355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Романов » Нищие » Текст книги (страница 4)
Нищие
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 11:02

Текст книги "Нищие"


Автор книги: Сергей Романов


Жанр:

   

Роман


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Кнорус знал, что настоящий браток никогда не наденет узкие джинсы или престижный "Ливайс". Потому что в драке в узких штанах и ногой-то как следует не размахнешься, а, во-вторых, голубой цвет того же самого "Ливайс" обожают "голубые" всего мира. Не подходил для работы и "дизель" с кожаной курткой и сапогами-казаками – это уже другой стиль жизни. Зато свободного покроя брюки-слаксы, в которых и сидели в машине его товарищи, или широкие джинсы-трубы, которые он сам когда-то любил носить, пользовались у быков огромным успехом. В таких штанах удобно было драться, убегать, догонять, прятать в карманах необходимые увесистые предметы. Примерно по той же причине были модны у быков и суперкороткие стрижки. Во-первых, в драках или при задержаниях врагу неудобно ухватить быка за волосы. А во-вторых, опять же, чтобы окружающие не спутали с членами секс-меньшинств.

Сам Кнорус был в костюме и галстуке, как всегда на работе.

Еще раз оглядев перед ответственной поездкой своих подопечных, он представил, как нелепо выглядели бы на их шеях модные галстуки. Впрочем, он прекрасно знал, что настоящий браток никогда не наденет галстук. Сей невероятно модный у бизнесменов предмет мужского гардероба воспринимается как элемент форменной, в том числе и милицейской, одежды. Ему же, Кнорусу бригадиру, галстук полагался как бизнесмену.

Из-под курток товарищей Кноруса выглядывали тенниски с расстегнутыми пуговицами. Поэтому можно было полюбоваться впечатляющих размеров шеей и грудью.

Он уселся на переднее сиденье в "девятке", которую выделила им на время операции Афинская, завизжали колеса, и машина полетела к штаб-квартире Яхтсмена. Надо было делать дело.

Вообще-то Кнорусу не хотелось терять сегодня время из-за какого-то нищего Юрайта, которого года полтора назад он сам представил Афинской.

По дороге он вспомнил о солдатике, который вместе со своим товарищем, поистратившись в Москве, как-то нелепо собирал милостыню у прохожих в пластмассовый стаканчик из-под водки. Тогда, в течение получаса, он следил за ними с другой стороны дороги и удивлялся тому, что прохожие вкладывали в стаканчик свои деньги. Тогда Российская армия только ввела войска в Чечню, в госпитали Москвы начали поступать первые раненые, и Афинская, не зная истинного положения на чеченском фронте, чуть ли волосы на себе не рвала так ей хотелось заполучить калеку – воина-"чеченца".

После того, как Кнорус отобрал деньги, а затем сдал вояк знакомому постовому, он не спешил уходить от милицейского отделения. Он знал, что их вскоре выпустят, и ему хотелось переговорить с ними и предложить свои услуги и работу в компании. Выпустили только Юрайта, а он, к разочарованию Кноруса, принимал участие в военных действиях на таджикской границе. Но коли уж время было потеряно, он подумал, что на безрыбье и рак может быть рыбой.

Когда Юрайт вышел из участка и уселся на лавочку, размышляя о том, что же предпринять дальше, к нему и подошел обидчик Кнорус.

Он помнил, как Юрайт смерил его презрительным взглядом и отвернулся в другую сторону. * Ты не обижайся, парень, – сказал примирительно Кнорус. Надо сказать, что он умел, когда требовала необходимость, найти общий язык с незнакомыми людьми. – Понимаешь, вы собирали деньги на чужой территории. Ты не москвич, и не мог знать, что в столице такое нищенство не принято. Я лишь – исполнитель и оберегаю эту территорию от чужаков. Извини уж, старик. * А ты сразу не мог это нормально объяснить? – уже без особого гнева отозвался Юрайт. * Да ты вспомни – я ведь вам так и объяснял. Разве не говорил, мотайте, мол, ребятки, отсюда подальше.

