Текст книги "Швейцария на полкровати (рассказы и повести)"

Автор книги: Сергей Прокопьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

В коридоре опять что-то загремело. Выстрелов не было.

"Выжидает", – подумал Мошкин и бесшумно двинулся навстречу судьбе. Полз не под пули в лоб. Полз, используя фактор внезапности, выбить у мужа инициативу вместе с пистолетом...

Мошкин миновал софу, на которой безмятежно спала Софа, переместился в соседнюю комнату. Противник ни звуком не выдал себя. Мошкин подполз к порогу в коридор, и тут за спиной раздался характерный сухой щелчок.

"Началось! – жаром ударило в голову. Ошпаренно замельтешили мысли. Осечка? Или с глушителем поливает? В кого метил? Как оказался в тылу?"

Еще один щелчок прорезал темноту.

"Ура! – мысленно зааплодировал силе своего ума Мошкин. – Ура!"

Муж включал свет. Да будет свет, сказал монтер, обрезав провода. Ложась спать, Мошкин предусмотрительно вывернул пробки.

Он вскочил на ноги – самое время уйти по-английски, хотя и в отечественных трусах, – низко пригнувшись, нырнул в темноту в сторону входной двери. Как чудненько, что она вышибается наружу! Правой ногой вышибающе пнул дверь, но громко попал в чугунную сковороду, левым коленом шарахнулся о табуретку, головой смял угол стиральной машины...

– Милка! Гадючка, а не кошка! – раздался сонный голос Софы. – Хватит скакать!

– Это я, – поднялся с колен Мошкин, в голове стоял шум.

– Что-то света нет, – еще раз щелкнула выключателем Софа и шаловливо запела. – Нету света, нету света, нету электричества!..

– Сейчас пробки посмотрю.

– Иди ко мне, – нежно позвала из темноты Софа, – потом посмотришь.

– Спи, я покурю... – отказался Мошкин.

– Ты говорил, не куришь!

– Закуришь тут...

– Как знаешь, – сказала Софа и допела частушку. – Нету качества в парнях, нету и количества!

До половины шестого Мошкин просидел на кухне, потом по-английски, но уже одетый-обутый, не прощаясь, ушел. На выходе из подъезда нос к носу столкнулся с мичманом. На руке у того была красная повязка "Патруль", на боку пистолет в кобуре.

"Смотри рогами стенки не обдери!" – весело подумал Мошкин, но на всякий случай шел, оглядываясь, – не гонится ли за ним мичман.

Первое, что увидел, въезжая к себе в городок, – красочную афишу: "В видеосалоне "Феникс" демонстрируется остроэротический фильм "Любовь втроем и при свидетелях". Дети до 18 лет не допускаются".

"После 18-ти тоже не надо допускать!" – зло подумал Мошкин.

Подумал-подумал и вечером решил обязательно посетить "Феникс".

БАЙБАКИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ

Чертями из подземелья вылезли на свет божий Кока и Мошкин. Чумазые, паровозно дыша. По замыслу владельца этого подвального подземелья станет оно вскорости евроконфеткой, в которой как из ведра хлынет шампанское, душевынимающе грянут гитары и цветастые цыганки мелко завибрируют плечами... А пока "конфетка" была сокрыта горами грунта и мусора.

Родное КБ ни мычит ни телится и, в отличие от подземелья, перспектив на будущее и зарплату за прошлое не дает. По этой скучной причине Кока, Мошкин и еще четверо инженеров с носилками в руках расчищали подвальные объемы под шампанское с виброцыганками, выводили на разудалую орбиту подземную "конфетку".

– Вот бы в подвале найти кубышку с золотом, – помечтал Мошкин, доставая обед. И скривил нос от найденного. – Опять яйца сунула! Закукарекаю скоро и куриц начну топтать. Моей зарплату яйцами выдали...

– Хорошо не гранатами... Представляешь: развернул обед, а там – парочка противотанковых.

– Лучше бы окорочка куриные, как в прошлый раз...

– Окорочка сурка вкуснее, – глубокомысленно сказал Кока.

Мошкин как раз затолкал в рот яйцо, чтобы, минуя осточертевший вкус, заглотить целиком, не разжевывая, белок да желток, и вдруг пожеланием приятного аппетита эта мерзость – "сурковые окорочка". Яйцо пулей просвистело мимо Коки.

