Текст книги "Ветер с чужой стороны"
Автор книги: Сергей Мартьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
4
Вечером задержанного увезли. По совету Наташи, пограничники сшили из кусков старого брезента большой мешок, и прокаженный залез в него с головой.
– Ну, Мовлюдин, давай поправляйся там, – сказал Пятириков дружелюбно, и все заулыбались.
В ответ из мешка прозвучало какое-то мычание.
Место у забора полили раствором извести, а всем пограничникам было приказано тщательно вымыть руки с мылом и карболкой. Наташа объяснила при этом, что соприкасание с лепрозными больными, как называют прокаженных, вообще-то не очень опасно, но лучше все-таки соблюсти меры дезинфекции. Зубанов вымыл руки еще раз. Настроение у него было хотя и подавленное, но не такое отчаянное, как раньше: живут же врачи в лепрозориях и не заражаются. Так сказала Наташа.
Потом он поднялся на вышку. Там уже стоял другой наблюдатель, сменивший Рыжкова. Солнце опускалось за горы, было прохладно и тихо.
– Ну, как дела? – приветливо спросил Зубанов у солдата.
– Все в порядке, товарищ лейтенант! – весело ответил солдат. – Ничего подозрительного.
Глазам Зубанова снова, как и утром, предстала картина гор и турецкой половины села. Дома были освещены медными тревожными отблесками заката. На минарете мулла совершал вечерний намаз. О чем он молился, что просил у аллаха для своих правоверных? Не настороженность и неприязнь испытывал сейчас Зубанов к той стороне, а какое-то странное чувство заинтересованности и сострадания, будто он был в ответе за то, что там творилось.
Уже в сумерки Зубанов спустился с вышки и заглянул в казарму. Она была почти пуста: все пограничники несли службу.
Зубанов вышел во двор. Постоял, прислушиваясь. Было тихо кругом. В домах на нашей стороне зажглись электрические огни. Кое-где заговорило радио. А в сотне шагов тонула во мраке и безмолвии турецкая половина села.
ВЕТЕР С ЧУЖОЙ СТОРОНЫ
Если верить старожилу заставы повару Ване Мочки-ну, служба на границе для каждого новичка начинается… с экскурсии. На второй день после нашего приезда он так и сказал нам, высунувшись из кухонного окошка:
– Ну, ребята, сегодня пойдете на экскурсию. Не нужно ли кому-нибудь добавки? – и улыбнулся своей добрейшей улыбкой.
Впрочем, заглянувший в столовую начальник заставы старший лейтенант Горелов заметил ему:
– Не дезориентируйте людей, Мочкин. Экскурсии бывают в музеи, а у нас граница. И вообще, бросьте свою голубиную философию.
Он вышел, а мы с любопытством посмотрели на Мочкина. Как потом выяснилось, он был не только самым добрейшим поваром в мире, никогда не жалеющим добавки, но и попечителем всех голубей на-заставе. Об этом стоит рассказать подробно, потому что предмет страсти Мочкина имеет прямое отношение к тому, что произошло двумя месяцами позже.
Голуби остались на заставе с тех незапамятных времен, когда пограничники пользовались голубиной связью.
Связь эта давно устарела, но голуби так и остались. Одни умирали, другие появлялись на свет и жили себе припеваючи, позабыв свою былую почтовую службу. Целыми днями они разгуливали по двору, а вечерами Ваня Мочкин гонял их над заставой, разбойно свистя и размахивая фуражкой. На ночь он запирал их в голубятню, пристроенную под крышей казармы. Недели за три до нашего приезда речка, протекающая около заставы, от обильных дождей и стаявшего снега в горах вышла из берегов и стала затоплять казарму. Объявили тревогу. Первое, что сделал Ваня, – быстро поднялся на голубятню, отпер ее и выпустил всех голубей на волю, чтобы их не затопило. А потом уже принялся спасать военное имущество.
Таков был повар Мочкин, слова которого сбылись в этот день, – "экскурсия" состоялась. После обеда нам приказали взять полную выкладку, боевое оружие и построиться в коридоре.
– Не шуметь, не демаскировать себя, помнить, что за каждым нашим шагом следит враг, – сказал старший лейтенант Горелов.
