Текст книги "Офицер. Сильные впечатления"
Автор книги: Сергей Морозов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
XXXV
Ночью они лежали на новом матрасе и молча смотрели на кусочек звездного неба, открывающегося в просвете между черными силуэтами двух ангаров. То далеко, то близко гремели одиночные выстрелы или автоматные очереди. Но, в целом, обстановку можно было считать на редкость спокойной.
– Как бы мне хотелось хотя бы разок накормить тебя нормальным ужином, – вдруг сказала Маша. – Я ведь хорошо готовлю. Терпеть не могу питаться как попало…
Волк бросил на нее быстрый взгляд. Впрочем, она и сама удивилась, что это на нее нашло.
– Когда-нибудь, даже очень скоро, у нас все устроится, – откликнулся он. – Мы заведем себе нормальную кухню и нормальную спальню. У нас вообще все будет очень нормально. Кажется, не только ты, но и я сам устал от кочевой жизни. Когда-нибудь нам надо будет подумать и о будущем.
Маша беспокойно поежилась, а когда он нежно обнял ее, закрыла глаза. Волк хотел ее поцеловать, но она отвернулась.
– Что такое, Маша Семенова? Расслабься. Считай, что ты в прямом эфире, – сказал он. – Как только я произношу слово «будущее», ты паникуешь. Неужели это такое страшное слово?
Как это ни странно, но оно действительно пугало Машу. Стоило ей представить, как будет страдать его жена, когда он начнет «устраивать» свое будущее с другой женщиной, у нее сжималось сердце. Можно вообразить, что за сцена разыграется у него дома. Ведь есть же у него дом – какой-никакой. Пусть он действительно давно уже не живет со своей ранимой Оксаной. То есть, так только говорится, не спит. Не занимается с ней любовью. Однако ей ли, Маше, не знать, что значит принять окончательное решение о разводе!.. Вполне возможно, это станет для хрупкой Оксаны настоящим ударом и она этого не переживет. Почему-то Оксана всегда представлялась Маше бледной, безулыбчивой женщиной в аккуратном переднике и со скалкой в руках – раскатывающей тесто для вареников. Эта женщина не только никогда не улыбается, но и никогда не плачет. Но если муж нанесет ей этот последний удар, она воскликнет что-нибудь вроде: «Кто же тебе будет лепить вареники?!» и, как свеча, истает на глазах.
Маше было совсем не трудно представить себе подобные ужасы. Ей с детства был знаком этот постоянный страх и ужасная фраза «папа нас собирается бросить»… Хорошо еще, что у Волка с Оксаной не было детей.
Когда она попробовала все это ему объяснить, он перевернулся на живот и яростно сжал руками подушку.
– Пойми ты, – говорила Маша. – Мне ее действительно жалко. И ужасно, что ты этого не понимаешь… Это только тебе кажется, что, если ей не придется лепить для тебя вареники, она лишь облегченно вздохнет. На самом деле…
Волк поднял глаза, и Маша в страхе отодвинулась подальше. Ей показалось, что он взорвется. Но он медленно пригладил ладонью свои волосы – жест, который она так успела полюбить – и спокойно сказал:
– Оксана никогда в жизни не лепила никаких вареников… И она… – Он запнулся.
– Что она? – прошептала Маша. Он вздохнул.
– И ей совсем не хочется меня удерживать.
– Не понимаю! – воскликнула Маша. – Но ведь ты всегда говорил, что ей будет тяжело с тобой расстаться. Ты мне врал?
– Мне меньше всего хотелось, чтобы ты меня, не дай Бог, пожалела. Вот, дескать, бедняга, он будет страдать в одиночестве.
Полковник сел на кровати и раскурил свою маленькую черную трубку.
– Не понимаю… – повторила она.
– Что тут понимать! Ты такая независимая и сильная. Я боялся потерять тебя и боялся возбуждать в тебе жалость. Я и сейчас не знаю, как мне себя с тобой вести. Я даже не представлял себе, что могут быть такие женщины, как ты… Что же касается Оксаны, то у нее давно своя жизнь. По образованию она учительница и несколько лет назад снова пошла работать в школу. Я был этому только рад. По крайней мере, у нее появилось какое-то занятие… А потом она сблизилась с мужчиной.