– Фу! – отплевывался Мошкин. – Пожрать не дашь спокойно!

– Село ты необразованное. Окорочка сурка – это же как зайчик! Потушить и холодными подавать. Рука сама стопарь ищет... Но однажды мы залетели с сурком...

Молодого инженера Коку после трех лет работы в КБ призвали на пару годков в армию. Офицерствовал он в оренбургских степях, на технической ракетной базе (ТРБ). Она обслуживала ракетные точки, каждая из которых могла поставить жирный восклицательный знак за океаном.

Чтобы не мозолить глаза за океаном, точки были в шахтах.

Как-то в первые месяцы службы вместе с бывалым прапорщиком Цыбулей отправился Кока в самый дальний ракетный район, за сто километров от ТРБ. В караване у них был бензовоз и машина с нейтралкой, жидкостью для нейтрализации ракетного горючего.

Отъехали километров 40 от ТРБ, Цыбуля командует: стоп, машина, слазь, шофер – отдыхаем. Ракеты стояли и стоять будут, а насчет пожевать, если сам не почешешься, никто не встрепенется.

Вокруг ни души из начальства. Солнце степное, оренбургское буйствует, ветерок жаркий пролетает, живность травяная от полноты чувств стрекочет. Одним словом – природа. И сурки в ней по всей степи стоят. Цыбуля стоять не хочет, командует солдатикам достать припасы, сделать тенек и скатерть-самобранку. Расположились вокруг нее офицеры вдвоем, а посредине лучок зеленый, сало белое с розовыми прожилками...

– На месте обязательно угостят байбаком, – сказал Цыбуля молодому лейтенанту. – Ух, мясо вкусное!

Сидят они, закусывают. Конечно, не на сухую. Цыбуля первым делом "ракетного топлива" – спирта – фляжку достал. Приняли по хорошей порции, и без этого не грустили, тут тем более в праздничную сторону поплыла душа. Прилегли. Цыбуля начал рассказывать, как ловить сурков, или, по-местному, байбаков. И вдруг байбак перед самым носом высунул морду из норы. И тут же скрылся. Потом снова нарисовался. Издевается самым натуральным образом. Дескать, че ты, прапор, зайчишься о теории лова, ты меня поймай!

Цыбуля аж подскочил от такого хамства.

– Сейчас я тебя сделаю! – подбежал к норе с наглецом. – Пробкой вылетишь!

И приказывает подогнать машину с нейтралкой. Литров триста байбаку в жилье ахнул. Байбак не то что "пробкой" – нос не показал.

Цыбуля командует: добавить еще с "полкубика" для нейтрализации наглости.

Опять, как в трубу, ухнула нейтралка. Никакой реакции из подземелья.

Зато у Цыбули реакция матершинная. На четвереньки упал у норы. Охотничьей собакой засуетился. Только что не лает. Землю разгребает, нос в нору сует. Байбак, надо сказать, это не суслик, которых на ведро десяток. Байбак он под десять килограммов может вымахать. Уж пять-шесть – точно. И вход в нору у него не дверной глазок. А Цыбуля туда нос бесстрашно вонзает, пытается разглядеть, где там байбачина от нейтралки сховался.

– Смотри – отхватит шнобель! – Кока смеется.

– Я ему первее голову откручу? – звереет Цыбуля.

...– Нам ехать надо, – рассказывает Кока, – а он ни в какую: "Плевать, – говорит, – скажем, что обломались в дороге". Всю службу послал подальше – один байбак в голове.

Заклиненный охотой, подгоняет Цибуля машину с бензином.

– Сейчас мы ему бензинчику под хвост. Сразу выскочит. Ведь не катакомбы у него там прорыты!

И добавил к нейтралке литров пятьсот бензина. Они тоже, как в шахту, ушли. Байбак и на этот маневр на люди не вышел.

– Да он, поди, сдох, – предположил Мошкин.

– Ничего подобного, – отмахнулся Кока и продолжил рассказ.

... Цыбуля с криком: "Он что в штаты ход прорыл?!" – фуганул еще бензина. И, видя, что эффекта нет, приказал бензовозу отъезжать.

– Зараз я этой заразе устрою фейерверк... – многообещающе засмеялся Цыбуля в сторону сурка. – Подпорчу мех на окорочках, если человеческого языка не разумеет.

Зажег спичку и бросил в нору.

