Текст книги "Выход из Windows"

Автор книги: Сергей Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Похвалов проснулся среди ночи в холодном поту. Что ему снилось? Да, главное, не выйти из этого состояния, не посмотреть по старой примете в окно, и тогда он вспомнит, что ему снилось. Это что-то очень важное, что-то из этой жизни. Он был на прошлой неделе в компании "Dostal". Там его не знали в лицо, только фамилию слышали, так как в свой последний приезд Похвалов не показывался в компании, а в другие визиты – был другой персонал. Хоупек полностью менял штат раз в два года. Но все равно это было опасное предприятие. Похвалов старательно загримировался. Он пытался прежде позвонить, но секретари отвечали кратко, объяснений не давали.

Сказал только, что он из России, компаньон пана Хоупека.

Они договорились встретиться в его офисе на этой неделе, но конкретной даты не назначали. У него был солидный вид, даже накладное брюшко.

Но на него посмотрели косо. Менеджер персонала ответила, что они ничего не знают, сами его ждут, босс звонил два дня назад из Москвы, сказал, что скоро прилетит. Или он задержался в Москве, или его опять вызвали на виллу.

– Это по Страсбургскому шоссе? Дорога на Берлин? – уточнил Похвалов, наобум назвав улицу.

– Да, это почти на границе, недалеко от Уткиных Лазней, в горах, но надо ехать по Оленьей тропе, это лучше.

Менеджер, крупная, рослая мулатка, не улыбалась, а отвечала словно по принуждению. Она наверняка уже сообщила в полицию, что русский спрашивал ее о пропавшем боссе.

Ему снилось новое посещение офиса. Там его уже дожидаются полицейские, а Ганс Хоупек хохочет ему в лицо открытым масляным ртом, высовывая язык, и тычет ему в нос журнал из отеля, который вновь подбросил Похвалов на ступеньки его крыльца, ибо газета, прежде брошенная им, куда-то исчезла. Именно после пропажи газеты Похвалов во второй раз пробирался в дом. Ему необходимо было проверить, не приезжал ли Хоупек.

ДОМОЙ

Серафимова стояла под дверью процедурной, где дежурный врач осматривал голову Данилова и задавал ему наводящие вопросы по поводу сотрясения мозга. Юрий Алексеевич вышел из процедурной еще более бледный и слабый, чем когда входил туда.

– Рентген могут сделать только завтра, нет специалистов. У них нормированный рабочий день. Впрочем, ваша жена, – доктор посмотрел на Нонну Богдановну, – по-моему, вас насквозь видит. Ваша фамилия не Рентген случайно?

– Я что, похожа на свиток Торы? – засмеялась Серафимова.

– Как две капли воды.

– Я григорианского вероисповедания, доктор, оно на шесть веков старше православного. Впрочем, обрусевшая до ручки. А вы что подумали?..

Ну что, Юрий Алексеевич, пойдемте, подброшу вас до дома.

В машине выяснилось, что до дома Данилову ехать часа два с половиной. Квартиры в Москве у него не было. Иногда он ночевал у мамы, в ее квартире на Ленинском проспекте, но сегодня волновать ее перебинтованной головой не хотелось.

– Вот и знакомься после этого с красивыми мужчинами, – съязвила Серафимова, – приглашаю вас на свою – как говорит одна моя знакомая старушка – "живплощадь". У меня на кухне топчан запасной. Поздно вам уже в таком состоянии долго в машине трястись.

– Вы со мной как с беременным...

– Голова кружится, тошнит?

– Есть маленько.

– А говорите не беременный!

На Чистые пруды приехали в десять часов вечера. Серафимова мужественно подставила плечо Данилову, с другого боку его поддерживал водитель Володя.

– Только вам придется одним наверх подняться, с некоторых пор я на лифтах не езжу. Везите его, Володя, и ждите меня на лестнице.

Она побежала по ступенькам, как юная барышня, перескакивая через две, пока не уперлась головой в чей-то живот.

– Вазген! – закричала Серафимова, когда ее перестало трясти – Я тебя посажу за хулиганство, честное слово! Ну, ты же знаешь, что меня нельзя так пугать. Почему ты здесь?

– В гости заскочил, да, – сказал белокожий, губастый, как верблюжонок, и очень сутулый Вазген.

– Почему ты здесь, а не у двери? Ты можешь мне объяснить?

