Текст книги "Пепел Ара-Лима."

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

ХХХХХ

Колдун проводил в окошко убегающего лесовика, дождался, пока не скроется за деревьями фигура коренастая. Сотворил талисман воздушный для удачи. Одними губами, чуть слышно, послал вслед молитву. Незнакомые слова странного, нездешнего языка, собрались в крошечное облако, которое, задрожав, приняло форму вытянутую, прошло сквозь мутное стекло и устремилось вслед за лесовиком.

За каждое такое слово королевские палачи по два раза голову рубили.

– Проследи за ним, – колдун обернулся к задремавшему ворону. – На глаза не показывайся, но в случае чего помоги.

– Он шустрый, – как будто черный ворон убеждал колдуна, что лесовик в помощи не нуждается. Справиться сам, если послали.

– Молод он еще без помощи обходится. От лесовика сейчас многое зависит. Что вдруг испугается? Или, наоборот, вперед глупости бросится?

– Солдатиков, значит, в ямы закапывать не молод? Видел бы кто, как он с беднягами разделался, – ворон хрипло засмеялся, вздрагивая крыльями. – Ни капли не пролил на траву, так ловко. Даже не вскрикнули. Ловок лесовик, слов нет.

– Ты еще здесь? – вскинул брови колдун, приподняв посох.

Авенариус давно служил колдуну. Лет сто, не меньше. И знал, что лучше Самаэля не злить. Вмиг превратит в лягушку или червяка двухголового. А кому хочется червяком быть? Даже двухголовым.

– Лечу, лечу, – поспешно собрался ворон. – Уж и покаркать нельзя на дорожку.

Взмахнул лениво черным с проседью крылом, старый стал. Гордо, не торопясь, вышел в дверь. И только потом послышались торопливые щелчки шагов, а вслед и глухие удары крыла о воздух. Гордость гордостью, но Авенариус верно колдуну служил. Да и глупостью не отличался. Понимал, что на карту колдовскую поставлено.

Едва исчез черный ворон, Самаэль устало на лавку опустился. Долго сидел, уставившись в одну точку, в сучок на доске, похожий на солнышко разбушевавшееся.

Сегодня важный день наступает. Даже думать не хочется, что завтра будет. Вполне может случиться, все старания напрасны. Мало ли что звезды предсказывают. Нет веры звездам. Как хотят, так и выстроятся на ночном небе. Пожелают, дорогой прямой лягут, а нет, так острому клинку путь к сердцу укажут. Избавь всех нас, Отец наш Гран, от всех душевных и телесных страданий прошедших, настоящих и будущих. Дай нам всем во благости Твоей, мир и здоровье и яви милость нам, Твоим созданиям.

Мыслей в человеке, что воды в реке. Всю не выпьешь, все не передумаешь.

Маленький паучок спустился на тонкой паутине с потолка, повис перед носом Самаэля.

Колдун подставил ладонь, сжал пальцы, обрывая почти невидимую нить. Дунул, разжимая кулак. Сорвалась стремительно с ладони жирная черная муха.

Самаэль горько усмехнулся. Если бы одним дуновением волшебным мир возможно было спасти, вот бы чудо вышло.

Поднялся, опершись на посох. Не от старости и усталости, по привычке, зачем добро без пользы таскать. Отошел на шаг от стола, сотворил мелко знак замочный. Кусок плотно уложенного досками пола разом вздрогнул, осел косыми ступенями. Как раз под стол дубовый.

– Суета, – Самаэль выбрал из каменной печи полешку почернее, чиркнул широко от плеча по воздуху, пламя добывая, и, выставив огонь вперед себя, спустился вниз. В подвал потайной. Прошел в самый угол сырой каменной ямы. Повозившись немного, открыл в земляной стене дверь, железом обитую.

В просторном помещении только один большой стол. На столе, от края до края, карта.

По карте не спеша струятся водами реки, блестят в свете факела нити ручьев. Кособокие горы с редкими снежными шапками на макушках отбрасывают тревожные тени на крошечные города и чуть заметные деревни. Клубится по светлым росчеркам дорог пыль, поднятая невидимыми путниками. Зелено-изумрудная трава лесов волнуется под движением ветра. На прибрежные полоски песка накатываются неслышные волны моря.