В молчании Юрайта он угадал, что парень, в принципе, уже не имеет никаких злых умыслов против него и примет любое предложение, если за ним стоит кров и пища.

Тогда он и притащил его к Афинской. Та, узнав, что Юрайт из Таджикистана, несказанно обрадовалась – тому, что, он со шрамами на лице, тому, что без пальца, тому, что не "чеченец", потому что месяца через полтора-два "чеченцев" в Москве будет пруд пруди, а пограничник из Таджикистана – это редкость. Там на границу берут служить только контингент со Среднего Востока. И послушать от участника боевых действий, что там творится, а потом составить легенду для нищего, ей было очень нужно.

За подарок в виде Юрайта она была очень благодарна Кнорусу и после этого стала не только доверять, но и требовать от него "селекционной" работы.

Теперь по дороге к Яхтсмену Кнорус негодовал на Юрайта, не хотел признавать в нем талант актера и считал всего лишь грязным нищим. Он знал, что Юрайт, "прослужив" полтора года в фирме "Милосердие", мог бы, если захотел, стать быком – физические данные ему это позволяли. Мог бы даже занять место бригадира – парень не без ума в голове. Но он – нищий. И хотя Афинская не раз говорила наедине со своим замом, что за такого попрошайку-артиста, как Юрайт, она бы, не задумываясь, отдала десяток бестолковых братков из бригады Кноруса, он лишь начинал испытывать ещё большую ненависть к Юрайту. Он возмущался, но Афинская каждый раз спокойно говорила, что один только Юрайт кормит и поит целый десяток, а то и другой охранников.

Кнорусу не нужно было говорить о преимуществах нищего перед братками. Нищий – всегда в законе. А нищий с московской пропиской, которую недавно получил и Юрайт, не подпадает ни под какие статьи Уголовного кодекса, чего не скажешь о боевиках Кноруса.

Да, она, Афинская, была согласна с ним лишь в одном: на переходном этапе становления экономического рынка, пока все сферы производства и влияния не обрели своих хозяев, без грубой физической силы не обойтись. Поэтому Кнорус и его ребята какое-то время не останутся без дела. Но уже лет через пять-десять, когда в стране появится личная собственность и объявятся тысячи хозяев и хозяйчиков, все спорные вопросы, кроме уголовных, будут решаться не с помощью кулаков и оружия, а путем цивилизованных переговоров, кои он и должен был сегодня провести с коллегой по нищенскому бизнесу.

Конечно, в душе Кнорус только ухмылялся рассуждениям своей патронессы, но вполне допускал, что количество криминальных разборок будет уменьшаться. Госпожа Афинская как бы исподволь смогла убедить его и в том, что при более конкретном делении на классы – бедных и богатых – нищие никогда не останутся без работы. В любой даже самой цивилизованной стране (Кнорус мог в этом лично убедиться, побывав во Франции, Германии, Италии) нищие всегда будут иметь право на существование и заполнять самые многолюдные и достопримечательные места крупных городов.

Так что, и с углублением капитализма в России места наибольшего скопления людей целенаправленно заполнялись бомжами и бездомными, калеками и слепыми, протянутые руки которых указывали на принадлежность к нищенской профессии. Подавали же им щедро и не жалели денег. Это Кнорус прочувствовал, собирая подать с каждого юродивого. Поэтому организованный когда-то Афинской нищенский синдикат процветал и расширялся.

И сколько бы ни выражал свое презрение Кнорус и его братва к нищенскому сословию, Афинская заставляла и его, и братву не только не обижать контингент, но и смотреть за тем, чтобы чужой их даже пальцем не тронул. Во-первых, они могли потерять профессионала, а во-вторых, этот чужой мог нарушить грим на лице "рабочего-актера", тогда бы произошло прилюдное разоблачение, и фирма понесла бы не только материальный, но и моральный ущерб.