– Навстречу твоим шагам иду, одна ты лифтом не пользуешься. Совсем сердце не бережешь.

– Давно ждешь?

– Часа полтора, не больше, – сказал Вазген и, увидев двух подозрительных типов на верхней площадке, расставил руки, загораживая сестру, как орел, маленький такой орел-последыш.

– Спокойно, это мои ребята, это мой братик, Вазгенчик, родной брат, представила Серафимова стороны друг другу.

– Я пошел, Нонна Богдановна, – сказал водитель, – меня жена ждет.

– Как она себя чувствует? – спросила она Володю, вошедшего в лифт. – Не родила еще?

– Да уж неделю парню, скоро в армию, – улыбнулся тот своей неуклюжей стыдливой улыбкой.

– Ай, ай, ничего не сказал, – крикнула Нонна Богдановна и забарабанила ладошкой по сдвинувшимся дверцам, – накажу, Володя! Опять меня в неловкое положение поставил, – еще кричала она в щелку, склонившись к двери лифта.

– Мы выпьем сегодня кофе? – взмолился Вазген, пожимая Данилову руку.

– Доктор, а сердце? – стрельнула карими глазами сестра и открыла дверь. Пояснила: – Он у нас профессор по сердцу.

– Кардиохирург, – поправил Вазген. – Кофе вам сейчас не помешает, что-то вы истерзанные оба... Боролись за мир во всем мире?

– Вазгенчик, я сейчас на кухне ужин приготовлю, а Юрий Алексеевич тебе все расскажет. У него боевое ранение в голову, сотрясение мозга, и снимок еще не сделали. Ты посмотри, только осторожно, – кричала она у же с кухни, – это очень ценная, дорогая голова.

– Да ничего существенного, – прокряхтел Данилов, садясь, нет, заваливаясь на диван и снова на миг теряя сознание.

– У-у, сильно он у тебя расшибся, – шепнул Вазген озабоченно, прибежав на кухню за мокрым полотенцем, – как это произошло?

– Ударился головой о бордюр, меня спасал, – Нонна вытерла руки и пошла в комнату, подсела на диван и осторожно взяла руку Данилова. – Мой спаситель.

Вазген мало что смыслил в мозгах, но операции на сердце делал отменно. Его клиника держалась на его таланте и новых разработках в кардиохирургии.

– Если у вас будут какие-нибудь сердечные дела, – улыбнулся Вазген, милости прошу, а по прочистке мозгов – это моя Нонна.

– Зачем же сердечные дела лечить? Это так редко случается в наше время, что уже неопасно, – улыбнулся Данилов, – а что касается талантов вашей сестры, сегодня я стал их очевидцем.

– Не всех. Вот кофе я еще варю замечательно, – Нонна стала накрывать на стол.

Они говорили о сверхъестественном: о стечении трех расследуемых дел в одно русло, о Буянове, об интуиции Серафимовой и о том, почему в стране еще нет голода, гражданской войны и экспансии НАТО, о том, что ушел в отставку Ельцин Мандела, о явной передозировке яда свободы.

– Кстати, как Ниссо? – спросила Серафимова. – Ее почему не взял с собой?

– Ты же знаешь, Нонночка, она ни на шаг не отходит от Юли. Девочка уже студентка, а она ее караулит и чуть ли не у ворот института встречает. Ох, уж эти восточные мамы! И наша мама, Юрий Алексеевич, была точно такая же. Как она отпустила Нонну в Москву, да еще на юридический факультет, одному Богу известно, да.

– Ну, в этом деле лучше переборщить, чем потом локти кусать, – высказал свое мнение Данилов, – времена опасные. С лучись что, всю жизнь себя винить будешь. Фемида нынче развратна, иначе адвокатам нечего будет кушать.

– Что-то вы о мрачном, Юра, берите кекс, я сама пекла. Обожаю эти московские полуфабрикаты...

– Что с вами, Нонна? – спросил Данилов внезапно замолчавшую Серафимову.

– Вы оба навели меня на очень интересную мысль, то есть идею, то есть версию...

Она даже подсела к большому круглому столу, за которым сидели мужчины, чего раньше себе не позволяла. Да и не было их, мужчин, собиравшихся за ее столом.

МАТЬ

На следующий день Братченко уже побывал в Болшевском ГУВД, откуда его направили в РУВД военного городка.

Престарелый седоусый участковый, с двумя слоновой кости зубами, торчавшими, как у зайца и Леонида Ленча, зашел в кабинет начальника управления и отдал честь.

