Текст книги "Цицерон и его время"

Автор книги: Сергей Утченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Однако подобная уничижительная оценка на сей раз абсолютно несправедлива. Цицерон в этой своей последней борьбе выступил, наоборот, как опытный и зрелый политик. Что означал блок с Октавианом? Это была попытка – чрезвычайно перспективная в той обстановке – добиться раскола в лагере цезарианцев, более того, создать блок самих цезарианцев против нового тирана. На кого можно было делать ставку в этой ситуации? Кто мог возглавить эту отнюдь уже не «словесную», но вооруженную борьбу? Брут и Кассий находились вне Италии, консулы Гирций и Панса, избранные на 43 г., а также некоторые сенаторы могли, несомненно, войти в состав политической оппозиции, однако нужен был еще и вождь, причем вождь не только политический, но и военный. На роль вождя политического претендовал, конечно, сам Цицерон, что касается военного вождя, то в данной ситуации Октавиан был вообще единственной реальной (и приемлемой) фигурой.

Цицерон после смерти Цезаря поддерживал довольно близкие отношения с Гирцием и Пансой, которые хоть и были цезарианцами, но теперь, задетые и оскорбленные деспотическими замашками Антония, вполне могли составить ядро сенатской оппозиции. Цицерон обещал им свою безусловную поддержку в сенате с 1 января, т.е. с момента вступления их в свои обязанности. Он знал также, что многие сенаторы, бывшие доверенные люди и сторонники Цезаря, не говоря уже о его врагах, резко осуждают как политику, так и поведение Антония. Короче говоря, существовала вполне реальная возможность создать в сенате достаточно мощную оппозицию новому тирану и возглавить её.

Но Цицерон теперь понимал – в этом и состоит приобретенный им политический опыт, его зрелость как политика, – что одной сенатской оппозиции недостаточно. Он отказывается от прежних, иллюзий, он не рассчитывает больше на приоритет «тоги»; во второй своей речи он прямо говорит, что тога ныне «склонилась» перед мечом Антония. И поэтому в данной ситуации он уже не считает возможным компромисс, примирение, наоборот, предвидит неизбежность гражданской войны и идет ей навстречу. Но если так, то силе должна быть противопоставлена сила, а войску – войско.

Цицерона упрекали в древности еще и в том, что эту последнюю борьбу он вел не столько за республику, сколько против Антония. Тот же Плутарх упоминает о подобных упреках современников: «По сути вещей Цицерона сблизила с молодым Цезарем прежде всего ненависть к Антонию, а затем собственная натура, столь жадная до почестей. Он твердо рассчитывал присоединить к своему опыту государственного мужа силу Цезаря, ибо юноша заискивал перед ним настолько откровенно, что даже называл отцом. Брут в полном негодовании писал Аттику, что Цицерон угождает Цезарю единственно из страха перед Антонием, а стало быть, ищет не свободы для отечества, а доброго господина для себя».

Но ведь это тоже была тактика, и, кстати, тактика правильная! Задача восстановления республики была конечной или дальнейшей целью, ближайшей же – борьба с тираном и смертельным врагом. Всякая иная попытка решить конечную задачу оказалась бы утопичной и потому заранее обреченной на провал. Надо было во что бы то ни стало разгромить врага, представлявшего наибольшую угрозу, а для этого прежде всего его следовало изолировать, противопоставить ему все, что только можно: сенат, войско, политических врагов, наконец, даже сторонников. Цицерон это давно понял: вот почему еще в июне 44 г. он писал Аттику о том, что к Октавиану хоть и следует относиться крайне осторожно, но все же его «следует вскармливать и, самое главное, отрывать от Антония». Осенью того же года в другом письме Аттику он проявляет полное понимание того обстоятельства, что в случае победы Октавиана положение «республиканцев», и в частности Брута, окажется весьма неблагоприятным, но если говорить об Антонии, то он в случае успеха будет просто «невыносим». Итак, из двух зол нужно выбирать меньшее. Все это подсказывает один вывод: начиная борьбу с Антонием, Цицерон имел на сей раз продуманный и, пожалуй, наиболее реальный из всех возможных план этой борьбы.

