Текст книги "Гроза 1940"

Автор книги: Сергей Чекоданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Сталин прошёл вдоль стола, подошёл к своему месту, положил погасшую трубку.

– Конечно, для этой техники понадобятся люди. Поэтому нужно уже сейчас начинать переподготовку специалистов. Командующие округами должны через неделю предоставить в Наркомат обороны планы перевооружения и создания новых частей. Организовать переподготовку танкистов и лётчиков, обучение бойцов использованию новых видов вооружений по мере их поступления в войска. За проведение данных мероприятий командующие округами будут нести личную ответственность.

– Товарищ Сталин, – поднялся со своего места Берия, – все эти мероприятия будет трудно скрыть.

– За секретность, товарищ Берия, будете отвечать вы, лично. – Сталин остановился перед верным соратником, пристально посмотрел на него и добавил. – И если вы не уверены, что сможете её обеспечить, скажите об этом сейчас. Я думаю, что партия сможет найти вам замену.

Берия сел, не решившись больше ничего сказать Сталину. Тот опять прошелся вдоль стола, взял свою трубку, раскурил её заново. Повернулся к генералам и добавил:

– Конечно, я сказал не всё. Задача нашего Генерального штаба, – он посмотрел в сторону Шапошникова и его заместителя Василевского, – составить подробный план действий, в котором указать и то, о чём я забыл упомянуть. Кроме того, каждый командующий округом должен подумать, что необходимо сделать для усиления боеспособности войск его округа, но не за счёт других округов. Гражданским товарищам, – он посмотрел в сторону партийных и хозяйственных деятелей, присутствовавших на заседании, – также необходимо подумать о том, что они могут сделать для усиления обороноспособности нашей Родины.

Сталин вернулся на своё место, сел, посмотрел на присутствующих и добавил:

– Мы думаем, что гражданские товарищи и некоторые приглашенные военные могут быть свободны.

Все гражданские, в том числе и Молотов с Калининым, немедленно поднялись и пошли к выходу. Встал со своего места и Андрей, понимая, что упоминание приглашенных военных товарищей, относилось к нему. Вслед за ним двинулся Егорцев. В коридоре их уже ждал лейтенант сопровождения, чтобы отвести в комнату Андрея.

Через некоторое время они сидели за столом и пили чай, принесённый по их просьбе. Егорцев с интересом посматривал на Андрея, но задавать вопросы пока не торопился. Наконец, он отставил стакан в сторону и спросил:

– А скажите мне, товарищ батальонный комиссар, зачем вы попросили куратором именно меня?

– Затем, чтобы тебя не расстреляли. – Андрей решил отбросить дипломатию и с самого начала выработать между ними откровенный стиль общения. – К тому же мне будет намного легче работать с тобой. Один раз ты уже решился мне поверить, значит и дальше будет проще тебя убедить.

– Убеждать нужно не меня, – усмехнулся Егорцев, – а вышестоящих товарищей.

– Вот ты мне и нужен для убеждения этих товарищей. – Сказал Андрей. – Мало знать о том, что будет. Нужно ещё заставить поверить в это других, причём преподнести это не как готовое знание, а заставить их самих до этого додуматься. А для этого нужно знать много такого, о чём я понятия не имею.

– А что именно?

– Да хотя бы то, как принято обращаться к начальникам разных уровней. Где можно приказать, а где просить нужно. Что известно всем, а что является божьим откровением. И информацию нужно передавать стилем этого времени. – Начал свои объяснения Андрей. – К тому же раз ты у нас в политехническом учился, значит и физику должен знать.

– Учить приходилось, – ответил Сашка, – но, по отзывам преподавателей, больших высот в ней не достиг.

– Ничего, если партия поручит выучить, то куда ты денешься.

– А зачем физику учить? – уже серьёзно спросил Егорцев.