Кнорус был всем обязан Афинской. Из быка он превратился в бригадира, имел неплохой заработок, ходил при галстуке и уже забыл, когда последний раз получал по морде. Да и нужно было отдать дань таланту Афинской, которая первой разработала структуру мощной производственной корпорации нищих, коих ни до революции, ни в советские времена не было в России. И Кнорус, как никто другой, знал, что теперь из всей черной массы попрошаек, разбросанных по центру столицы, может быть, кого-то нужда и заставила в одиночку выйти на нищенский промысел, чтобы не умереть с голоду, но основную часть попрошаек составляли нищие-актеры, профессионалы своего дела, да к тому же ещё и вышколенные психологи, рассчитывающие на природную русскую щедрость и доброту. Такие люди, окончившие школу Афинской, зарабатывали в десять раз больше одиночек. Поэтому те, кто обладал ещё хоть каплей здравого смысла, а не маразма, понимали, что самостоятельно им не выжить, и хочешь-не хочешь, а необходимо вступать в синдикат – своего рода ассоциацию нищих-мошенников. И если в ряды нищих Яхтсмена можно было вступить без труда – отдавай только часть выручки за место, контролируемое его людьми, – то в фирме госпожи Афинской требовалось пройти жесткий отбор и сдать экзамены на квалификацию.

Поэтому нравился ли Кнорусу Юрайт-нищий или не нравился – он, Кнорус, должен уважать его, Юрайта, который приносил приличную выручку, и помимо этого защищать его ,как отца родного. Хотя у него, Кноруса, к Юрайту были свои претензии. Впрочем, ни как к нищему, а как к сопернику на любовном фронте. И эти претензии стали ещё сильнее, когда накануне горбатая старуха Ассоль рассказала ему о шашнях Юрайта с Агатой – той самой милой девочкой-скрипачкой, которую Афинская иногда привлекает для развлечения прохожих. Насколько далеко зашли отношения Юрайта и Агаты, Кнорусу ещё предстоит узнать. Но, что было уже неоспоримым фактом, так это то, что их отношения с Агатой становились все холоднее и холоднее.

...Делегацию от Афинской не ждали. И охрана в офисе была обескуражена, когда Кнорус честно признался, что они из газеты "Милосердие", и что приехали, чтобы встретиться с господином Яхтсменом.

Даже охране не нужно было объяснять, что скрывалось за газетой под безобиднейшим названием "Милосердие". И, естественно, они никого не пропустили в апартаменты, а лишь сообщили по инстанции. Но и пяти минут хватило, чтобы братки Яхтсмена приготовились к незапланированной встрече.

Наконец их пригласили в гости. Они вошли в холл офиса, где в креслах уже сидели парни, по телосложению как две капли воды похожие на ребят, стоящих за спиной Кноруса. Их было человек семь. Они все жевали и беспристрастными равнодушными глазами, не скрывая, оценивали физические достоинства своих гостей. * Так вы по какому делу, мужики? – встал один из них с кресла, явно не из бригадирского сословия.

Поэтому Кнорус ровным бесцветным голосом, глядя поверх его головы, словно не замечая ,кто с ним разговаривает, сказал: * С Яхтсменом бы парой слов перекинуться. * Тебе легче переговорить с председателем российского парламента, – не без ехидства и угрозы в голосе сказал сотрудник агентства господина Яхтсмена. * Хорошо, когда надо будет, поговорим и со спикером. А бригадира вашего можно видеть? Не могу же я тебе доверять важные сведения, – тут Кнорус словно впервые увидел своего собеседника и смерил его презрительным взглядом: что, мол, это ещё за шавка?

Парень понял, что перед ним не ровня по сословию, а представитель администрации соперничающей фирмы. Тем более задач на хамство перед ним пока поставлено не было. И он уже коротко и деловито осведомился: * По какому вопросу требуется бригадир?

От Кноруса не ускользнуло, что при разговоре другие быки из конкурирующего с ними картеля по-одному вставали с кресел и, словно от безделья, ходили кругами по огромному холлу, в котором когда-то располагались и приемная, и примерочная ушедшего в небытие социалистического ателье. Он не боялся и был спокоен за своих ребят. "Но неужели, – недоумевал он, – они собрались устроить потасовку прямо у себя в офисе?" Конечно, это было несолидно. * Мужики, мы приехали за своим человеком. Он у вас. Здесь. Вопрос такой: мы его забираем и долго-долго не встречаемся, – сказал Кнорус.

