Текст книги "Швейцария на полкровати (рассказы и повести)"

Автор книги: Сергей Прокопьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– А как же! – сказал, опасливо поглядывая на Отелло, народный целитель, хотя убей не помнил пигалицу.

– А меня можешь вылечить? – спросил с асфальта бугай.

– Бешенство неизлечимо! – находясь в позе высокого старта, ответил Филипп Матвеевич.

– Не бешенство! – Отелло в бугае угас. – Нервы с этим бизнесом не в тему стали.

– Как-нибудь зайду, – уходя, сказал Филипп Матвеевич.

– А Таньку больше не лечи! – в спину бросил Отелло.

"Пусть ее собака Авва лечит", – проворчал себе под нос Филипп Матвеевич и пошел искать лукошко с яйцами.

АФИНОГЕН

Антонина Ветлугина столкнулась в поликлинике с дальней родственницей Надеждой, та ей глаза на конец света и разлепила. Умные люди, оказывается, без хи-хи да ха-ха относятся к библейскому катаклизму. И не сложа руки, камни с неба и серный дождь на голову поджидают. Одни тычут в глобус биорамками на предмет определения медвежьих углов, где можно с грехами пересидеть. Другие ищут надежные огнетушители – недвижимость в геенне огненной спасать. И только одна Антонина живет, как засватанная.

Сама Надежда предусмотрительно на чемоданах сидит.

– Ты думаешь, – учила Антонину, – так просто сел да поехал? Держи карман шире! Места, куда концом света не достанет, позанимали ушлые. Мы с одним ездили присмотреть заброшенную деревню, так не пускают колдуны, захватили спасительные территории, не продраться!

– Палками гонят? – ужаснулась Антонина.

– У них такие палки, не приведи Господь. День едем на машине, другой нет свертка на деревню. Ему давно быть по карте, наши колеса будто на одном месте крутятся. По обочинам пора дремучим лесам расти, вместо них степь голая не кончается. И холодает – спасу нет. Июль на дворе, мы зубами клацаем, как в зимний мороз. Все на себя насдевали, а все одно зубодробилка во рту грохочет: встречные машины по кюветам шарахаются. Плюнули, не замерзать же средь лета в ледышки, повернули – через пять секунд жарко, как в Африке, сделалось, и веришь ли, нет, в три часа до города долетели. А ты говоришь – палками. Колдунов-то, по писанию, первым делом под корень кончать будут. Вот они и забеспокоились подальше залезть.

Родственница, оказывается, посещает общество "Первый день апокалипсиса", где по концу света честной народ собирается. Чтоб, значит, не как снег на голову этот апокалипсис встретить.

– Приходи в воскресенье, – стала зазывать Надежда в общество. – Старец Афиноген будет выступать. Сильный знаток по концу света.

Антонина после этого разговора сама не своя сделалась. Так ведь и на самом деле – шарахнет конец света поперек квартиры, а ты ни сном ни духом в какую сторону бежать от него.

Пошла на Афиногена.

Старец был слегка за пятьдесят мужчина. Квадратного покроя. Бородища, как пук черной проволоки в лицо воткнули. Глазки настырные, обшарили Антонину по всему периметру, у той аж сердце обмерло, спина взмокла. Рубаха черная у Афиногена до кадыка застегнута. Невысокий, но, поднявшись для доклада, плечищами полкомнаты отхватил. Бородища вулканом разверзлась на первом слове, из пропасти зубы торчат, ими только листы кровельного железа кромсать.

– Спасайтесь, братья и сестры! – обжигающей лавой упало на слушателей. – Ибо время близко! При дверех! Грядет плач и скрежет зубов!

И заплакал басом. С крупной слезой.

Антонина тем более в рев ударилась.

Старец Афиноген не дал разойтись рыданиям.

– Мужайтесь! – строго сказал. – Истинно говорю вам, братья и сестры: не останется камня на камне!

После чего углубился в концесветную тему. Он, оказывается, произведя сложные вычисления по количеству знаков в Библии: букв, точек и других запятых с пробелами, – определил дату начала конца света. Через год огонь, испепеляющий греховный мир, пойдет по странам и континентам, очищая от скверны. Когда пламя Божьей кары располыхается вовсю, земля треснет в районе экватора, и несожженные остатки погрязшего в грехе мира ухнут в горячее чрево планеты, а неухнувшие – водой покроет.

