Текст книги "Офицер. Сильные впечатления"

Автор книги: Сергей Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

XXXIX

Когда Маша наконец подъехала к родительскому дому и увидела у парадного машину «скорой помощи», дорога уже не казалась ей такой долгой. Знакомый вахтер поднялся ей навстречу из-за своего столика и, разведя руками, словно чувствовал за собой какую-то вину, сообщил, что бабуля все-таки доковыляла до него, а уж он вызвал слесаря, врачей и с перепугу даже милицию.

– Спасибо, спасибо, – благодарно кивнула Маша и побежала к лифту.

Она вдруг представила себе, как отреагировал бы папа, если бы ему сообщили о происходящем. Он наверняка бы воскликнул:

– Дура! Она устраивает эти концерты мне назло! Наверное, думает, что я снова попадусь на эту удочку. Как бы не так!

Вероятно, предвидя подобную реакцию, мама сделала все возможное, чтобы он не обвинил ее в том, что она опять ломает комедию. Мама выпила весь бабулин нитроглицерин, клофелин и еще Бог знает что. Когда слесарь взломал дверь ванной, выяснилось, что комедией там и не пахло.

В домашнем халате мама сидела в совершенно пустой ванне, а на ее посиневших губах застыла беловатая пена. Она чуть слышно хрипела и, увы, уже испускала дух. Повсюду валялись распотрошенные лекарственные коробочки, опустошенные пузырьки и клочки ваты, которой обычно в склянках затыкают таблетки. Все указывало на ее крайнее ожесточение и отчаяние. Из крана текла тонкая струйка холодной воды, а в маминой руке был зажат стакан с остатками какой-то гадости.

Именно такую картину застали прибывшие на место врачи «скорой». Об этом Маша узнала чуть позже. Бригада врачей подъехала на специализированном швейцарском реанимобиле и имела при себе все необходимое в подобных обстоятельствах. Они подъехали весьма скоро после вызова, однако… Однако все-таки опоздали. Уж очень мама на этот раз постаралась.

Всего несколько минут назад врачи вытащили ее из ванной и уложили на кушетку в гостиной.

Пробегая мимо старинного орехового комода, уставленного дорогими безделушками, Маша механически обратила внимание на конверт, который был вложен в зубы индийскому сандаловому крокодилу. На конверте маминой рукой было написано: «Моим близким». Видимо, мама все-таки сочла необходимым объяснить содеянное. Маша на бегу схватила конверт и, свернув пополам, сунула в задний карман джинсов. Ей было не до чтения.

– Мамочка! – закричала она, бросаясь к кушетке. – Мамочка!

С большим трудом ее оттащили от матери. Врачи не то чтобы не теряли надежды что-то предпринять, но действовали лишь для успокоения совести. Один из них сказал Маше, что ее мама, кажется, чрезвычайно безграмотно приняла сильнодействующие препараты, которые могут вызвать теперь самые непредсказуемые последствия.

– Что значит непредсказуемые? – зарыдала Маша, ломая руки. – Вы же врачи!

В глазах у нее все поплыло и закачалось.

Врач задумчиво смотрел в окно, выходившее прямо на Патриаршие, и молчал. Потом, что-то пробормотав себе под нос, он подступил к матери и всадил ей в вену иглу, соединенную тонкой пластиковой трубкой с какой-то прозрачной бутылкой, которую держал в руках другой врач. Мать уже не хрипела и вообще не шевелилась.

– Что с ней? Что с ней? – закричала Маша, снова делая попытку прорваться к кушетке.

– Вы что, с ума сошли? – резко сказал врач. – Держите себя в руках.

Другой врач даже не посмотрел в ее сторону, а, обращаясь к медсестре с большим чемоданом, набитым медикаментами, цедил сквозь зубы целый список медикаментов, которые та должна была приготовить. Медсестра молниеносно выхватывала из чемодана одну за другой ампулы и ловко сбивала с них головки. Через минуту на подносе выстроилась внушительная батарея разнокалиберных ампул и флаконов, вид которых зажег в Маше надежду на лучшее.