Кажется, склонись чуть ниже, и удастся разглядеть многочисленные повозки беженцев, спешащих уйти подальше от войны. Бродячих циркачей, умирающих на обочине – не до веселья сейчас, за представление никто куска хлеба не бросит. Мародеров, снующих по покинутым, чудом уцелевшим домам. Крестьян, торопливо собирающих недозревший урожай.

Ничего этого, как ни старайся, не видно. Но зоркий глаз может различить многое другое.

Колдун облокотился ладонью о свободный край стола, подался вперед.

Вот она граница между бывшим миром и нынешней войной. Приграничная река Фис. Красная, полная крови, река.

По одну сторону Кэтер, дерзкий и сильный. Подмявший под себя земли гунийцев, вийтов, кипчаков. Взметнувший стяги с черными солнцами над столицами Коктала, Амурзеты, Пилены. Взявший в союзники Баталию, Маравию, Фессалию. Кэтер, мечом и подкупом, объединивший все западное побережье. Больше двух десятков некогда свободных государств. Все под одним мощным кулаком верховного императора Каббара, зарвавшегося мальчишки, возомнившего себя императором.

На другом берегу, благословенный Ара-Лим. Некогда единственный оплот мира, к голосу которого прислушивался каждый правитель. Сейчас – растерзанный на крошечные куски разноцветный лоскут удельных княжеств и самостоятельных государств. От былой мощи остались только горькие воспоминания, да триумфальные арки на пыльных дорогах, которые с каждым годом беспощадно разрушаются ветрами и дождями. Королевство без союзников, без сильного короля, без надежды на будущее.

Взгляд колдуна на несколько мгновений задержался на участке равнины, где совсем недавно произошло решающее сражение между наспех собранной армией Ара-Лима и свирепыми легрионами Кэтера. Два аралимовских легриона против трех кэтеровских.

Большое красное пятно среди зеленого буйства трав. Десять тысяч человек, большинство из которых давно позабыло, как махать мечом Вырезаны полностью. Десять тысяч человек лежат там, на равнине и некому положить холодные тела на последний костер.

Тянет с испачканной кровью земли гарью, веет кровью. Явственно различается трупный запах разлагающихся тел. Какая бесславная битва. Возможно, последняя битва. Осталась только Мадимия. Величественный город. Король Хесед со свитой успел скрыться за его крепкими стенами. Насколько крепких?

Самаэль встряхнул головой, прогоняя видения еще не случившиеся. Из неглубокой ниши в стене вынул ларец из красной меди. Немного подумав, достал из него небольшой, с голубиное яйцо, черный камень. Сжал в кулак, прижал ко лбу. Зашептал слова на языке тайном:

– Отец мертвых, пусть прикажет тебе Отец наш Владыка через слугу твоего, недостойного кары Самаэля. Пусть прикажет тебе через око земное, живое. Повинуйся, или пропади навечно в аду пламени. Покажи прошлое, настоящее и будущее, таким, каким видит его Отец наш Владыка.

Камень, брошенный колдуном, прокатился, чуть подскакивая, через горы, долины, через реки и ручьи. Резко остановился на красном пятне последней битвы. Вытянулся, превращаясь в черного червяка, и неторопливо пополз к столице.

– Знаю, знаю, – колдун нервно дернулся, словно подгоняя камень. – Кэтеровские легрионы пошли на Мадимию. Что дальше?

Не слышал его черный камень. Полз не торопясь к Мадимии, оставляя на карте капли крови. То удельные керки, одумавшись, опомнившись, решили силой с легрионами Каббара померяться. Поздно. Уже поздно. Как щенков, как лягушек, без пощады. Спаленные дотла усадьбы, разграбленные поселки, вырезанные до последнего жителя деревни.

От черного червяка по сторонам расползаются черные песчинки. То отряды натасканных на убийство легронеров идут по древней земле. Кэтер спешит возвестить всем, что Избранные пришли на землю Ара-Лима.

Камень подполз к Мадимии, растекся вокруг, обхватил клешнями, вцепился в крепостные стены, не оторвать, и остановился. Замер черным кольцом, сквозь который не пройти, ни пробиться.

– Знаю. Мадимия в осаде.