– Нам с тобой придётся в срочном порядке сделать несколько открытий. – Пояснил Андрей. – Но современного научного языка я не знаю. Твоей задачей будет всё это сформулировать так, чтобы ни у кого не вызвало сомнений, что это открытие какого–то гения, безвестно сгинувшего в лагерях НКВД.

– Это сделать будет не сложно, ну а дальше? Ведь всё это нужно будет защищать от нападок других учёных. Ты не представляешь какой «"гадюшник"» представляют собой все эти научноисследовательские институты.

– Почему не представляю, – усмехнулся Андрей, – в наше время нравы в них не намного лучше. Разве что возможности повесить на оппонента ярлык врага народа не получится, и отправить его лес валить, как это принято сейчас. Подожди, скоро товарищ Сталин начнёт воздавать по заслугам всем нашим академикам.

– А что они не так сделали? – поинтересовался Егорцев.

– А что они могли сделать? Отправили самых талантливых и способных в лагеря. Хорошо, если им там дают возможность работать, хотя бы в «"научной шарашке"». А то ведь первые годы попросту расстреливали. Но к этой теме мы ещё вернёмся, и очень скоро, как мне кажется.

Андрей посмотрел на часы. Времени до возможного вызова к Сталину оставалось ещё много. Он достал тетрадку и карандаш, который ему принесли на второй день по его просьбе. Перо Андрей просить не решился, понимая, что, привыкнув к шариковой ручке, писать им вряд ли сможет. Он уже сделал наброски некоторых вопросов, «"открытие"» которых требовалось в первую очередь. К таким он отнёс радиолокацию, жизненно необходимую для борьбы с авиацией противника. Вторым номером у него стояло открытие полупроводникового диода и транзистора. Третьим номером значилось начало работ над электронной вычислительной техникой. Ничего сверхъестественного для данного времени в этих открытиях не было, всё необходимое уже было, оставалось только подтолкнуть научную мысль в нужном направлении, или убрать с её дороги некоторые препятствия, активно мешающие движению.

Здесь же он записал и все сведения, известные ему о создании атомной бомбы и ракетной техники. Но здесь требовались Курчатов и Королёв. Андрей уже говорил о них Сталину, но пока никакой реакции от него не последовало. Но сдаваться он не собирался и обязательно собирался повторить свои пожелания вождю.

– Возьми, почитай пока, – он протянул тетрадь Егорцеву, – и подумай как это всё преподнести нынешним учёным, чтобы они за идею ухватились и стали её реализовывать, а не отмахнулись, как от собачьей чуши. Я думаю, что лучше всего поручить это молодёжи, ещё не нахватавшейся научной спеси и зазнайства. Егорцев согласно кивнул, взял тетрадь и начал чтение.

Ближе к полуночи Андрея вызвали к Сталину. Он прошёл по коридорам уже привычным путём, вошёл в приёмную. Поскребышев, привыкший за эти дни к его визитам, только молча указал на дверь. На его лице не отражалось никаких чувств, Андрею даже стало интересно, способен ли он удивляться хоть чему–либо. Но подумав, сам пришёл к выводу, что способность удивляться на этой должности смертельно опасна.

Сталин читал один из отчётов Андрея. На второй встрече они решили выработать новый стиль работы, когда Андрей писал общий отчёт об интересующей вождя теме, а затем Сталин задавал уточняющие вопросы. Работать стало намного легче. За эту неделю они обработали такой объем информации, который не осилить при обычном рассказе.

Сталин указал Андрею на один из стульев справа от него. Андрей сел и стал ждать, когда вождь дочитает его отчёт. Наконец Сталин отложил последний листок, затянулся трубкой, немного помолчал и спросил:

– Товарищ Банев, а американцы действительно уже ведут работы по атомной бомбе?

– Да, товарищ Сталин, и не только они. Немцы также активно вели разработки этой темы, но с самого начала пошли по неверному пути. А может просто не успели. В Америке же работы ведутся с тридцать девятого года, а за год можно успеть очень много.

– Вы утверждаете, что эти работы стоят очень дорого. Можем ли мы позволить себе такие траты перед началом войны?

