А зачем госпоже нахлебники, которые разучились приносить прибыль? Правда, Афинская не стала предпринимать каких-либо грубых мер для устранения Митрофанушки. Его просто подставили при очередной облаве сотрудникам ОМОНа. Через пару дней когда-то удачливого нищего выслали из Москвы, и после этого он в столице больше не появился.

И теперь Юрайту и вокзал, и рынок, и перекресток казались какими-то необжитыми. Не было ни пьяных окриков, ни восклицаний, не собирались в кучку мужики-бомжи, чтобы распить очередную бутылочку, никто не пел удалых или печальных песен в пьяном угаре.

Словом, без бомжей перекресток умер, и даже лица прохожих стали какими-то серьезными и сердитыми.

Монашки же молча обходили машины, показывая коробки для сбора пожертвований. И если кто-то опускал в ящик банкноту, они скупо и сухо осеняли то ли водителя, то ли автомобиль крестным знамением и переходили к другой машине.

Юрайт вдруг заметил, что около здания Рижского вокзала на обочине дороги сидело несколько цыган-мужчин, и они о чем-то эмоционально спорили. К ним иногда подходили женщины-цыганки, перекидывались несколькими фразами и исчезали в толпе.

Он стал присматриваться к монашкам. Две из них были явно цыганского происхождения. Они почти не подходили к машинам отечественного производства и предпочитали работать только с водителями иномарок. Когда они читали краткую молитву после пожертвования или что-то говорили водителям, Юрайт видел рты, набитые золотыми зубами. Детишки, как школьного, так и дошкольного возраста, не цеплялись за цыганок, а бегали вдоль рядов машин и, если не получали вознаграждения, то гримасничали и дразнились. Если кто-то из водителей протягивал детишкам купюры достоинством в 100 или 200 рублей, то юные попрошайки, сделав презрительную гримасу, просто отходили от машины.

Самый верткий лет десяти подросток, смяв в кулаке сторублевую бумажку, бросил её в открытое окно прямо в лицо водителю. Тот что-то грубо сказал ему вслед, и тогда цыганенок смачно плюнул на лобовое стекло и отбежал к обочине под защиту цыган-мужчин. Тут же зажегся зеленый, и водитель, то ли решив следовать правилам дорожного движения, то ли не захотев связываться с юным хулиганом, дал газ, и оплеванная машина затерялась в общем автомобильном потоке.

Юрайт допил кофе, отодвинул чашку на середину столика и вытащил ручку и блокнот. Засек по своим электронным часам время. Красный глазок светофора горел ровно одну минуту. За это время одна монашка обходила пять-шесть автомобилей. При самом удачном раскладе, два-три водителя опускали в коробку свои пожертвования. Кто тысячу, кто пять, а кто и десять. При неудачном – все отворачивались от монашки в другую сторону, и никто ничего не давал. Словом, предположил Юрайт, за минуту монашенка зарабатывала от пятисот до тысячи рублей. Значит, за день, если учесть перерывы на обед и по нужде, в коробке накапливалось от трехсот до четырехсот тысяч рублей. "Не хило", – подумал Юрайт и сделал знак, чтобы ему сварили ещё одну порцию кофе.

Многим попрошайкам в метрополитене и не снился такой доход. Конечно, в метро ездят люди небогатые, как правило, не имеющие личных автомобилей. И он, Юрайт, знал, что старикам и инвалидам бросают в головные уборы и картонные коробки самые мелкие бумажные купюры. Редкие тысячные и совсем редкие пятитысячные сразу же убирались в потайной карман, – дескать, вот, смотрите, люди добрые, как я унижаюсь перед вами, и сколько вы мне платите за это унижение. Много не насобираешь – только на бедность. Таким немым укором метрополитеновские попрошайки старались разжалобить московский народ и часто этого добивались. Сердобольная душа прикрывала кучу мелочи пятерочкой, а то и десяточкой, которая через пару секунд исчезала в тайниках нищенской одежды.