В это время один из быков Яхтсмена, быстро присев на корточки, лихо выполнил круговую подсечку ногой, и один из товарищей Кноруса, не ожидавший удара, упал на палас, растеленный по всему холлу.

Одним прыжком он тут же вскочил на ноги, и Кнорус вздрогнул от того, что двое сопровождающих плотно взяли его в кольцо и, защищая своими спинами, вполоборота стояли, глядя в сторону врагов.

Так и положено было при нападении оберегать прежде всего своего босса, но ведь и Кнорус был не из робкого десятка, сам вышел из быков. Он освободился от опеки, и теперь они стояли втроем, прижавшись спинами друг к другу. Но дальнейшего нападения не последовало. Быки Яхтсмена расхохотались разом и опять некоторые заняли свои места в креслах, другие подперли могучими плечами выход, всем своим видом показывая, что больше и не думают предпринимать каких-либо агрессивных действий. А подсечка, мол, это всего лишь милая шутка. * Че вы, ребята, на ногах так слабо стоите? – безобидно спросил тот, кто сделал подсечку.

В это время из комнаты вышел молодой парень в темном безукоризненно сидящем на его огромных плечах костюме и в золотисто-желтом галстуке. Не обращая внимания на Кноруса, он держал дверь в комнату открытой. Еще секунда – и из-за неё вышел Юрайт. В своем нелепом для этого места офицерском бушлате без погон и в яловых сапогах с отклеившейся подошвой.

Он стоял перед Кнорусом в середине огромного холла и смотрелся ужасно нелепо среди ребят в кожаных куртках и широких модных штанах. Он теребил в руках офицерскую шапку, которая служила больше не для обогрева головы и ушей, а для сбора денег.

Идеально одетый Кнорус в какую-то секунду даже сделал шаг назад, словно шарахнувшись от этого нищего в сторону. Но тут же, поймав себя на мысли, что вражеской стороной это будет все дико осмеяно – дескать, приехали за товарищем и сами же от него разбегаются, обнял его за плечи и ровным голосом сказал тому, кто был в желтом галстуке: * Ну, мы поехали. * Ага, езжайте, – таким же смешливо-ироническим голосом ответил парнишка. * Тогда, передавайте привет вашему папе от нашей мамы, – сказал Кнорус. * А она только что ему позвонила и сама передала. Ваша мамашка – нашему папашке, – с нескрываемым ехидством, дабы унизить и обидеть гостей, сказал желтый галстук.

Чтобы не остаться в долгу Кнорус парировал с не меньшим ехидством и презрением: * Вам бы, молодой человек, галстучек поменять. Вечерний он, не офисный.

Все ещё держа за плечо Юрайта, он с силой развернул его к входной двери и все поняли, что пора двигаться к машине.

Когда садились в машину, Кнорус, хотя и старался не показывать свою злобу, но сопровождающие Юрайта видели, что он внутренне негодовал. Это было и в самом деле так. Кнорус был недоволен и нелепым видом Юрайта, и своим товарищем, которого так легко уложили на пол простой подсечкой. Что его радовало, так это то, что он уел этого ухаря в желтом галстуке. Он догадывался, что яхтсменовский бригадир, скорее всего, был назначен на должность совсем недавно, а потому ещё мало разбирался, что и когда можно носить при костюме.

Но негодовал он и на себя. Впервые из-за того, что ему, Кнорусу, смышленому мужику, до сих пор не нашлось более достойного места в жизни, чем собирать дань с калек и нищих. В принципе, собирать деньги – занятие достойное, но в том случае, если они все ложатся в твой карман. Кнорус же вынужден был отдавать их своей госпоже. Пусть талантливой, но все равно бабе. И когда они тронулись в обратный путь, впервые решил, что пора организовывать свое дело. Благо, несколько основательных кольев для его процветания уже были им забиты. Без ведома Афинской. * Ну, чего ты тащишься на третьей скорости? – недовольно бросил он товарищу-водителю. – Машину – и ту прилично водить не можете.