– Товарищ Сталин, нам необходимо это сделать. Если мы не начнём сейчас, то потом, догоняя, мы потратим намного больше сил и средств. – Андрей понял, что Сталин уже принял решение, но желает ещё раз выслушать его доказательства. – К тому же в начальный период теоретической разработки больших вложений средств не понадобится. Пусть Курчатов вначале разработает основные принципы работы, а затем уже принимается за практическую часть.

– Почему вы, товарищ Банев, так настойчиво называете именно фамилию Курчатова? – Сталин с интересом посмотрел на Андрея. – По моим сведениям, данными вопросами занимается также товарищ Ландау из института товарища Капицы.

– Я постараюсь объяснить причины выбора, товарищ Сталин. Но, поймите меня правильно, это не мой выбор, а ваш. – Андрей вздохнул, он ожидал этого вопроса, но к его радости их преподаватель физики в институте хорошо знал историю закулисных интриг в науке предвоенного времени, и не считал нужным скрывать своё отношение к некоторым учёным. – Да, товарищ Ландау занимался работой над теорией ядерного взрыва и пришёл к очень интересному выводу о его невозможности. После чего все работы по этой теме в нашей стране были свёрнуты. Из–за этого Советский Союз отстал в создании ядерного оружия на несколько лет. Так как Курчатов активно возражал против этих выводов, то его, как это сейчас принято, объявили лжеучёным, отстранили от работы и отправили в войска заниматься проблемами разминирования неконтактных мин, где он и пробыл до сорок третьего года. Пока не понадобилось делать бомбу, ибо разведка донесла, что американцы уже близки к её созданию. Хорошо, что к тому времени уже шла война и нужны были учёные на фронте, а то могли бы и расстрелять.

– А что же товарищ Ландау? – спросил Сталин.

– Ландау теоретик. Он придумает десять дурацких теорий, но не сможет найти практическое применение ни одному самому простейшему физическому закону. Когда понадобилось создавать бомбу, все наши гении теоретической физики бросились в разные стороны, стали придумывать какие–то моральные препятствия к участию в этом проекте, искать защиты у своих покровителей, лишь бы не показать свою несостоятельность.

– И какое они понесли наказание за нежелание делать эту работу? – Сталин пристально посмотрел на Андрея.

– Никакого, товарищ Сталин. – Андрей усмехнулся и продолжил. – Попрятались по разным углам, а потом ещё гордились тем, что «"мол не участвовали в создании бесчеловечного оружия"».

– Значит Курчатов, – повторил Сталин, встал, прошелся вдоль стола и спросил, – а что с ракетами?

– Ракеты, товарищ Сталин необходимы как средство доставки атомных зарядов. А в перспективе и вывода в космос беспилотных спутников и пилотируемых кораблей.

– А какое назначение у космических аппаратов?

– Их можно применять для самых разных задач, товарищ Сталин. – Андрей подумал как лучше сформулировать, чтобы заинтересовать Сталина, и продолжил. – Военная разведка прежде всего, из космоса можно увидеть многое из того, что невозможно на земле. Космическая связь, предсказание погоды, геологическая разведка и много другого, о чём я просто не знаю.

– Насколько я понимаю, это тоже очень дорого. – Сказал Сталин.

– Если делать не торопясь, то затраты выйдут вполне приемлемыми. Но если нам придётся догонять, то цена вырастет многократно. – Ответил Андрей.

– И здесь тоже только одна кандидатура?

– Да товарищ Сталин, Сергей Павлович Королёв не просто главный конструктор вначале боевых, а затем космических ракет, но и великий конструктор. На его ракетах ещё пятьдесят лет летали, а такой срок много значит. К тому же, я даже не слышал, занимался ли ещё кто–нибудь этими вопросами кроме Королёва.

– Атомные заряды можно доставлять только ракетами? – спросил Сталин.