Резкими мазками нарисовал отец Афиноген катастрофическое завтра. Антонину с ног до головы жар охватил, будто уже вовсю полыхало вселенское пламя. Сердце заполошно дырявило грудь от страха за себя и близких. "Пропадем, – вытирала обильные слезы Антонина, – как есть пропадем, а детки еще жизни не видели".

– Истинно говорю: сие все будет! Глады и моры пойдут, СПИДы и землетрусы! Камня на камне не останется. Одна великая скорбь, какой не было от начала мира. И токмо претерпевший до конца спасется.

По библии, сказал старец Афиноген, не сгорят в огне и потопом не накроет тех, кто глубоко в тайгу упрячется, подальше от самой распоследней и забытой деревни. Рядом с деревенскими даже у черта на куличках не избежать меча Господнего, везде народишко погряз в богомерзких деяниях: блуде и пьянстве. Спасение только в безлюдной глухомани.

– В дебри бесчеловеческие надо забираться!

"Как Лыковы", – подумала Антонина.

– Как Лыковы, – сказал старец.

По окончании доклада подозвал Антонину. "Поедешь, – говорит непреклонным голосом, – матушка, со мной в тайгу спасаться. Ты женщина тихая, покорная. Мне подходишь. У меня для спасения все есть, токмо матушки не хватает".

Антонина не успела отнекаться от хотя и лестного, но неожиданного сватовства, а уже глядь – в трамвае трясется рядом с ухажером. Трамвай никаким боком не подходит ей домой добираться. Надо выходить, менять транспорт. Но на руки-ноги нисходит затмение от старца Афиногена, – не разворачиваются оглобли в нужную сторону. И в голову туман пал.

"Спасемся, матушка, – тихим голосом отец Афиноген говорит, – спасемся". Антонина пытается спастись: хмарь в голове разогнать, а никак. Глядь трамвая как и не было вовсе, вокруг домишки частного характера, и старец Афиноген во двор ее заводит. Батюшки свет, три лютых пса, зверюги цепные без цепей навстречу скачут, вот-вот разорвут на лоскутки...

– В тайге без собачек погибель, – сказал старец и цыкнул на волкодавов.

Взошли на крыльцо, в сенках кули увязанные по углам. Здоровенные! Прямо матрасовки. Такие травой набей – и то не поднимешь.

– Запасы в тайгу, – хлопнул по одному из кулей старец. Даже вмятины не осталось. Утрамбовано насмерть!

В доме по стенам тоже стояли наготове запасы от конца света. Шутки шутить с этим природным явлением старец Афиноген, и вправду, не собирался.

Хозяин быстро спроворил ужин. На столе возникло сало, колбаса, куски вареного мяса, крупно нарезанный окорок, соленья, копченья, литровая бутылка водки.

– Пост ведь, – робко вякнула Антонина.

– Мне Господь простит, – ответствовал старец, – я в мир большие знания несу.

Перекрестившись, он выкушал стакан водки. Как кока-колу какую-нибудь, прости Господи, бросил в горло зелье – ни грамма не поморщился. Антонина даже не пригубила рюмочку. Старец Афиноген, швыряя в то и дело распахивающуюся ртом бороду куски мяса, сала и другую скоромную закуску, начал живописать предстоящее житье-бытье в тайге.

– Поначалу, матушка, в палатке с тобой перебьемся, апосля дом поставим. Деляну раскорчуем поболе, огородик вскопаем... Я крепко молиться за всех грешных человеков буду.

"Он, значит, – размышляла про себя Антонина, – будет молиться, а огородик копать кому?"

– Скотинку разведем. Я сильно парное молоко уважаю! – мечтал дальше о конце света отец Афиноген.

"За скотинкой ему тоже некогда ходить, – Антонина рационально соображает, – когда навоз убирать, если день и ночь поклоны бить?"

"Я с таким спасением загнусь, – загрустила она посреди трапезы, – с моим-то здоровьишком много не накорчуешь".

И вызвалась тоже молиться за спасение грешников.

В ответ старец употребил второй стакан водки. Под третий Антонина спохватилась: она ведь не как перст на белом свете. Детки, какой-никакой муж...

– Как я за тебя пойду, – спрашивает резонно, – если у меня муж, двое детей...