– Вот, наш старейший сотрудник, – представил Пегов своего подчиненного, – Петр Ильич Ча...

– ...йковский? – подхватил Братченко.

– Чабанов, – засмеялся Пегов, – это у нас проверенный тест, трюк, можно сказать.

– Сан Саныч, – обратился к нему Братченко, – может, мы не будем вам мешать, пойдем на воздухе поговорим с Петром Ильичом, а еще лучше, прогуляемся в участок?

– Ладненько, – согласился Пегов, – добре, як кажут на Вкраине.

Братченко и Чабанов медленно, беседуя, пошли через всю площадь к станции, участок находился за рынком и второй станцией, можно сказать, платформой Фрязево, которая виднелась сразу после развилки. В сыром пешеходном переходе иод рельсами станции Одинцово стоял саксофонист и играл какой-то красивый блюз.

– Вы знали семьи Похваловых и Юсицковых?

– Да у нас ж-т все друг друга знают, а уж тем более я. Домов-то в ведении всего около ж-т двадцати. Все в ряд, вернее, в два ряда стоят вон там, за тем бетонным забором, видите лаз?

Они уже прошли рынок, Чабанов кивал знакомым, покручивал ус и сдвигал брови, когда видел непорядок.

– Степановна, опять пьяная, иди домой, – рыкнул он на какую-то непромытую мочалку, которая тут же шмыгнула в кусты.

Потом они прошли платформу Фрязево и оказались в застройках хрущевского типа, среди берез, совсем недавно выпустивших свои листики из почек.

– Соседи ж-т мы все тут. Витя Похвалов без отца, это самое, рос, а отца его я знал. Всегда фуражку поднимет, волосы пригладит, говорит: привет, гражданин начальник. Неплохой ж-т был мужик. Сгорел, что называется, на работе.

– Вы, я чувствую, не очень его любили? – заметил Братченко, услышав в голосе Петра Ильича глубоко спрятанную надменность.

– А чё мне его ж-т любить? Он в другом ведомстве служил, ничем не гнушался. Да и сынок его мне...

– Нервы попортил? – подсказал Братченко.

– Да не... – тягуче ответил Чабанов. – Он мне ж-т просто противен, как такие ж-т люди живут, откуда берутся. И ведь пробился ж-т, говорят, в Москве на самые верхи. Приезжал тот год, да не, года ж-т два назад к матери на похороны на четырех машинах, прямо Джеймс Бонда какой.

– А чем же он такую память о себе оставил?

– Да вот, вы ж-т спрашивали еще про Юсицкова, так тот туда же. Да потрусливей, послабей был, все туточки ж-т под Витькину дудку плясали. Ну, кто, конечно, вровень по возрасту. Так они ж-т с Юсицковым приехали – он, Витек, и Юсицкова в Москву переволок, да говорят ж-т, уж убили обоих, так вот они когда приезжали, одну девчонку ж-т тут малолетнюю соблазнили, да и забрали с собой. Ну, ее не то чтобы соблазнили, видели Степановну? Так то ж-т ее мать. Вот. А они ж-т в одном доме все живут, жили. Девка-то шальная росла. Да уж больно ж-т мало ей лет было. Всего-то годков четырнадцать.

– Двенадцать, – поправил Братченко.

– О, – шлепнул его по руке Петр Ильич, – ты, видать, знаешь? Выходит, по всей Москве наша Зинка прогремела. Жива еще?

– Жива, уже в приемнике-распределителе для несовершеннолетних.

– Это вы зря, невредная она, хотя за два года ж-т с этими волками... можно навостриться. Отца жалко, поедом ест себя мужик, а мать за два года спилась окончательно, видал?

– А отец что? – насторожился Братченко. – Непьющий?

– А он ж-т в Москве работает, ему некогда пить. Только на выходные приезжает, иссох весь, я говорю. А может, даже и заболел. Последнее время и приезжать-то перестал почти. Может, и женщину себе завел...

– Приезжал жену проведать? Или узнать, не вернулась ли дочь? Где, вы говорите, он работает?

– Да вот чего не знаю, – Петр Ильич остановился и присел на лавочку во дворе, – а вон она идет, послушалась. Пьянчужки, они ведь послушные, потому ж-т что заботу любят. Степановна, где теперь твой мужик? Вот человек им интересуется.