Огонь не к байбаку в подземелье пошел, метнулся в обратном направлении – к бензовозу, который, отъезжая с волочащимся шлангом, чертил пожароопасную дорожку. По ней пламя весело побежало к емкости...

– Я мигом протрезвел, – рассказывал Кока. – Ну, пусть он вылил литров восемьсот или куб, остальные – в бензовозе... Бомба на колесах. Водила вовремя успел выпрыгнуть. Мы, конечно, сыпанули в разные стороны, на землю попадали... Пламя добежало до шланга и остановилось, горит ровным огоньком, мы лежим, гадаем: рванет или... Жахнуло, как на фронте. От бензовоза одни рожки да ножки остались. Когда они просвистели над головами, встали мы посмотреть место фейерверка, и тут мне в ногу как даст боль! Байбак, зараза, впился. Осатанел от взрыва.

– Какая скотина не озвереет, – сказал Мошкин, поднимаясь от стола.– Ее химией нейтрализуют, бензином палят, начнешь тут на всех кидаться!

– Мы-то с тобой не звереем, – резонно перевел в тупик стрелки разговора Кока. – Денег не платят, под землю с носилками загнали...

– Человек – такая скотина – ко всему привыкает. Вдобавок – бензин в наш подвал еще не льют...

– Дорогой нынче бензин. В байбачью нору мы дармовой фуговали...

– Для хороших людей ничего не жалко... Ладно, хорош ночевать, пошли работать.

И они направились с носилками за новой порцией грунта.

АВАРИЯ ЛЮБВИ

Владимир Петрович Мошкин дефилировал по перрону Курского вокзала, что в Москве. Без цели – абы час времени убить до своего поезда. Настроение имел праздное, кругом кутерьма с высадкой-посадкой, а ему наплевать.

Вдруг романтическое состояние разом испарилось от удара в мягкое место. Мошкин полетел ровнять носом перрон. Что-то проехалось по спине, и даже прошлось.

– Что – повылазило? – вернул к вокзальной действительности визгливый крик.

Над Мошкиным стояла упитанная, лет под пятьдесят, но еще очень недурственная женщина.

– У меня там хрусталя на тысячу баксов! – кричала она.

Женщина, торопясь на поезд, катила перед собой что-то среднее между тележкой для ручной клади и армейским тягачом. Под этот грузовик ручной тяги и угодил романтически настроенный Мошкин.

– Ты у меня платить будешь! – кричала женщина.

Мошкин, ушиблено сидя на перроне, вспоминал, где видел это разъяренное лицо?

Если вернуться к истокам и коснуться истории, Мошкину была уготована судьба бродяги. Ложилась ему прямая дорога в геологи, кабы не космические 50-е. Ночами не спал – высматривал комариные блесточки первых спутников земли. Поэтому пошел в авиационный институт.

И стал инженером по эксплуатации ракет. А это такая география, почище, чем у геологов. Мошкин не понимал тех, кто на второй неделе командировки начинал нудить: скорей бы домой. В некоторый год у него трех месяцев семейной жизни не набиралось. Приехал домой, отчет написал, жену приголубил и опять – "жди меня, и я вернусь". Командировочные чемоданы изнашивались быстрее брюк. Прибалтика, Украина, Забайкалье, военные части, фирмы-разработчики, полигоны, общежития, гостиницы, казармы. Компанейский и не только языком поболтать: магнитофон починить, часы отремонтировать. И боец! – выпить мог при случае не одну бутылку.

А уж какие компании собирались на полигонах – в Капустином Яре или Плесецке! Ленинградцы, москвичи, днепропетровцы, пермяки, миасцы, харьковчане, красноярцы, омичи. У одних записи – "Битлз", у других доморощенный частушечник. У третьих – баянист играет так, что в глазах рябит от переборов.

Мошкин играть умел когда-то только на ударных, но в гостинице на барабане разве постучишь? Зато каблуками в переплясе – пожалуйста. А Мошкин такие фигуры Лиссажу ногами выделывал – у профессионалов слюнки текли.