– Ну и что? – не смутился старец. – Я ведь не с ними в тайгу сокроюсь с тобой. Быстренько разводись, обвенчаемся и айда-поехали. Ты такая покорная, послушная, мне в самый раз.

"Чтоб пахал на мне!" – окончательно пробило Антонину.

Здесь она заметила, что за окном уже светать начинает.

– Развиднелось уже, – обронила.

– Да, – согласился старец Афиноген, – пора почивать.

И сграбастал "покорную" Антонину в крепкие объятья.

– Пост ведь! – вскрикнула та. – Бог накажет!

Предупреждение о грехе и каре не отрезвили старца.

Он продолжал с азартом наваливаться на Антонину, буравя ее лицо бородищей. И казалось – быть грехопадению. Не совладать голубке с коршуном!

Да вспомнила голубка поучительный случай из личной жизни.

Забежала как-то Антонина в отдел дамского белья, там женщины толпятся, и вдруг все разом начали плеваться и звать: "Милиция!" В ряды покупательниц затесался мужик, слабый насчет выставить на всеобщее обозрение мужские атрибуты. Дамы шарахнулись по сторонам от неожиданной демонстрации. И только одна, далеко не импозантного телосложения, смело шагнула навстречу развернутой экспозиции и схватила бесстыдника за оголенный на весь магазин экспонат. Да так схватила, что хозяин вернисажа заревел раненым медведем и замахнулся кулаком уничтожить противницу его искусства. В ответ последняя тут же отреагировала увеличением усилия на сжатие. Куда медведь девался? Заблажил мужик слезливой бабой, сам громче всех призывая на место происшествия органы правопорядка: "Милиция!"

Антонина вовремя вспомнила поучительный случай. Дальнейшее было делом техники. Технично провела аналогичный магазинному прием.

Старец Афиноген взвыл тигром:

– Убью!

– Оторву! – ответствовала Антонина и обозначила пальцами нешуточность угроз. Силушка в руках когда-то сельской девушки водилась.

– Больше не буду! – прикинулся агнцем Божьим старец. – Отпусти!

Не отпуская из рук инициативу, Антонина вывела сластолюбца на крыльцо, заставила его гаркнуть на кровожадно подскочивших волкодавов. Недовольно скалясь, те ушли в сарайку. Старец Афиноген и Антонина лицом к лицу не разлей вода парочкой прошествовали до ворот. Лишь за калиткой Антонина разжала капкан.

"Вот дура! – ругала себя, быстро удалялась от дома старца, одновременно озираясь по сторонам с целью местоопределения. – Спаслась, называется, от конца света..."

И благодарила ангела-хранителя, что помог от греха избавиться, подсказал, как сбросить его с хвоста.

ЗОЛОТЫЕ РУЧКИ

Кроме напряженных будней, случались в отделе чудные праздники. Бокалы поднимали даже в шибко строгие времена, когда не допусти, Господь, попасться на проходной с хмельным запахом. Как-никак режимное предприятие. А все одно, оглядываясь на дверь, опрокидывали чарочки. Даже в судорожные годы борьбы за горбачевскую трезвость наливали из конспиративного чайника праздничные сто граммов.

Но не эти, второпях принятые грамульки определяли праздник. Особенно два главных – День Советской Армии и 8-е Марта. Накануне начинались таинственные однополые собрания по углам, репетиции после работы. Особенно изощрялись в театрализованных маскарадах мужчины.

В один год они вышли в торжественный момент в строгих костюмах и в цилиндрах времен Евгения Онегина. Двадцать Онегиных и все в черных цилиндрах. Хотя последние были из бумаги, выглядели мужчины бесподобно. Каждый сама серьезность, и что-то прячет за спиной. По команде "три-четыре" все разом упали на левое колено и розы, прекрасные белые розы, волшебно выпорхнули из-за мужественно стройных спин и поплыли в трепетные руки cотрудниц.

Каждый год в эти два праздника звучали стихи, песни и целые спектакли во славу женщин и мужчин. Но мужчины, как и подобает сильному полу, обязательно придумывали гвоздем программы забойный номер. Однажды был танец маленьких лебедей. Лебеди выплыли как на подбор. Впереди молодой специалист Саша Вялых, под стропила ростом и худой, как удочка. Следом Владимир Петрович Донцов, метр с пуантами вверх и столько же в ширину, замыкающий лебедь – Андрей Сергеевич Бойко, одновременно баскетбольного роста и тяжеловес в 130 кг. На всех белые пачки идеально торчат. Как-никак инженеры: сгофрировали кальку и такие классные пачки вышли над белыми спорт-трусами. Слаженно лебеди плывут. Па-па-па-па-па-а-бра-па!..