Женщина, очень худая, опущенная, чернявая, остановилась возле своего подъезда и мутным беспросветным взором поглядела на участкового, подошла поближе, принеся с собой резкий запах своего немытого тела.

– Этот? Евгения... Женьку ищет? Он на работе, – пьяно произнесла она.

– Ну, я ж-т и спрашиваю, на какой работе? – поднажал Петр Ильич.

– На работе на фирме какой-то, ну, в Москве, екст, – с возмущением произнесла Степановна и с трудом выговорила, – он же в технике волочёт, в каплютерах.

Братченко записал также все данные девочки, зайдя в местное отделение, в детскую комнату милиции. Потом съездил за фотографией из личного дела на фабрику бумажной продукции, где раньше работал Евгений Александрович Губарев, отец Зины.

ГЛАВА 6

В ДОМИНАНТЕ ОТЕЛЯ "ИМПЕРИАЛ"

Ах, русский, русский, что с тобою?

Михаил Лермонтов

ПЛЕН

Узкая тенистая дорожка, петляя, вскарабкивалась все выше и выше. Почему-то именно ее освещал лунный свет, даже тень от высоких вязов падала поперек дороги, за которой пристально следила пара острых глаз. Человек был в маске, в черной вязаной шапочке с прорезями дли глаз и для рта. Жутковатое зрелище – словно огромная сова на веранде низенькой двухэтажной виллы. Человек прижимал к животу автомат.

– Сними ты эту амуницию, фраер, – произнесли из глубины верхней веранды, все двери которой были раздвинуты, – кого ты ночью-то боишься?

– Я не боюсь, просто привык. Даже забываю иногда снять маску.

Мужчина стащил с головы шапку-невидимку.

Это был высокий, стриженный ежиком культурист, довольно красивый: резкие складки, идущие от крыльев носа к губам, немного неправильный прикус, торчащие клыки, надбровная часть тяжело нависала на глаза.

В ванне посередине веранды заплескалось какое-то тело, словно огромный сом полез на воздух, на белые края ванны, сшибая все банки-склянки на пол.

– Ну, что тебе не сидится? – обернулся второй, тот, что говорил из комнаты, он раскачивался в кресле-качалке возле ванны. – Замерз? Сейчас я тебе горяченькой подбавлю...

– Аи, горячую воду отключили на профилактику. Трубы будут менять, через год включат.

Немолодой тучный мужчина, сидевший в ванне в куртке и джинсах вторые сутки, замычал, а потом и вовсе заплакал.

– Ну, вот ты опять, фриц, хнычешь, надоело, – утомленно произнес автоматчик, – ты смотри, не раздражай меня.

– Стае, принеси еще что-нибудь выпить, правда, холодно, – сидевший обернулся к Гансу Хоупеку: – Что ж ты пожрать ничего не оставил в холодильнике? Никакой заботы о ближнем.

Мужчина снова замычал, но уже со смыслом, словно что-то отвечал.

– Ты что на х.. меня посылаешь? Ах ты юродивый! Стае, он меня...

Мужчина отрицательно замякал и замотал головой.

– Нет, Стае, это он оговорился.

– Слушай, Македон, ты не можешь поскорее все закончить? Скоро рассвет, да и жрать на свежем воздухе охотца.

Мужчина снова затыркался, замычал выразительно.

– Кричать не будешь? – спросил Македон, наклонившись к джакузи. – Не то я снова тебя запеленаю, но теперь уже и нос и рот.

Они сдернули с Хоупека пластырь и вынули из воды. Потоки полились по наклонному полу к дверям, полились с балкона в бассейн.

– Ну, где папки? Давай, не тяни, папаша.

– Позволте мне пьерьеодеться, – сипло произнес Хоупек.

У него страшно болело горло, жар и озноб ломили кости, глаза горели, лезли из орбит. Стае кинул на него плед.

– Потом развяжем, сначала скажешь: где папки? И дуру не гнать, ты меня понял?

– Я расскажу вам все в порядке, и вы поймете, что я здесь совершенно ни при чем. Я не убивал Адольфа, он мой единственный близкий человьек.

– Сожитель, что ли? – усмехнулся Стае.

– Не есть сожител, он мой кузен, двоюродный брат.

ВОЗЛЕ КОСТЕЛА

Алтухов взял такси около гостиницы.

– На улицу Паоло Лукницайнена, пожалуйст, – прибавил он по-непонятски.