Колдун, не мигая, смотрел на огненные всполохи над столицей Ара-Лима, на дым, темным облаком закрывающий город от света факела. Смотрел до рези в глазах. До слез, медленными каплями стекающими по сведенным ожиданием скулам. Черный камень, мертвый по сути и в тоже время живой, сжимал город крепкими объятиями, пульсировал, то наступая, то откатываясь от далеких игрушечных стен. Мадимия сражалась, из последних сил сдерживая натиск штурмовых отрядов Кэтера.

Внезапно над картой, над самым осажденным городом, над пылающими домами и башнями, взорвалось, мерцая и гудя, белое невиданное сияние. Переплелось белыми молниями, полыхнуло страшным узором, вонзаясь болью в сердце колдуна. И медленно, слившись в один мерцающий кусок огня, покатился прочь от обреченного города.

– Свершилось! – выдохнул колдун, хватаясь за потревоженное сердце. – Хвала тебе, Отец наш Гран. Хвала тебе, что не оставил Ты детей своих в скорбный час. Значит, будут добрые вести.

И почти тотчас черный камень вспучился существом живым, вздулся тварью ненасытной, накрыл собой Мадимию. Сожрал город, которому тысячи лет. Город, который сотворил Отец всех отцов Гран. Город, на белые мостовые которого никогда не ступала нога чужеземного солдата.

Зашипел факел в руке колдуна. Погас, испустив последнюю искру. Но недолго царствовала темнота. Над всем Ара-Лимом взметнулось алое зарево последнего погребального костра. Горели леса, взметаясь языками красными до земляного потолка. Металось пламя по степям, пожирая и траву дикую и зверя дикого. Ядовитым пурпуром тлели остановившиеся реки. Душный дым метался от города к городу. Рассыпались в пепел строения, трещало заживо мясо человеческое. Тихий стон пронесся над Ара-Лимом. И затих, спрятавшись в глубоких оврагах, в прибрежных пещерах, в непроходимых лесах.

Мадимия пала.

– Сжалься над ними. Посмотри с высот своих. И прими детей своих в ангелы.

Колдун выронил ненужный теперь факел, постоял немного, скорбью переполняясь. Вздрогнул, вспомнив о посланце. Отыскал на пылающей холодным огнем карте тропинку невидимую, лесовиками протоптанную. Разогнал ладонью гарь-дым. Почернели глаза, продираясь сквозь расстояние. И отразился в них лесовик, сквозь кустарник тенью скользящий. На короткое мгновение взглядами встретились. И отпрянули друг от друга.

Самаэль закрыл лицо ладонями. Хватит с лесовика. Одного напоминания достаточно. Не свернет в сторону, не сбежит от предначертания. Да и куда бежать?

Последний взгляд на карту колдун бросил. Провел широко сжатыми пальцами над пожарищем. И на карту опустился черный саван, из воздуха сотканный. Закрыл тех, кто уже мертвым был, и тех, кто еще мертвым будет.

Только не спрятал саван одинокого всадника, который, коня загоняя, мчался от угасающей Мадимии в сторону мертвой поляны, в сторону дуба сухого, под корнями которого лежали еще со старого времени тринадцать лесовиков, заживо в костер лихими людьми брошенные.

Колдун в темноте нашел дверь железную, поднялся по ступеням в дом, обвел невидящим взглядом утварь простую. Не взяв ничего, кроме посоха кривого, да сумки наплечной, загодя приготовленной, вышел в сад тихий. Не оборачиваясь отошел на край деревни и скрылся на опушке леса.

И видел лесовик Фуль, от соседки сладкой домой возвращающийся, как сгустился воздух над домом колдуна. Как всосал он в себя и деревья кривые, и кусты шиповника, и даже калитку скрипучую. А когда испуганный лесовик глаза протер, да знак охранительный сотворил, то увидел на месте страшного видения только серый валун, который не обхватить даже десятью парами рук. И если бы лесовик Фуль читать умел слова тайные, то разобрал бы на валуне надпись, огнем горящую.

«Ара-Лим пал».

ХХХХХ

– Вот же какая зараза, – бормотал Йохо, скользя между хлесткими ветками, да продираясь ловко меж колючек кустарника густого. – Принеси ему, что найдешь… Нашел работника. Сам бы сбегал, не развалился. Или ворона послал. Авенариуса. Дал же бог имечко. Так нет. Меня нашел. Глупого, да больного.