Два вечера репетировали. Волосатые руки крест-накрест ангельски замерли, волосатые ноги крест-накрест в такт Чайковского синхронно вышивают. Головы в коронах, а взор скромно долу опущен. Па-па-па-па-па-а-бра-па!.. Плывут царские птицы. В одну сторону без запинки протанцевали, в другую! Па-па-па!.. И вдруг божественная музыка обрывается дрыгастым "Без женщин жить нельзя на свете, нет", и наши лебеди, варьетешно подбрасывая ноги под потолок, срываются в бешеный канкан.

Женщины ладошки измозолили аплодисментами. Три раза кафешантанные лебеди танцевали на бис. Вызывали их и в четвертый, но Андрей Сергеевич, держась за сердце, сказал за кулисами: "Похоже отлебедился, только умирающего в ящик сыграть могу".

Как-то на "сцену" разухабисто выскочили две оторвяжки. Сверху парики, снизу – колготки на подозрительно мужских ногах, яркая помада и бюсты киноголливудских размеров. Выскочили и айда, приплясывая, сыпать картинистые частушки: "Я пою и веселюся, в попу жить переселюся! Вставлю раму и стекло будет сухо и тепло!"

При этом как бюстами поведут, а они не бутафорско-тряпочные. Технология передовая – в надувные шарики наливается вода и под бюстгальтер спецпошивочного наполнения... В результате рекордная пышность с ядреной упругостью. Женщины визжали от восторга, глядя на этих красоток. А те наяривали всеми частями тела и языками: "Ой, трудно мне, кто-то был на мне! Сарафан не так, а в руке пятак!"

Было что вспомнить. Но наступили времена, что ни в сказке сказать, ни пером описать – непечатно выходит. Ни работы, ни денег который месяц. В непечатном настроении женщины подняли вопрос: а не перенести ли 23-е февраля до первых денег?

– Вы что, девочки, хотите лицом в лужу сесть?! – встала наперекор тяжелому вопросу Анна Павловна Томилина. – Да чтоб у этих кремлевских мафиози, рак их побери, СПИД на лбу вырос! А мужчины-то наши причем? Придут в День Советской Армии, а мы им: фиг вам, расходитесь по домам, – праздник отменяем. Позор! Давайте скребанем по сусекам и назло врагам друзьям на радость каждая тортик...

Зажигательная речь Анны Павловны высекла из коллектива идею – провести конкурс тортов под девизом: кто на что горазд. А дегустационное жюри – все мужчины.

Женщины наскребли по сусекам кто баночку сгущенки, кто мед, на случай простуды хранимый, кто варенье, на случай гостей... Вечером накануне праздника, опаленные жаром плит, женщины молили своих кулинарных богов, чтобы поднялось, пропеклось, пропиталось...

Анна Павловна вошла на кухню полная решимости, несмотря ни на что, выиграть конкурс, выставив на него "Птичье молоко". Атмосфера в доме была не дай Бог взрывная, чуть что – глаза закрывай да беги. Завод мужа на пути реформ встал нараскоряку – ни бэ, ни мэ, ни денег. Анна Павловна подыскала мужу место дворника. "Я что, Герасим из "Муму", метлой махать?!" – отказался от низкоквалифицированного труда. Четвертый месяц искал достойно квалифицированный, в то время как сын растет, ему хоть каждый час устраивай трехразовое питание – от добавки не откажется. Хорошо, мама-пенсионерка подбросила деньжат на мясо. Анна Павловна для разминки, перед выходом на торт, настряпала гору пирожков. Румяные да духовитые. В форме лодочки плоскодонки и размером не меньше. Пару съешь, и дышать нечем – желудок на легкие давит...

Муж прибежал на дурманящий запах: "Эх! пирожочки!"

Анну Павловну черт дернул за язык: "Ты не заработал". Муж взвился под потолок и, хряснув дверью, убежал до полночи. Настроение в доме повисло нетворческое. Руки на торт не поднялись.

Утром, поколебавшись, Анна Павловна взяла на работу пирожки.