В третьей и четвертой Филиппиках Цицерон уже выступает как вдохновитель гражданской войны. Собственно говоря, именно с этого времени (т.е. с января по апрель 43 г., вплоть до чествования Цицерона на Капитолии) начинается кульминационный момент его «борьбы за республику». «Никогда сила и могущество Цицерона, – писал Плутарх, – не были так велики, как в то время. Распоряжаясь делами по собственному усмотрению, он изгнал из Рима Антония, выслал против него войско во главе с двумя консулами, Гирцием и Пансой, и убедил сенат облечь Цезаря, который, дескать, защищает отечество от врагов, всеми знаками преторского достоинства, не исключая и дикторской свиты».

Гражданская война, строго говоря, началась уже в декабре 44 г., когда стал известен эдикт Децима Брута, в котором сообщалось, что он не намерен свою провинцию, т.е. Цизальпийскую Галлию, передавать Антонию, но сохраняет за собой управление ею, подчиняясь всем распоряжениям сената. Тогда Антоний двинул набранные им войска на север Италии, в Аримин, дабы овладеть Галлией. Правда, из четырех легионов, которые прибыли к нему из Македонии, два перешли на сторону Октавиана, но все же у него были еще четыре легиона, не считая вспомогательных войск и личной охраны. Узнав о движении Антония, Децим Брут занял богатый и хорошо снабженный продовольствием город Мутину и приготовился к долговременной осаде.

20 декабря 44 г. на заседании сената, где обсуждался вопрос об охране для новоизбранных консулов, а также был оглашен эдикт Брута, Цицерон выступил с третьей Филиппикой. В этой речи он заявил, что Антоний фактически уже начал нечестивую, незаконную войну, что он угрожает отеческим алтарям и очагам, что он уже пролил кровь римских граждан и потому следует поспешить с организацией ответных действий. Борьба, которую вели до сих пор против Антония по собственной инициативе молодой Цезарь и Децим Брут, должна как можно скорее получить санкцию сената. Набор ветеранов Октавианом спас сенат, да и государство в целом от Антония; легионы, перешедшие на сторону Октавиана, должны быть вознаграждены.

В тот же день Цицерон выступил на многолюдной народной сходке (четвертая Филиппика), причем в своей речи сравнивал Антония со Спартаком и Катилиной. И хотя ему накануне, в сенате не удалось добиться того, чтобы Антоний был объявлен врагом народа, свое выступление на сходке он начал именно с того, что сенат если не на словах, то на деле признал его таковым.

С 1 января 43 г. начинается длительный этап внутренней борьбы в сенате, который сначала предшествует, а затем развертывается параллельно с ходом военных действий. Несомненно, руководящая роль в этой борьбе принадлежала Цицерону. В одном из писем, написанном в начале года, он говорит: «Я, как только представился случай, защитил дело государства по своему прежнему способу и объявил себя главой перед сенатом и римским народом», а в другом письме этого же времени заявляет: «Ко мне вернулось мое былое присутствие духа».

Тем не менее ситуация была для него вовсе не легкой. Хотя значительная часть сенаторов и поддерживала Цицерона, но поддерживала нерешительно, стремясь по возможности избегать крайних мер. Тяготы и опасности новой войны страшили почти всех. Кроме того, в сенате существовала группа явных сторонников Антония, не считавших его – и не без оснований – инициатором военных действий.

Вот почему после длительных споров и дебатов (заседание сената длилось фактически три дня) прошло предложение направить к Антонию делегацию для переговоров. Цицерон снова пытался добиться объявления Антония врагом народа (пятая Филиппика), перечисляя все его преступления. И снова успеха не имел. Но зато признавались заслуги Децима Брута перед государством и одобрялось его сопротивление Антонию, а что касается Октавиана, то он был принят в сенат и получил право в качестве пропретора командовать войсками. Кроме того, ему было разрешено на десять лет раньше полагающегося срока добиваться высших магистратур.

За то время, пока посольство отсутствовало, Цицерон произнес еще две речи (шестая и седьмая Филиппики), в которых хоть и не отрицал необходимости ожидать возвращения посольства, но больших надежд на его успех не возлагал и потому не переставал агитировать за войну и за более активную подготовку к военным действиям. Мир с Антонием, не уставал подчеркивать Цицерон, невозможен, он – непримиримый враг. Вскоре стал известен ответ Антония: он согласен оставить Цизальпийскую Галлию только в том случае, если ему будет предоставлена на пять лет Галлия Трансальпийская. Кроме того, он настаивал на том, чтобы все проведенные им законы сохраняли полную силу.