По вызову прибыла не заурядная бригада «скорой помощи», в арсенале которой были разве что тонометр с фонендоскопом, а бригада частной, безумно дорогой страховой медицинской службы, оснащенной по последнему слову техники. Надо отдать должное – на здоровье семьи отец никогда не экономил.

Глядя на фантастическую укомплектованность медицины для богатых, Маша невольно вспомнила убожество медицины в Грозном. Больницу, переполненную больными и ранеными. Вонь, антисанитарию, отсутствие самого элементарного. Обыкновенный йод был чем-то вроде твердой валюты, а бинты, как во время Великой Отечественной войны, простирывались по многу раз и вывешивались сушиться во дворе.

Тем временем врач пытался разжать матери челюсти, чтобы вставить в рот трубку или ввести зонд. Маша едва сдерживала себя, чтобы не броситься и чем-нибудь прикрыть ее, поскольку мамин халат распахнулся и обнажились груди. Чтобы не упасть в обморок, она повернулась и вышла на кухню.

На кухне зачем-то сидел милиционер и скромно рассматривал свои ладони.

– Дело-то вот, размышляю, – сказал он, – с криминалом или без…

Маша развернулась и пошла в бабушкину комнату.

Бабушка стояла на своих больных коленях, оперевшись животом и локтями на постель, и смотрела на маленькую иконку Николая Угодника.

– Ну скажи, Никола, разве какой-то там мужик, какое-то там горчичное семя, стоил того, что она, голубка, над собой сотворила?! – плакала она.

– Не плачь, бабуля, – сказала Маша. – Врачи делают ей уколы, ничего не будет.

– Будет! Бу-у-удет! – по-старушечьи тоненько голосила бабушка. – Теперь будет!

– Бабушка! – вскрикнула Маша и, упав рядом с ней на колени, зарыдала, как маленькая.

Бабушка гладила ее по лицу сморщенными сухими лапками и причитала:

– Бедное дитя, бедное дитя!

Через несколько минут Маша вдруг вскочила и бегом вернулась в гостиную. Один из врачей склонился над мамой и делал ей искусственное дыхание рот в рот. Другой прилеплял в область сердца электроды. Медсестра держала в руках электрошок и ждала команды.

– Я теряю пульс, – воскликнула медсестра. – Я теряю пульс!

– Продолжай делать искусственное дыхание! – крикнул врач коллеге. – Энергичнее!

Перед глазами у Маши снова все поплыло. Руки, ноги, медицинские инструменты, трубки, провода, тело мамы, распростертое на кушетке в гостиной… Она чувствовала, как подкатывает дурнота, и беспомощно вертела головой. Сплошной туман.

– Разряд! Еще разряд!.. Укол! Готовьте вену! Быстрее!

– Пульс исчезает!

– Еще разряд!

– Быстрее, быстрее! Попробуйте справиться с аритмией!

– Пульса опять нет!

– Колите в сердце! Быстрее!

Руки и ноги у мамы подскакивали и болтались, но не сами собой, а потому, что двое мужчин и женщина в поте лица трудились над ней, пытаясь вернуть ей жизнь. Но жизнь стремительно утекала. Утекла. Было ясно, что все кончено.

– Сделайте же что-нибудь! – закричала Маша.

– Она уходит! – сказал один из врачей.

– Прошло уже пятнадцать минут, – добавил другой, – гибнет мозг…

– Отче наш… – голосила в соседней комнате бабушка.

– Вы что, не видите, что она умирает! – забормотала Маша, дергая врача за руку.

– Она умерла, – ответил врач. – Примите мои соболезнования.

В глазах у Маши потемнело, и она рухнула на пол.

* * *

Когда она пришла в себя, то увидела сестру Катю и бабушку, которые обнимали ее и плакали.

– Я в полном порядке! – вырвалось у нее, как только она вспомнила, что произошло. – Я так вас люблю, – воскликнула она, – давайте больше никогда не будем ссориться!