Как-то в Москве, в ресторане-"поплавке", чуть цыганских мастеров не уронил принародно. Их солист, с серьгой сверкучей и смоляными кудрями, развлекал публику, под бешеный огонь гитар и скрипок, пляской. "Ну-ка, Вова, врежь ему по-русски! – начали подзуживать товарищи во главе с Кокой Патифоновым. – Ты не хуже могешь!!" Мошкина долго упрашивать не надо, выскочил на цыганский круг и давай наезжать на профессионального плясуна. Сам низенького росточка, белобрысенький, смотреть не на что, а пошел, пошел, пошел на смуглого красавца. Тот в алой атласной рубахе, Мошкин – в синенькой бобочке, у того на ногах сапожки плясовые, у Мошкина – башмаки в летнюю дырочку... Но не успел Мошкин до среднего огня разогнать себя, еще подметки не заискрили в разные стороны, как музыка оборвалась.

Главный цыган подозвал к эстраде и, улыбаясь, шепнул на ухо: "Садысь на мэсто, а то гитара об башка ломаю".

Однако чуть позже прислал русскому плясуну бутылку армянского коньяка, а после закрытия – вежливо попросил поделиться коленцами с цыганским асом. Мошкину не жалко – распространил сибирский опыт на цыганский табор.

...В то лето Мошкин торчал в Капъяре. Пустил две ракеты, перед пуском третьей у одной из красноярочек был день рождения. Народу в номере собралось под завязку. И среди него – харьковчанка Дуня.

Видная женщина. Бровь соболина, шея лебедина, грудь обильна, в общем, кровь с молоком. Глаз Мошкина давно на ней пролежни пролежал. Да все никак не получалось поближе подъехать. На дне рождения у них заиграло друг к другу. Как он отплясывал в тот вечер, давно перешедший в ночь! Снизу начали от зависти стучать в батарею – прекратите. Тогда разгулявшиеся – инженеры как-никак – взяли табуретку, поставили на стол, подложили под ножки подушки против распространения танцевальных волн в нижние этажи, Мошкин вскочил на табуреточную эстраду и пошел отбивать чечетку. Двое мужчин крепко держали "танцплощадку" за ножки, в то время как танцор выкамаривал на ней чудеса. Дуня завороженно смотрела на это мастерство под потолком. От ее восхищенного черноокого взгляда у Мошкина внутри все переворачивалось и ноги вколачивали в табуретку перплясы невероятной частоты. Аж жарко стало. Танцор сорвал с себя рубашку, бросил на головы зрителей. Клешенные от колен брюки, загорелый торс и бешеная дробь.

– До утра выдержишь? – крикнула Дуня.

Выдержу! – еще громче зачечеточил Мошкин.

Не выдержал каблук – отлетел.

Мошкин переобулся и игриво предложил Дуне "пройтиться, там где мельница крутится, электричество светится – по шошше". Они вышли в южную ночь. В обществе Дуни душа у Мошкина пела, ноги плясали. То и дело он выкидывал какой-нибудь номер.

Вдруг вскочил на лавочку, на которой они напропалую целовались, отбивая ритм подошвами, спел: "Дунечка, Дунечка, Дуня-тонкопряха". Повторяя эту фразу, начал бешеное пяточное ускорение. Дойти до сверхзвукового темпа не дали.

– Сейчас я тебе, стукачу, ноги повыдергиваю! – угрожающе раздалось из окна.

А то вдруг после затяжного поцелуя, высоко подпрыгивал – ноги "ножницами" – и в прыжке касался пальцами носков туфель.

Дуня счастливо смеялась:

– А танец живота можешь?

– А як же!

Мошкин как стоял на тротуаре, так и упал плашмя.

Дуня вскрикнула: сейчас будет коленце фотографией об тротуар.

Но перед впечатыванием носа в асфальт Мошкин подставил руки на упор лежа. Тут же, оттолкнувшись от земли, хлопнул в ладоши, снова приземлился на них. И пошел частить: хлопок – упор лежа, хлопок – упор... Потом встал на руки, прошелся вокруг Дуни, лихо вскочил на ноги и тут же упал перед дамой на коленопреклоненный шпагат.

– Эх, куда бы уединиться до зореньки утренней? – забросил Мошкин удочку с намеком на крючке.

– Соседка по номеру, – заговорщицки ответила Дуня, – завтра уезжает на два дня в Волгоград...

На следующий день Мошкин проснулся приплясывая. Счечеточил у кровати ритм "Маленьких лебедей". И весь день был в плясовом настрое. Даже в очереди в столовой перебирал ногами.

– Тебе че не стоится? – спросил Кока. – Недержание?

– Не, – счастливо засмеялся Мошкин, – погода хорошая.