Восьмая Филиппика вводит нас в атмосферу дебатов римского сената, развернувшихся вокруг ответа Антония. Цицерон снова настойчиво предлагал объявить Антония врагом народа, а действия его квалифицировать как войну. Однако было принято предложение Луция Цезаря (дяди Антония), поддержанное консулом Пансой, согласно которому действия Антония определялись как «мятеж». Девятая Филиппика Цицерона была посвящена вопросу о почестях Сульпицию Руфу, одному из членов посольства к Антонию, умершему, так сказать, «на посту», выполняя поручение сената. Цицерон предлагал организовать общественные похороны и воздвигнуть статую умершего.

Вскоре после этих событий в Рим поступают одна за другой две важные новости: во–первых, становится известно, что Марк Юний Брут утвердился в Македонии и Иллирике; во–вторых, что Долабелла подверг мучительной казни проконсула Азии Гая Требония (один из заговорщиков). Оба этих известия послужили темой дальнейших выступлений Цицерона в сенате: в десятой Филиппике он восхваляет Брута и предлагает поручить ему и его войскам охрану Македонии, Иллирика и Греции, а в одиннадцатой – клеймит Долабеллу и, поскольку сенат уже признал его врагом государства, предлагает поручить действия против него Кассию как проконсулу Сирии. Однако это последнее предложение не было принято.

Между тем военные действия в районе Мутины развивались довольно вяло. Здесь находились сенатские войска под командованием Гирция, здесь же был со своими отрядами и Октавиан. Но они оба избегали каких–либо решительных действий, занимая выжидательную позицию. Антоний же продолжал осаждать Мутину, причем положение Децима Брута становилось все более затруднительным. В этих условиях сенат решил направить новое посольство к Антонию, причем в состав посольства предложено было включить и Цицерона. Не отказываясь прямо от поручения, Цицерон тем не менее в двенадцатой Филиппике привел ряд таких соображений, что вопрос о посольстве вообще отпал.

Антонию было отправлено письмо от имени обоих консулов. Затем Цицерон получил от Гирция копию ответа Антония. Излагая этот ответ в тринадцатой Филиппике, Цицерон использует его как лучшее доказательство и обоснование того, что не в пример предыдущим гражданским войнам никакой мир с Антонием невозможен. Антоний в своем письме утверждает, что власть в Риме и сенате захвачена помпеянцами, Гирций и Октавиан вступили в преступную связь с убийцами Цезаря, Долабелла несправедливо объявлен врагом отечества; Децим Брут называется в письме отравителем, а сам Цицерон – ланистой (т.е. «тренером» гладиаторов). Пути к примирению были после этого, конечно, отрезаны.

Весной 43 г. начинается оживление военных действий. 20 марта Панса во главе четырех вновь набранных легионов направляется на соединение с Гирцием и Октавианом, которые к этому времени заняли Бононию и подошли к самой Мутине. Антоний, боясь окружения, вышел навстречу Пансе, дабы не допустить его к Гирцию и Октавиану. Около местечка, называвшегося Галльский форум, 14 апреля произошло сражение, в котором войско Пансы было разбито, а сам он смертельно ранен. Но когда победители возвращались в свой лагерь, на них внезапно напал Гирций и нанес им серьезное поражение. Только наступившая ночь спасла войско Антония от окончательного разгрома.

21 апреля произошло второе сражение, уже под стенами самой Мутины, так что Децим Брут мог содействовать победе вылазкой своих войск. Антоний потерпел полное поражение и вынужден был снять осаду города. С оставшимся в его распоряжении войском он направился в Альпы. В сражении под Мутиной пал на поле боя Гирций, а через день или два умер от ран Панса. Сенатская армия осталась без своих полководцев.

В Риме об исходе сражений узнали не сразу. Сначала распространился слух о победе Антония, и его сторонники уже готовились захватить Форум и Капитолий. Однако 20 апреля стал точно известен исход сражения у Галльского форума, и восторженная толпа ринулась к дому Цицерона, привела его на Капитолий и заставила говорить с ростр «при величайших кликах и рукоплесканиях». На следующий день состоялось заседание сената, где Цицерон выступил со своей последней, четырнадцатой Филиппикой. Он опять и опять предлагал объявить Антония врагом отечества, предлагал вотировать в честь обоих консулов и Октавиана (все трое уже были провозглашены в войсках императорами) пятидесятидневное молебствие, наградить солдат и воздвигнуть памятник в честь погибших в бою. Не забыл, конечно, Цицерон подчеркнуть и собственные заслуги в борьбе за республику.