– Нет товарищ Сталин. – Андрей вытащил из папки новые листки, написанные утром, и положил на столе. – Здесь отчёт о развитии средств доставки атомных боеголовок и бомб за весь послевоенный срок. Естественно, то что я знаю и помню. Поначалу для доставки атомных бомб использовали самолёты. Первые бомбы были очень большие и тяжёлые, поэтому требовали больших самолётов с бомбовой нагрузкой не меньше пяти тонн на дальности доставки в несколько тысяч километров. Но сейчас ни у нас, ни у американцев такого аппарата нет. В США создали такой бомбардировщик только к середине войны, и то бомбу он мог взять на борт только предельно облегчённый, со снятым вооружением и некоторым оборудованием. А полноценный носитель они сделали только через несколько лет после войны. У нас первый самолёт способный это делать тоже появился после войны в КБ Мясищева.

– То есть средств доставки сейчас ни у кого нет? – спросил Сталин.

– Да товарищ Сталин, полноценных средств доставки не было ни у кого ещё долго. Иначе американцы немедленно начали бы войну против Советского Союза. А когда возможность доставить бомбу появилась, то и у нас уже были и бомбы и возможность отправить их в ответ на нападение. Это американцев и образумило. Одно дело ударить дубиной по голове безоружного человека, и совсем другое нападать, рискуя получить в лоб такой же дубиной. Атомная бомба сама по себе представляет великолепный аргумент сдерживания противника, нападать, рискуя превратить свои собственные города в радиоактивные пустыни, могут только полные идиоты. А такие болваны среди правителей государств всё–таки редкость.

– Если не считать Гитлера. – Дополнил ответ Андрея Сталин. Вождь подумал и, наконец, задал вопрос, который Андрей ожидал от него все эти дни. – Скажите, товарищ Банев, почёму Гитлер всё же решился напасть на Советский Союз? Немцы старательно избегали войны на два фронта, заключили с нами договор, более выгодный нам, чем им. Отдали нам Западную Украину и Западную Белоруссию, а это треть территории бывшего Польского государства. Поддержали наши требования к Финляндии и Румынии, дав нам возможность вернуть территории, принадлежавшие России до революции. Поставляли нам образцы своих самолётов и танков, оборудование нужное для военных заводов. И вдруг напали, оставив в тылу ещё одного, совсем не слабого противника. Вам не кажется, что это нелогично?

– Я думаю, товарищ Сталин, что поступки Гитлера надо анализировать психиатрам, а не военным. – Ответил Андрей. – Но всё же здесь скрыта какая–то тайна. С одной стороны, Гитлер всегда демонстрировал маниакальную уверенность в правильности всего, что он делал. С другой стороны, никогда не забывал подстраховаться. Некоторые историки объясняли действия Гитлера тем, что проведя две молниеносные войны с потрясающими успехами, он окончательно потерял чувство реальности. А скоро к ним прибавится и третья. Югославию вермахт разгромил за шесть дней. Как тут не почувствовать себя богом?

– Но Англию они не разгромили и даже не сумели нанести большой урон её экономике. – Сталин сел на своё место, выбил пепел из погасшей трубки, открыл пачку с папиросами и начал набивать трубку табаком.

– Я думаю, товарищ Сталин, что Гитлер был уверен в том, что Англия не нанесёт удар ему в спину, пока он будет расправляться с нами.

– Это только ваше мнение, товарищ Банев?

– Никаких документов о договорённостях Германии и Англии после войны не всплывало. Может их не было вообще, а может они были уничтожены в последние дни войны. Основные немецкие архивы были захвачены американцами, а они, естественно, не могли опубликовать документы компрометирующие Англию. Но, попавший им в руки секретный протокол договора тридцать девятого года между СССР и Германией, они опубликовали немедленно. Хотя по договору между союзниками делать этого не имели права. Сталин кивнул, раскурил трубку, и продолжил следующим вопросом:

– Товарищ Банев, в первый день вы сказали, что мы должны ударить первыми, это единственный вариант выгодного нам развития событий?