Притихшие, мы прошли через весь двор, через футбольное поле и вышли с территории заставы. В кустах, под высокими тополями, остановились. Вдоль кустов – тропа, за тропой – полоса взрыхленной земли, за полоской – колючая проволока, за проволокой – шумливая неширокая речка, а на том берегу – мужчина в засученных по колено штанах. Ловит удочкой рыбу, нас не видит. А еще выше, на склоне холма, – дома на высоких каменных фундаментах, под черепичными крышами. Во многих крышах дыры, многие окна забиты досками; ветерок доносит запах кизячного дыма.
– Внимание, – негромко сказал старший лейтенант. – Мы находимся на линии государственной границы. На том берегу уже сопредельное государство Турция.
Мы невольно подтянулись, насторожились.
– В этом турецком селе, – продолжал начальник, – одна тысяча четыреста двадцать семь жителей. В нем четыреста двадцать дворов, две кофейни и одна мечеть. Вон тот самый большой каменный дом принадлежит помещику. А вон там, на пригорке, турецкий пограничный пост. Одна характерная деталь: рядом с постом строят новую казарму. Вопросы будут?
Мы промолчали. Смотрели во все глаза и боялись громко дышать. Как-то не верилось, – что в нескольких шагах от нас начинается капитализм. "Ну, и занесло тебя, Гришуха, – с гордостью подумал я о себе. – Жил на Клязьме, а сейчас у черта на куличках. Мечеть, помещики, аскеры… Тут гляди в оба. Может быть, этот рыбак – совсем не рыбак?" И мне уже кажется, что на той стороне и птицы тише поют, и цветы не такие яркие, и травы не такие густые, как у нас. Все было таким и не таким, словно окрашенным в другую краску.
– А теперь пошли на левый фланг, – скомандовал старший лейтенант.
Мы пошли гуськом по дозорной тропе, и вскоре село скрылось из вида. Через проволочный забор на тропу перевешивались лозы дикого винограда, и старший лейтенант на ходу обламывал их, чтобы ветви не цеплялись за фуражки и не лезли в глаза. Время от времени он давал пояснения: "Вот здесь лучше всего ручей перейти вброд, а здесь нужно опасаться каменного оползня. По тому овражку нарушитель может незаметно подползти к границе, а вот там, в кустах, замаскироваться".
Мы смотрели, слушали и запоминали.
Влево, на крутую гору, полезла другая тропа, но старший лейтенант нас не повел по ней. Он только пояснил:
– Характерная деталь: на этой тропе четыре тысячи восемьсот ступенек.
Мы с уважением и страхом посмотрели на эти ступеньки.
– А это пограничный знак номера триста девять, – пройдя несколько шагов, сказал начальник.
Так он назвал полосатый столб, выкрашенный в красный и зеленый цвет. Мы обступили его со всех сторон, каждому хотелось потрогать столб руками.
– В прошлом году возле этого столба был задержан нарушитель границы, – добавил старший лейтенант.
Мы осмотрелись вокруг, словно нарушитель может прятаться где-нибудь здесь. Стоит такая тишина, что не верится, живой ли ты? Даже думать хочется шепотом. И снова кажется, что на той стороне все выглядит не так, как у нас: и деревья, и цветы, и трава.
– Ложись! – вдруг негромко скомандовал начальник заставы.
Мы попадали в траву, я старший лейтенант припал на колено. Вытянув шею, он долго смотрел на турецкую сторону, потом разрешил нам подняться.
– Турецкие аскеры прошли. Не хотелось, чтобы они глазели на вас, еще успеют.
И старший лейтенант повел нас к заставе. Так кончилась наша "экскурсия" и началась пограничная служба.
…С того дня минуло два месяца. Я уже успел не раз побывать на левом и на правом фланге, несколько раз пересчитывал ступеньки на той чертовой горе, ходил в дозор днем и ночью. Я уже не считаю себя зеленым новичком и посмеиваюсь над своими прежними страхами и переживаниями. Никакой особенной разницы в природе не замечаю. На той стороне и птицы поют так же громко, и цветы такие же яркие, и травы такие же густые, как у нас. Все такое же. И рыболов-это рыболов, и вообще турецкие крестьяне – люди как люди. Встают чуть свет, печи затапливают, работают на своих клочках земли, изредка посматривают на нашу сторону. Когда мы в футбол играем, они собираются на своем высоком берегу и тоже смотрят. Турки болельщики заядлые: кричат, свистят, руками размахивают.