Но по сравнению с автодорожными подземные попрошайки были действительно нищими. Только его, Юрайта, заработок, да ещё нескольких "калек-воинов" мог соперничать с теми деньгами, которые падали в ящик отдельно взятой черной монахини. Но он, Юрайт, отрабатывал эти деньги в поте лица. Они же, наемные монашки, просто ходили между рядами машин и молча подставляли ящик.

Официантка поставила перед ним чашку ароматного кофе, сваренного по-турецки. Но в это время ему показалось, что к обочине дороги, где сидели цыгане-мужчины, подошел один из быков Кноруса. Он стоял задом к Юрайту, засунув руки в карманы широких штанов.

Один из цыган вытащил из внутреннего кармана синей болоньевой куртки толстый полиэтиленовый пакет и подал его парню. Пакет тут же исчез в кармане штанов. Парень ещё что-то говорил цыганам, они по-одному вставали и быстро исчезали в толпе. Наконец и последние два мужика-цыгана поднялись с бордюра, пожали парню руку и принялись что-то кричать монашкам. Женщины в рясах потянулись к своим руководителям, которые уже шли ко входу в метро. Парень повернулся и пошел в сторону кафешки. Юрайта, словно током ударило. Это был Граф – самый близкий друг и помощник Кноруса.

Граф не спеша двигался в сторону пешеходного перехода. Юрайт отодвинул дымящийся напиток, бросил на стол десятку и выскочил из кафе. Теперь он боялся лишь одного: где-нибудь в укромном месте Графа ожидала машина, он плюхнется в неё – и поминай как звали. Правда, сам факт, что человек Кноруса встречался с цыганско-монашеским сообществом на Рижском автоперекрестке, уже говорил о многом. Да и нетрудно было догадаться, что полиэтиленовый пакет, который исчез в кармане брюк Графа, был наполнен денежными купюрами.

Юрайт в десяти метрах позади шел за Графом, хорошо различая в толпе его стриженый затылок. Бык направлялся то ли в сторону Крестовского рынка, то ли ко входу в метро. Лихо проскочив мимо движущихся машин по проспекту Мира, Граф потерялся в толпе. Юрайт не стал рисковать и дождался зеленого сигнала светофора, перешел на другую сторону дороги и в негодовании на свою осторожность сплюнул и чертыхнулся – обидно, конечно, было упустить Графа из поля зрения. Хорошо было бы "сфотографировать" номер машины или увидеть того, кому нес деньги Граф.

Юрайт вертел головой по сторонам, медленно двигался в сторону Крестовского рынка и неожиданно чуть не столкнулся с Графом.

Тот стоял около входа в крытую часть рынка и небрежно держал пальцами пуговицу на телогрейке какого-то бомжа. Бомж то и дело разводил руками, кивая головой в сторону перекрестка, где ещё несколько минут назад орудовали монахини.

Юрайт, к счастью, незамеченный Графом, шарахнулся в сторону и чуть ли не бегом удалился на безопасное расстояние, с какого его не заметил бы Граф. Тот же что-то нервно прошептал на ухо бомжу, а затем с силой оттолкнул его от себя. Бомж попятился от толчка, налетел на урну в виде пингвина, но каким-то чудом устоял на ногах. Через пару секунд он уже скрылся между рядами лотков и прилавков, на которых возвышались горы помидоров, огурцов и экзотических африканских фруктов.

Граф подошел к входным воротам и остановился. По всему было видно, что он никуда не спешил и, скорее всего, кого-то дожидался. Он, насвистывая что-то себе под нос, то и дело оглядывался в сторону лотков, где исчез бомж. И действительно – минут через десять около него уже стоял тот самый бомж и, понурив голову, что-то негромко говорил. Затем они уже вдвоем направились вдоль лотков к тыльной стороне здания рынка. Юрайт, стараясь быть незамеченным, следовал за ними.

Они прошли торговые ряды и скрылись в небольшом павильончике, который находился в безлюдном месте за корпусом рынка. Юрайт же не стал пересекать пустую площадку – его могли легко обнаружить, и тогда о выполнении задания Афинской не могло быть и речи. Граф отлично знал Юрайта, также как и Кнорус, недолюбливал его, и их отношения строились только на одном – сдаче выручки в пользу фирмы. И, конечно, если бы сейчас Граф вдруг увидел Юрайта, то, несомненно, догадался бы, что любимый ученик Афинской ведет за ним пристальное наблюдение.