Таксист включил компьютер, на котором высветился кратчайший путь до нужной точки, километры, затраты бензина и приблизительная стоимость.

Попросив остановиться в самом начале улицы у небольшой католической церкви, Костя расплатился и пошел вперед. Особняки на одно лицо стояли по обе стороны улицы, народ уже спал.

Алтухов вярд ли бы опознал на ночной улице нужный ему дом, если бы не золотая табличка на столбе у калитки. Он прислонился к столбу и дернул калитку. Она вдруг слегка поддалась. Он толкнул еще, и калитка очень туго, тяжело поехала внутрь двора. "Наверное, полиция оставила калитку лишь прикрытой, чтобы в следующий раз не возиться долго, – подумал он, – может, и дом открыт?"

К сожалению, входная дверь дома была заперта на замок и опечатана.

– Все как у нас, – произнес Алтухов и заметил под ногами на ступеньках крыльца ярко-красный тонкий журнал.

Такой же лежал в его номере на письменном столе. Это было странно, поскольку Ярослава Иераскова обмолвилась о раскуроченном почтовом ящике. Значит, был ящик, зачем же почтальону кидать журнал на ступеньки? И где тогда остальные газеты и рекламки? Тем более журнал из отеля "Империал". Алтухов нагнулся и поднял журнал: так и есть, внутри вкладыш – фирменная открытка с эмблемой гостиницы в левом верхнем углу. Костя достал из кармана нож и положил журнал на перила крыльца. Дверь долго не поддавалась, он уже начал беспокоиться, что от его ножа останутся заметные следы. Пришлось достать небольшой набор отмычек. Замок провернулся. Теперь нужно проверить, не включена ли сигнализация. Заметил слева от дверного косяка бежевый пластиковый квадрат с одной клавишей и маленькой зеленой кнопкой, вделанный в стену.

Сигнализация или переговорное устройство? Он посветил себе крошечным, как пальчиковая батарейка, фонариком. Увидел небольшой микрофон.

Странно, зачем в сигнализации микрофон?

– А, была не была, – шепнул Алтухов и повернул ручку.

Дверь открылась. Никакой сирены. Он быстро закрыл за собой дверь и нащупал выключатель. Насилу нашел: шарил по привычке над головой, а он под рукой, на уровне бедра. На секунду включил и выключил свет. Резануло по глазам, но теперь он знал планировку. Он находился в начале небольшого коридора, который вел к противоположной двери через весь дом. Снаружи он казался гораздо больше по размерам, чем внутри.

Слева, в пяти шагах от Алтухова, кухня, он увидел раковину. Справа напротив – гостиная, дверь закрыта, но это наверняка гостиная. За ней вдоль по коридору стена, она обрывается, дальше лестница наверх. Не очень-то и уютно. Как же искать кладовку и шкафы? Наверняка кладовка под лестницей, а шкафы на втором этаже. Но с минуты на минуту может приехать полиция, бывают ведь неслышные сигнализации. Зря он это дело затеял. Вот только одним глазком под лестницу заглянет и выйдет с черного хода.

Алтухов на мгновение включил фонарик, определив траекторию движения, и выключил его от греха подальше. Подошел к лестнице, нащупал перила. И в тот момент, когда он взялся за ручку кладовки, которая и впрямь оказалась под лестницей, в углублении, в нише, кто-то живой натолкнулся на него в темноте.

"Полиция", – подумал Алтухов, потом изменил решение: – "Хоупек".

Сначала обоих взяла оторопь, человек, вошедший в дом с черного хода и развернувшийся к двери, чтобы осторожно прикрыть ее, почувствовал, как его пятая точка прислонилась к чужой живой субстанции, которая зашевелилась и вздохнула.

– Ну, наконец-то, – остервенело проскрежетал, разворачиваясь, незнакомец и ударил кулаком предположительно в челюсть Алтухову.

Но тот успел повернуться и отогнул голову, ибо его глаза уже привыкли к темноте, и дал сдачи – съездил по уху незнакомца, удивившись, почему это Хоупек заговорил на родном рязанском?

– Ты, блин, у меня дождешься, Хоупек, – прорычал незнакомец и схватил Алтухова за грудки, – получай!

Костя почувствовал, как хрустнула его родная челюсть, и разозлился.

– Витек, ну ты придурок!