Все молчали, предпочитая не раздражать своего шефа. Хотя, конечно, он был не прав.

Свою неправоту понимал и сам Кнорус, но не мог подавить раздражения. Ему хотелось скорее встретиться с Агатой. Вспомнив о ней, он обернулся на заднее сиденье, где прижался головой к окну молчаливый Юрайт. Да, он имел очень уж жалкий вид, но Кнорусу его было нисколько не жалко. Он лишь подумал: что общего может быть между этим солдафоном и хрупкой симпатичной скрипачкой, в которую он влюблялся все больше и больше? * Они тебя били? спросил он Юрайта. * Было дело, – нехотя ответил тот.

ГЛАВА 4. ЯХТСМЕН

Из окна второго этажа, на котором располагался его кабинет, Яхтсмен наблюдал, как Кнорус и два его быка вместе с освобожденным Юрайтом подошли к машине, быстро в неё запрыгнули и уже через секунду, резко развернувшись, покинули автостоянку, которая располагалась под его окном.

Яхтсмен ещё держал в руках трубку сотового телефона, который не успел остыть от горячего голоса Афинской.

Звонок от бывшей любовницы раздался почти одновременно со стуком в дверь его кабинета. Он снял трубку, сказал, чтобы секунду подождали, и устремил вопросительный взгляд на вошедшего братка: * В чем дело? * Там какие-то хмыри приехали, вас спрашивают.

Он с трубкой встал из-за стола и подошел к окну. Нужно было прижаться лбом к стеклу, чтобы увидеть трех атлетического вида ребят. Они стояли около подъезда, ожидая когда он, Яхтсмен, соизволит отдать команду, чтобы их впустили в офис.

Страшного, в принципе, ничего не было. Офис кишел его быками, с которыми он собирался провести деловой разговор перед тем, как направить на точки расположения бомжей-нищих. Он хотел выяснить у них, кто, за какие деньги, и за какие красивые глаза стал угощать его попрошаек дешевым портвейном, от которого они, конечно, не отказывались, но их профессиональные способности убывали по мере уменьшения содержимого в бутылке.

Браток все ещё стоял в дверях, ожидая ответа, а Яхтсмен, не переставая разглядывать гостей, поднял к уху трубку сотового телефона. * Кто это? без церемоний спросил он и тут же задал новый вопрос: – Что вы хотели?

И его каменное, жестокое сердце чуть дрогнуло, когда в трубке раздался знакомый голос: * Паша, здравствуй, мой хороший! Это Татьяна. Не забыл, надеюсь? * Ты сама о себе каждый день напоминаешь, – поддавшись на ласково-вкрадчивый голос своей давней любви, ответил он. – Небось, по поводу своего человека звонишь?

Он повернулся к стоящему в дверях быку и сделал знак, чтобы они впустили гостей, и, прикрыв микрофон трубки ладонью, тихо добавил, чтобы их дальше холла не пускали. * Угадал. Там мои ребятки должны к тебе приехать. Ты уж будь, Пашенька, гостеприимным. Не надо шума. К чему нам ругаться? Мы, наоборот, сплотиться с тобой должны... * Как раньше? – перебив, сделал намек Яхтсмен.

Трубка на несколько секунд замолчала. Яхтсмену показалось, что собеседница специально сделала паузу, чтобы он в эти мгновенья успел пережить и вспомнить те счастливые времена, когда они были вместе. Но и Афинская, голосом наполненным воспоминаниями, ответила: * Если это пойдет на пользу нашему общему делу, то, может быть, как и раньше.

Сутенерское сердце Яхтсмена после этих слов тревожно забилось. Он, Яхтсмен, казалось, ещё с пеленок сделал вывод, что женщинам верить нельзя. А тем, к которым испытываешь какие-то чувства, нельзя верить тем более. Ну а Афинской нельзя верить вообще.