На конкурс были выставлено 12 тортов. "Гвардейский" – со звездой, выложенной из клюквы. "Боцманский" – черемуховый с сине-бело-тельняшечьими полосами поверху. Из деталей, что идут на "Поленницу", было построено "Пулеметное гнездо"... От одного вида конкурсного стола слюна кипела, и глаза жюри разбегались. Мужчины с трудом собирали их для объективной оценки. Андрей Сергеевич Бойко, анализируя очередное произведение, ахал, охал, подводил глаза под потолок, а закончив дегустацию, вытирал губы платочком, по стойке "смирно" громыхал: "Служу Советскому Союзу!" – и церемонно целовал ручку мастеру. Женщины рдели от счастья.

Но без Анны Павловны. С вымученной улыбкой она поставила блюдо пирожков на конкурсный стол и, почувствовав страшное желание провалиться сквозь землю, ушмыгнула в закуток за шкафы. Где ругала себя последними словами сама кашу заварила и сама первая "лицом в лужу села".

– А это что за торт? – подошел к пирожкам Бойко.

– "Артиллерийский"! – с полным ртом придумал название Саша Вялых.

– А ты что, заряжающий? – строго спросил Бойко. – Прилип, не оторвешь!

– Никак не распробую, – сказал Саша и потянулся за третьим пирожком.

– Мне-то оставь, – завозмущался Владимир Петрович Донцов, – я в артиллерии служил и то всего два съел.

Бойко отведал пирожок, хотел поцеловать ручку автору и, не обнаружив его, взял еще один.

На объявление результатов конкурса мужчины вышли бравым строем, смертельно впечатывая башмаки в пол.

– После бурных споров, перешедших в продожительные дебаты, – доложил председатель жюри Бойко, – единогласным решением первое место присуждается торту "Артиллерийский".

– Ура! Ура! Ура! – троекратно проуракали мужчины. И вытащили на свет коробку конфет в качестве главного приза.

Анна Павловна, на ходу смахивая едкую слезу горечи, вслед за коей набегала сладкая радости, вышла из-за шкафов.

– Мальчики, девочки, ешьте, – сорвала целлофан с призовой коробки. – Я завтра "Птичье молоко" испеку.

– По мне лучше "Артиллерийский" повторить, – сказал Вялых.

– "Артиллерийский!" "Артиллерийский!" – единогласно поддержали мужчины.

НОВЫЙ НЕРУССКИЙ

Я теперь тоже не баран чихнул. Я теперь новый нерусский, так как мать у меня татарка, отец – украинец, а сам я на пиво, сигареты и сто грамм из семьи – ни грамма. Зарабатываю бизнесом. Специализация – добыча и реализация металла.

Предпринимательствую без отрыва от производства. Да и как разорвать пуповину с заводом, когда металлодобывающая промышленность на территории находится, где я и промышляю по всем углам. Это раньше на заводской свалке горы добра высились до небес. Тащи – не хочу! Да кто же знал, что этот хлам может понадобиться? Жили, про завтра не думали. Зато сейчас на свалке гвоздя ржавого не осталось, а по территории стая шакалов-металлоискателей рыщет, где бы ухватить меди кусок, титана пруток, латуни шматок.

Тот же титан взять. Я еще когда старым нерусским был, читал, что в Японии за 10 титановых лопат компьютер дают. Компьютер мне, как зайцу подфарники, но нет бы эту огородно-ракетную валюту сундучить на всякий случай, я лопаты, таская с завода, родным-знакомым направо-налево раздавал. Девиз: "Тащи с завода каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость!" претворял на всякую ерунду. Один раз чуть из-за пустяка жизни не лишился. Подвернулся кусок поролона. В кулацком хозяйстве все сгодится. Обмотался, как простыней, сверху полушубок надел. Иду – и вдруг сердце начало отказываться работать в обмотанных условиях. До проходной еще метров триста, а я уже готов боты отбросить, прямо скоропостижная клиническая смерть начинается. Поролоном, оказывается, только врагов пытать: душит, как удав. Начал я удавку рвать с груди и остального тела, жить-то охота. Сорвал, выбросил. Но потом, отдышавшись, думаю: э, нет, фиг вам, дорогие товарищи, зря умирал что ли? В цехе, что рядом с проходной, опять обмотался, и как раз хватило времени выскочить за вертушку до начала отбрасывания бот.