С этими словами он обхватил шею Похвалова, пригнул его голову вниз и хорошенько долбанул по похваловскому лбу коленкой. Тот обмяк и свалился на пол. Алтухов быстро включил фонарик.

Он не ошибся: это действительно был Виктор Степанович собственной персоной.

Алтухов вынул из внутреннего кармана куртки наручники и надел на Похвалова. Потом потрепал его по щеке.

– Вставай, хватит валяться. А ты вор – Похвалов...

Вдруг Алтухов услышал, как к дому подъехала машина.

– Полиция, – шикнул Алтухов. – Ану, живо!

– Ты кто? Ты не Хоупек!

– От Хоупека слышу! Выметайся!

Алтухов открыл заднюю дверь и выпихнул скукоженного Похвалова на тропинку, ведущую к ограде.

– Чешем отсюда, по-быстрому. Я из-за тебя на международный конфликт не полезу.

Похвалов побежал с пристегнутыми спереди руками вперед к зеленому ограждению.

– Дорогу знаешь?

– Куда?

– В гостиницу!

– У меня там машина, на стоянке. А ты кто, мужик?

– Северный олень! Как щас дам! – на бегу шепнул Алтухов.

Со стороны это выглядело мирной спортивной пробежкой двух спортсменов-дилетантов, если бы не пять часов утра и не владения дома престарелых, в которых тренировались эти двое.

– Тут сторожей нет, что ли?

– А чего им сторожить?

– Ну, дворец! Мы случайно не на территории королевского замка?

Похвалов покосился на спутника.

– Беги, беги! Долго еще?

– Долго. Это дворец для престарелых, а ты кто?

– Это ты журнал Хоупеку подбросил?

Похвалов остановился и опустил руки до известного предела:

– Я дальше не пойду.

– Ты еще молод, тебя здесь не оставят, а потом тебя ждут российские просторы, если на тебе только одно убийство. А где Хоупек?

Похвалов смачно выругался.

– Мы, блин, щас будем с тобой тут стоять и байки друг другу травить! Слышь, пусти! Мне журнал нужно забрать!

– Ладно, не трясись, отмажу я тебя с этим журналом. Завтра отмажу, если скажешь, где Хоупек.

– Ты что, мужик? Я ж тебя за него принял! Ты забыл?

– Да, верно. Ну, отдышался? Спортом надо больше заниматься, побежали, показывай дорогу.

Они перебежками преодолели королевский парк, особенно таинственный в предрассветное время, похожий на парки с картин художников Ренессанса, и спустились к мосту Карла IV.

– Ты куда меня вывел? – спросил Алтухов.

– Все правильно, теперь в обход Дворца инвалидов, в обратном направлении, полезли в гору.

Можешь не говорить, кто ты. Я и так знаю. Ты человек Мошонки! Угадал?

– Загадки разгадываешь? Ну-ну.

– А куда ты меня повезешь? Убивать? Убивать, да?

Похвалов явно впал в истерику. Алтухов, как Медный всадник, скакал за бедным Евгением по бульвару Шумана, пока не вспомнил, что у него в руках пистолет, а на его Евгении наручники, сверкающие в свете фонарей и редких встречных автомобилей.

– Остановись, чего мы бежим-то? – сказал Константин Константинович. Давай сюда свое кашне...

Он перекинул через наручники небольшое шелковое кашне Похвалова, а сам засунул пистолет за пояс. Они пошли шагом к видневшейся за перекрестком стоянке.

– Алтухов моя фамилия. Полковник ФСБ, из управления по борьбе с экономическими преступлениями. А где папки, сынок?

Похвалов заметно повеселел. Фээсбешник ему понравился, мужик что надо. Проезжая мимо дома Ганса Хоупека, они не заметили ничего особенного: ни полицейских машин, ни вообще каких-либо транспортных средств рядом с особняком не оказалось.

– Может, померещилось? – весело предположил Алтухов.

– Засвечусь я с журналом, – озадаченно вздохнул Похвалов, – как ты меня вычислил-то?

– Так ты ж за журналом приходил, сосед.

Они поднялись в номер Похвалова, причем провокации со стороны Виктора Степановича, как ожидал Алтухов, не последовало.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ

За окном уже рассвело. В раздумье над неожиданной новостью, ломавшей все логические цепочки, Стае и Македон переглянулись. Если Финк и Хоупек действительно братья, тогда это меняет дело и снимает подозрения в убийстве Финка с его кузена Ганса Хоупека.