В тот день был пуск ракеты, его две недели готовили Мошкин, Кока, Дуня и еще целая компания. Вечером спроворили по этому поводу шикарный стол в гостиничном номере. Но до пуска – это тебе не чайку попить – ни-ни в плане торжественных возлияний по случаю. В двадцать минут двенадцатого полезли на крышу своими глазами убедиться, что банкет они заслужили – можно наливать.

В темноте над самой землей вспыхнул яркий шар, разрастаясь, постоял в раздумье, а надумав, – с пламенным хвостом заторопился вверх.

– Ура! – заорали смотрящие.

Но вдруг огонь, стремящийся до сего момента к звездам, начал круто менять направление своих устремлений на прямо противоположное.

– Куда ты? – как на шкодного кота, прыгнувшего на стол, закричал Мошкин.

Огонь, не реагируя на окрик, помчался вертикально вниз.

– Автомат стабилизации отказал! – сказал Мошкин, когда в районе старта финишным взрывом ударил в землю носитель.

– Ошибка в программе полета! – категорически возразила Дуня. – Тангаж отрабатывался в противоположную сторону.

Банкет полетел псу под хвост. Вскорости в штабе, на аварийной комиссии, Мошкин, с пеной у рта защищая программу полета, к которой имела отношение его фирма, доказывал, что причина аварии – в автомате стабилизации. Дуня решительно защищала прибор своей конторы.

– Валить на автомат – это полная техническая безграмотность! – рубила сплеча Дуня.

– А на программу – голый дебилизм. Зачем вас, баб, вообще на полигоны посылают?!

Ясно-понятно: каждый-всякий боролся не за истину, а как бы свою фирму выгородить.

В этой борьбе любовь, как та ракета, недалече уйдя от старта, потерпела сокрушительную аварию.

...Мошкин сидел на перроне, а женщина чистила его в хвост и в гриву.

– Дуня, – наконец сказал потерпевший, – что ты шумишь на всю Москву, это ведь не Капъяр?

Женщина оторопело уставилась на Мошкина:

– Вова?

...– А ведь тогда вы в программе ошибку нахомутали, – говорила Дуня, пока Мошкин затаскивал ее оккупационные чемоданы в вагон. – В Капъяре-то бываешь?

– Ага, – соврал Мошкин.

– Как там?

– Плохо, – не соврал Мошкин.

– А я вот на жизнь челночу, – сказала Дуня и на прощание крепко поцеловала Мошкина в губы.

– Дуня, тогда в моей программе ошибка была! – крикнул Мошкин отъезжающей.

И звонко постучал себя кулаком по голове.

– В моей тоже! – прозвучало в ответ.

Но легче от этого обоим не стало.

БИЛЕТ БУХАЛОВУ

Толя Шухов соблазнил Коку Патифонова, Мошкина и еще двух коллег по КБ в поход на плоту. Показал фотографии, и даже от черно-белых у мужичков зачесался дух бродяжий, похватали рюкзаки и самолетом-вертолетом полетели в Горную Шорию на реку Мрас-Су.

Заповедные места! Уже от первой рыбалки Кока остолбенел. Не ерши сопливые, лещи костлявые – царь-рыба, таймень, попалась! И не из присказки: поймал два тайменя – один с нос, другой помене! На восемь килограммов выволокли красавца на удочку в клеточку, то бишь – сеть.

А природа! Че там сравнивать с зацивилизованной вдоль и поперек Швейцарией! Тайменя вы в Швейцарии на 8 килограммов возьмете? "Один с нос, другой помене" и то не водится. А тут первозданная красота. Хоть на горы голову задери, хоть в речку загляни, хоть в тайгу нос сунь, если, конечно, не боишься косолапого встретить.

А какую мужички баньку устраивали! Представьте – мощный галечный плес, сзади тайга, впереди река, вверху небо, а мы посередине! Представили. И вот здесь, посередине, десяток жердей ставятся чумом, на них полиэтилен герметично натягивается. Пусть просвечивает, да кто там за тысячу верст от жилья твои бесштанные телеса увидит. Жар в "чумовой бане" обеспечивают раскаленные камни, кои затаскиваются из костра. Пол устилается свежескошенной травой, обязательно с душицей, а сверху слой пихтового лапника. Представили? Дальше любая фантазия бледнеет перед кайфом. На камни плеснешь взвар из листьев смородины, душицы... Взахлеб дышал бы, да уши трубочкой сворачиваются, посему – падай на лапник и млей в аромате, а потом ковш взварчика на камни и айда истязаться веником, пока круги в глазах не замелькают. А как замелькали, прыгай в реку, откуда без кругов, но с криком "едрит твою в копалку!" пулей вылетишь на берег. А в родничке компотик из ягод малины и смородины томится... Кружки две хватанешь и опять в банный чум!..