– Не может быть! – изумилась Маша.
У нее просто в голове не укладывалось, что Оксана могла его на кого-то променять.
– Что тут такого? – удивился Волк. – Она подружилась с учителем литературы из своей школы. Притом я верю, когда она говорит, что между ними абсолютно ничего нет… Но ей нужно начинать новую жизнь, нужно проникнуться убеждением, что она кому-то нужна и что я не единственный мужчина на белом свете. И ей это нелегко дается. Она правда очень ранимая…
Внезапно Маша разозлилась. Такая ли уж она ранимая, эта его Оксана? Да он просто хочет ее выгородить. Понятное дело, если он всю дорогу считал ее хрупкой и ранимой, а потом вдруг узнал, что у нее имеется любовник, то стал убеждать себя приблизительно в следующем: он, Волк, мерзавец, столько раз изменял ей с другими женщинами, а теперь, когда ей вдруг попался мужчина, который, может быть, действительно ее полюбит и поймет, пусть уж она останется с ним и дай Бог ей всяческого счастья…
У Маши ситуация развивалась совершенно по иной схеме. Ее все считали не хрупкой и ранимой, а деловой и сильной. Поэтому, когда у нее появился любовник, ей никто и не подумал желать счастья. Напротив, все закудахтали: «Ах она такая-сякая, шлюха неблагодарная! И это после всего того, что Эдик для нее сделал! Да она просто дрянь, и он правильно сделал, что дал ей пинка под зад!..»
Словом, Маша уже начала задумываться о том, что если за свою женскую независимость и впредь придется расплачиваться подобным образом, то, может, ну ее к черту, эту независимость?
В предрассветный час она почувствовала, что близка к тому, чтобы впервые в жизни не создавать себе искусственных препятствий, а попробовать просто стать счастливой.
Она потянулась и нежно коснулась его груди.
– О чем ты подумала? – тихо спросил он, беря ее за руку.
– А ты о чем? – тут же переспросила она, затаив дыхание. – Только честно!
– В том, как я хочу тебя, есть что-то ненормальное… – признался он.
– По-моему, я просто схожу с тобой с ума! – воскликнула она, обхватывая его руками и ногами.
– Да ты еще понятия не имеешь, что значит сходить с ума, – выдохнул он.
* * *
На следующий день они уже были в Минеральных Водах. Приземлившись в аэропорту на полосе, зарезервированной для военных самолетов, они сразу пересели в армейский «газик», и Волк повел автомобиль прямиком в небольшой ведомственный санаторий Министерства обороны, где офицеры высшего звена проводили выходные и отпуска.
Вечером они сидели на балконе и смотрели на горы. Было очень тихо, и воздух был свежим и ароматным. Никакого запаха гари, никаких выстрелов.
– Странно, – сказал Волк. – Так спокойно, что даже чувствуешь себя не в своей тарелке.
– Может, пройдемся по парку? – спросила Маша и посмотрела на прямые аллеи и скамейки, выкрашенные белой краской.
Они спустились вниз и подошли к фонтанчику. Маша наклонилась и сделала несколько глотков.
– Ты что, уже соскучился со мной? – спросила она.
– Мне вдруг показалось, что мы с тобой давным-давно женаты. Сначала я решил поддаться этому чувству, а потом немного испугался. Может быть, ты сочтешь меня слишком самоуверенным.
– Странно, но мне кажется, я тоже начинаю привыкать к мысли о том, что это когда-нибудь случится.
– Тебя это радует или нет?
– По крайней мере, мне кажется, что это самая естественная вещь в мире.
– Мне бы хотелось, чтобы мы оба с этим чувством засыпали и просыпались.
– Прежде чем заснуть, – лукаво напомнила Маша, – ты мне кое-что обещал.
– Что?
– А сказочку дорассказать?
* * *
Ночью они снова смотрели на небо. Звездам было так тесно, что они ливнем хлынули вниз.
– Расскажи мне об Оксане, – спокойно попросила Маша. – Неужели тебе ничуть не жаль, что все кончилось?