– Можа, с Сеней связаться? – спросил Македон.

– Дура, что ты языком треплешь! Козел! Какой брат? – обратился Стае к пленнику. – Толком говори.

– Я, я, кузен. Его отец пропал без вести в России во время Второй мировой войны. Мы считайт его мертвым, молились за упокой. Мой отец Фридрих Хоупек сгину лея на войне, и мы не знали где.

Мой мутер – по рождению Кюхельбеккер, имела брата от первого брака своего отца. Они почти не встречались, только в раннем детстве несколько раз, когда мутер привозили в Берлин. Это было еще в тридцатые годы. Потом мутер со своим отцом переехала в Германию на долгие двадцать лет, но ее старшего брата уже увезли в Мюнхен.

Больше они не виделись. Потом в Чехословакию, когда она стала европейской. И вот это и был отец Адольфа, мы разыскали его только в восемьдесят четвертом году. То есть уже не его, а первым делом Адольфа.

– Заливаешь! – не поверил Македон. – Где папки?

– Ну, что вы заладили? – не выдержал Хоупек, и его снова поместили под воду в чем мать родила: в трикотажной спортивной куртке и джинсах "Левис". Вода уже была голубой, джинсы красились.

Поскольку рот у старика не был опломбирован, он продолжал рассказывать, как он с матерью разыскал двоюродного брата и почему фамилия приватизатора – Финк, а не Кюхельбеккер. Дело в том, что после развода Фридрих Кюхельбеккер, дед Хоупека, тотчас женился на его бабке, молодой красавице, дочери крупного фабриканта, поэтому первая жена Фридриха дала сыну свою фамилию и уехала из Берлина в Мюнхен, где скончалась вскоре после известия о том, что ее сын пропал без вести под Россией.

Так он выразился: под Россией.

– Стае, позвони, телефон работает, – снова попросил Македон, – если он не убивал, значит, и папки...

– Заткнись, без тебя знаю, что делать, потом проверят, куда звонили, прикинь, что будет, – Македон обратился к Хоупеку: – А зачем ты приезжал в Россию и как объяснить, что приехал ты в день, когда пришили двоих и пропали важные государственные документы, а отчалил, когда убили еще одного человека: в том же, кстати, доме?

– Клянусь, я никого не убивал, никого, – заплескался Хоупек, он уже еле разговаривал, но еще шевелился.

– Ну, ты еще тут заплыв устрой. Не брызгайся, я говорю, – проговорил Македон.

Этот второй был эдаким важным сморчком.

Он был чрезвычайно смугл, смуглость его еще сильней подчеркивали почти прямые, черные как смоль волосы, черные глаза и особый мертвый цвет кожи в складках возле губ и под глазами. Вот беда, ростом бандит не задался. Но по всему было видно, что в этой бригаде Македон – мозговой центр.

– Я прилетел в Москву в четыре часа дня, а в город до аэропорта добирался еще два часа. Как я мог кого-то убить, если я еще час устраивался в гостиницу? Это все проверяемо. Послушайте, в моей сумке есть билет. О, это счастье! Там есть билет на самолет в Москву из Карлсбада, посмотрите, там должно быть время прилета.

– Время? – Македон вышел из комнаты и спустился к машине.

Еще двести лет прошло с тех пор, как он ушел.

При этом Стае стал забавляться с головой связанного Хоупека. Он легко нажимал на нее, и она уходила под воду, потом Хоупек отталкивался ботинками от противоположной стенки и выныривал обратно, фыркая и мотая головой.

– Оставь его, – приказал Македон, – вот билет: прилет четыре сорок. Он не врал.

– А зачем он все-таки приезжал в Москву?

– У меня там женщина, – наконец выдавил из себя Ганс Хоупек.

ТАРАКАНЬЯ НАСТОЙКА И ШОКОЛАД

Алтухов втолкнул Похвалова в номер и запер дверь на ключ.

– Вы меня, выходит, заранее вычислили? – спросил Похвалов, валясь в кресло. Ноги не держали его после ночных волнений и бега, отнимались от усталости.

– На этот вопрос я тебе завтра отвечу, – когда сам узнаю. И слушай, давай на "ты". Я тут по дороге смекнул кое-что. Вопросы у меня к тебе, мафаня.

Похвалов улыбнулся и попросил включить электрический камин.