И в том же родничке стоят поллитровочки в ожидании момента, когда весь пар разберут мужички и усядутся кружочком...

На следующее утро после такой баньки порог грозно зашумел поперек маршрута. Да такой, что, если шарахнет о камни, костей не соберешь. "Я бы его лучше заочно прошел", – сказал Мошкин, когда туристы-водники, стоя на берегу, кумекали, как лучше миновать препятствие.

Однако проскочили ревущую преграду без человеческих жертв. После чего речка успокоилась. Левый бережок более каменистый, правый – более кустистый. Мошкин стоял между ними на плоту. И вдруг раздвинулись кусты, из них высовываются две очень колоритные физиономии. Даже морды. Недалеко от этого места находился лагерь, отнюдь не пионерский, физиономии-морды были оттуда. Не сбежавшие – нет, из разряда расконвоированных. То есть зек, но с некоторой свободой от колючей проволоки.

Свобода не очень отразилась на их угрюмых физиономиях.

– Мужики, – спросила одна морда, – у вас бухалов есть?

Не успели наши мужики ответить "нет" или "не пьем", Мошкин торопыжно высунулся:

– Среди нас Бухалова нет!

И чтобы ни в коем случае не перепутали его с этим неизвестно где пропавшим Бухаловым – может, подляну какую корешкам устроил? – громко ткнул себя в грудь:

– Лично я – Мошкин.

Кока и остальная компания едва в реку не попадали.

– Ой, не могу! – корчился Кока в судорогах. – Ой, зачальтесь, я сойду! Он, оказывается, не Бухалов, а Мошкин!

И до конца похода "Бухалов" намертво приклеился к Мошкину.

– Бухалов, доставай родственника в стеклянном пиджаке!

– Бухалову бухаря не наливать! Он и так Бухалов.

Особенно, конечно, Кока изгалялся.

– Смеется тот, кто хохочет последним, – отмахивался Мошкин.

И дождался праздника в своем переулке.

Окончив маршрут, путешественники приехали в шахтерский город Осинники, где в ресторане, а потом до поздней ночи на квартире у брата Шухова ставили яркую точку походу. И, конечно, в очередной раз угорали от истории с Бухаловым.

– Да я для ржачки подыграл зекам! – в сотый раз пытался открутиться Мошкин. Но ему не верили.

Наутро Кока и Витя Смолин пошли за билетами на самолет. Хотели послать Бухалова, но Мошкин сказал:

– Я в Омске торчал в кассе, теперь ваша очередь париться.

Наши отпускники пришли в кассу в семь утра. А надо было в пять, очередь выстроилась – смерть мухам... Они в семь-то еле поднялись после "точки".

При виде непробиваемой очереди мужичкам совсем поплохело. Хорошо, захватили для освежения бутылку вермута. Освежились за углом, опять в очереди потоптались, которая двигалась в час по чайной ложке. В те времена не было автоматизации и компьютеризации, билеты выписывали врукопашную, и кассирша явно работала не на износ.

Коке временами хотелось разнести всю эту богадельню, до того медленно шел процесс. Он буквально сатанел от глупо проходящей жизни. И когда руки уже тянулись к рукоприкладству, Смолин уводил напарника в гастроном, где был портвейновый сок на разлив.

После двенадцати Кока начал психовать по другому поводу: успеют они отовариться билетами до перерыва, который начинался в 13 ноль-ноль, или нет? Кока делал контрольные замеры времени обслуживания, складывал, умножал, делил, получалось – успевают.

И вдруг, когда перед ними осталось три человека, к окошечку прилипла дамочка в канареечном платье.

– На группу беру, – сказала она в ответ на Кокины роптания.

Стрелка на обед неумолимо ползет, окошечко перед носом, а очередь столбняком – ни тпру, ни ну, ни кукареку...

Без пяти час групповая дамочка отлипла от кассы, но та поспешно захлопнулась. Кока бросился на закрывшуюся амбразуру с кулаками:

– Еще пять минут! – барабанил он, пытаясь отвоевать у вечности час жизни.