Может, плюнуть на все? Уйти в чащи непроходимые. Затаиться на время. Так найдет. Рано или поздно найдет. Он же колдун. Или солдатам сдаст. Те костьми лягут, а отыщут. Принесут в подарок веревку длинную, да жизнь короткую. Зуб разом пройдет.

На тропе тайной, одному ему известной, попал под ногу камень светящийся. Лесовик зло пнул камень, богатством наполненный, не ко времени встретившийся. В другое бы время ласково поднял, поговорил бы по-доброму. Обтер рукавом, да спрятал в сумку подальше от глаз посторонних. Так ведь не ко времени. Но место приметил.

– Вернусь. Вот как от зуба старик избавит, так сразу и вернусь. Но сначала выслежу птицу болтливую. Шею сверну, чтоб, значит, не каркала много. Да и колдуну кровушку слить не мешало бы. Ох, беда…

Много на совести Йохо греха имел. Лихим он был лесовиком. Случалось, и кровь случайным встречным пускал. Особливо солдатам, которые в лес по глупости забредали. Каменья светящиеся искали. Случалось, и он на засады злые напарывался. Желающих от него, от Йохо, избавиться предостаточно. Да только где они, эти охотнички? Давно родственниками оплаканы, да в землю глубоко зарыты. Или на кострах сожжены. Так что, одним колдуном меньше, одним больше, на загробную жизнь сильно не скажется.

Тропа, для глаза чужого незаметная, взметнулась в гору. Йохо убавил шаг, сохраняя дыхание.

Он с детства раннего этими тропами хаживал. Сначала дед его науке лесной учил. Потом отец, до того как стрелу шальную в сердце принял, разуму обучал. Знал Йохо где бегом бежать, а где тихо полежать. Лес спешки не любит. И чужих не любит. Поторопишься, оступишься. Или в яму незаметную, или в ловушку, другим лесовиком поставленную. Не на зверя, а на случайного прохожего. Зачем? А вот так положено. Каждый дом свой охраняет, как может. Как умеет.

Не зря же места здешние королевские легронеры стороной обычно обходили. Боялись. Раз только кодра в пять десятков солдат в деревню заглянула. Обрадовали, что налог на камни светящиеся в связи с войной ожидаемой в гору пошел, да и уйти посмешили. Ушли, да невесело. Кого лесовики ночью ради баловства не избили, не изувечили, тот в бегстве в ловушки хитроумные лесные угодил, да с неделю подмоги дожидался, лесовиками от щедрой души едой поддерживаемый. Такой лесовики народ гордый. Не любят они чужаков.

Да вот только с той поры лесовикам из леса нос не высунуть. Королевские легронеры ловят каждого, у кого уши в трухе деревянной, да на первом пне все штаны задние в кровь плетками изукрашивают.

Место у дуба тысячелетнего Йохо знал хорошо. Места там были не то что темные, но так… небезопасные. Много раз лесовик слышал, как заунывно пели по ночам у сухаря лесного души тех, кто под кореньями похоронен. Еще его дед рассказывал, что давным-давно, когда и деревни на берегу реки Вьюшки не было, под дубом злые люди умертвили тринадцать лесовиков. За то, что отказались они степнякам тайные кладовые указать, по тропам заветным провести. А степняки народ лютый. Долго не церемонились. Спалили лесовиков под дубом одним жарким костром. С тех пор дерево сухое стоит, корнями могилы детей своих охраняет, влагу мертвую пить не желает.

Степняки с тех далеких времен в силу вошли. Полземли к рукам прибрали. Зваться стали иначе. Империей. На что Ара-Лим глыбой несокрушимой казался, а и тот сапогами кожаными затоптали, на копья подняли.

Йохо, как и все лесовики, мало интересовался тем, что творилось в мире. Был бы лес зелен, а спокойная жизнь приложится. Лесовики издавна в обособлении жили. К другим с советами не лезли, но и в свой мир мало кого допускали. Платили исправно дань королям Ара-Лима. Не больше, не меньше. Как положено и как договорено было. Камнями светящимися, да пушниной звериной. За то их короли не трогали и жадных до чужих угодий керков от лесных территорий лесовиков отваживали. Так было и при старых королях, и при последнем – Хеседе. Было. Будет ли?