А будь я тогда умнее, намотал бы на себя, как на катушку, бухту медной проволоки, она в отличие от поролона даже пользу радикулиту приносит. Мы тут с Витьком Учаевым обмотались...

Витька я когда-то на станке работать уму-разуму учил. Теперь он меня взялся наставлять жить в рыночных условиях. Как-то заскучал: денег, говорит, нэма! Я начал советы давать металлом заняться.

– Нет, Игнатич, – говорит он, – орел падаль не ест. Шакалить по территории не буду! Я пойду шершеляфамным путем.

И пошел кадрить Вальку-кладовщицу со склада металлов. Да так шустро у него на этом пути покатило, через неделю приволок бухту медной проволоки.

– Половина, – говорит, – тебе, Игнатич, пользуйся моей добротой, только помоги обмотаться.

Обматываем мы друг друга, а Витек меня подначивает:

– Игнатич, ты бы Валькину напарницу Лидку на себя взял в плане шершеляфамства. У них на складе и титан, и кобальт, и никель, и латунь.

Удружил Витек, нечего сказать. Лидка мало того, что страшнее атомной войны и косая на все глаза, она первая на заводе скандалистка.

– Спасибо, – говорю, – но Лидку в голодный год за таз пельменей не соглашусь кадрить.

– Жалко, – хихикает Витек, – мы бы такой прииск открыли без отрыва от производства и шершеляфамов.

Обмотали мы друг друга от бедра до подмышек проволокой. Сверху на этот панцирь пальто. Получилось, хоть сейчас в ОМОН: пуля не возьмет, нож не пробьет, кулак сломается. Еще бы через проходную пройти.

Я прошел. Физиономию тяпкой – и вперед. А пунктов по приему металла у завода целых два открыли, хошь направо иди, хошь налево шагай, везде с распростертыми объятиями обслужат. Я шагнул налево, где размотали меня и деньги выдали.

Обмотанный Витек со мной не пошел, вначале зачесалось ему к дружку в инструментальный заскочить. Заскакивает, а у дружка сабантуй – спирт пьют. Витек сто грамм заглотил неразбавленного и быстрее из графина запивать огонь, а в графине тоже неразбавленный... После такого сабантуя Витька на проходной с "факелом" задержали: "Иди сюда, голубь спиртокрылый!" Повели в караулку объяснительную писать и обнаружили, что, кроме "факела", Витек проволокой, как ротор, обмотан. Можно вращать вокруг оси для выработки электричества. Но ось еле на ногах держится. Выгнали Витька с завода.

Не получился у него прииск на складе. Погорел орел-добытчик не за понюх табаку. Оставил меня одного по территории рыскать, где залежи металла скудеют с каждым днем, так как шакалы-старатели вырабатывают его из всех углов.

В связи с этим думаю думку о проложенной Витьком шершеляфамной дорожке. Вальку-кладовщицу после Витька-красавца бесполезно охмурять. А Лидка, конечно, страхолюдина... Зато на титане сидит... Но скандальная!.. Зато медь-латунь под рукой... Но ведь косая во все стороны... Ну и что? Если разобраться с позиции нового нерусского, она первая заводская красавица, так как – хозяйка медной горы. А в бизнесе все прекрасно, если навар есть.

А уж у нас с ней навар будет! Ух, какой крутой наварчик!!

ТУДЫМО-СЮДЫМО

За окном электрички была весна, а в электричке – Клавдия Никитична Борзенкова. У нее в сумке имелась самогонка, а в голове – мысли. Не очень чтобы очень развеселые, но и не грустные по причине того, что Клавдия Никитична третий месяц гвардии рядовой армии безработных. Безотказной пчелкой двадцать пять лет трудилась рядовым технологом на благо ракетной техники, а тут сокращение. На первый-второй рассчитайсь! И каждый второй из списков долой! Дуб, мочало начинаем жизнь сначала! Легко сказать "сначала". Это в песне: "В сорок пять – баба ягодка опять!" В жизни предпенсионные ягодки на ярмарке рабочих мест не идут нарасхват. Без блата не суйся ненищее место найти. Заревела Клавдия Никитична... Да нет худа без добра – свекровь обезножела. "Ты, Клавдя, ревмя не реви! – сказала она с кровати, – а принимай самогонную эстафету! Я уже, видать, свое отогнала!"