Минут через двадцать дверь павильончика открылась, и из помещения стали выходить полупьяные бомжи и калеки. Они с трудом, держась двумя руками за стенку, сходили с крылечка. Подгоняемые Графом, они дошли до входных ворот, затем разделились на группки по пять-шесть человек и побрели в сторону перекрестка и здания Рижского вокзала. Граф, отвесив тяжелого пинка какому-то задержавшемуся бомжу, посмотрел на часы и, расталкивая прохожих, побежал по проспекту Мира в сторону спорткомплекса "Олимпийский".

Юрайт старался не совершить прежней ошибки и не выпустить Графа из поля зрения. Он лавировал между прохожими, вцепившись взглядом в затылок Графа, и был уверен, что бык опаздывает на условленную с кем-то встречу. Очень важно было знать – кто был этим "кем-то".

Граф свернул в сторону "Макдональдса", легко перепрыгнул через ограждение автостоянки и подошел к вишневого цвета "девятке". Сомнений не было – это была машина Кноруса, за рулем которой сидел её хозяин и со скучающим видом дожидался своего дружка.

Как только Граф запрыгнул в кабину, двигатель заурчал, и "Лада" плавно покинула автостоянку.

Теперь Юрайт понимал, что Кнорус имел прямое отношение к акции "Монахиня". Насколько серьезную и полезную помощь он оказывал цыганам, Юрайт сказать не мог, но знал, что это можно было легко выяснить, ознакомившись с суммой денег, завернутых в полиэтиленовый пакет, который лежал в кармане Графа. Но знакомство с содержимым этого пакета не входило в планы Юрайта, хотя он бы при случае не отказался посчитать купюры и оценить их номинальное достоинство. Конечно, Юрайт – далеко не безмозглое существо, но он не хотел делать никаких выводов. Пусть этим занимается Афинская. А он будет придерживаться принципа: меньше знаешь – больше живешь.

Теперь для очистки совести ему нужно было только проверить свою догадку насчет бомжей, которых выгнал на перекресток Граф, – займут ли они места, оставленные монашками на перекрестке, или же снова попрячутся в теплых загашниках Рижского вокзала и Крестовского рынка. Он в приподнятом настроении шагал обратно в сторону Рижской и думал, что если операция "Монахиня" была проведена с помощью Кноруса, то заместитель Афинской мог за неделю заработать приличные деньги. Впрочем, все зависело от размаха самой операции и количества "помощи" Кноруса. Но об этом могла знать только сама Афинская. Юрайт слышал, что месяца три назад Афинская разрабатывала подобную акцию, но не спешила с её внедрением в жизнь. То ли у неё людей не хватало, то ли она ожидала для проведения операции более благоприятного момента, то ли боялась выставлять на перекрестки своих людей, опасаясь, что быки Яхтсмена, почикают актерский материал. Кнорус же помогал Афинской в разработке этой операции и подыскивал женщин, пожелавших срубить деньгу по-легкому. Вполне вероятно, что Кнорус продался цыганам и сам стал режиссером монашеского спектакля, оставив за бортом свою наставницу и вдохновительницу. В этом случае его помощь могла стоить баснословных денег.

Юрайт вернулся в кафе. Как ни странно, чашка кофе, которую он заказал, до сих пор стояла на столе. Он опять занял свое место около окна, но, как и предполагал, не увидел ни одной монахини. Вдоль рядов автомобилей, шатаясь, расхаживали заросшие и небритые бомжи и калеки. Они останавливались около машин, делали моляще-жалостливые глаза, которые тут же вспыхивали благодарностью, если кто-то из "водил" или пассажиров с брезгливостью бросал в их руки или прямо на асфальт мелкую купюру.