Лесовик вышел на пустолесье. Под сапогами из крепкой кожи зачавкало мелкое болото. В прошлом месяце Йохо нашел здесь четыре камня. Остановиться, поискать бы новые, да старик проклятый образом страшным подгоняет. Торопит.

Йохо, по привычке внимательно следя за местностью, прибавил шаг.

Первые новости о войне в деревню привез торговец Аквил пять месяцев назад. Аквил, тот еще жулик, за каждый мешок муки по восемь камней светящихся брал. Но в этот раз даже торговаться не стал. Сколько давали, за столько и сам отдавал. Спешил сильно. Когда озадаченные лесовики обступили толстого торговца у колодца и, с ножиками у горла поинтересовались, отчего нынче такая щедрость, Аквил по-доброму все выложил. Даже не приукрасил.

Странные и страшные вещи рассказал торговец. Будто Кэтер собрал под свои знамена неисчислимые легрионы. Будто пошел войной на весь мир. И будто стоит у самой границы Ара-Лима двадцатитысячная армия Кэтера, готовая вторгнуться в королевство.

Конечно, в тот раз лесовики Аквилу не поверили. Вовеки вечные на Ара-Лим никто не нападал. А кто мысли черные задумывал, сам под меч шею подставлял. Слишком велико королевство Ара-Лим! Могущественно и богато! Да будут благословенные его короли и их могилы!

С торговцем лесовики честно поступили. Отобрали все добро, да голого в лес отпустили.

Может и зря, да только обоз с товарами больно богатым показался. Не утерпели.

Через месяц королевский гонец из столицы прискакал. Думали, про торговца разбор поведет, но обошлось. Другим удивил. От имени Хеседа призывал гонец под едиными знаменами выступить против Кэтера. В грудь не стучал, золотых гор не обещал. Одну только свободу. За что был осмеян, да отправлен живым обратно. Лесовики никогда ни под чьи знамена не становились. Проливать кровь за далеких королей может и почетно, да только глупо. За свою свободу каждый отвечает сам. Лесовики в лесах, прадедами завещанными. Короли в королевствах, в наследство доставшихся. Лесовики со своими бедами всегда самостоятельно справлялись, никого на помощь не звали. Не раз и ни два наглых керков из лесов вышибали, кишки выпущенные на ветки наматывали. Чего ж король помощи просит? Или сил мало? А коль мало, отдай власть тому, у кого этой силы навалом.

Думали лесовики, что правильно поступают. По закону совести и леса.

О том, что Кэтер перешел границы королевства, в деревне узнали случайно. К берегу Вьюшки плот прибило самодельный. На плоту том нашли труп еле дышащий. Человек, весь в ранах рубленных, перед тем как молитву последнюю услышать, нашептал вести черные. О разбитой у границы королевской армии, о выжженных городах, о смертях многочисленных. Рассказал он о жестокости легронеров, убивающих всех, кто на пути встретится, не жалеющих ни старика от старости умирающего, ни ребенка, только что на свет появившегося. Перед последним выдохом поведал человек, что неприятельская армия маршем на столицу идет.

В ту ночь ни один лесовик не спал. Вся деревня собралась у дома старосты. Спорили, ругались. Дело до ножей доходило. До крови не дошло. Особо горячих колодцем остужали. Или плеткой поперек рыла.

Решали лесовики в ту ночь, как дальше жить. Недоброе от будущего чуяли. Одно дело зажравшиеся жадные керки, на кусок леса глаз положившие. Совсем иное кэтеровские легрионы, обученные, хорошо вооруженные, ни перед чем не останавливающиеся, вокруг столицы армией несметной ставшие. Падет Мадимия, падет основа и надежда великого Ара-Лима. И вечное королевство, которому столько веков дань исправно плачена, сгинет в пепле и крови.

Меньшинство судило о том, что неправильно поступили, отказав Хеседу в поддержке. В одном же королевстве живем, из одних озер воду пьем. Всем миром с кем угодно справиться возможно. Засунули бы гордость подальше, глядишь и не топтали бы чужие сапоги дороги Ара-Лима.