Продолжая смотреть на звезды, он сказал:
– Удивительное дело. Иногда я точно знаю, что ты собираешься спросить или сделать.
– Тогда, – улыбнулась она, – ты можешь не дожидаться, пока я задам тебе вопрос, а сразу на него отвечать.
«Обычно мужчины любят, для виду поломавшись, рассказывать о своих прошлых победах, – подумала она. – Но им не слишком приятно слушать то же от женщин…»
– Я, наверное, не из тех мужчин, кому нравится копаться в прошлом. Если даже вспомнится что-то хорошее, вряд ли это доставит большое удовольствие. Что же говорить о плохом?.. Мне неинтересно мое прошлое, а вот о тебе мне хотелось бы знать все.
«У меня в прошлом и подавно было мало интересного, – подумала она. – Но я должна знать, что у него было с женой, что он чувствует… Иначе как я узнаю, что он меня любит?..»
– Я тебя люблю, – сказал он. – И никого никогда не смогу полюбить так, как тебя.
Маша зябко поежилась, несмотря на жаркую ночь. Жутковато было набрести на человека, который способен читать твои мысли. Даже если он говорит, что любит тебя.
– Но ты мне так и не ответил, – поспешно сказала она, словно пытаясь замаскировать свои мысли. – Тебе неприятно, что у тебя с женой все так кончилось?
– Если оставшуюся жизнь мы проведем вместе, то у нас еще будет много времени для воспоминаний. Единственное, о чем я думаю, это как сделать тебя счастливой.
– Разве для этого что-то нужно делать?
– Не будь такой недоверчивой, – нежно сказал он. – Здесь нет никакого подвоха. Я действительно об этом думаю.
– Тогда рассказывай. Я хочу знать о ней все.
– Только иди ко мне поближе… Но, повторяю, в этом нет ничего интересного.
– Я рядом с тобой. Можешь рассказывать.
Она положила голову ему на плечо, а ладони устроила у него на груди.
– Мы едва знаем друг друга, а у меня такое чувство, словно я нашел близкого человека, – сказал Волк. – С Оксаной не было ничего подобного.
– Никогда?
– Конечно, мы были с ней мужем и женой так долго, что что-то, наверное, я сейчас чувствую.
– Пожалуйста, поточнее, – беспокойно шевельнулась Маша.
– Как будто из моей жизни ушло что-то очень знакомое. Приятное или нет – неважно. Я ловлю себя на мысли, что я что-то потерял. Потом вспоминаю, что именно, и вижу, что это не такая уж большая потеря.
– А тебе легче оттого, что у нее есть кто-то другой? Что она останется с ним?
– Я бы не сказал…
– Ты ревнуешь? – спросила Маша, затаив дыхание.
– Нет, но… мне тяжело сознавать, что меня предали, – медленно выговорил он. – Она меня предала.
– Что ты такое говоришь?! – резко садясь на постели, воскликнула Маша. – Это отвратительно! Ты не жил с женщиной, ты ее не любил, ты ей изменял, а теперь ты говоришь, что она тебя предала?
– Если бы она захотела, я бы остался ей верен, – сказал он. – Я бы жил с ней и не изменял.
– Ну-ну, дальше, – прошептала Маша, не веря своим ушам. – Это очень интересно… Это что-то невероятное…
Все рушилось, едва успев начаться.
– Что тут невероятного? – удивился он. – Она ведь моя жена. Было бы подло предать ее и бросить только потому, что у нас не заладилось в постели.
– Какая я дура! – ошарашено бормотала Маша. – Как я могла связаться с таким человеком, как ты?!
– Что такое? – удивился Волк и нежно притянул к себе упиравшуюся Машу. – Что тебя так поразило? Разве мужчина не должен быть верен своей жене? Что бы ни случилось в жизни, разве супруги могут предавать друг друга?
– Подожди! – сказала Маша и снова резко отстранилась. – Дай собраться с мыслями… У меня голова идет кругом!
Он привстал и, положив ей ладони на плечи, заглянул в глаза.