– У меня бланки кончились! – прокричало окошечко.

Смолин потащил разъяренного Коку от греха подальше – в гастроном. Там Кока несколько успокоился. Однако после обеда в кассу две бабенки полезли на арапа. Одна тощая, как заноза, другая – еще наглее. Буром в два горла:

– Мы стояли! – доказывают.

– С семи утра вас здесь в глаза не видел! – задохнулся от бабского хамства Кока.

– Кого увидишь, когда с шести зеньки залил! – сказала заноза.

– Ты меня поила? – Кока грудью встал на пути несправедливости.

– Пять билетов на рейс 3460! – сказал в билетное отверстие, решительно оттирая женщин в сторону.

– На куда? – вылетело в Коку.

– На рейс 3460.

– Какой рейс? – возмутилось окошечко.

– Самолетный! – возмутился Кока. – На "попрыгунчик": Новокузнецк Новосибирск – Омск – Свердловск.

– Что вы мне голову дурите! – закричало окошечко. – Это железнодорожная касса!

Удар был ниже пояса. Аэрофлотная обилечивала двумя кварталами дальше, в точно такой же девятиэтажке. И очередь там была дня на два. А вокруг нее ходил озабоченный Мошкин в поисках пропавших коллег.

С ним случился приступ смеха от рассказа о роковой ошибке.

– Кока, ты бы еще в банной кассе попросил билет на самолет!

Потрясенный случившимся, Кока молчал.

– Бухалову не забудьте взять билет! – отхохотался Мошкин.

– Пошел ты знаешь куда? – сказал Кока.

– Знаю! – сказал Мошкин. – Пиво пить.

И пошел, провожаемый тоскливыми взглядами друзей.

А ТЕБЕ-ТО ЧТО?

Как-то в отделе зашла речь о терапевтах заводской поликлиники.

– Лазарева врач как? – спросил Мошкин.

– Дура! – Кока поднял голову от бумаг.

– Был я у нее два года назад. Дура!

Все с интересом повернулись в сторону Коки. Кока пошаркал ногами под столом и начал:

– Чирей у меня вскочил на... – Кока посмотрел в угол, где женщины сидят. По-разному называют этот угол: цветник, малинник, серпентарий... Кока посмотрел туда и сказал, – в общем, вскочил на самом смешном месте... сзади. Только было в отпуск пошел, а тут ни сесть, ни встать, ни, извините, в туалет по-человечески сходить. Свояк посоветовал соленый раствор горячий заделать и подержать в нем... – Кока опять посмотрел в женский угол, – чирей подержать. Как рукой, говорит, снимет. Пачку соли высыпал я в таз, воды горячей набуровил и целюсь туда смешным местом... Таз большой, а все равно не палец опустить. Попробуй, попади. Корячился, корячился – на пол таз ставил, на табуретку... Кое-как принял процедуру. Ночью готов был убить свояка, еще хуже стало.

Кока сделал паузу, пошаркал ногами под столом, шарканьем он мысли подгоняет, и повел рассказ дальше:

– Еле утра дождался. Нога правая прямо отстегивается. Дошкандыбал до терапевта...

– Тебе к хирургу надо было! – вставился Мошкин.

– А тебе-то что? – ответствовал Кока.

Мошкин, как всегда, наскакивал на Коку с эффектом Моськи, что вяжется к Слону. Они и по объемам тютелька в тютельку к басне. Кока под 90 килограммов, а Мошкин всю дорогу по жизни в наилегчайшей весовой категории рассекает.

– Полтора часа я в очереди простоял...

– Прихватил бы газетку, сиди да читай... – во второй раз перебил Мошкин.

Кока посмотрел на него, как на недоумка:

– Повторяю, чирей у меня вскочил на... – Кока сделал паузу и... махнул рукой. – В общем, захожу в кабинет. Только начал слова подбирать, покультурнее объяснить местоположение болезни, на меня кашель напал. Лазарева говорит: "Раздевайтесь до пояса, послушать вас надо".

– До пояса сверху или до пояса снизу? – не унимался Мошкин.

– Если ты для прослушивания легких оголяешь задницу, то я – грудь, пояснил Кока.

Тоже деталь. Свою задницу за весь рассказ Кока в присутствии женщин назвать напрямую постеснялся, а Мошкина – запросто.