Юрайт, задумавшись, смотрел в окно. Убедившись, что нашествия цыган и монахинь на перекресток больше не ожидается, он поднялся, подошел к девушке за прилавком и попросил телефон. Она подала ему трубку радиотелефона. Юрайт, положив на стойку десятитысячную, стал набирать номер Афинской. И когда он нажал последнюю кнопку, кто-то положил тяжелую руку на его плечо. В ту же секунду трубку вырвали из его рук: * Не торопись, Юрайт. Что по телефону зря трепаться? Я подвезу тебя к госпоже на машине.

Юрайт повернул голову и увидел Кноруса. Из-за его плеча выглядывала стриженая голова Графа. * Ну, что пошли? – показал Кнорус рукой на дверь. * Мне туда не надо, – сохраняя спокойствие, сказал Юрайт. * Я лучше, Юрайт, знаю, куда тебе надо, а куда не надо. И пока я твой начальник, ты в машине мне и объяснишь, почему ты сегодня не на своем рабочем месте. Почему не орешь голосом контуженного и не дрочишь головой в припадке эпилепсии?..

Юрайт, было, хотел что-то возразить, но в ту же секунду очутился между Графом и Кнорусом. Его локти оказались в крепких руках. Его вытолкнули из кафе на улицу и дотащили до машины, которая в нарушение всех правил дорожного движения стояла около светофора на перекрестке. Метрах в пяти от неё ходил гаишник, но и не думал предпринимать каких-либо действий в отношении правонарушителей. А когда они втолкнули Юрайта на заднее сиденье, ему показалось, что Кнорус приветливо кивнул постовому в знак благодарности, и тот ему в ответ улыбнулся.

Зеленый поменялся на желтый, но Кнорус не стал дожидаться нового разрешающего сигнала и с места рванул в сторону Рижской эстакады, догоняя машины, последними проехавшие на зеленый свет. Гаишник в эту секунду вообще отвернулся в другую сторону, как бы не замечая явное нарушение. * И куда вы меня везете? * Поговорить надо, – наглым голосом ответил Кнорус. * О чем, интересно, мы можем с тобой разговаривать? – Юрайт сделал непонимающую физиономию и, как будто догадавшись, покачал головой: – А, ты про Агату? Поверь, Кнорус, у меня с ней ничего не было. Мы просто друзья по бизнесу. * Да нет, Юрайт. Не валяй дурака. Если бы дело было только в Агате, то я бы просто отбил тебе почки. А мне кажется, что дело принимает крутой оборот. Вся твоя беда в том, что ты много знаешь. * Да что я могу знать? продолжал играть в свою игру Юрайт. * Может быть, ты и хороший актер в роли нищего, но играть роль непонимающего дурака ты ещё не научился. Тебя Афинская официально благословила на слежку за нами? * Ни за кем я не следил. * А как очутился на стоянке около "Макдональдса"? * Увидел Графа и шел за ним без каких-либо мыслей. * Значит, следил? * Да не следил я за вами. Меня просто Афинская попросила понаблюдать за работой монашек около Рижского. Я выполнил её поручение и шел обратно в офис. Впереди меня шел Граф. Так случилось. Разве не бывает совпадений? * А зачем вернулся, когда мы уехали, обратно к Рижскому? Ладно, Юрайт, не "коси" под круглого идиота. Я недооценивал тебя какое-то время, но ты оказался умнее, чем я думал. Правда, не умнее меня. * Спасибо за комплимент.

Кнорус, словно не заметив сарказма в голосе Юрайта, продолжал: * У тебя теперь только два пути. Или туда, – он снял с руля правую руку и ткнул в висок указательными пальцем, – или это... Или ты работаешь вместе с нами... * С вами – это с кем?

Кнорус оторвал взгляд от дороги, повернул голову и через плечо презрительно посмотрел на Юрайта. * Знаешь, никогда не был ни нищим, ни актером. Поэтому играть не умею – или говорю то, что думаю, или ничего не говорю. Ты меня понял? * Никак нет. * Тогда для тупых повторяю: с нами это со мной. * Хорошо, – решил потянуть время Юрайт, чтобы собраться с мыслями. – Что я должен сделать для вас? * Пока только рассказать, с какой целью Афинская послала тебя фискалить за мной и Графом. * Я не фискалил за вами.