– Кажется, я понял… – наморщив лоб, проговорил он. – Наверное, ты считаешь, что отношения между мужем и женой, а точнее супружество, заканчивается в тот самый момент, когда вдруг выясняется, что они не сошлись характерами или один из них нашел себе более подходящего партнера? Неужели ты думаешь, что брак – это простая формальность? Что развестись так же просто, как плюнуть на пол? Развестись – и вступить в новый брак… Может быть, это считается признаком простого и без комплексов отношения к жизни, но я так не думаю.
– А как ты думаешь? – спросила Маша.
– Я думаю, что отношения между мужчиной и женщиной не могут быть простыми и уже по своей сути состоят из одних комплексов, – заявил Волк. – Любовь и страсть – это стихийные и разрушительные силы, и только закон супружества может их обуздать.
– Хорошо… Давай рассуждать спокойно, – сказала Маша, потерев пальцами виски. – Значит, по-твоему, если Оксана встречается с другим мужчиной – это предательство, и тебя это огорчает.
– А как мне может нравиться, если моя жена спит с другим? – осторожно поинтересовался он.
– Но ведь ты-то со мной спишь! – вскричала Маша, забыв о том, что только что собралась рассуждать спокойно.
– Начнем с того, что я с тобой не сплю. Я тебя люблю. А кроме того, мужчина – это все-таки мужчина, а женщина – женщина-Маша почувствовала, что вот-вот задохнется от ярости.
– Это гадко, пошло, отвратительно, низко, эгоистично, примитивно! – выпалила она.
Ей хотелось сейчас же, среди ночи, одеться и бежать прочь от этого человека. Но что-то ее тем не менее удержало. А он неторопливо раскурил свою черную трубочку и задумчиво повторил:
– Да, я уверен, что женщина и мужчина – разные существа. Если бы они были одинаковыми, то тогда зачем они друг другу? Я не могу это хорошо объяснить, но только знаю, что, может быть, вся прелесть человеческой жизни, все то, что кажется нам прекрасным, существует лишь на этом крошечном отрезке. Не будет его, и ничего не будет…
Он обнял ее, и она бессильно припала к его груди.
– Подумай сама, глупенькая, – продолжал он, гладя ее по волосам, – разве два человека могли бы соединиться и сделаться одной новой плотью, если бы они были одинаковыми? Я люблю тебя, потому что ты это ты, и я люблю тебя, как никого на свете не любил и не полюблю. Другой такой не найти.
– Наверное, я действительно глупая, – вздохнула Маша. – Я уже не понимаю ничего из того, что ты сказал, но мне так приятно это слышать…
Некоторое время она молчала, а потом вдруг спросила:
– Скажи, а ты ревновал бы меня к моим друзьям и моей работе?
– Нет, конечно, – не колеблясь ответил он. – Я же сказал, что ты – это часть меня. То, что радует и приносит удовольствие тебе, радует и меня.
Только в этот момент Маша поняла, что все, что он говорил в эту ночь и что вызывало у нее такую ярость и раздражение, на самом деле было и ее собственным пониманием того, что такое любовь.
И еще она подумала о том, что если вдруг потеряет его, то потеряет все.
Он нежно обнял ее, и она заснула спокойно, как никогда.
XXXVI
Маша не спала. По крайней мере, ей так казалось. Волк был рядом с ней, в ее московской квартире с окном в тихий зеленый переулок.
В шкафу лежали идеально сложенные и обрызганные духами наволочки и простыни. Повсюду царил абсолютный порядок. Мать была бы ею довольна.
Когда у изголовья раздался телефонный звонок, Маша открыла глаза и сняла трубку. Пространство, существовавшее во сне, без малейшего искажения или изъяна на ложи л ось на пространство, существовавшее наяву.
– Алло, – сказала она и услышала в трубке журчание горных рек.
– Я скучаю по тебе, – сказал он без всяких предисловий.
Она невольно шевельнулась, чтобы его обнять, но у нее в руке была лишь телефонная трубка.
– Я тоже скучаю.
– Мне кажется, что я встречался с тобой только в своих снах.
– Наверное, так оно и было… – прошептала она. – А ведь мы расстались только два дня назад. Это время проделывает такие жестокие фокусы. Минуты превратились в месяцы, а часы в годы.