– Слушай, братан, посмотри в холодильнике, там шоколад должен быть, страсть как хочется шоколаду, – еще попросил Похвалов.

Алтухов вытащил из холодильника шоколад и выбрал две бутылочки коньяка "Не пей, Лион".

– Начнем все по порядку, Виктор Степанович, – произнес Алтухов, откусывая от целой плитки и запивая этим мерзким напитком – "Машенька тараканов нет". (Шутка. Отличный был коньяк. "Camus".) – А для порядку вот тебе моя ксива.

– Убедительно. А это, – он потряс наручниками, – гарантированное молчание до суда?

– Ну, вот. Скажи ты мне, тут случайно господин Ганс Хоупек не пробегал?

– Нет, я пасу его десятые или одиннадцатые сутки, я уже со счету сбился. Какой сегодня день недели?

– Весна. Так, второй вопрос: зачем ты его ищешь и почему сбежал из Москвы?

– Сегодня в дом я пробрался, потому что закинул туда журнал, на ступеньки. По его позе я определил бы, входил ли кто в дом. Газету бросил, пришлось из ящика достать, так газету убрал кто-то. Потом я бросил журнал, а сегодня ночью на меня как озарение какое нашло: по нему ж меня вычислить – раз плюнуть.

– Правильно, я так и подумал, когда его поднял.

– Ну, а я к дому подъехал, гляжу – журнала нет, я его на перилах-то не заметил, гляжу, нету на месте, вот я и забрался на участок, как обычно, с черного хода. Тебя за этого паразита принял, ты уж извини.

– Все ясно, но я, в общем-то, не о том спрашивал. Зачем тебе Хоупек?

– Ты про войну компроматов слышал? Газеты читаешь? – спросил Похвалов, пошарив среди газет на столике. – Да сними ты эти браслеты с меня.

Алтухов помешкал и снял наручники. Витя Похвалов развернул газету и показал Косте.

– Ну, это ты мне не объясняй, я у тебя в Торговом агентстве самолично в компьютерах долго рылся.

– Ну, и что тебе это дало?

– Пока только информацию и черные мысли о власть имущих. Прогнило все, как мост через болото.

– Документы не нашел? Правильно. У Мошонки – возможности. Твой Нестеренко, или как его там, еще только за водителем пошел, чтобы в агентство ехать, а он уже знал. Мы как раз сидели в офисе Мошонки, там заседание шло, в перерыве мой друган Едигей интервью у него брал, а ему бац – звонят. Что делать? У меня жена в соседнем подъезде. Все быстро решили, я звоню ей, а не сообразил, что мы уже фактически разошлись, она вообще квартиру сняла.

– Она тебе изменяла? – напряженно спросил Алтухов, ему надо было почувствовать, искажает ли действительность орел Похвалов или откровенен.

Тот засмеялся. Горько засмеялся – почти заплакал.

– Ее измены меня мало трогали, я сам... блин...

ну, не могу я без бабцов, это ж как... вот как шоколад – вкусно!

– А зачем с ней жил, зачем вообще женился, она у тебя первая?

– Она у меня третья и надеюсь, не последняя, вот, поверишь, не любил ее ни кайли, я вообще не знаю, что это такое! А жаль, горе у меня.

– Ты к чему ведешь? – насторожился Костя.

– Вся Москва уже знает, что это ты ее замочил.

– Да не душил я ее! – в отчаянии крикнул Похвалов. Алтухов понял, что Похвалов ничего не знает про передозировку наркотика.

Он уже давно выставил из холодильника все бутылочки, какие там были, а было их там много, и наблюдал, как Похвалов пьянеет. В таком состоянии он но крайней мере крикнул бы "не убивал я ее".

– Но после этого зрелища... Слушай, давай по порядку, ты потерял стержень разговора, – сделал Витя замечание Алтухову.

– Ну, давай, на чем ты остановился?

– Так. Значит, женился, потому что самка породистая, ноги до ушей, в ушах по кэгэ золота, попа не висит, волосы... И еще папа начальник Мособлснаба, хорошая должность, а что? В тот день, когда ты паши компьютеры шмонал, она с превеликим удовольствием папки помогла увезти. Я ей велел тащить их к Мошонке на дачу. А штука-то вся в том, что ей срочно нужен был развод. А я тянул кота за хвост. Мужик у нее, что ли, появился постоянный, я не лез. Ну просто издевался, не разводился и все. Понимаешь, обида меня взяла.