Большинство же уповало на то, что не сунуться степняки в леса непроходимые. А если сунуться, не пройдут болот, не пробьются сквозь буреломы, не минуют ловушки смертельные, не справятся со зверьем диким. Не достать степнякам кэтерским деревню.

Меньшинство в ответ, что, мол, у Кэтера столько солдат, сколько листьев у березы колодезной. Попрут валом, ни один лес не выстоит. Не помогут ни болота, ни ловушки хитроумные. Сколько в деревне способных нож держать? Сотня с детишками малыми наберется. Одним не выстоять. Надо, говорило меньшинство, в столицу отряды на подмогу посылать. Если по всему королевству умные головы не перевелись, столицу отстоять еще возможно.

Большинство за кнуты похватались. Как это, в столицу? Или волчьих ягод объелись? Лес покинуть, на открытое пространство выйти? Разве ж такое возможно? Лесовик только в лесу хозяин да боец, а в поле букашка беззащитная. Да и не вериться, что деревня, в самой чаще леса затаившаяся, нужна Кэтеру. А вот камни светящиеся любому королю нужны. Вскрыть тайные кладовые, да откупиться от легрионов кэтерских. Небось, свет камней неисчислимых увидев, голову каждый потеряет.

А ведь когда-то считались лесовики умным народом, не только с ножом умеющие обращаться, но и с мозгами собственными.

На том сборище он, Йохо, присутствовал. В сторонке сидел, лесные орешки щелкал. Языком, как некоторые, зря не трепал. Но и не молчал, словно рыба глупая. Вставлял когда требовалось свое слово веское. Все больше прозвище обидное на очередного спорщика. На лесовика обижались, но с ответом не спешили. Знали его горячий характер. Нож-то рядом, за поясом.

Душа у Йохо за спор не болела. Все равно было. Если б вынесли решение в столицу отрядом подсобным отправляться, в первых рядах пошел. Уж больно хотелось кровушку кэтеровским легронерам пустить. А коль решили б на месте прятаться, за болотами, да за буреломами непроходимыми, что ж? Как и у каждого лесовика у него на дальней делянке угол запасной имелся. Не то что легронер вшивый, зверь не отыщет, пока мордой его туда не сунешь, да не скажешь, что это.

Ничего на том сборище не решили. Кричали много. Подрались мало, без крови особой. Но, окончательное решение до новых вестей оставили. Понадеялись лесовики, может, обломает Кэтер зубы о стены высокие Мадимии? А коли обломает, то и спрос с лесовиком малый.

Да только один Йохо, два кармана орешков перещелкавший, зуб злополучный покалечил.

Йохо заметил грифона, с облезлой спиной, с клювом, в грязи перемазанном. Шикнул громко, чтоб не орал, словно резанный. Не чужой по лесу шляется, свой – лесовик. Может метко камнем по глазу садануть, коль правил лесных кто не знает.

Грифон, хоть и глупая птица, поняла что к чему. Часто лесовика с кудрями непослушными здесь видела. С расспросами хоть и не приставала, но знала, кто в лесу законы творит. Кто наказывает, и кто милует.

Дорога до дуба сухого не близкая. По прямой если, часа два. Да только в лесу по прямой никто не ходит. Лес не дорога утоптанная. То болото поперек пути встанет, то дерево, упавшее во время осенних ураганов, тропинку перегородит. Может и зверь дикий встретиться. Пока в гляделки с ним наиграешься, смотришь, а уже и солнышко на другую сторону перепрыгнуло. Да мало ли в лесу всякого?

Йохо уж и шагам счет потерял, когда до места добрался. Вышел на опушку, огляделся.

Вот он дуб. Сухой, как полешка на зиму высушенная. Ни одного живого листочка. Раскорячился у старой дороги, которой, почитай, лет триста никто не пользовался. Ни торговец городской, ни путник усталый, ни сами лесовики, к тропинкам утоптанным не привычные. Давно заросли обочины неуемной травой. По пояс, а местами даже по шею. У травы свои порядки. Пустое место без внимания не оставит. Вот только в проплешину у скрученных корней дуба никак протиснуться не может. Мертвая там земля, кровью лесовиков обагренная.