– Хорошо еще, что не наоборот. Когда мы наконец встретимся, время пойдет чуть-чуть быстрее.
– Я буду делать новую программу, – робко сообщила Маша.
– Я знаю.
– Тебе известны планы нашего телеканала? – изумилась Маша. Ведь она сама узнала обо всем лишь накануне. – Ты знаешь о том, что планирует наше руководство?
Впрочем, что тут удивительного. Учитывая специфику ведомства, к которому он принадлежит, ей надо бы привыкнуть к подобной прозорливости и смириться с тем, что где-то рядом находятся информаторы. Система умерла. Да здравствует система…
– Это совсем не то, что ты думаешь, – усмехнулся он. – Я знаю тебя. Смешная ты все-таки! Разве ты забыла, что я могу читать твои мысли?.. – Думаю, – добавил он, – при желании ты могла бы делать то же самое.
Маша как наяву представила себе полковника Волка, который сидит сейчас у аппарата спецсвязи и покуривает свою черную трубочку. Знакомые нотки теплой иронии в его голосе наполнили ее такой любовью, что она непроизвольно сжала бедра.
– Да, да, – сказал он. – Именно так. Я думаю о нашей скорой встрече.
– Действительно, – согласилась она. – Не нужно пользоваться агентурными данными, чтобы догадаться о том, что в моих планах новая командировка…
– Все гораздо проще. Просто через два дня я на неделю прилетаю в Москву.
Маша даже взвизгнула от радости.
– Я тебя люблю, – услышала она его хрипловатый голос. – Может быть, и ты мне наконец признаешься в том же?
После того, как Маша успела признаться в своей любви к нему почти всем московским знакомым и даже маме, ей ничего не стоило повторить это по телефону.
– Я тебя люблю, – сказала она, чувствуя его в себе.
Если дело и дальше пойдет в этом направлении, то скоро непорочное зачатие не будет казаться ей такой уж фантастической возможностью.
– У тебя отпуск? – спросила она, чтобы, чего доброго, не доводить дело до мифологических развязок.
– Не совсем, – снова усмехнулся он. – Во-первых, мы должны подготовить для своего ведомства доклад, а во-вторых, есть шанс начать трехсторонние мирные переговоры.
– Но у тебя будет свободное время? – многозначительно прошептала Маша.
– Утро, вечер, ночь и, надеюсь, даже обеденные перерывы.
– Неужели ты будешь тратить их на еду?
– Только если ты заставишь меня достаточно проголодаться.
– Боюсь, я доведу тебя до такого истощения и сделаю таким голодным, что тебе захочется и меня съесть!
– Хорошо бы! – мечтательно произнес он.
– Я люблю тебя, – повторила она.
– Может быть, в конце концов, ты смиришься и с тем, что придется выйти замуж за военного?
– Ну нет! – воскликнула Маша не то шутливо, не то всерьез. – Я буду сопротивляться до последнего!
XXXVII
На следующий день с утра Маша окунулась в родной сумасшедший дом отдела новостей и уже через полчаса ей показалось, что она вообще никуда не уезжала.
Дежурные телефоны звонили непрерывно, а сотрудники сновали туда-сюда, как пчелки, приносящие в улей мед, – по капле, по крупице, по кусочку собирая информацию, которая должна была заполнить сегодняшний эфир. Несколько папок на столе секретаря на глазах распухали, по мере того как в них то и дело подкладывали листки со сводками новостей. Несколько факсов в дальнем углу обширного помещения трещали без умолку, и длинные ленты бумаги сползали в подставленные коробки. Все обилие информации должно было перерабатываться и переоформляться, чтобы в результате таинственных пертурбаций появилось то, что называлось выпуском новостей.
Столы сотрудников с раннего утра уже были заставлены чашками из-под кофе, стаканчиками из-под какао и вскрытыми пачками с печеньем и сухарями.
Маша тоже собиралась прийти на студию пораньше, чтобы зря не травить душу мыслями о Волке, который должен был прилететь в Москву лишь завтра. Ее задержал дома телефонный звонок сестры Кати, и она проговорила с сестрой часа полтора. Вернее, в основном, говорила только Катя, а Маша была вынуждена лишь слушать.