Вскоре в Риме стало известно и о победе при Мутине. Цицерон и его сторонники ликовали. На ближайших заседаниях сената теперь полностью была реализована программа Цицерона: Антоний наконец был объявлен врагом отечества, Дециму Бруту вручено командование сенатскими войсками и он получил триумф, Октавиану присуждена так называемая овация («малый триумф»). Были решены и восточные дела: Кассий назначался наместником Сирии, с тем чтобы вести войну против Долабеллы. Из Массилии был вызван Секст Помпей, которому вручалось верховное командование флотом.

Казалось, победа и торжество были полными. Цицерон пользовался в эти дни, по выражению Аппиана, «единовластием демагога». И не случайно снова всплывает излюбленный им со времен борьбы с Катилиной лозунг «согласие сословий». Он говорит об этом согласии в своих Филиппиках, начиная с третьей; он не раз подчеркивает необычайный энтузиазм и единение всей Италии в своих письмах, вплоть до того письма Юнию Бруту, о котором уже говорилось и в котором он описывает восторг римлян и почести, выпавшие на его долю при известии о победе под Галльским форумом. Как же было не почувствовать себя вновь вождем не только сената, но и всех «благонамеренных», всей Италии (tota Italia), не почувствовать себя вторично спасителем отечества!

Но, увы, на сей раз, как и в тот «великий год», победа оказалась иллюзорной. Однако иллюзии тоже бывают различными: иногда они завершаются разочарованием, иногда – гибелью. Если в первый раз для Цицерона победа обернулась личной неудачей, то теперь речь шла о судьбе всей республики. Если в первый раз за крушение иллюзии он заплатил изгнанием, то теперь платой была сама жизнь.

В скором времени события приняли совершенно неожиданный оборот. Как рассказывает Аппиан, молодой Цезарь, оскорбленный тем, что верховное командование было передано не ему, а Бруту, настаивал хотя бы на триумфе, но получил от сената высокомерный отказ: ему было заявлено, что до триумфа он еще не дорос. Октавиану, конечно, такого ответа было вполне достаточно, чтобы понять, какая, собственно, роль готовится ему при условии союза и «дружбы» с сенатом, а также насколько полное устранение Антония – вернее, угрозы Антония! – ослабляет и его собственные позиции. Поэтому, если верить тому же Аппиану, он почти сразу после Мутины начинает искать возможностей соглашения: милостиво обращается с пленными солдатами и офицерами Антония, кое–кого отсылает к нему обратно и даже беспрепятственно пропускает три легиона, идущих к Антонию на соединение, причем с их командиром, неким Вентидием, вступает в переговоры. Когда же тот спрашивает, каковы, собственно, намерения Октавиана в отношении Антония, последний отвечает, что он уже делал на этот счет немало намеков для тех, кто способен их понимать, а для непонимающих и большего числа недостаточно!

Тем временем Антонию, который перешел через Альпы, удалось соединиться (в Нарбоннской Галлии) с войсками Эмилия Лепида. Теперь в его распоряжении помимо тех отрядов, что он увел из–под Мутины (в том числе великолепной конницы), оказались еще пришедшие ему на подмогу три легиона Вентидия и семь легионов Лепида (не говоря уже о вспомогательных частях). Это была достаточно внушительная военная сила. Сенат реагировал на новую угрозу тем, что из Африки срочно были вызваны два легиона, а Октавиана, как пишет Аппиан, «из боязни, чтобы он не соединился с Антонием, снова избрали, крайне неловким образом, командующим вместе с Децимом Брутом».

Но Октавиан вовсе не намеревался выступать против Антония. Он был занят другим: опираясь на свое войско, он решил добиваться консулата. Сначала Октавиан даже предполагал объединиться для этой цели с Цицероном и обратился к нему с соответствующим письмом, но тот, правда не без колебаний, отказался. Тогда в середине июля 43 г. в сенат прибыла делегация от войск Октавиана, которая и потребовала избрания его консулом. Так как сенат не дал согласия, то один из центурионов, входивших в состав делегации, похлопал себя по мечу и сказал: «Вот кто даст!»