– Давайте, – согласилась Катя.

– Там на кухне милиционер, – вдруг спохватилась Маша. – Дай ему банку какого-нибудь своего варенья, – попросила она бабушку, – пусть он уйдет.

Бабушка кивнула и поплелась на кухню.

Между тем врачи сосредоточенно собирали свои принадлежности. Вытаскивали из мамы иглы, отсоединяли провода, сматывали трубки и прятали лекарства. У одного из них на поясе запищал пейджер. Им нужно было спешить по другому вызову.

Маша смотрела, как они виновато пятятся к дверям и уходят, и ей не верилось, что они уйдут, а мама не поднимется с кушетки, не выругает своих безалаберных дочерей и не отправится к себе в спальню делать косметический массаж… Ей казалось, что стоит только ненадолго закрыть глаза, и все ужасы исчезнут, как дурной сон. Она закрыла глаза, открыла. Но нет – ничего не исчезло.

Маша увидела, как по прихожей в сопровождении бабули и с банкой варенья в руках пробирался милиционер. Встретившись с ней взглядом, он сочувственно спросил:

– Умершая являлась вашей матерью?

Но Маша только хлопала глазами и не могла взять в толк, о чем он спрашивает. Почему «являлась»? Ведь он имеет в виду ее мать? Но оттого, что она умерла, она ведь не перестала являться ее матерью?

– Врач сказал, что криминала нет, – успокаивающе продолжал милиционер. – Просто неосторожное обращение с лекарствами… Это ж не криминал, так?

– Простите, – сказала Маша, – вы бы не могли излагать более связно?

– Ваша мамаша неосторожно употребила лекарства. Это ж не самоубийство?

– Конечно, нет! – поспешно кивнула она.

– Значит, криминала нет, – кивнул в ответ милиционер. – Не забудьте вызвать участкового врача, чтобы выписать справку о смерти, – на прощание посоветовал он.

Оказывается, нужны еще какие-то справки. Только в такие вот моменты понимаешь, что живешь в цивилизованном обществе. Скажем, где-нибудь в пригороде Грозного, чтобы тебя закопали в общей могиле или у кого-нибудь на огороде, никаких справок не требуется. Вообще формальностей минимум.

Тем временем Катя совершила мужественный поступок. Она достала из шкафа совершенно новую простыню – в нежно-розовых цветочках – и накрыла мать.

* * *

После этого Маша с Катей и бабушка вышли из гостиной и сели на кухне.

– Ох-хо-хо, – снова начала голосить бабушка, – что же теперь будет?

– Что теперь будет? – рассеянно проговорила Маша.

– Неужели он теперь будет здесь жить с этой своей любовницей?

– Ба, о чем ты? Разве у него появилась любовница?

– Что значит, появилась? – проскрипела бабушка – Она у него всегда и была… Если только он приведет ее жить сюда, я лучше в дом престарелых уйду!

– Ты что-то знаешь, ба? – нахмурилась Катя. – Тогда расскажи нам.

– Ах, деточки мои! – вздохнула старушка. – Что тут рассказывать? Последние несколько лет ваш отец приводил ее прямо сюда. Когда мама отправлялась ночевать к Кате или когда куда-нибудь надолго уходила, он приводил эту.

– Как?! – вскричали сестры в один голос. – Он приводил ее прямо домой? Даже не стесняясь тебя, ба?..

– Да, деточки.

– Но как же ты это терпела? – изумилась Маша. Ведь мама твоя дочка! Ты говорила ей об этом? Она это знала?

– Что я могла поделать с этим кобелем, миленькие? Он говорил мне, что это по делу, и запирался с ней в спальне.

– В маминой спальне? – ахнула Катя.

– Почему ты не предупредила маму? – спросила Маша, чувствуя тошноту.

– Сколько раз хотела… Но ты же сама знаешь, что… Бабушка снова залилась слезами.

– Но мне или Кате ты же могла об этом сказать?