Катя была в слезах и в ужасном расстройстве из-за того, что им пришлось вернуться из отпуска обратно. Во-первых, и она, и дети умудрились попросту жаться по пути на банановые острова, а во-вторых, вместо обговоренного в путевках четырехзвездочного отеля их поселили в каком-то хлеву и за все норовили содрать деньги – за пляж, за экскурсии и т. д. Словом, пришлось вернуться, и отпуск, о котором они мечтали целый год, был безнадежно испорчен.
Катя то хныкала, то рыдала и жаловалась на судьбу. Она и слышать не хотела Машиных увещеваний. В глубине души Маша ее понимала. Наверное, все-таки для такой чудесной женщины, какой была ее сестра, маловато оказалось обзавестись квартирой, машиной и коттеджем в Апрелевке, а также двумя здоровенькими ребятишками и преданным мужем – зубным врачом, хотя и с пушистыми цыплячьими ногами и давно утраченной шевелюрой. А почему, собственно, маловато? Пусть он не красавец и, судя по всему, страдает от избытка либидо, но любит же он ее, и это самое главное.
И все-таки, наряду с жалостью Маша испытывала раздражение. В конце концов, за что боролась, на то и напоролась наша умница-красавица Катя. Что толку теперь сетовать на судьбу. Угнетал ее, понятно, не один испорченный отпуск и сопли у детей, а то, что она снова была беременна.
– Ты же всегда хотела троих детей, – напомнила сестре Маша.
– Я не отрицаю, не отрицаю, – захныкала та. – Только я уже смотреть не могу на свое отвисшее пузо! На груди, которые набухают от молока и превращаются в два астраханских арбуза. Мне дурно от одной мысли, что после родов я буду еще два года вскакивать по ночам, возиться с мокрыми пеленками и загаженными подгузниками! Ведь от этого озвереть можно!..
Слушая сестру, Маша почувствовала, что и у нее самой начинает кружиться голова. Однако она нашла в себе силы сказать:
– Не грусти, сестричка! Вечером я к тебе приеду, и мы спокойно обо всем поговорим.
Все это так странно. Особенно если принять во внимание то, с каким пьянящим восторгом Маше вспоминались звездные ночи в Минеральных Водах. Волк признался ей тогда, что хотел бы иметь от нее ребенка. Это его признание стало для нее наслаждением почище оргазма. При всей самовымуштрованности и бдительности Маши в этом отношении как-то так вышло, что за все время ее романа с полковником такие штучки, как диафрагма, пилюли и прочее, оказались напрочь забыты.
Разговор с сестрой лишь невыносимо обострил тоску и страстное ожидание завтрашней встречи с Волком. Единственным местом, где можно было немного отвлечься и забыться, был отдел новостей.
* * *
Итак, Маша сидела в отделе новостей и впитывала окружающую суету, как целебный бальзам или средство местной анестезии.
Она уже успела поставить перед собой чашку с растворимым кофе и блюдечко с крошечным бисквитом.
Отщипнув от пирожного и сделав глоток кофе, Маша увидела, как в отдел вплыло юное создание женского пола и, обольстительно покачивая бедрами, начало приближаться. Ее пухлые губки капризно подобраны. За щекой – шарик-леденец, одна палочка торчала наружу. Громадные зеленые глаза совершенно пусты. Но зато ягодички и грудки необычайно тверды и работоспособны, а ножки длинные-предлинные. Очаровательным щебетом эта птичка заставила вздрогнуть и оторваться от экрана монитора бородатого режиссера-серфингиста, уставившегося на нее с таким рефлекторным собачьим обожанием, словно он был цирковой дворнягой, на которой опробовали систему доктора Павлова. От одного взгляда на леденец за ее щекой у бедняги взбунтовалась предстательная железа. Казалось, ей достаточно было помахать сладким шариком на палочке у него перед носом, и он начнет скакать через горящий обруч или играть на барабане.