– Я всё–таки не профессиональный военный, товарищ Сталин, и не могу дать исчерпывающий ответ. Я знаю, что подобный вариант рассматривали в Генштабе, но дальнейшего развития он не получил. Но его активно использовали после войны те, кто хотел переложить ответственность за начало войны на Советский Союз. Они утверждали, что Гитлер нанёс СССР упреждающий удар, правда никаких доказательств, кроме собственной фантазии, предоставить не смогли. – Андрей уже говорил с вождём об этом, но сейчас решил повторить, понимая, что Сталин уже принял какое–то решение, но ему нужно подтвердить свои выводы его словами. Конечно, это рискованно и если что–то пойдёт не так, то основным виноватым быть ему, но сказав «"А"» нужно говорить и «"Б"». – Но в войну, товарищ Сталин, с наибольшим успехом наша армия проводила наступательные операции, основанные на предварительном изматывании противника в обороне. Так было во всех крупных операциях первых лет войны, то есть пока немцы ещё рисковали проводить крупные наступательные операции. Да и в дальнейшем, если удавалось узнать точные данные о наступлении противника, этот прием с успехом применялся. Надо добавить, что и крупнейшее поражение сорок второго года наша армия понесла, проиграв наступательную операцию на Харьков. То есть в наступлении немцы, да и мы тоже, более уязвимы, чем в обороне, если, конечно, наши генералы сумеют воспользоваться этой слабостью противника.

Сталин встал и опять начал ходить вдоль стола. Андрей молча следил за его передвижениями. Мешать Сталину размышлять было также опасно, как дразнить сытую кобру. Может быть она и не заметит тебя, а может немедленно вцепится. С равной вероятностью могут произойти оба события. Наконец Сталин остановился напротив него.

– Есть мнение назначить вас, товарищ Банев, представителем ЦК при вновь образованном институте радиотехники. Какое мнение у вас по этому поводу?

– Товарищ Сталин, я готов быть там, где принесу стране наибольшую пользу.

– Это правильный ответ, товарищ Банев, мы все должны приносить пользу нашей стране. – Сказал Сталин, другого ответа, повидимому, он не ожидал. – Формирование института уже начато, но вы можете включить в его штаты всех, кого посчитаете нужным для интересов дела. Хоть всю академию наук.

– Товарищ Сталин, мне кажется, что для академиков я не буду авторитетным руководителем. И большая часть моего времени будет уходить на разбор их доносов на меня.

Сталин усмехнулся, покачал головой, но недовольства не высказал. И Андрей продолжил:

– Лучше создавать институт из молодых, но уже имеющих опыт работы инженеров и студентов, заканчивающих обучение. И ещё… Мне могут начать задавать вопросы о том, откуда я такой умный взялся, и каким образом до всего этого додумался.

– Нежелательные вопросы пусть вас не волнуют. Мы можем вас представить как эмигранта, решившего вернуться на родину. Тем более, что вас уже считают испанцем. Андрей с удивлением посмотрел на вождя.

– Вы так хорошо играете испанские мелодии, что все, кто их слышал, посчитали вас испанским интернационалистом.

Андрей кивнул, он, действительно, получив гитару, в первые дни играл в основном испанские мелодии, чтобы восстановить навыки. Но поиспански знал всего лишь пару слов. Придется взять разговорник и подучить язык, чтобы понимать его хотя бы как те, кто там воевал. А то наткнёшься на кого–нибудь из военных бывших там, и вся легенда коту под хвост. А легенда неплохая, не хуже, чем была бы французская или американская.

– Завтра можете приступать к своим обязанностям, товарищ Банев. Квартиру вам предоставят неподалёку от института. Обживайтесь, входите в курс дела. Но мы с вами не прощаемся. Вас будут вызывать, когда возникнет необходимость в ваших консультациях. Андрей понял, что на сегодня беседа закончена, встал и пошёл к выходу.