И действительно, вслед за этим юный наследник Цезаря по примеру своего знаменитого отца перешел через Рубикон и во главе восьми легионов, конницы и вспомогательных войск двинулся на Рим. В городе началась паника: вывозили жен и детей, ценное имущество. Сенат был вынужден признать свое полное бессилие, тем более что прибывшие из Африки два легиона тоже перешли на сторону Октавиана. Город был взят без всякого сопротивления. Цицерон, как сообщает малорасположенный к нему Аппиан, сначала, во время всеобщей паники, куда–то скрылся, а затем, когда Октавиан вступил в город, стал добиваться у него приема. Будучи принят, он всячески заискивал перед победителем, но Октавиан отнесся к нему сдержанно и даже иронически подчеркнул, что из всех друзей Цицерон пришел к нему самым последним.

О последних месяцах жизни Цицерона почти ничего не известно. Источники фактически отсутствуют. О каких–либо его выступлениях в эти дни не могло быть и речи. Переписка также обрывается. Последнее письмо, адресованное Марку Юнию Бруту, датируется концом июля. В этом письме еще говорится о том, что Цицерон надеется «удержать» Октавиана, несмотря «на сопротивление со стороны многих». Надежда, конечно, была неосуществимой, ибо Октавиан уже ориентировался на Антония и Лепида, но Цицерон этого пока не знал (или не был в этом полностью уверен).

Затем происходит крах всех надежд. После избрания Октавиана консулом, после опубликования первых же его распоряжений и законов ситуация становится достаточно ясной. Для Цицерона это было падением с высоты в бездонную пропасть, падением стремительным и внезапным. Растерянность его была, видимо, настолько велика, что, по некоторым сведениям, правда не бесспорным, он собирался отречься от авторства Филиппик. Даже если это и не так, то не приходится сомневаться, что его душевное состояние было ужасным. Он покинул Рим и находился где–то в своих поместьях.

Октавиан избирается консулом 19 августа 43 г. (совместно с Квинтом Педием). Сразу же было объявлено, что убийцы Цезаря лишаются «воды и огня», т.е. ставятся вне закона. Затем отменялись решение сената, объявлявшее Долабеллу врагом народа, а вслед за этим и аналогичные решения, относящиеся к Лепиду и Антонию. Этим последним актом создавалась необходимая основа для примирения вождей цезарианцев, чего так желали их войска.

И это примирение состоялось. В ноябре 43 г. около Бононии, на маленьком речном острове, произошла встреча трех полководцев. Каждый из них прибыл к условленному месту встречи во главе пяти легионов. Первым по наведенному мосту перешел на островок Лепид и, убедившись в отсутствии какой–либо опасности, подал знак плащом своим сотоварищам.

Совещание Антония, Октавиана и Лепида, происходившее на глазах всего войска, продолжалось три (по другим сведениям – два) дня. Здесь было положено начало тому соглашению, которое в дальнейшем получило название второго триумвирата. Целью этого соглашения была прежде всего борьба с заговорщиками, или «республиканцами», т.е. с Брутом и Кассием, и распределение между членами триумвирата важнейших провинций. Так как намечаемые военные действия требовали серьезной подготовки и значительных расходов, то прежде всего было решено выделить для награды солдатам земельные участки на территории Италии. Эти участки предполагалось конфисковать у их владельцев, для чего были намечены земли 18 италийских городов. Кроме того, подготовлялись проскрипционные списки, т.е. списки лиц, объявляемых вне закона и присуждаемых к смертной казни с конфискацией всего их имущества. В эти списки включались не только имена политических и личных врагов триумвиров, но и просто богатых людей, что давало возможность мобилизовать крупные средства.

Второй триумвират в отличие от первого не был всего лишь неофициальным соглашением. Триумвиры в сопровождении своих отборных частей вступили в Рим. 27 ноября было вынесено особое решение народного собрания, в соответствии с которым им даровалась на пять лет верховная власть: они получали право назначать сенаторов и магистратов, издавать законы, устанавливать налоги, чеканить монету; им же принадлежала на этот срок высшая судебная власть (без права апелляции).

С момента вступления триумвиров в Рим и юридического оформления их полномочий началась безудержная вакханалия проскрипционных убийств и конфискаций. За голову каждого осужденного назначалась крупная награда, рабам же кроме денег была обещана еще и свобода. Всячески поощрялись доносы родственников друг на друга. Предоставление проскрибированным убежища, укрывательство их карались смертной казнью.