Маша невольно улыбнулась. Ей сразу вспомнились мамины поучения, сводившиеся к тому, что для женщины никакие жизненные достижения не могут сравниться с удачным замужеством. Когда будучи еще десятиклассницей, влюбленной в словесность как таковую, Маше довелось выслушать не однажды мамины предостережения о том, что, пока она, такая романтичная и возвышенная, будет грызть карандаши и писать стихи, слетающиеся в Первопрестольную эдакие энергичные, свеженькие шлюшки разберут и молодых и старых и сведут на нет шансы Маши когда-нибудь обзавестись супругом. Бедная мама, она сама была готова с ружьем стоять у папиной конторы, чтобы отпугивать от него всех этих юных соблазнительниц.
Почти с абстрактным любопытством Маша наблюдала, как девчонка в колготках в сеточку, купленных, по-видимому, у каких-нибудь привокзальных цыганок, подошла к взрослому, видавшему виды мужчине и, слегка вильнув бедрами и поиграв рельефными грудками, мгновенно сделала его дурак-дураком.
И еще у Маши не было никаких сомнений в том, что эта любительница леденцов ничтоже сумняшеся укокошит кого угодно, даже собственную тетю, у которой она остановилась, приехав поискать счастья в Москве, – лишь бы оказаться на Машином месте.
Но вот девочка засекла скромную персону Маши Семеновой и что-то зашептала бородатому режиссеру, который, превозмогая протуберанцевые выбросы гормонов, пытался понять, что она у него спрашивает, помимо царапанья ноготками его предплечья. Режиссер взглянул в сторону Маши, а потом утвердительно кивнул головой.
И только теперь на Машу снизошло озарение, для чего Господу Богу понадобилось подсылать к ней эту девицу.
Суть озарения была чрезвычайно проста и как бы даже не имела никакого отношения к вышеописанной девице. Маша хотела ребенка от Волка.
Кем бы он ни был и где бы ни служил. Кем бы она ни была и чего бы ни добилась в жизни. Тем более что ничего более призрачного и ненадежного, чем телевидение со всеми его рейтингами и премиями и выдумать было нельзя, учитывая, что только сюда устремлялись самые плотные и хищные косяки леденцовых пираний… Стало быть, девица все-таки имела самое прямое отношение к ее озарению.
За первым озарением последовало и второе. Девица, которая уже оттолкнулась от режиссера и плыла теперь прямо к Маше, не успела сделать и нескольких покачиваний бедрами, как Маша мысленно обратилась внутрь себя, а именно в заповедную область материнского органа, и пришла к заключению, что с огромной долей вероятности уже несет в себе дитя, зачатое вблизи кавказских гор.
К сожалению, юная любительница леденцов была совсем рядом и не дала Маше насладиться обдумыванием озарений. Она решительно подъехала к ней с глупым восклицанием и испоганила все лилейное благолепие, установившееся в душе.
– Неужели это вы?! Сама Маша Семенова! Я готова на вас молиться! Именно такой я вас себе и представляла!
У нее на лице отразилось нечто похожее на детский восторг, когда ребенок наконец дорывается до любимой игрушки и страстно желает распилить ее пополам, чтобы немедленно разгадать ее секретное очарование.
Случалось, на улице или в метро Машу уже повергала в недоумение (а иногда и в бегство) подобная гипертрофированная телезрительская реакция, но чтобы это обрушивалось на нее непосредственно на рабочем месте – такого еще не бывало.
Маше ничего не оставалось, как терпеливо дожидаться, пока неумеренные восторги истощатся и ее оставят в покое. Однако юная особа не унималась:
– Я тащилась от вас еще в седьмом классе! – (Сколько же, интересно, ей теперь лет?) – Я так счастлива, что познакомилась с вами! – (Разве они уже познакомились?) – Вы вылитая эта… как ее?.. Ну, мадонна с младенцем! – (У этой девчонки, однако, какая-то дьявольская хватка и интуиция!)
Маша резким движением надела дымчатые очки и холодно улыбнулась. Не для того она с утра пораньше пришла в родные стены, чтобы ее хватали за горло.
– А вы-то, простите, кто? – осведомилась Маша. – Что вы здесь делаете?
– Я – ассистент режиссера, – гордо ответила девочка.
– Думаю, скоро станете и режиссером…
– Нет-нет! Я хочу быть, как вы! Я хочу работать в эфире!