9 ноября 1940 года
Москва

Болела с похмелья голова, кто–то назойливый всё время стучал молоточком внутри неё. Мучительно хотелось опохмелиться, но Виктор прекрасно понимал, что делать этого ни в коем случае нельзя. Дрожащими руками он налил себе из графина стакан воды, залпом выпил его, налил ещё один, этот уже вытянул не торопясь. Поднялся с кровати и начал одеваться. Одежда обнаруживалась в самых неожиданных местах по всей комнате, один сапог валялся в самых дверях, второй выглядывал из под кровати. Одевшись, Виктор рассмотрел себя в зеркале, висящем около двери. Зрелище было отвратное. Тяжёлые мешки под глазами не вызывали никаких сомнений в том, чем он занимался последние дни. Лицо покрывала изрядная щетина, волосы на голове взъерошены и торчат во все стороны, разбита нижняя губа. Виктор поморщился, где он так? В гудящей голове несмотря на все усилия возникали только отдельные эпизоды вчерашнего дня.

С утра в таком же состоянии он отправился к своему корешу, с которым когда–то вместе начинали работать на заводе. Вместе пошли в пивную. Решив, что пиво слабовато (Зинка, гадюка, разбавила) сбегали за «"мерзавчиком"». С водкой пиво уже не казалось таким противным, да и Зинка такой сволочью. Затем был второй мерзавчик… Какая–то компания… Какая–то женщина, которую он целовал в незнакомом подъезде… А дальше?… Дальше он помнил только поцарапанную дверь своей коммуналки, да визгливый голос соседки, встреченной им в коридоре. Виктор вздохнул, небогато… Ладно, Колька расскажет, если, конечно, они с ним в разные стороны не разбрелись.

Он побрёл на кухню, на которой по счастью уже никого не было. Все ушли на работу, дети в школу. Только он один до сих пор дома. С наслаждением засунул голову под кран и долго стоял под холодной струёй, чувствуя как уходит из головы тяжесть, но взамен появляется колющая боль в висках. С трудом оторвавшись, он побрился холодной водой. Вернулся в комнату и растер лицо одеколоном, к великой радости ещё не выпитым по пьяни. Приведя себя в относительный порядок он достал из шкафа форму и оделся, пора было в наркомат. Хотя ему можно и не торопиться. Итак ясно, что это его последний день на этом месте. А куда дальше, известно только одному богу или чёрту. Кто там в небесной канцелярии заведует отделом кадров, распределяющим грешников.

На дребезжащем трамвае он добрался до Лубянской площади. Неторопливо вошёл в здание, и отправился в столовую. Есть пока не хотелось, но другого случая могло и не быть. Неизвестно куда ему сегодня после собрания. Может быть сразу в камеру? Будешь потом жалеть, что была возможность нормально поесть, а ты, дурак, не воспользовался ей. В столовой знакомая повариха, полюбовавшись его лицом, только покачала головой и вскоре принесла ему большую кружку настоящего капустного рассола, который Виктор с наслаждением выпил. Неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением, как казалось ему, последних минут свободы, он съел завтрак, дополненный по его просьбе тарелочкой капусты. Выходя из столовой оглянулся и окинул взглядом стены, к которым успел привыкнуть за годы службы. Доведётся ли ещё сюда вернуться он не знал.

В кабинете он занял свой стол, поставил посередине стола пепельницу и, уставившись в потолок, стал ждать дымя папиросой. Делать вид, что занят каким–либо делом он не хотел. Да никто и не ждал от него таких подвигов. Сослуживцы старательно делали вид, что заняты какими–то очень важными делами, перекладывали бумаги на своих столах и старались не смотреть в его сторону. Виктор их не осуждал, сам за эти годы вел себя так неоднократно. Помочь ему они ничем не могли, а вот самим попасть на заметку, это раз плюнуть. Вскоре большинство из них, похватав бумажки, покинули кабинет. Остались только старший лейтенант Ярцев и капитан Гладышев. Ярцев, окинув взглядом капитана, подошёл к Виктору. Минутку поколебавшись Гладышев присоединился к нему.