Разгул проскрипций вскрыл страшную картину морального разложения римского общества. То, что происходило при Сулле, выглядело сейчас чуть ли не детской игрой. Казалось, были расторгнуты все родственные связи, все узы дружбы. Дети доносили на родителей, рабы – на господ, жены – на мужей. Римский историк Веллей Патеркул установил даже как бы особую шкалу предательства: на первом месте стояли сыновья, стремившиеся получить наследство, затем шли рабы, затем отпущенники, наибольшую же верность и преданность проявили все–таки жены.

Страшный пример того, как следует относиться к родственникам, друзьям, бывшим союзникам, показали прежде всего сами триумвиры. «Первым из приговаривавших к смерти, – пишет Аппиан, – был Лепид, а первым из приговоренных – брат Лепида Павел. Вторым из приговаривавших к смерти был Антоний, а вторым из приговоренных – дядя Антония Луций; в свое время Луций и Павел высказались за объявление Антония и Лепида врагами отечества». Октавиан хотя и не объявил никого из своих родственников включенным в проскрипционные списки, но зато уступил настояниям Антония – правда, по словам Плутарха, не сразу, но лишь на третий день переговоров – и согласился на включение в эти списки своего недавнего союзника и друга – Цицерона. Таков был этот «божественный юноша», как неоднократно именовал его сам Цицерон.

О том, что он объявлен вне закона (в числе первых же 17 человек!), Цицерон узнал в своей Тускульской усадьбе. Он был здесь в эти дни вместе со своим братом Квинтом и его сыном. Они решили бежать в Македонию, в лагерь Юния Брута (где уже находился сын Цицерона). Беглецов доставили на носилках в имение близ Астуры. Отсюда Квинт и его сын отправились в Рим, дабы запастись деньгами, необходимыми для путешествия, и здесь же в Риме Квинт был убит вместе с сыном, выданный одним из своих вольноотпущенников.

Тем временем Цицерон сел на корабль у Астуры, но вскоре пристал к Цирцее, не зная, видимо, что предпринять. Несколько часов он даже шел пешком по дороге к Риму, затем вернулся и переночевал в Цирцее. Самые фантастические планы рисовались его воображению. Он собирался тайно проникнуть в дом Октавиана и убить себя у его домашнего очага, дабы восстановить духов мщения против этого предателя. Наутро он все же снова сел на корабль, но, страдая от качки, высадился в Кайете, и оттуда его отнесли на носилках в его формийскую виллу.

Здесь он прилег отдохнуть, но вскоре стало известно, что в окрестностях Формианума появились люди Антония во главе с центурионом Гереннием и военным трибуном Попилием, которого Цицерон когда–то удачно защищал против обвинения в отцеубийстве. Надо было снова бежать, и рабы понесли носилки глухими дорожками через рощу к морю. Когда карательный отряд ворвался в усадьбу Цицерона, его там уже не было. Но один из вольноотпущенников Квинта указал преследователям путь. Попилий занял выход из леса, а Геренний бросился искать беглеца по дорожкам. Трагический конец Плутарх описывает так: «Когда Цицерон увидал бегущих за ним людей, он приказал рабам остановиться и опустить носилки на землю. Подперев по своему обыкновению подбородок левой рукой, он пристальным взглядом смотрел на палачей; его запущенный вид, отросшие волосы и изможденное от забот лицо внушали сожаление; большинство присутствовавших отвернулось, когда убийца подбежал к носилкам». Цицерон как будто сам вытянул голову с носилок, сказав: «Сюда, ветеран, и если ты хоть это хорошо умеешь – руби!» Однако голова упала только с третьего удара, и Геренний отрубил еще правую руку, которой Цицерон писал свои речи против Антония.

Цицерон был убит 7 декабря 43 г. (ему шел тогда 64–й год). Убийцы доставили его голову и отрубленную руку Антонию в тот момент, когда он проводил народное собрание на Форуме. Антоний был в восторге и выплатил обещанную награду в десятикратном размере. По рассказам, он поставил голову на свой обеденный стол, дабы досыта насладиться этим зрелищем. А его жена Фульвия – кстати, вдова другого смертельного врага Цицерона, Клодия, – колола язык оратора булавками. Затем и голова и рука Цицерона как некие трофеи были водружены для всеобщего обозрения около ростр. Плутарх говорит, что римляне отнеслись к этому с ужасом, а Аппиан меланхолически замечает, что «посмотреть на это стекалось народу больше, чем некогда послушать его».

Таков был конец Марка Туллия Цицерона, знаменитого оратора, писателя и государственного деятеля, торжественно увенчанного в свое время в римском народном собрании почетным титулом отца отечества.