В последние годы зарабатывала свекровь живую копейку самогонным способом. Надо сказать, интеллигентно зарабатывала. Ханурики красноглазые, трясунчики похмельные не точились под ее дверями. Свекровь вела подсудное дело по мудрому принципу, где гоню – не продаю! Наварит литров десять, разольет в полиэтиленовые бутылки – не бьются, не брякают и легкие поставит в сумку на колесиках и покатила в деревню. Что продаст, что обменяет. Больше обменивала, с деньгами в деревне хоть караул кричи. Не доходили до деревни желанные бумажки.

Утерла Клавдия Никитична слезы безработного, засунула в дальний угол угрызения совести: раз пошла такая пьянка, чем мы хуже других предпринимателей, – и раскочегарила самогонный агрегат.

Потому-то за окном электрички весна мелькает, а в голове у Клавдии Никитичны деловые мысли: неплохо бы сегодня свининкой разжиться и сметаной. В прошлый раз бабка Семениха заказала восемь литров самогонки на поминки. А сметана у Семенихи – на хлеб мажь и пальцы береги, чтобы не откусить вместе с этой вкуснятиной.

Семениха была не в духе. За ночь пять цыплят околело. Столько денег вбухала, а попались дохлотики. Витаминами потчует, лампой противозаразной освещает, электричество днем жжет, и все одно – падеж.

Вон еще один заскучал, видать, не жилец...

– Каждый и всякий, – вздыхает Семениха, – старается, тудымо-сюдымо, тебя облапошить. И у тебя, девонька, самогонка слабая. Экономишь на градусе.

Клавдия Никитична чуть не задохнулась от нанесенной обиды. Уж меньше 45 градусов никогда не гонит.

– Что значит слабая?! – возвысила голос в защиту изделия.

– Ты, девонька, не кипятись! – окончательно отвернулась от болезных цыплят Семениха. – Не кипятись! Петруха Мурашко на прошлой неделе у меня пахал огород, так я ему, паразиту, тудымо-сюдымо, литр скормила, он со двора на своих ногах ушел. Рази это самогонка?

– Вашего Петруху, поди, колом по голове не свалишь? При чем здесь градус?

– Э, нет, девонька, не гоношись! – остановила хозяйка гостью, вскочившую с лавки уходить. – Послушай, какую самогонку другие варят.

И рассказала Семениха историю из жизни родной Сосновки.

– До меня Петруха у деда Емельяна пахал. Колхоз-то наш, как социализм упразднили, развалился. Петруха на развале трактор ухватил. На нем и перебивается от случая к случаю. Через это произошел у него случай от самогонки деда Емельяна. Петруха, тудымо-сюдымо, в сенцы-то после угощения вышел, а там вся ориентировка пропала. Направо надо идти, он налево свернул и прямиком в кладовку угодил. А там на полу перина порванная валялась. Петруха в нее со всего маху споткнулся. И уснул довольнешенький. Ночью, тудымо-сюдымо, как водится, закипело по нужде. Петруха опять ориентировку не нашел. К деду в избу заваливается. И хоть в голову нужда бьет, все равно чувствует – что-то не то в нужнике. "Очко-то куда дели?" – сам себя спрашивает. Дед Емельян спросонья думал про карты речь. "Я, – говорит, тильки в дурачка гуляю". "А, занято, – сказал Петруха. – Извиняйте!" – и в сени выпятился. Где и засоображал, что не дома находится. Нуждишка прояснила мозги.

– Но сказано – хорошая самогонка! – продолжила Семениха рассказ, поправив платок. – Петруха ничего лучше не удумал, как по нужде восвояси бежать. На другой конец деревни. Прямо, прости меня, Господи, состязание открыл, кто быстрее будет: ноги резвые или пузырь кипящий. Петруха, конечно, стремится, чтобы ноги выиграли. А навстречу догоняшкам-перегоняшкам Колька Солодовников бредет. Он раньше скотником был, а как колхоз вместе со скотом аннулировали, свояк Кольку устроил сторожем в школу. Тоже, тудымо-сюдымо, работничек. Среди ночи вспомнил про дежурство. Потом говорил: лучше бы не вспоминал, чуть Богу душу не отдал. Потому что бредет, позевывая, на пост, а навстречу по воздуху привидение белое. Петруха в пуху-то извазжакался, полперины на себя намотал и таким чудом посередь ночи летит. Колька, глядючи на видение-явление, решил, что это Александр Николаевич, агроном, с кладбища пожаловал в родную деревню. Он аккурат за неделю до того скоропалительно от инфаркта скончался. Колька перед смертью у него бутылку занял, отдать не успел. "По мою душу скупердяй пришел!" – подумал Колька и от разыгравшейся фантазии дал стрекача. Присоединился, тудымо-сюдымо, к состязанию с пузырем. Но у деда Емельяна самогонка была крепчее, чем у Солодовникова. Петруха Кольку настигает. А тот видит – дело худо, поворачивается, рвет пиджачок на груди и кричит: "Ты че, зараза, хочешь?" "По маленькому, – Петруха объясняет на ходу, – очень хочу!" И успел-таки в результате состязания раньше пузыря на финиш прибежать. Дверь в нужнике сорвал с петель, а успел.