– Тогда хотя бы дососите леденец.
– Это вы пошутили, да? Но я поняла ваш намек. Конечно, это очень дурная привычка. Это может повредить зубам, да?
Маша хотела сказать, что такими зубами, как у этой милой девочки, можно легко перегрызать корабельные тросы, но сдержалась.
– И фигуре тоже, – сказала она.
– Неужели? – совершенно искренне ужаснулась любительница леденцов и инстинктивно скользнула ладонями по своим грудке и бедрам, словно убеждаясь, что пока что такого несчастья с ней не произошло. – Вы меня просто спасли! – воскликнула она. – Я на всю жизнь запомню ваше предостережение. Огромное вам спасибо!
– Не за что.
– А еще я хотела сказать, что жутко восхищаюсь всеми вашими репортажами из криминальных новостей, а особенно вашими последними кавказскими репортажами!
При упоминании о Кавказе Машу снова обожгло воспоминаниями. Ей показалось, что она, наверное, никогда не дождется своего полковника, который так хотел сделаться отцом ее ребенка…
– Боже, а какие у вас шикарнейшие волосы! – продолжала восклицать девочка. Между прочим, она действительно вытащила из-за щеки леденец и решительно выбросила его – хотя и не без сожаления – в корзинку для бумаг. – Говорят, – сказала она, – такими шикарными волосы становятся, если их мыть… – Она наклонилась к Маше и перешла на шепот.
– Чего не сделаешь, чтобы стать красивой, – вздохнула Маша.
На самом деле ее мысли были далеко. Она представила себя с раздутым животом и грудями, накачанными молоком и размером с астраханские арбузы. Как ни странно, это ее нисколько не пугало. Лишь бы он держал ее за руку.
– А что вы делаете с ними? – спросила девочка. Казалось, что ее любознательности не будет предела.
– С чем именно?
– Ну, с ними!
Она застенчиво ткнула пальчиком с обгрызенным ноготком прямо в будущие астраханские арбузы.
Пора было заканчивать интервью. Маша поманила ее поближе, и девочка подставила ей ушко.
– Даю лапать только своим начальникам, – шепнула Маша.
– Да что вы! – прочирикала девочка с таким непосредственным изумлением, что Маша пожалела ее бедную головку и добавила:
– Но только не во время эфира.
– Ну это-то понятно, – серьезно закивала головой бывшая любительница леденцов.
Маша откинулась в своем кресле и демонстративно прикрыла глаза. Наступила пауза, во время которой она снова успела сосредоточиться на демографической теме и перед ее мысленным взором промелькнуло видение, в котором она сама, как настоящая мадонна, держала у груди малыша, а его отец с умилением взирал на процесс кормления.
Когда она открыла глаза, девочка все еще стояла около ее стола и морщила лоб, словно продолжала переваривать содержание последнего рецепта из серии «секреты профессии». Машу снова уколола совесть. Если бы она действительно знала какие-то особые профессиональные тайны, то с радостью бы поделилась ими. Ей самой все тайны будут скоро ни к чему. Поскольку она будет качать ребеночка. Во избежание дальнейших вопросов Маша поспешно поднялась и спросила:
– Артем уже в студии?
– Кажется, он еще не приходил.
– Если увидишь его, скажи, что я жду его в буфете. Если, конечно, тебе не трудно.
– Что вы! – воскликнула девочка, преданно подпрыгивая на задних лапках. – Я для вас что угодно готова сделать!
* * *
Бросив растроганный взгляд на удаляющиеся сетчатые колготки ассистентки, Маша направилась в буфет исключительно для того, чтобы где-нибудь в уголке поразмышлять об отдаленном будущем. Но и там поразмышлять не пришлось. В буфете она встретила целую компанию коллег, с которыми работала еще в те времена, когда Эдик ловил ее с градусником. Это была неразлучная троица Петюня – Ирунчик – Гоша. Увидев ее, они хором заохали и заахали.
– Какой кошмар, Маша! – воскликнул Петюня-помреж, весивший не меньше центнера. – Я до сих пор не могу прийти в себя от того, что случилось с Ромой!