– Прослушала меня Лазарева, – продолжил Кока повествование своих злоключений, – и поставила предварительный диагноз: катар верхних дыхательных путей. Держите, говорит, направление к отоларингологу.

– Тебе же к хирургу надо было! – сказал Мошкин.

– А тебе-то что? – отмахнулся Кока и пошаркал ногами. – У отоларинголога тоже очередь...

– Все с чирьями? – поинтересовался Мошкин.

Кока не удосужил вниманием эту шпильку.

– Час простоял! Оказывается, отоларинголог – это по уху, горлу с носом специалист. Как напустилась на меня: "Вам что – делать нечего? Вам к хирургу надо!.."

– А там очередь, – забежал вперед паровоза Мошкин.

– Не было очереди. И врач мужик. Слов подыскивать не надо. Смело штаны я скинул, а тут, как мухи на мед, профессор со студентами. Человек десять студентов, половина... – "баб" хотел сказать Кока, но посмотрел в женский угол, поправился, – половина девок. Положили меня на операционный стол без штанов. Обступили чирий... Ощущение, как в бане со стеклянными стенами. Профессор на живом примере читает лекцию и вместо кролика мое смешное место режет. Там оказался интересный случай, не фурункул, а того хлеще карбункул, сразу несколько голов развивалось...

– И сколько развитых голов у тебя в смешном месте наковыряли? – спросил Мошкин.

– А тебе-то что? – буркнул Кока и, уткнувшись в бумаги, закруглил рассказ. – Больше я к Лазаревой не ходок.

ПОЧТИ ПО ТЮТЧЕВУ

Мошкин загулял на Байконуре с горя. Его коллеги – Кока Патифонов и слесарь Артур Федоров – за компанию. Они, конечно, и без мошкинского горя не удержались бы. Запуск спутника на три недели отложили, работы нет. На дворе казахский март. Ни тебе порыбачить, ни тебе покупаться.

Опять же горе у Мошкина горькое – три миллиона за десять минут профукал. Тогда в ходу миллионы были. Не потерял, не украли – собственными руками как псу под хвост. Теми самыми, которые впервые такую сумму держали.

Дураков не сеют – сами всходят. А когда рынок со всех сторон объявили, их на каждом углу проверяют на всхожесть.

На такой проверке Мошкин и взошел. На пути из Омска в Тюратам бригада делала пересадку в Самаре. Пока Артур с Кокой стояли за билетами, Мошкин крутанулся по вокзалу в поисках приключений на свой карман. Они стояли тут же на вокзале в виде моментальной лотереи. Простой, как три копейки. Покупаешь жетон, крутится стрелка удачи, а как остановилась – получай приз. Мошкин в первом раунде получил бутыль шампуня, а следом на кон ставится... "Ё-мое!" – ухнуло у Мошкина сердце. Японский магнитофон ставится... А Мошкин – меломан с огромным стажем. Не пассивный, который уши развесил и ловит дилетанский кайф, Мошкин сам когда-то в ансамбле на барабанах играл. Любую песню на них подберет.

Годков за пятнадцать до самарской лотереи при помощи барабанного искусства два месячных оклада пропел на ресторанной эстраде. Поехал в Красноярск в командировку, а вечерком в питейном заведении "Такмак" зачесалось поиграть, попеть на весь зал. "За ради Бога, – сказали музыканты, – плати бабки за каждую песню и лабай до посинения, а мы подыграем". Мошкин разошелся в сценическом кураже и не остановился, пока суточные, проездные и квартирные не пролабал.

Меломан Мошкин до мозга костей, а тут на кону "Panasonic" японской сборки, и стрелка тормозится на мошкинской "десятке". Мошкин чуть энурезную неожиданность не произвел в штаны от радости.

– А у меня тоже "десять", – омрачила проявление чувств пришибленная на вид девица.

– Не может быть?! – не поверил своим глазам и ушам Мошкин.

– Может, – знающе ответил ведущий лотереи, – теперь между собой приз разыгрывайте. Кто больше на кон налички поставит, тот и победитель. А мне 10 процентов за арбитраж.

Мошкину в этот критический момент пораскинуть бы умишком, что ведущий с девицей одна шайка с лейкой, невзирая на рядом прохаживающего милиционера с дубинкой-демократизатором на боку. Мошкин наоборот хохотнул про себя: "Эту деревню я одними суточными задавлю", – и бросил на кон сто тысяч.