Но она, почувствовав колебания Яхтсмена, уже озабоченным голосом говорила: * Пойми, Пашенька, коли мы уж взялись с тобой за это дело, то должны вести его вместе, на пару, в мире и согласии, никого не допуская в эту сферу бизнеса. Разве ты не заметил, что нам с тобой все чаще начинают мешать работать – то заезжие цыгане, то органы власти...

То, о чем она говорила – не подлежало сомнению. И Яхтсмен иногда сам себе честно признавался, что ему одному трудно бывает решать какие-то организационные вопросы. Куда легче и профессиональнее он управлялся со своими группами боевиков. То, что предлагала Афинская, было бы идеальной моделью. Она работает над профессиональной подготовкой контингента, он и его дружина занимаются сбором податей. При этом Яхтсмен отметил, что финансовая река должна проходить через его руки, и Афинская никогда не будет точно знать, какая выручка поступает в фирму. В принципе, при их объединении он окажется королем всей нищенской братии. Но, конечно, самое главное, что он станет обладателем самой Афинской – женщины его мечты, с которой они лет пять назад прекратили близкие отношения, и которую он до сих пор не мог забыть. Он ведь и воевал-то с её людьми только для того, чтобы напомнить ей о своем существовании. И теперь ему приятно было сознавать, что своей цели он добился – она сама позвонила.

Но Афинской верить было нельзя, хотя трубка по-прежнему убеждала его в сотрудничестве и сближении на пользу дела. Он уже не в том возрасте и не такой дурак, чтобы броситься в омут с головой по первому же предложению. Правда, ему намекали на омут, полный любви и денег. И он, своим сердцем сутенера, не мог отвергнуть таких подачек.

"Хорошо, Афинская, – думал Яхтсмен, слушая в трубке её голос, насколько мы близки, можно проверить при первой же встрече. И если ты, подруга, заартачишься, то всем твоим словам и заверениям – грош цена". * Ну что мы с тобой по телефону в любовь играем! – снова перебил он. – Давай ,встретимся и обо всем поговорим. У тебя или у меня? * Как скажешь. * Ну, тогда завтра вечером я пришлю к тебе свою машину. Встретимся у меня. * Я буду ждать, – кротко согласилась Афинская и хотела уже было положить трубку, но Яхтсмен успел задать вопрос: * Таня, а как ты к цыганам относишься? * В каком смысле? * В попрошайническом, каком же еще? * Да никак! Это не конкуренты. * Ну, тогда до завтра.

И теперь он стоял около окна, смотрел на опустевшую автостоянку и думал, насколько умна эта баба. Даже впервые увидев плененного Юрайта, он уже завидовал Афинской в том, как серьезно в её фирме было поставлено нищенское дело. Он не мог не восхищаться тем, что, имея штатный персонал нищих в три раза меньше, чем у него, доход "Милосердия" был намного выше. Это ему удалось узнать из "делового" разговора с Юрайтом. Воин-нищий только и смог сообщить ему о своем заработке, из чего Яхтсмен сделал общий вывод о доходах своей конкурентки.

Конечно, оправдывал себя Яхтсмен, большое значение имеют места, на которых нищие взывают о помощи. А у Афинской все её калеки, комиссованные воины, пенсионеры, инвалиды, музыканты трясли прохожих и пассажиров в самом центре столицы, где полно иностранцев, куда отправляются прогуляться люди с деньгами. Бомжи Яхтсмена к Центру доступа не имели, и хороший сбор поступал разве что с колхозных рынков, куда он старался усадить людей с неиспорченными ещё водкой физиономиями. Правда, его нищие ходили и по пригородным электричкам, шатались в пробках между автомобилей на светофорных перекрестках до тех пор, пока могли стоять на ногах.

Яхтсмен в гневе сплюнул. Черт, забыл спросить, уж не люди ли Афинской спаивают его контингент, от которого в последние три дня поступает только половина того, что они зарабатывали раньше.