Они даже вместе с нами кино смотрят. Да, да, вместе. Дело в том, что летом в казарме душно, и мы смотрим кино во дворе. Киномеханик натягивает экран на стену казармы, а стена эта обращена в сторону Турции. И турки ни одного сеанса не пропускают, смотрят со своих крыш и веранд.
– Нам не жалко, пусть смотрят, – говорит в таких случаях Ваня Мочкин.
– А что им остается делать? – Замечает старший лейтенант Горелов. – Ведь своего-то клуба у них нет. Вместо него военную казарму построили. И нам нужно смотреть в оба, товарищ Мочкин.
Но странное дело, пока я служу здесь, ни одного нарушителя границы не задерживали. Только один раз и была тревога, да и то ложная: медведь через речку переплыл и следы на контрольной полосе оставил. Вот и все происшествие.
Начальник часто назначает меня наблюдателем на дозорную вышку. Она стоит на самом берегу, а напротив, в какой-нибудь сотне метров– турецкая вышка, и на ней турецкий аскер. Даже невооруженным глазом видно, когда у него хорошее настроение, а когда плохое. Первое время я разглядывал его с особым интересом и, не скрою, с чувством настороженности и неприязни. Все-таки, солдат чужой армии. Потом это чувство прошло, и я стал глядеть на него равнодушно, по обязанности.
Получилось так, что чаше всего на турецкую вышку назначался один и тот же плечистый мордастый парень. Отличался от остальных он еще тем, что вечно что-то жевал: то ли коренья какие, то ли жевательную резину. В бинокль это хорошо видно. Он поднимался на вышку, минуты две смотрел на меня и уже потом принимался шарить биноклем по нашей стороне. Когда наблюдать в бинокль ему надоедало, он начинал прохаживаться или са-дился, положив локти на перила, и все жевал, словно голодный.
Внизу шумит и пенится речка, в воздухе тишина, не шелохнет ни один листочек. Душно. В голову лезут всякие мысли, но чаще всего я думаю об этом аскере. Кто он, откуда родом, как зовут его? Наверное, такой же простой деревенский парень, как и я. Как и меня, его призвали в армию, обучали военному делу, привезли на границу. Дома, наверное, у него осталась мать. Мою зовут Наталья Ивановна, и работает она птичницей, цыплят разводит. А что делает его мать? Я вглядываюсь в аскера, пытаюсь угадать.
Он сидит, положив руки на перила и упершись о них подбородком. Отсюда не видно, закрыты ли у него глаза, но мне кажется, что он дремлет и даже не жует больше. Длинный козырек бросает на лицо тень. Гимнастерка цвета хаки, брюки навыпуск, здоровенные башмаки – все американского образца.
Интересно, все-таки, получается. Вот мы стоим но обе стороны границы и охраняем каждый свою землю. И у него карабин и у меня карабин. И у него бинокль и у меня бинокль. Только он черноволосый, а я рыжеватый, с веснушками. Он смотрит на эту сторону речки, а я на ту. Вот и все. А когда по речке плывет бревно, коряга или куст, вырванный из земли, – мы оба следим, не прячется ли под этим посторонним предметом живой человек. Так требуют инструкции, и мы оба должны выполнять их.
Конечно, цели военной службы у нас разные, я понимаю. Он охраняет чужое, а я свое. И командиры у нас тоже разные. Однажды я видел, как на вышку поднялся ихний офицер и застал аскера разутым – снял парень башмаки, видать, ноги стер. Офицер, слова не говоря, бац его по лицу, бац еще раз – у аскера аж фуражка слетела!.. Стоит вытянувшись в струнку, и щеки свои подставляет. Эх, думаю, рабская твоя душа, да не позволяй офицеру бить себя! Ну, нарушил, ну, провинился, а зачем же издеваться?
И вот наступил тот памятный вечер… Только что прошел дождик, поднявшийся ветерок прогнал облака, небо стало голубым и высоким, и прохлада сменила застоявшуюся духоту ущелья. Все задышало, зашевелилось. Но особенно красивы были вершины гор. Солнце уже скрылось за горный хребет, над речкой сгущались сумерки, – а горы наверху еще горели в заходящих лучах. Смотрю – и мой аскер тоже этой красотой любуется. Тут и поднялся ко мне старший лейтенант Горелов.
– Что нового, товарищ Спиридонов?
Доложил по всем правилам и добавил:
– Глядите, товарищ старший лейтенант, как вершины гор пылают. Словно в пожаре!
– Угу, – промычал он и посмотрел вдоль. границы.
А в это время еще одно зрелище: над заставой взлетели голуби. Это Ваня Мочкин приступил к своим обязанностям. Белые, сизые, чернокрылые, взмыли голуби над заставой и пошли давать круги в чистом небе. И там вдруг вспыхнули в багряном свете, затрепетали, как мотыльки.
Ветер относил их все ближе и ближе к границе, и вот они уже над турецкой землей, прямо над ихней вышкой. И вот тут-то случилось… Аскер вскинул карабин, прицелился и выстрелил в стаю. Закружились перья, и голубь камнем упал в кусты. Аскер закричал, обрадовался, замахал руками, а потом снова прицелился, и… второй голубь пошел вниз. Метко бил, подлец!
В глазах у меня помутилось. Не в лучах солнца, а будто в кровавом тумане плавали голуби.
– Что ты делаешь, скотина! – заорал я. – Это же
голуби!..
Будто он мог понять меня?..
Старший лейтенант зубами заскрипел, задышал со свистом – никогда я таким его не видел. Ваня Мочкин на своей голубятне руками размахивает, чуть не плачет. И все солдаты высыпали во двор, кулаками грозятся в сторону турецкой вышки.
А мордастый опять вскинул карабин и стал целиться. Долго целился на этот раз-стая уже отлетела, но все еще над той стороной кружилась. Глупые птицы, не знали, где их спасение…
Аскер выстрелил в третий раз и ранил белую голубку; она тяжело замахала крыльями, отделилась от стаи и в косом длинном полете достигла нашего берега. Ваня Мочкин побежал подбирать ее. Ветер неожиданно переменился, подул из Турции, и все голуби, подхваченные им, подхлестываемые страхом, перелетели на нашу сторону и вскоре опустились на голубятню, потухая один за другим в сизых сумерках.
Мы долго молчали, наблюдая, как аскер, спустившись с вышки, разыскивал в кустах свою добычу. Из турецкой деревни потянуло запахом кизячного дыма и чем-то кислым. Аскер наконец отыскал голубей, высоко поднял их над головой, потом приложил руку к груди и поклонился нам, будто поблагодарил. Мы отвернулись.
– Вот тебе и аскер, – проговорил я. – А я-то думал…
– Что вы думали? – спросил старший лейтенант;
– У меня бинокль, у него бинокль… Вот гад, скотина!
– Но-но, – похлопал меня по плечу начальник. – Зачем же так выражаться? Разве только он один виноват? Нужно глубже смотреть, Спиридонов.
Ветер все дул и дул с той стороны. Этот ветер всегда начинался к вечеру и приносил тучи. Вот одна из них, медленно перевалив гору, начала сползать на деревню, сырая и темная.
На турецкой вышке сменился наряд.
Я смотрел на удаляющуюся фигуру аскера, обутого в американские башмаки, на его сутулую спину, и мне стало обидно за мать, которая родила и не сберегла его.
ЗАХАР
Среди отрогов Карпатских гор, неподалеку от реки, раскинулось большое украинское село. В центре его, за изгородью, стоят два дома. Дорожка, выложенная кирпичом, ведет через фруктовый сад.
В раскрытые ворота въезжает группа всадников. Спешившись, они идут в дом. В одной из комнат на видном месте висит мемориальная доска:
"На этой заставе служил ефрейтор Мозговой Захар Яковлевич, героически погибший при охране государственной границы СССР 21 марта 1945 года".
…Осенью 1939 года жители местечка Городня, Черниговской области, провожали призывников. На железнодорожной станции было многолюдно и шумно.
У вагона стоял молодой парень в гимнастерке. Черные брови, прямой нос и живые карие глаза делали его сухощавое, чуть скуластое лицо энергичным. Рядом с ним девушка.
– Смотри, пиши мне, Захар!
– Обязательно.
– И фотографию пришли. В военной форме…
– Пришлю.
Засвистел паровоз. Захар вскочил на подножку вагона.
– Жди.
– Буду ждать, Захар… Береги себя!
Поезд стал набирать скорость. Потянулись скошенные поля и луга, пожелтевшие сады и рощи… Захар смотрел в окно. Все дальше и дальше уходили родные места.
Через восемь суток призывники прибыли на маленькую станцию. Захар с любопытством осматривал новые места. Люди, несмотря на жару, ходили в пестрых ватных халатах. Дома были с низкими плоскими крышами. За окраиной холмились пески, на них не росло ни единого деревца. Вдали синели скалистые горы, каких не увидишь на Черниговщине.
Это была Туркмения.
На второй день молодых бойцов собрали в ленинской комнате. Политрук учебного пункта, затянутый в ремни, и; казалось, прокопченный на солнце и ветре, рассказал новичкам историю отряда. Потом он указал на портрет в красной рамке, обвитой траурной лентой.
– Это Леонид Кравченко. В тридцатом году он участвовал в бою против басмачей и пал смертью храбрых. Заставе, на которой он служил, присвоено его имя. Почтим вставанием память Леонида Кравченко.
В скорбном молчании прошла минута.
Трудно давалась Захару пограничная служба. Целый месяц ходил он в наряд, но все еще. далеко ему до опытных пограничников: следы людей и животных они читали, как книгу, маскировались– рядом пройдешь, не заметишь… Но однажды летом, обходя участок, Мозговой и его напарник увидели пересекающий тропинку след. Враг! Захар пустил собаку по следу. На пятом километре он догнал нарушителя.
Начальник отряда предоставил Мозговому краткосрочный отпуск на родину. Во время отпуска его застала война.
Но заканчивать войну ему пришлось снова в родной обстановке, – на заставе.
Декабрь 1944 года. Снегом завалило все дороги и тропы, до окон занесло деревенские хаты. Красный флаг над домом заставы неистово трепало ветром.
В казарме было тепло от жарко натопленной печи. Пограничники сушили обувь, чистили оружие. В канцелярии за столом сидел старший лейтенант. Перед ним лежала тетрадь: "Дневник боевых действий третьей пограничной заставы".
Четвертый месяц пограничники стояли на западных рубежах, в Карпатах. Фронт ушел далеко вперед, в Прикарпатье восстанавливалась мирная жизнь. Но в лесах и горах еще скрывались бандеровцы. Они грабили и сжигали села, убивали советских активистов. Пограничники сели с бандитами энергичную борьбу. О ней и повествовала тетрадь старшего лейтенанта.
В канцелярию вошел боец в полушубке, четко доложил:
– Ефрейтор Мозговой. Прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего несения службы.
– Когда прибыли?
– Только что, с попутной машиной, товарищ старший лейтенант.
На следующий день начальник заставы записал в дневнике:
"В 6.30 застава вышла на операцию. Задержано 24 бандита, уничтожено 2. Отлично действовал ефрейтор Мозговой. Он двигался в головном дозоре и первым заметил вражеского часового".
Смелость была постоянной спутницей Мозгового.
Однажды вместе с пограничником Касаткиным он вступил в бой с двадцатью пятью бандитами, занявшими оборону в нежилом доме. Пренебрегая опасностью, Захар подполз к дому и бросил в окно одну, затем другую гранаты. Оставшиеся в живых начали выскакивать из дома. Мозговой и Касаткин встретили их меткими очередями из автоматов.
Наступила весна. С фронта поступали радостные вести. Страна жила предчувствием скорой победы. Этим чувством жил и Захар. Об этом писал он в письме Лиде, мечтал о встрече.
Завтра, 21 марта, будет три месяца, как он служит на этой заставе. Хорошо служит. Лида может гордиться им.
– Выходи строиться! – внезапно объявляет старшина.
– Получены данные о новой банде, товарищи, – говорит старший лейтенант. – Выступает группа в количестве десяти человек.
В состав этой группы включили и Захара Мозгового.
Они вышли в три часа. Ночь была темная, безлунная. Дул холодный порывистый ветер. Пахло прелой мартовской землей и хвое#
Дорога вела через лес. Мозговой шел в боковом дозоре. Рядом неслышно шагал Аспатов. Впереди, с головным дозором, двигался младший сержант Тихонов, в центре – лейтенант Зотов, рядовой Градобоев и остальные.
Сколько таких поисков провели они в Прикарпатье! Сколько схваток, коротких и жарких! И если на фронте противника часто видишь перед собой, то здесь его нужно искать упорно, долго, забираясь в горы и лесную глушь.
Вот и сейчас, чутко прислушиваясь к шорохам леса, вглядываясь в кромешную тьму, Захар ищет… Огонек? Да, это огонек. Он мерцает далеко в глубине леса. Зотов приказал принять боевой порядок. Пограничники свернули с дороги и начали осторожно приближаться.
Все отчетливее светится огонь – это костер. Разложенный на лесной поляне, он скупо освещает стволы деревьев и ветви кустарника. Рядом с костром шалаш из хвои. У входа на корточках сидит человек с автоматом. Из шалаша высунулись чьи-то ноги. Спят…
Лейтенант разделил пограничников на три группы и приказал подползать с разных сторон.
Захар полз впереди всех. Сердце билось тревожно. Он видел врагов. Они лежат в каких-нибудь двадцати шагах.
Захар вынул из сумки гранату, вложил запал. Метнул. Он слышал, как граната стукнулась о землю. Видел, как часовой вскочил, вскинул автомат. Ударила короткая очередь, над головой Захара тонко просвистели пули, и почти одновременно громыхнул взрыв. Вспыхнуло пламя, рухнул шалаш.
Из-под обломков шалаша выскочили уцелевшие. Отстреливаясь, они намеревались скрыться в лесу. Мозговой оглянулся и увидел мелькавшие среди деревьев силуэты. Товарищи были уже недалеко. Тогда Захар вскочил и выпустил длинную очередь.
Бой длился недолго.
…Мозговой лежал головой к костру. Руки его крепко сжимали автомат. Пограничники подошли к телу друга, молча сняли фуражки.
Лейтенант Зотов вынул из кармана его гимнастерки незапечатанный конверт. В конверте лежало письмо. При свете электрического фонарика лейтенант прочитал: "Дорогая Лида! Скоро окончится война, и я приеду к вам на Черниговщину…"
Его хоронили через два дня в центре села, на площади. Каждый, кто был у могилы, бросил на гроб по горсти земли– той земли, за которую отдал жизнь Захар Мозговой. На могилу возложили венки, поставили деревянный, алого цвета обелиск с пятиконечной звездой. Под звездой написали:
"Здесь похоронен ефрейтор Мозговой Захар Яковлевич, погибший смертью храбрых при выполнении правительственного задания".
В тот же вечер застава снова вышла на боевую операцию.
Борьба продолжалась.
И когда пограничники проходили мимо свежей могилы, вслед им смотрел с обелиска Захар Мозговой.
Такой же портрет висит сейчас на видном месте в ленинской комнате. В казарме у окна стоит аккуратно прибранная койка. В изголовье табличка: "Ефрейтор Мозговой Захар Яковлевич". На койке лежат полотенце и гимнастерка. Рядом, на стене, шинель. Это обмундирование выдано ефрейтору Мозговому, навечно зачисленному в списки отряда.
В оружейной пирамиде стоит автомат. Это автомат Мозгового. Теперь он принадлежит лучшему бойцу заставы. Боец этот не знал Захара Мозгового.
На заставу пришли новички. На самом видном месте висит лозунг: "Будем такими, каким был Захар Мозговой!" И если на заставу приходит новичок, его обязательно спрашивают:
– Вы знаете, куда прибыли?
И новичок отвечает:
– Так точно, на заставу имени Захара Мозгового!
Вечером при боевом расчете начальник заставы произносит фамилию ефрейтора Мозгового, и правофланговый громко отвечает:
– Погиб смертью храбрых при охране государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!