– Вот это самогон! – закончила Семениха. – А твоего мы с Королихой на Пасху по стакану высуслили и сидим, как две дуры старые, песен петь не хочется, хоть чай от скуки заваривай. Пришлось еще принять.

Клавдия Никитична опять обиженно засобиралась за порог.

– Ты че эт, девонька, тудымо-сюдымо, губешку надула? – шлепнула себя по колену Семениха. – Мне че – сметану в помойное ведро выбрасывать? Я ее сроду не ем. Доставай, девонька, самогон, через неделю мне деда поминать? А потом Троица...

Клавдия Никитична достала бутылки, Семениха им навстречу с полки стаканчики.

– Дихлофос для дури в бутылки не прыскаешь? – строго спросила.

– Я не буду, мне ехать! – замахала руками на угощение Клавдия Никитична.

– Значит, прыскаешь гадость! – Семениха решительно поставила на стол уже было пригубленный стаканчик...

Вскоре бабоньки, обнявшись, пели: "А в степи глухой замерзал ямщик!" Душевно пели. Со слезой. Жалко им было бесталанного ямщика, жену его, по ходу песни превращавшуюся во вдову, жалко было цыплят-доходяг и себя, тудымо-сюдымо, тоже маненько жаль.

ПЕРЕПОДГОТОВКА В ТУМБОЧКЕ

Перед кабинетом врача сидели две женщины. Одна в чешуйчато-блестящем жилете, у второй кудри были с густо-фиолетовым отливом.

– Радикулит только иглоукалывание берет, – горячо говорила фиолетово-кудрявая.

– Не скажите, – возражала блестящая, как в цирке, – трава мокрец – это дешево и сердито на сто процентов.

– Бабушкины сказки? Сами-то пробовали?

– Тут целая история с географией, – сказала женщина в жилете горящем, как тридцать три богатыря. – У моей подруни муж Бориска. Орел, под два метра ростом. Как-то, лет десять назад, приносит домой повестку из военкомата отправляют на двухмесячные сборы в Тюмень, на переподготовку. Подруня, как путная, собрала мужа в путь-дорожку. От слез на вокзале и провожаний Бориска отказался. Подруня, между прочим, и не рвалась – не первый год замужем. Прощаясь, Бориска предупредил, что получку – работал токарем – цеховские принесут домой.

Женщина в сверкающем на все лады жилете поправила юбку на коленях и продолжила рассказ:

– В день мужниной получки соломенная вдова присмотрела ткань на платье и думает: "Что сидеть ждать у моря погоды, побегу-ка сама в завод за деньгами". У проходной запнулась об знакомого из Борискиного цеха. "Твой получил уже", – говорит знакомый. "Что ты мелешь? – удивилась подруня. – Он вторую неделю на сборах!" Мужичок замямлил, мол, ему показалось, в ведомости стоит Борискина подпись, хотя самого Бориску и вправду давно не видел. "Вот бестолочь!" – подумала на мужичка подруня, но изменила маршрут, для начала в цех, а не в кассу, порулила. В цехе народу пусто, кому надо в день получки торчать. Подруня через эту пустоту уже на выход навострилась, да вдруг кольнуло оглянуться. И странной показалась тумбочка у одного станка. Этакий металлический шкафчик, метр с небольшим высотой. Подруня к этой тумбочке подскакивает, дерг дверцу. Она чуть подалась, но сразу назад, как пружиной привязанная. Тогда подруня двумя руками ухватилась и рванула на всю мощь...