Перед тем как к дубу подойти, нашлось у Йохо слово заветное. Не молитва, не верят лесовики в молитвы пустые. Заклинание старинное, что отец в свое время с плеткой заставил вызубрить. Чтоб, значит, не брали лесовика трусость и отчаяние. Чтобы до последнего цеплялся, барахтался, но выкарабкивался. Помогало пару раз, когда он в жижу болотную, вина перепивши, на спор прыгал. От самого дна вылезал. Только от жижи вонючей морщился. Жижа болотная не вино, на вкус неприятная.

Последний раз Йохо был здесь больше года назад. Пробежал мимо, зачурался, не остановился. Нечего здесь надолго задерживаться. Того гляди запоют на ухо грустную тягучую песню сгоревшие лесовики. Могут и с собой утащить, с них не станет. Хорошая компания, да еще из соотечественника, никому не помеха.

Поискал в карманах корень дидры, от всех духов защиту надежную. Не нашел. Потерял, видно, по дороге. Или в саду у колдуна обронил.

Не стоило колдуна вспоминать. В который раз образ безглазый в самую душу заглянул, скрутил сердце веревкой крепкой. Но опустил быстро. Не задержался.

– Так и привыкнуть недолго, – выдохнул лесовик. Особой тревоги он больше к лику не испытывал. Показалось даже, что ободряюще кивнула ему физиономия облезлая. Не подведи, мол, лесовик Йохо. А то… сам понимаешь.

Никого подводить лесовик не собирался. Зуб иногда дергался, несильно правда, напоминая, для чего он приперся в даль несусветную. Да и самому Йохо интересно стало, ради чего такого ценного колдун его к дубу отправил? Уж явно не за светящимися камнями, которых, при известной удаче, можно и у самой деревни насобирать с три пазухи. Конечно, не чистых, в которых небо отражается. Но и не совсем пустых булыжников, пригодных разве что на мостовые в городе.

Стараясь держаться поближе к лесу, лесовик обошел по широкому кругу поляну мертвую. На голой, потрескавшейся земле не увидел ничего, что могло бы заинтересовать деревенского колдуна. Ни травы волшебной, тут и обычная не растет, да и далеко еще до полнолуния. Ни жабы с красными лапами – высушенная в течение трех недель в любое снадобье пригодная. Белых звериных костей много, но они колдуну без надобности.

Лесовик постоял немного, засунув кулаки в карманы штанов кожаных, раздумывая. Может, меж кореньев поискать? Боязно, конечно, близко к месту проклятому приближаться. Но есть нож, которым можно в крайнем случае от лиха отбиться. Есть быстрые ноги, чтобы сбежать. И есть зуб, который ноет, пощады просит.

Зажав пальцем ноздрю, лесовик демонстративно высморкался, храбрость показывая всякому, кто видеть его мог, и смело зашагал к дереву, предварительно очистив об штанину руку неудачно запачканную. Хорошо, что не видел никто позора этого.

В переплетеньях корней, как и чувствовал Йохо, ничего не отыскалось. Комья окаменевшей мертвой земли, травинки засохшие, да те же кости мелкие, от птицы и зверья глупого, что на беду свою до дерева добрались. Плюнуть бы на поиски, да нельзя. Поручение обязательное получено. Принести то, что найдется, или что отдано будет. И хотя сомневался Йохо, что в лесу кто-то что-то задаром отдает, решился остаться. У каждой вещи свой хозяин. У каждого события свой срок. Всякому ожиданию свои награды. В лесу всякие чудеса случаются.

Лесовик выбрал место поукромнее, между двух кореньев больших, под землей не помещающихся, прислонился к стволу голому, сухому и теплому. Подождет до вечера. А если ничего не случится, вернется к страшному колдуну с объяснениями. Должок зубом потребует. К дубу ходил? Ходил. Искал непонятно что? Искал. Ждал исправно дарителя неизвестного? А как же. Раз так, то избавляй от боли зубовой. Уговор дороже камней светящихся.

Йохо и сам не заметил, как навалилась на глаза дрема, закутала в слабость голову, усыпила сном глубоким. Уже и не чувствовал лесовик, как под ним земля мертвая зашевелилась, как задвигались корни толстые, выталкивая под солнышко тех, кого до поры до времени от взора любопытного укрывали.

Сладок порой сон бывает. Особенно под дубом мертвым, на мертвой земле стоящим.