Юрайта притащили ещё и потому, что Яхтсмен хотел узнать, не Афинская ли, переодев своих людей в монашескую одежду, расставила "святош" с коробками на шее для сбора денег в помощь храмам на дорожных развязках как в Центре, так и на окраинах города. Женщины в черных одеждах практически перекрыли потоки подаяния, которые шли в шапки яхтсменовских нищих. А это был прямой грабеж.

Увидев монашескую дружину на перекрестке проспекта Мира и Сущевки около Рижского вокзала, Яхтсмен не подумал ни о ком другом, кроме Афинской. Он сидел в машине, и, когда к полуоткрытому окну его "мерса" подошла монашка и начала лихо крестить самого Яхтсмена и его автомобиль, он грешным делом подумал, что Афинская решила установить свой контроль и на авторазвязках, где машины собирались в огромные пробки, и водители по полчаса скучали за рулем.

Правда, когда монашка осеняла Яхтсмена крестным знамением, он вдруг заметил, как она спешит покончить с ним, как торопится перебежать к другой машине, и как непрофессионально звучит её молитва. Конечно, он был удивлен, как это Афинская выпустила на службу такие неподготовленные кадры. Обычно дилетантов она не допускала к работе. Он подумал: а может, это люди залетные, из другого города или области?

Он не успел спросить об этом монашку – светофор дал зеленый, и он переключился на первую скорость. По дороге в офис он разработал операцию и придумал, как спровоцировать конфликт на "Площади Революции" и похитить "языка".

Но вот парадокс: Юрайт, которого притащили к нему уже на следующий день, ни по-хорошему, ни под давлением братков не хотел делиться информацией. Сколько ему ни внушали словесно и физически, что упираться бесполезно, он не раскрыл ничего, кроме своего дневного дохода, и того, что он, бывая в конторе своей госпожи, ни разу не видел людей в монашеских одеждах.

Яхтсмен тогда сидел в соседнем кабинете и слышал через открытую дверь, как его ребята вели беседу с Юрайтом. * Это ваши ублюдки в рясах трясут автомобилистов на Рижском?

Вопрос задавался ещё раз, и после минутного молчания слышался глухой удар, грохот перевернувшегося стула, шум от падения тела на пол. Снова задавался вопрос, и Юрайт нехотя отвечал: * Про монахинь первый раз слышу. Одно знаю, на моем участке в рясе пока никто не ходит. * Юрайт, раздавался голос братка, – мы ведь тебя сюда привезли не кофе пить, и если ты врешь насчет монахинь, то ведь станешь не инвалидом, а уродом. * Ну что ты меня стращаешь? Пуганый я уже, стреляный. Сказал все, что мне известно. А если хотите дополнительной информации, звоните Афинской. Я человек маленький.

В конце концов Яхтсмен сделал вывод, что этот аника-воин действительно ни хрена не знает, и, когда ему ещё немного постучали по печени, приказал до поры до времени запереть его в подвале. Что же касается церковнослужителей, заполонивших дороги, то в его сознание закралось сомнение, что это могли быть люди Афинской.

Теперь, после её звонка, он точно знал, что в городе работает бригада чужаков. Но откуда они? Конечно, Афинская права – нужно было срочно объединять силы и выдворять непрошеных гостей за пределы столицы. И хорошо бы узнать, кто режиссер, который поставил монашеский спектакль на дорогах столицы.

После звонка Афинской он ощутил потребность действовать. Надел куртку, спустился вниз и, указав пальцем на трех быков, коротко бросил: * Бегом в машину, со мной поедете. Остальные по рабочим местам. Не фига здесь задницы протирать.

Через час его "мерс" стоял уже около кафешки, напротив Рижского вокзала, и Яхтсмен, не выходя из кабины, наблюдал за действиями женщин в черных одеяниях. С отрешенными лицами они бродили вдоль рядов машин, ожидающих зеленого сигнала светофора. На шее каждой был подвешен ящичек с крестом и надписью "Пожертвование на восстановление храма".

Он повернулся к быкам: * Так, ты бежишь к Крестовскому рынку на противоположную сторону и считаешь, сколько этих аферисток работает там. Ты, – ткнул он пальцем в серебряный крест, висевший на толстой шее второго быка, – пересчитываешь монахинь на проспекте Мира, около Рижского. А ты с другой стороны проспекта, – сказал он третьему, и тут же ребятишки, хлопнув дверями, растворились в потоке прохожих.