– Похмелиться хочешь? – Спросил Ярцев, – У меня в заначке есть чекушка.

– Не хочу. – Сказал Виктор. – Спасибо Иван, уже не лезет.

– Ты, Витя, не обижайся на нас, что мы при всех не подошли. – Попытался извиниться Гладышев.

– Да ладно, мужики. Я что не понимаю? Сам в такой ситуации сколько раз был. И правильно сделали. Незачем давать повод для новых дел. Итак в отделе работать уже некому. Одни Рабиновичи, да Айзенберги остались. Они тут такую контрразведку устроят, что шпионы по коридорам толпами бродить будут. Это им не липовые приговоры по 58 штамповать.

Виктор в раздражении махнул рукой. Протянул мужикам пачку Казбека, последнюю оставшуюся у него. Те взяли по папиросе, молча закурили, говорить в общем–то было не о чем. Докурив, Виктор вмял окурок в пепельницу и, посмотрев на дверь, сказал:

– Вот что, мужики. Шли бы вы отсюда, пока какая–нибудь мразь не заглянула. Я бы сам вышел, но боюсь кого–нибудь подставить.

Гладышев с Ярцевым переглянулись, пожали Виктору руку на прощание и, прихватив какие–то папки, вышли из кабинета. Виктор встал, подошёл к окну. За пыльным стеклом по улице шли люди, проезжали автомобили, протренькал на стрелках трамвай. Жизнь шла своим чередом. Даже стало немного обидно. Виктор усмехнулся, а что собственно должно произойти? Небо на землю упасть, конец света наступить? Не он первый и не он последний. Он и так держался столько лет, хотя за это время много народу исчезло бесследно. Кто–то действительно за дело, и Виктор сам готов был за это поручиться. Кого–то подгребли за компанию с друзьями. Некоторых взяли за длинный язык. Сам же он попался на излишнем любопытстве. Ещё в первый день, получив это дело, он каким–то иррациональным чутьём определил, что дело дерьмовое и нужно спустить его на тормозах, не найдя никаких улик и доказательств. И только неуёмное любопытство толкнуло его на то, чтобы копнуть поглубже. А ухватив первую ниточку, он не удержался, чтобы не потянуть за неё как следует. Какая рыба была там на том конце ниточки он понял, только когда и его заметили. Торопливое уничтожение некоторых бумаг ничего спасти уже не могло. Он попался! Как говорит народная мудрость «"пошёл по шерсть, а вернулся стриженный"».

Дальше всё шло по давно отработанной методике. Несколько технических ошибок при проведении дознания. Жалоба подследственного на него и дело у него забрали. Вот ведь анекдот! Невинного человека можно как угодно уродовать, выбивая из него нужные признания, и ничего, а стоит только тронуть настоящего врага, но со связями, как вдруг вспоминают о каких–то правах. А то, что эта мразь – враг, причем настоящий, Виктор был уверен на все сто процентов. Но как оказалось, он также чей–то друг, а то и родственник и, судя по всему, очень близкий. А таких трогать нельзя ни в каком государстве. Вон до революции царицаматушка лично на кайзера шпионила, и ничего. Да и других предателей во дворце хватало, но никто их и пальцем не тронул. Почему сейчас должно быть подругому?

Стрелка возмутительно медленно плелась по циферблату, Виктор поминутно глядел на неё, но до начала собрания оставалось ещё долгих двадцать минут. Он выкурил уже три папиросы, достал было четвёртую, но убрал обратно, и так язык щипало от крепкого табака. Наконец, минутная стрелка дошла до цифры девять, оставалось всего пятнадцать минут до одиннадцати. Виктор встал, вытряхнул пепельницу в урну, как всегда делал уходя из кабинета, поставил её на стол и вышел из кабинета. В ящиках стола он проверил всё ещё неделю назад, как только стало ясно во что он вляпался. В них остались только абсолютно безопасные бумаги, ничего серьёзного на него не смогут найти даже настоящие профессионалы, а тем более эти дилетанты сыска.

В парткоме уже собрались все, в чьи обязанности входило присутствовать на этих судилищах, и некоторые заинтересованные лица. Некоторые смотрели на него со злорадством, но большинство старательно прятало глаза. Виктор равнодушно прошёл мимо них и сел в первом ряду. Он сегодня главный герой собрания, ему и сидеть на почётном месте, которое все остальные старательно избегали. Вскоре парторг объявил о начале собрания. Первым вопросом проходил обычный отчёт за месяц, никто его не слушал, да и что там слушать – все подобные отчёты как близнецы братья, если хоть один слышал, значит знаком со всеми. Парторг старательно бубнил, иногда заглядывая в бумажку. На Виктора он старался не смотреть, все же он был человек совестливый, не то что его заместитель капитан Фельдман, который с победным злорадством часто окидывал Виктора взглядом. Впрочем у них были личные счеты. Несколько раз Виктор довольно чувствительно щелкнул по самолюбию того, показав при всех грубейшие ошибки расследования в делах Фельдмана. А тот отличался редкой злопамятностью. Говорят, что он пересажал всех, с кем в далёком детстве приходилось драться во дворе. В доме, где он жил, от проходящего по двору Фельдмана все разбегались в разные стороны, чтобы ненароком не вызвать его недовольства чем–либо. И сейчас тот предчувствовал минуту торжества и не мог скрыть своих чувств.

На первый ряд вместе с Виктором рискнул сесть только начальник их отдела майор Зенкович. Опытный и умный профессионал, тот всегда старался выделять Виктора за умение расследовать самые сложные и запутанные дела. И сейчас, предчувствуя потерю одного из лучших сотрудников, он только хмурился и нервно кусал губы. Осадить всю эту шайку во главе с Фельдманом у него не было возможности, за ними стоял кто–то настолько значительный, что все его прежние попытки избавиться от этого дилетанта заканчивались только грозными окриками сверху, после которых Фельдман становился ещё наглее и самоувереннее. Зенкович понимал, что сам он до сих пор занимает своё место, только потому, что Фельдман такой болван во всём, что касается контрразведки. Если бы у него был хоть малейший талант, начальником отдела давно был бы он. Об этом говорило хотя бы то, что Фельдман сумел протащить в отдел двух своих родственников, Айзенберга и Рабиновича, несмотря на все протесты майора. Сейчас эти болваны петухами ходили по коридорам, старательно форсили новенькой формой перед машинистками и заваливали самые простейшие дела. Зенкович никогда не упускал случая поставить этих кретинов на место, высмеивал их на каждой планёрке, но с тех всё «"как с гуся вода"». Совести у них не было даже в зачаточном состоянии. В отделе нарастали антиеврейские настроения, и самое удивительное, что майор, сам будучи евреем, был одним из инициаторов их возникновения. Впрочем, нужно сказать, что сотрудники отдела чётко отделяли самого майора и лейтенанта Цукермана, тоже еврея, от этих болванов и никогда не распространяли на них своих шуток и анекдотов.

Доклад, наконец–таки, закончился и парторг облегчённо уступил место своему заместителю. Фельдман осмотрел зал, остановившись взглядом на Викторе, и сказал:

– Вторым вопросом нашего собрания предстоит обсуждение дела капитана Зайцева. Докладчиком по этому вопросу выступит лейтенант Айзенберг.

Лейтенант Айзенберг приходился Фельдману то ли племянником, то ли двоюродным братом по материнской линии, безоговорочно слушал своего родственника во всём и участвовал во всех афёрах того. Вот и сейчас он с радостью взялся за сомнительное удовольствие топить своего сослуживца. Выйдя к трибуне, он достал из папки несколько листков, наверняка написанных Фельдманом, и принялся читать старательно пытаясь сохранить на лице значительность.