– Такой стыд! – бормотала старушка. – А потом у тебя и у Кати хватало своих неприятностей. Зачем же вас еще огорчать?

– Но ведь она твоя дочка, ба! – снова воскликнула Маша. – Чего же тебе стоило это знать и молчать!

– Да, деточки, он приводил ее, а я сидела в своей комнате и молила Бога, чтобы ваша мама вдруг случайно не вернулась домой…

* * *

Представить себе, что отец приводил любовницу прямо в их дом, что он ложился с ней в мамину постель… Каким нужно было быть негодяем, извергом и подлецом? У Маши это в голове не укладывалось. Хотя почему не укладывалось? И почему, собственно, негодяем, извергом и подлецом?..

Однажды Рита Макарова рассказывала ей кое о чем подобном.

Как-то раз один женатый мужчина сказал Рите:

– Моя жена уехала с детьми к матери. Давай поужинаем у меня дома.

И Рита приняла его приглашение. Во-первых, это был тот тягостный период в ее жизни, когда она потеряла и мужа, и ребенка, а Господь Бог еще не наградил ее за исключительное мужество благородным и безупречным Иваном Бурденко. Во-вторых, этот женатый мужчина был необыкновенно хорош собой – остроумен, чертовски талантлив и голубоглаз. А в-третьих, Рита поклялась себе не сделаться «синим чулком» и не терять жизнерадостности.

Однако непередаваемо гнусное ощущение начало овладевать ею в тот момент, когда, подходя с ней к его дому, он показал рукой вверх и сказал:

– А вон наши окна!

– Которые? – вежливо спросила Рита.

– А вот те – с геранью на подоконнике! Жена обожает разводить цветы.

Едва жена вышла из дома, а муж уже тащил туда другую бабу. Да еще хвалился жениной геранью.

Дальше было еще гнуснее. Они сидели на кухне, и этот самый муженек острил, жарил цыплят, накрывал на стол, откупоривал дорогое французское винишко. Рита боялась поднять глаза. Ей казалось, что все вещи осуждающе на нее вызверились: клетчатый передник, кастрюли, сковородки, часы с кукушкой… А когда после ужина мужчина как ни в чем ни бывало повел ее в спальню, и Рита легла на супружеские простыни, от ощущения гнусности и мерзости с ней приключился своеобразный шок. От ее жизнерадостности и оптимистической настроенности вести жизнь полноценной женщины не осталось и следа. Удовольствие, которое Рита рассчитывала получить в обмен на мелкие нравственные травмы, оказалось более чем сомнительным.

– Расслабься, – убеждал Риту партнер. – Мой брак с этой женщиной – просто мираж!

Конечно, он нагло лгал. Его брак был такой же безусловной реальностью, как кастрюли, сковородки и герань на окне. Когда он взобрался на Риту и принялся за дело, ей казалось, что в нее хотят засунуть эту самую герань, да еще вместе с горшком.

* * *

Рита не кривила душой. За это Маша и любила ее. Она всегда говорила правду, даже самую неприятную. Она была честна, и ее нельзя было упрекнуть за тот случай… Но если так, то какое Маша имела право осуждать другую женщину, любовницу отца? И все-таки у нее снова помутилось в глазах от злости.

* * *

…Ах, мама, если бы она повременила хотя бы еще один день, то познакомилась бы с Волком! Может быть, увидев суженого своей дочери, она не воспринимала бы жизнь в таких черных тонах. Однако полковник прилетал только завтра, а значит, они уже никогда не познакомятся. Эта мысль так огорчила Машу, что из глаз брызнули слезы. Глядя на нее, зарыдала и Катя.

– Деточки мои, сиротинушки, – причитала бабушка.

– Я ему этого никогда не прощу! – наплакавшись, сказала Катя, и ее глаза гневно засверкали.

– Разве мы не видели всего этого раньше? – печально проговорила Маша.

– Нам казалось, что мать слишком строга с нами, и поэтому мы не замечали, как она страдает, – вздохнула Катя.

– Господи, – шамкала бабушка, – чем она, голубка наша, была виновата? Она его так любила!

– Я ненавижу его, – прошептала Маша. – Он ее убил!

XL

Через полчаса пришел участковый врач и, едва взглянув на мать, быстро выписал свидетельство о смерти и удалился.

– Маша! – вдруг воскликнула Катя и, наморщив лоб, проговорила:

– Мы забыли об одной вещи…

– О чем?

– Кто-то все-таки должен сообщить отцу. Тебе не кажется?

Маша передернула плечами, а потом медленно кивнула. Было ясно, что никто из сестер не испытывал желания взять это на себя. От бабушки этого нельзя было требовать и подавно.

К счастью, скоро появился Катин супруг.

– Григорий, – проворчала Катя, – сколько тебя можно ждать?

– Я летел со всех ног, честное слово! – начал оправдываться он. – Что у вас стряслось?

Вместо ответа Катя кивнула ему в направлении гостиной. Григорий побледнел и шатаясь двинулся туда.

– Зачем ты так с ним? Он всегда с тобой такой нежный и заботливый, – шепнула Маша сестре. – Из-за вашего отпуска?

Ей хотелось, чтобы оставшиеся в живых были более терпимыми друг к другу.

– Черт с ним, с отпуском, – ответила та. – Этот заботливый осел меня снова обрюхатил!

– Разве ты не хотела еще одного ребенка?

– Вообще-то я уже настроилась на то, что дети, наконец, подрастут. Один пойдет в школу, другой в детский сад, а я займусь собой. Конечно, может быть, и мне хотелось бы где-нибудь работать…

– Катя, – горячо начала Маша, – а разве нельзя как-то совместить эти две вещи – быть матерью и работать, заниматься в жизни чем-то серьезным?

Сестра взглянула на нее с любопытством.

– Погоди, погоди! Что это тебя стало так волновать, а? Ты часом не задумала остепениться?

– Почему бы и нет? – застенчиво проговорила Маша.

– Ну, поздравляю, – усмехнулась Катя. – Что же, у тебя, я уверена, это совмещение прекрасно получится.

Однако они были вынуждены прервать эту занимательную тему. Из гостиной донеслось громкое рыдание Григория, и они снова спустились на землю.

– Бедная мамочка! – заплакала Маша. – Твой Григорий ее тоже любил.

– Хотя обычно не подавал вида, – заметила Катя.

– Разве ее можно было не любить! – присовокупила бабушка.

Несколько минут женщины слушали, как рыдает мужчина. Как ни странно, от этого им стало немного легче. Потом рыдания стихли. Прошло еще несколько минут, и Григорий вернулся на кухню. На этот раз более уверенной походкой.

– Какой кошмар, – сказал он, – я только вчера говорил с ней по телефону… Давайте плакать вместе!

– Ты такой чуткий, Гриша, – вздохнула Маша.

– Спасибо, – поблагодарил он и смахнул слезу.

Некоторое время он переминался с ноги на ногу, а потом сказал:

– Я потрясен. Это ужасно. Я пощупал пульс и прослушал сердце. Она действительно скончалась.

– Более точного диагноза от зубного врача и не требуется, – фыркнула Катя. – В заключении о смерти врач написал, что мама скончалась от сердечного приступа.

– Она так посинела, – вздохнул Григорий.

– Кажется, мы все посинели, – заметила Катя.

– Прошу тебя, – умоляюще взглянув на сестру, воскликнула Маша, – давайте говорить друг с другом нежно!

– Может, стоит выпить чего-нибудь успокоительного? – предложил Григорий.

– Вот-вот, – сказала Катя, – пойди достань из холодильника водки и налей себе немного.

Григорий повиновался.

– Наверное, нужно позвонить в похоронное бюро, – сказал он, педантично убрав бутылку обратно в холодильник.

– А еще, – сказала Катя, – позвони в контору отцу. Хоть какая-то от тебя помощь.

* * *

Григорий ушел звонить, бабушка тихо молилась у себя в комнате, а сестры сидели на кухне. Когда Маша оставалась с Катей наедине, ей казалось, что они снова возвращались в детство – в те времена, когда забивались в угол, чтобы вместе перемочь несправедливости, которые обрушивали на них родители.

– Его хоть немного будет мучить совесть? – прошептала Маша.

– Не знаю, – ответила Катя. – Не удивлюсь, если уже вечером он явится сюда со своей любовницей.

– Странно, что случилось такое, а мы сидим тут с тобой и спокойно разговариваем! – сказала Маша.

Катя откинула со лба волосы, и ее голубые глаза опять наполнились слезами.

– Я знала, что рано или поздно это случится. Я была в этом уверена.

– Как ты можешь так говорить?

– Потому что так оно и есть, – резко откликнулась Катя. – Последние годы ты была занята своими делами, а последние несколько месяцев мы имели счастье лицезреть тебя только по телевизору…

– Ну и что?

– А то, что ты не видела, как она медленно сходит с ума.

– Ты на меня злишься?

– Вовсе нет, – вздохнула Катя. – Что теперь толку злиться?

– А раньше злилась?

– Еще бы! До тебя ей было не добраться, а мне она названивала целыми днями или приезжала и сводила с ума своим плачем и жалобами на отца. Григорий, как только ее видел, чуть на стену не лез. Не говоря уж обо мне. Да и отцу, я думаю, от нее доставалось…

– Но почему ты ни разу не сказала мне об этом? – обиделась Маша. – Почему не звонила, когда у нее начинались приступы тоски?

Катя горько усмехнулась.

– А тебя можно было найти?

– Я постоянно появлялась на телецентре. Нужно было позвонить в студию.

– Пару раз я звонила.

– Так что же?

– Мне объясняли, что ты выехала на задание. То брать интервью у какого-то террориста, то на какую-то пресс-конференцию. Предлагали даже, чтобы я продиктовала тебе записочку.

– Ты все-таки злишься и мучаешь меня, – сказала Маша.

– Злюсь не злюсь. Разве теперь это имеет значение? – иронично откликнулась Катя. – Может, я на себя злюсь! Такой дуры, как я, еще поискать.

– Я тебя не понимаю…

– Я сама себя не понимаю. Что мне всегда больше всех надо было? Я только и разрывалась на части, чтобы вам всем было хорошо!

Машу задели ее слова.

– А я, по-твоему, не хотела, чтобы всем было хорошо?

– Ну да, ты хотела! – усмехнулась Катя. – Поэтому ты всегда делала только то, что хотела. На остальное тебе было наплевать… А я, дура, одна расхлебывала!

– Но ведь я всегда звонила тебе и маме! Спрашивала, как у вас дела. И вы отвечали, что все хорошо, прекрасно…

– Ага, тебе, конечно, не о чем было волноваться. Тебя и так любили.

– Это меня-то любили? – изумилась Маша.

– Не меня же! – ревниво проговорила Катя.

– Что ты говоришь! – возмутилась Маша. – А ты вспомни: что бы ни случилось, всегда считали меня виноватой! Даже если всем было очевидно, что виновата ты, то вину все равно перекладывали на меня.

– Ах, бедняжка! Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела? – холодно сказала Катя. – Какая ты несчастная, ты достигла всего, чего хотела!

– Боже мой, неужели ты мне завидуешь?

– Как тебе не завидовать, ты же у нас звезда!

– Ты что, серьезно, Катя?

Маша бросилась к сестре, чтобы обнять ее, но та инстинктивно отстранилась. Знакомый жест матери. Катя и сама это заметила, и ей стало неловко. Она смущенно улыбнулась и сама протянула руку Маше.

– Я забыла, что нам некого больше делить. Прости! Обе сестры обнялись и всплакнули.

– Ты мне так нужна! – прошептала Маша.

– Ладно, – примирительно сказала Катя, – мы все-таки сестры.