Он закурил и задумался. В данный момент ему даже хотелось, чтобы служительницы мнимого монастыря оказались аферистками из коллектива Афинской. Тогда для него по крайней мере было бы все ясно и понятно. Конкурент известен, можно разрабатывать планы по его ликвидации. Но если это чужаки, в чем уже не сомневался Яхтсмен, то нужно было ликвидировать прежде всего их генератор, того, кто так умело расставил силки для сбора денег с небедного автомобильного люда.

Из задумчивости его вывело какое-то нечленораздельное бормотанье. Перед полураскрытым окном, как и два дня назад, стояла, потупив взгляд, монахиня с ящичком на груди и харкающим прокуренным голосом произносила нечто похожее на молитву.

Яхтсмен нажал на кнопку, и стекло полностью опустилось внутрь двери. Она тут же перекрестила то ли самого Яхтсмена, то ли его автомобиль и хриплым страдальческим голосом сказала: * Да хранит вас Господь! Внесите пожертвование на восстановление храма. Во имя Христа! * А какой, милая, храм вы собираетесь восстанавливать? * Он там, – махнула рукой женщина в сторону Центра. – Троицей его называют.

Яхтсмен достал из кармана первую попавшуюся денежную купюру, которая оказалась достоинством в десять тысяч, потянулся к ящичку и задержал руку около отверстия: * А на какой улице, милая, находится этот храм Троицы?

Женщина с заметными усами на губах, что говорило о её то ли цыганской, то ли кавказской национальности, завертела головой из стороны в сторону, вмиг исчезла её смиренная кротость, и она хотела было уже ретироваться от машины. Но Яхтсмен, выронив деньги, схватил её за плечо, и чуть ли не втянул в открытое окно. * Ну-ка, сука, быстро говори, кому деньги отдаете!

Женщина попробовала освободиться, но Яхтсмен держал её крепко. Тогда она поджала ноги и опустилась на асфальт около передней дверцы. Яхтсмену, чтобы удержать мошенницу, самому пришлось чуть ли не на половину вылезти в окно, так как дверцу монашенка прижала своим телом. Он попробовал приподнять "святошу", но скользкая ряса, видимо, сшитая наспех, затрещала по швам. В это время сама монашенка, утратив возможность вырваться из рук ретивого автомобилиста, вдруг широко раскрыла рот, набитый золотыми коронками, и, заглушая рев машин, на всю площадь заголосила: * Люди! Помогите! Насилуют!

Прохожие стали останавливаться, глядя в сторону "мерса".

Яхтсмен попробовал открыть дверь, чтобы быстро втащить аферистку в машину, но та, разгадав его желание, уселась на асфальте и всей спиной прижалась к дверце так, что жесть автомобиля стучала словно консервная банка. * Насилуют! – орала она на всю площадь. * Да кому ты, падла, нужна, чтобы тебя насиловали, – в злобе сквозь зубы процедил Яхтсмен и отпустил рясу на плече монашенки. Теперь он двумя руками взялся за дверь и толкнул её от себя. Толчок был такой силы, что придал ускорение подпиравшей дверь аферистке, и та, гремя ящиком с деньгами, откатилась метра на четыре прямо на тротуар, где собрались зеваки.

Яхтсмен хотел было выйти из машины и снова схватить монашенку. Его теперь совершенно не интересовало мнение окружающих насчет насилия. Он знал, что стоило только показать народу хороший кулак, как всех защитников сразу же сдует с места конфликта. Но монашенка уже безо всяких криков и фальшивых призывов о помощи быстро поднялась на ноги и устремилась к середине проезжей части дороги, туда, где обходили машины её подельщицы.

В это же время на переднее сиденье запрыгнул один из быков, что заставило Яхтсмена переключить внимание. * На той стороне – шесть человек, – сказал бык, вернувшийся от Крестовского рынка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю