Текст книги "Русская рулетка"

Автор книги: Сергей Городников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– А козла куда денешь?

Я смотрел ему прямо в глаза.

– Можешь забрать. А пока спрячешь.

– С номерными знаками?

– Вот именно.

Соображал он довольно быстро и, видно, решил, что мопед краденый.

– И куда тебе?

Я назвал большую улицу, соседнюю той, которая мне нужна.

– Это ж через весь город, – ни то возразил, ни то пояснил он.

– Вот именно, – подтвердил я.

Он назвал цену, от какой у иной пенсионерки волосы встали б дыбом и остались такими до конца дней.

– Это много, – повёл головой, сказал я. – Но… если быстро домчишь, заплачу половину. – И напомнил. – Вторая половина – мопед.

– Ладно, – согласился он без особых раздумий. – Садись.

Он наклонился и отомкнул фиксатор дверцы. Я осторожно сел рядом с ним, опустил мешок на колени. Расслабился и глубоко вдохнул‑выдохнул, чтобы снять напряжение от тяжёлой поездки.

– Так ты берёшь мопед? – сказал я.

Помедлив, он выдернул ключ зажигания и вышел из салона. Мне было всё равно, что он сделает с мопедом, пусть хоть разобьёт на моих глазах. Но он откатил его к зарослях деревьев под тёмными окнами многоэтажки, убедился, вокруг ни души, и нырнул за кустарник сирени. Появившись вновь, он опять осмотрелся, вернулся в машину, и она наконец‑то поехала. Пятна бледного света фонарей заплясали по капоту, по лобовому стеклу. От этой их пляски меня опять стало подташнивать.

Парень свернул в узкую, довольно мрачную улочку.

– Куда это мы? – полюбопытствовал я, незаметно просовывая правую ладонь к карману с рукоятью короткоствольного револьвера Ивана.

И услышал подозрительно бесцветный голос:

– Так короче.

Фары осветили деревянную треногу, на которой укрепили красный круг с белым «кирпичом», знак – проезд закрыт. Рыжеволосый таксист затормозил и остановил машину напротив знака.

– Почему стали? – невозмутимо спросил я.

Он пожал плечами. Но разворачиваться не спешил.

– Давно здесь не проезжал. Перекопали, наверно.

– Наверно, – согласился я, пристально всматриваясь по сторонам. От тёмного подъезда ближайшего строения отделились две тени крепких парней и быстро направились к нам; в руках различались какие‑то палки или железки. Не больше сотни шагов отделяло их от стоящей машины. Я не стал медлить, упёрся дулом пистолета в бедро таксиста. – Живо вперёд! – грубо пригрозил я. – Или продырявлю задницу!

Он дёрнулся и нервно хихикнул.

– Блефуешь. У тебя игрушка.

– Мог бы сообразить, эта игрушка сегодня работала.

Времени объясняться не было. Наклонив ствол от бедра к сиденью, я нажал курок. От приглушённого выстрела под его седалищем парень подпрыгнул и с испугу включил зажигание, надавил педаль газа. Два рослых оболтуса с туповатыми лицами налетели на срывающуюся с места машину, словно вознамерились ухватить узду лошади. Но она взбрыкнула, отбросила их на бордюр, опрокинула и подмяла треногу и понеслась по улочке. Как и следовало ожидать, никаких препятствий на ней не было. Мы вновь выехали на освещённую широкую дорогу.

– Больше без глупостей, – предупредил я и для острастки вскинул дуло к боку рыжеволосого разбойника.

Он приходил в себя, ничего не ответил, только сжал тонкие губы и злобно сощурил тёмные глаза. Я не возражал, путь предстоял не близкий, и никакого желания тратить силы на душеспасительные беседы с ним не возникало. В тепле салона тяжелее прежнего наваливалась усталость. А приходилось быть настороже, не позволять ему этого заметить. Так мы и молчали, напряжённо следили один за другим вплоть до перекрёстка, где я распорядился высадить меня. Наверное, мой вид внушил ему некие свои надежды, – он не подчинился. Пришлось с помощью тычка револьвером доказать, что его надежды ложны.

Когда такси замерло посреди улицы за перёкрёстком, я взял револьвер в левую руку, не спуская с него глаз, на ощупь отыскал ручку и открыл дверцу. Холодная сырость вползла в салон, освежая и бодря.

– Ты решил, я возвращаюсь с ограбления и в мешке деньги? – сказал я напоследок, пока восстанавливались моральные силы продолжить путешествие к дому. – Это не деньги, парень. – Я слегка встряхнул мешком. – В нём ценные бумаги на моё имя. Ты и твои дубины‑дружки не знали бы, что с ними делать. Можешь этим утешиться. А теперь прощай.

– Ты мне должен заплатить! – вцепившись в руль, прорычал он.

Я сначала выбрался на дорогу, потом ответил:

– Ты же сам этому не веришь. Не хочу тебя разочаровывать. После попытки ограбить меня, ничего не получишь… в воспитательных целях. Да у меня и нет такой суммы. Продашь мопед.

Я ногой захлопнул дверцу и закинул мешок за плечо. Он нагнулся в мою сторону.

– Сволочь! – проорал он. – Жаль, не успел вынуть нож! Только ещё попадись!

Машина зарычала, рванулась вперёд и в водные лепестки расплескала большую лужу. Я не двинулся, не шевельнулся, пока она не исчезла из виду, а её гудение не отдалилось до проспекта.

Убрав револьвер в карман, я зашагал вдоль трамвайных путей. Надо было б вырезать пулю из сиденья такси. Эта мысль посетила меня, но не вызвала беспокойства. Вряд ли рыжеволосый разбойник заикнётся о ней в своём таксопарке, если он вообще таксист. Сам вырежет пулю и выкинет.

– Бог с ней! – вяло отмахнулся я от этой мелочной заботы.

Вскоре я видел знакомый с детства дом. Очень хотелось, чтобы в квартире заработало отопление. Но и без него можно было отогреться в горячей ванне. Уже возле дома прикинул, как же буду взламывать дверь? Я много бы дал, чтоб этого не делать. Во‑первых, спят соседи. А во‑вторых, нет инструментов. Погружённый в становящиеся невесёлыми размышления, я буквально наткнулся на сиреневую «девятку» у своего подъезда. И тупо уставился на машину, как если бы увидал африканского слона или летающую тарелку. Зачем‑то задрал голову, посмотрел на тёмные окна третьего этажа. Что я надеялся там увидеть? Сам не знаю. Мои окна выходили на другую сторону.

Поднимаясь лифтом на свой этаж, я уже настраивался на то, что меня ожидало. Похоже, взламывать дверь не придётся. Это было весьма кстати. На лестничной площадке само собой началось расслабление, я почувствовал себя, как после недельного загула. В таком состоянии надавил на кнопку звонка. Тело заныло от усталости, я плохо соображал и раздражался, что приходится ждать. Наконец послышались приглушённые шаги, которые затихли прямо за дверью. Ноги отказывались держать тело, и в поисках новой точки опоры я лбом упёрся в глазок.

– Это ты? – тихо спросила она за глазком.

– Это я.

Надо полагать, мой голос претерпел существенные изменения, – снова был задан почти тот же вопрос:

– Правда, ты?

Ужасно захотелось пожаловаться, пустить слезу. Я так и сделал.

– Я ранен, измучен, едва стою на ногах. А ты мне не веришь.

Замок щёлкнул, и меня впустили в собственную прихожую. Вика была в халате, но не в моём, и сама закрыла, заперла дверь. Не верилось, что добрался‑таки до своей берлоги. Как пудовую гирю, скинул на пол мешок, выложил револьвер на тумбочку.

– Мог бы что‑то сказать, – с обидой заявила она, без удивления наблюдая за моими действиями.

Пришлось сильно напрячься, чтобы найти подходящий ответ.

– За сто лет, что не виделись, ты ничуть не изменилась.

Она фыркнула, точь‑в‑точь, как младшая сестра.

– Ты будто недоволен, что я здесь.

Не развязав шнурков, я скинул кроссовки и поискал ногами, отыскал тапочки.

– Я счастлив, дорогая. Безмерно счастлив. Мне не пришлось ломать дверь.

– Только и всего?

Я поморщился, присел на край тумбы.

– Не придирайся к словам, – попросил я. – Не дуйся, ради бога. Я счастлив видеть тебя. Но дай очухаться. Я ещё по ту сторону Добра и Зла. Лучше помоги скинуть куртку.

– Я места не нахожу, не знаю, что и думать. А ты? Хоть бы позвонил!

Она прикусила губу, решала не разговаривать со мной. Во всяком случае, мне так показалось. Я бы не возражал, помолчи она хоть минут пять. Но между нами пробежала чёрная кошка, и я первым не выдержал.

– Откуда ж я знал, что ты здесь? Кстати, кто тебе дал ключ?

– Это неважно.

Не дождавшись помощи, я сам принялся стягивать куртку. Она не вытерпела, подошла и ловко освободила меня из кожаных объятий.

– Действительно, – буркнул я. – Как будто трудно догадаться.

– А зачем спрашиваешь? – И она пальцем указала на пятно спёкшейся крови на свитере. – Это он тебя?

– Там и без него было полно желающих пострелять.

Я поднялся с тумбочки, пошатнулся и опёрся о стену. Затем прошагал в ванную комнату. Заткнув пробкой слив чисто вымытой ванны, открыл горячую воду. Ноги уже не слушались, колени подкашивались и я сел на белый эмалированный край. Я начал осторожно стягивать свитер, когда зашла она.

– Дай, я сделаю лучше.

Я не возражал, отдался её рукам. Он её волос пахло шампунем, и это пробудило лёгкое волненье чувств.

– Тебя не очень‑то трогает, что меня ранили, – проворчал я, пока она закатывала свитер, мягко отдирала ткань от засохшей крови.

– Я боялась худшего. А у тебя только царапина. Или ты хочешь, чтобы я лгала?

– Нет, – буркнул я. – Мне даже нравится. Как боевая подруга.

Ей удалось снять свитер, не причиняя боли. Затем она стянула с моих ног носки и брезгливо откинула в таз.

– От тебя козлом несёт, – заметила она. – Остальное снимешь сам. Все вещи надо стирать. Стиральная машинка работает?

– А почему она не должна работать? – возразил я.

Расстегнув ремень, я стал снимать джинсы и совсем не ожидал, что она мило покраснеет.

– Я была у бабушки, и позвонил отец, – вдруг стала объяснять она причину своего присутствия в моей квартире. – Я ему рассказала… Предупредила, что собираюсь за тебя замуж. Только не думай… Просто для него это важно. Он хочет внука.

Складывалось впечатление, разговор идёт не обо мне, а о ком‑то другом. Но мне становилось понятным поведение Эдика.

– Так это ради внука? Ради него мне позволено бродить по старушке Земле, а не удобрять её?

– Фи! Такая патетика тебе не идёт.

– Ну да, – произнёс я. – А что мне ещё не идёт?

– Многое, – сказала она совершенно серьёзно. – Половина галстуков уж точно. Я беспокоилась, не знала, чем отвлечься, и просмотрела твои вещи. Мне не всё понравилось.

На женском языке это означало, что она намерена полностью сменить мой гардероб по своему усмотрению.

– Ага.

В богатом арсенале русского языка я не отыскал другого слова для подходящего ответа на объявление войны моим собственным привычкам.

– Это твоё «ага» ужасно вульгарно. Больше не говори так. По крайней мере, при мне.

Мне с трудом удалось сдержать зевоту. Воспитывать меня уже поздно. Хотя у неё на этот счёт сложилось иное мнение, я не стал возражать и объясняться. Меня волновало другое.

– Позволь спросить. Ты пообещала отцу внука, и он решил оставить меня в покое. Я правильно понял?

– Не совсем. Я ему сказала, в этот раз не прощу.

– Замечательно. Но меня беспокоит одно обстоятельство. Ты от моего имени принимаешь некие обязательства, которые ставят меня в дурацкое положение. С этим внуком, к примеру. Тебя что, ветром надует?

Опять краснея, она покачала головой.

– Какой же ты глупый.

– Не то слово! Я здорово отупел, продрог и хочу попарить ноги. Разумеется, если у тебя нет возражений.

Она хотела что‑то ответить, но вышла и прикрыла дверь. Я полностью разделся, положил на края ванны дочку для стирки, накрыл полотенцем, другое полотенце накинул на плечи и устроился на доске, как петух на насесте. Откинувшись к стене, стал медленно опускать ступни в горячую воду и закрыл глаза, наслаждаясь живительным теплом, прогревающим от ног не только тело, но и душу.

– Принеси, пожалуйста, чай! – крикнул я Вике, погружаясь в сладостную истому.

Пока ждал, погрузился в дрёму. От прикосновения к плечу нежной ладони вздрогнул и с трудом поднял веки, тряхнул головой. Вика опустила чашку с густой заваркой на ту же доску, на какой я сидел, и тихо сообщила, не глядя на меня ниже пояса:

– Размешала сахар и долила коньяк.

– Спасибо, – искренне поблагодарил я и сделал глоток, от которого слегка закружилась голова.

Она стала мне казаться самым милым и очаровательным существом на свете.

– Тебе нужно помыться, – сказала она уверенно.

– И рад бы в рай, да грехи… – Мой язык поворачивался вяло и нехотя. – То бишь, царапина, по твоему выражению.

Она отобрала чашку. Поставила на раковину.

– Стань в воду на колени. Я тебя помою.

– Ага, – я еле‑еле кивнул и выполнил то, что она сказала.

Она вымыла меня, и после этого мне уже ничего не хотелось, только доплестись до постели и спать, спать, спать. Я провалился в сон, ещё не коснувшись головой подушки.

28

Проспал я до светлого дня за окном спальни. Вставать не хотелось, но и валяться было скучно. Рана оказалась обработанной, заклеенной полосками лейкопластыря, а мне не удавалось вспомнить, чтобы был этому свидетелем. Мысли проворачивал с трудом, со скрипом, и общее состояние было скверным.

Я умылся, побрился, кое‑как заправил постель. Завтрак был приготовлен женщиной, однако в одиночку елось без особого удовольствия, просто сытно набивалось брюхо. В гостиной завалился на диван и попробовал читать. Напрасный труд. Единственное, что осталось, включить глупый ящик. Через полчаса чуть не вывихнул челюсть от зевоты и подумывал было убить время за компьютерными играми, то есть предаться занятию, которое терпеть не мог. Переложил на диван телефонный аппарат, долго соображал, кому позвонить, но разговаривать о серьёзном было невмоготу, а о пустяках – лень. Заняться бы спортом, да нельзя тревожить рану. Прогуляться? Но где и зачем? Короче, это любовная хандра не давала мне покоя. А с такой пакостью бороться только один способ: провалиться в здоровый дневной сон пока не появится предмет обожания и вожделения. Что я и сделал.

Было темно, когда настойчивый звонок в прихожей разбудил меня и заставил подняться. Хандру как рукой сняло. Я понёсся на звонок, словно мотыль на огонь.

Она впорхнула, бросила на тумбочку какие‑то свёртки, сумку, стянула перчатки и подставила губы для поцелуя. Свежая, волнующая, с новой стрижкой. От её духов я совсем ошалел. Пинком захлопнул дверь, подхватил Вику и увлёк такую безмерно желанную в спальню.

Мы предавались любовным забавам, пока я не обессилел. Способность произносить слова и разговаривать возвращалась постепенно. Она подула на мой лоб в испарине, и я спросил шёпотом первое, что пришло в голову.

– А как же мужья?

Она так же тихо ответила.

– Не было никаких мужей. Я их придумала.

– Но для чего?

Она прижала палец к моим губам.

– Не надо об этом. Я не хочу. Ты счастлив?

– Если это называется счастьем, то да.

– И ты любишь меня?

– Скажу, нет, ты ж не поверишь.

– Не поверю. Но я хочу услышать.

– Люблю.

– Нет, ты меня правда любишь? Или так просто говоришь, чтобы я отвязалась?

– Чтобы отвязалась.

– Ну, нет! Не отвяжусь, и не надейся!

– Господи! И что ж мне теперь с тобой делать?

Она вздохнула.

– Придётся на мне жениться.

– Придётся, – согласился я.

Она тихонько засмеялась.

– Какие глупости мы говорим. Но мне нравится.

– Мне тоже.

– Ты меня, правда, любишь?

– Нет.

Она опять засмеялась.

– Ну и пусть. Ты меня не любишь, да?

– Нет.

– Так, нет или да?

Я притянул её, перевернул на спину и потянулся к губам. Но она придержала меня.

– Скажи что‑нибудь.

– Я ещё не встречал такую, как ты, и не верил, что такие существуют. Ты самая прекрасная, самая нежная, самая славная.

Она обняла меня за шею, страстно прижала и прошептала на ухо:

– Жаль, что я ничего не умею…

Разбудили меня надрывные трели телефона. Кому‑то не терпелось ворваться в мою личную жизнь, и я мысленно послал его к чёртовой матери. Но телефон не умолкал. Я на ощупь дотянулся до трубки, снял её с аппарата.

– Да… – спросонья буркнул я.

– Это Отец Виктории, – спокойно сказал зрелый мужчина. Голос был властным, отчётливым, казалось, он звонил из соседней квартиры.

В голове, как от ушата воды, разом просветлело. Я приподнялся на локте, посмотрел на шелковистую россыпь светлых волос на подушке. Вика лежала красивая и чудесная, как фея. Она не шевельнулась, и я ответил так тихо, как позволяло общение по телефону.

– Она ещё спит. Мне не хотелось бы её будить.

– Обычно она поднимается рано. Но если спит, не стоит будить. Мне нужны вы.

Последнее заявление не вызвало у меня восторга.

– Я вас слушаю, – сказал я сдержанно.

– Мне, как отцу, хотелось бы знать, на ком она остановила выбор. Думаю, это моё право.

Он ждал, что я отвечу.

– Да, конечно, – произнёс я. – Что вы предлагаете?

– Жду вас к тём часам дня.

Возражения не предполагалось, но я ответил со всей твёрдостью.

– В ближайшие дни подъехать не смогу. Мне нужно утрясти важные дела. Они не терпят отлагательств.

– Ваши главные дела я уже утряс, – в голосе отца Вики ясно прозвучали стальные ноты. – Вряд ли вы сделаете лучше. У вас достаточно времени, чтобы в этом убедиться.

– Я так и сделаю. А потом решу.

– Итак, я жду. В три у меня дома. Предупреждаю. Я не любитель отечественной расхлябанности, предпочитаю иметь дела с пунктуальными людьми.

– Я тоже.

– Рад это слышать. Я не прощаюсь.

Он повесил трубку, оставив меня с тягостным чувством неприятной зависимости от того, от которого желал бы держаться подальше. Я тоже положил трубку на аппарат и потёр лоб, но это не помогло прояснить, что он имел в виду под им решёнными моими делами. Вика потянулась под одеялом, потом повернула голову ко мне, открыла глаза.

– Твой отец звонил, – негромко сказал я.

– Я слышала, – голос был каким‑то отстранённым, бесцветным.

– Кажется, мы не пришлись друг другу по вкусу.

– Тебя это волнует?

– Меня волнуешь лишь ты.

– Так в чём дело?

– Мне не нравится это… ощущение мужа принцессы, нужного только, чтоб произвести на свет наследника престола.

– Чем ты недоволен? Разве ты не получил, что хотел?

Я не ожидал такого поворота, даже защемило сердце.

– Говоришь так, словно я тебя изнасиловал.

Она отвела взор к окну, за которым уныло покачивались ветки, ещё не сбросившие всю жёлтую листву.

– Отвернись, пожалуйста, – попросила она. – Мне надо одеться.

Завтракать она не стала. Пока я умывался и брился, она уже собралась уходить.

– Ты когда вернёшься? – безнадёжно спросил я, когда провожал Вику до входной двери.

– Не знаю.

Дверь захлопнулась, как приговор без права обжалования, и я остался один в квартире, пустота которой становилась невыносимой. Я уверял себя, что Вика всё равно придёт, но от этого было не легче.

Горячий душ взбодрил меня. Я снова обработал рану, на этот раз только зелёнкой, и засел за завтрак на скорую руку. Любовная тоска отступила, когда принялся в уме перебирать невесёлые проблемы, которые предстояло решить. Отложив надкусанный бутерброд на тарелку, я отправился на поиски записной книжки. Вернулся с ней на кухню и набрал номер конторы Тоби, – это имя, казалось, не забуду до Страшного суда. Как и в понедельник, мне ответили, что он будет к полудню. Поблагодарив, я без особого энтузиазма продолжил прерванный завтрак, размышляя, как же, чёрт, долго Тоби приходит в себя после всех прелестей неусыпной заботы девиц‑телохранительниц.

Помыв посуду, я занялся разбором бумаг, которые достались мне от Ивана. Раскладывая их, неожиданно обнаружил снимок. Тот самый, где Иван строил мне рожки. Странное чувство охватило меня, разглядывающего её теперь, после всех событий последних суток. Но времени предаваться воспоминаниям не было. Я отложил снимок изображением вниз.

Акции и сертификаты были на предъявителя. Только страховка оформлена на моё имя. Согласно приложенной записке, я мог рассчитывать примерно на сто тридцать тысяч долларов, если вовремя избавлюсь от акций. Объяснения Ивана представлялись всё более убедительными. Вся российская экономика держалась на коммерческом экспорте сырья. Поддержать промышленные производства было возможным лишь при условии, что правительство окажет давление на нефтяных и газовых спрутов, на тех дельцов и чиновников, что за ними стояли, отберёт у них значительную часть экспортной выручки. А это означало ущемление их кровных интересов. Падение курса принадлежащих им акций было вызвано не рыночными обстоятельствами, а борьбой кланов, которые имели возможность оказывать то или иное давление на нынешний режим власти, на правительственных чинуш. Захватывающие и делящие собственность группировки сделали власть заложницей своих интересов, и вся политика правительства строилась на текущей расстановке сил этих группировок. В таких обстоятельствах любая попытка поднять промышленность за счёт внутренних ресурсов, без притока инвестиций промышленных корпораций Запада, обречена на провал. А все разговоры о приоритетном развитии некоторых отраслей были блефом, игрой, рассчитанной на доверчивых граждан, и следом за существенным падением акций сырьевых компаний последует их резкий подъём. Получалось, какая‑то клика, наплевав на страну и всё население, втягивала правительство в жульническую биржевую афёру по изъятию финансовых средств у вкладчиков, у среднего и мелкого бизнеса. По сути, за счёт банкротства многих ещё выживающих предприятий и представителей мелких и средних бизнесменов.

Банкротства всех этих бизнесменов меня не волновали. Большинство мелких предпринимателей сколачивали первоначальный капитал тем же противоправным путём – жульничеством, спекуляцией и разбоем. Просто сначала в наших базарно‑рыночных заводях и болотах разжирели прожорливые щуки, а теперь ими решили лакомиться акулы. А за всё в конечном счёте будут расплачиваться живущие трудом люди. Но надо ли их жалеть? Жалость развращает, подрывает моральные силы и способность понять и защищать собственные интересы. Скорее уж голод и холод заставят трудяг учиться отстаивать свои права и будущее. В известном смысле – чем хуже, тем лучше.

С такими мыслями я складывал бумаги в стопки, а стопки опять вложил в пакет. Вторично позвонил прохвосту Тоби; он всё ещё не появился. Я накинул демисезонную куртку и отправился обследовать ближайшие хозяйственные магазины. Купив подходящий дверной замок, я часа полтора возился, вставлял его вместо чужого. И когда в третий раз по телефону связался с конторой Тоби, тот оказался на месте. Мне почудилось, от звука моего голоса он порядком струхнул и проглотил язык.

– Эй, приятель?! – раздражённо сказал я, не слыша ответа. – У тебя что, трубка вывалилась из рук?

– Э‑э, я‑а… У меня нет ваших… э‑э.. – раздалось невнятное бормотанье.

Меня это окончательно вывело из себя.

– Послушай, я не первый секретарь обкома. Ты можешь сказать внятно, что случилось? Где мой договор?

– Я‑я, э‑э… – заблеял он. И выдохнул. – Мне пришлось его продать.

Я вмиг вспомнил замечание папаши Вики.

– Понятно!

Тоби меня больше не интересовал, я положил трубку. Думаю, он испытывал облегчение, что я перестал терзать столь тонкую личность, и решил не иметь со мной дел ни за какие блага на свете, а заодно нанять ещё парочку телохранительниц в ущерб отечественной спортивной гребле.

29

Ровно за минуту до трёх часов я входил в освещённую золотистым светильником прихожую. Вопреки намерениям хозяина в отношении моей особы я бывал здесь дважды и всё же сохранил голову на плечах. Пока мне везло как цыгану, который забрался в чужую конюшню и увёл дорогую лошадку.

Переступив порог, я был остановлен Эдиком, – он умудрился впустить меня, захлопнуть дверь и одновременно загородить проход в помещения.

– Привет, – сказал я с напускной невозмутимостью и стал расстёгивать куртку. – Мне назначена высочайшая аудиенция, а ты мешаешь пройти. А ведь меня предупредили, точность – вежливость королей, и её же обязаны придерживаться приглашённые.

– Пушку, – потребовал Эдик, когда я распахнул перед ним куртку для досмотра.

Он протянул ладонь.

– Сегодня не подаю, – сочувственно заметил я. – Но ты мне не веришь, и я позволю себя обыскать.

– Обыщу и без твоего разрешения, – сказал он без намёка на шутку. – Приподними‑ка лапы.

Я охотно подчинился.

– Только не защекочи до смерти. Босс тебя не простит.

Ловкости его рук позавидовал бы пианист. Закончив обыск, Эдик распорядился:

– Иди!

Мы прошли вглубь квартиры, где я ещё не был. Эдик тронул меня за плечо, заставил приостановиться перед резной дверью из красного дерева. Почти сразу дверь раскрылась, и мне пришлось посторониться, выпуская Оксану, которая надвигалась как танк. Тёмное платье подчёркивало бесспорные достоинства её фигуры, в ушах покачивались длинные золотые серьги. А вот выражение лица ясно показывало, она никогда не изменит обо мне мнения, которое сложилось при знакомстве на корабле, – мнения не лестного для меня. Но я был доволен, это позволяло не кривить душой, платить ей той же монетой.

– Проходимец, – поприветствовала она, проплывая мимо.

– Змея, – вежливо улыбнулся я в ответ.

Эдик повёл себя как джентльмен, которого это не касалось, то есть сделал вид, что ничего не слышал. Я шагнул в кабинет, и он закрыл за мной резную дверь. Так я оказался в одной клетке, то есть в одной комнате с одним из представителей преступно обогащающейся элиты. По иронии судьбы он же приходился отцом женщине, от которой я не в силах был отказаться даже за наказание адом.

Прикрывая окно, он окинул меня оценивающим взглядом. Я тоже его оценивал. Выше среднего роста и для пятидесятилетнего мужчины довольно красив. Нос с горбинкой, чёрные брови над холодными глазами, а всё лицо напоминало маску – привычка сдерживать чувства оставила на нём свою печать. Такие мужчины редко позволяют себе привязываться к кому бы то ни было, но если привязанности возникают, они играют в их жизни огромное значение. Предательство тех, кто им дорог, вызывает потрясение, ярость, способно толкать на преступление без раскаянья. Их любовницы не оказывают большого влияния на поступки, а в семейной жизни они однолюбы. Я не сомневался, после смерти жены он любит только дочерей. Горечь кольнула мне сердце. Я начинал понимать, отношения Вики с отцом – важнейшая часть её существования.

– Вы опоздали на полторы минуты, – скользнув взором по настенным часам, придирчиво заметил он.

Я постарался ответить с полным спокойствием.

– Меня долго потрошили, прежде чем привести сюда.

Он вернулся к большому письменному столу, опустился в кресло и не предложил мне присесть.

– Вы, разумеется, догадываетесь, что я не в восторге от выбора дочери, – холодно сказал он.

– Меня бы удивило и встревожило, будь это не так.

Мой ответ был для него неожиданностью и заставил слегка нахмуриться. Он откинулся в кресле и ещё раз оглядел меня с ног до головы. Я выдержал взгляд в глаза, и он выдвинул верхний ящик стола, выложил на столешницу платок с короткоствольным револьвером. Это был револьвер Ивана. Принести его отцу могла Вика. Но я такую возможность отринул. Вернее уж, кто‑то ночью открывал проклятый чужой замок, обыскивал квартиру, выяснял, что я привёс с поездки за тайником Ивана, и прихватил лежащий на тумбочке в прихожей револьвер. Отец Вики указал на него подбородком.

– Вам он о чём‑то говорит?

– О многом.

– Из него позапрошлой ночью застрелен человек. И на рукоятке полно ваших отпечатков пальцев.

– Застрелен наёмный убийца. И я думаю, многие, – я сделал упор на последнем слове, – испытывают по этому поводу облегчение. Наёмные убийцы должны исчезать и уносить свои беспокойные тайны в могилу.

– Вы так думаете? – впервые он проявил интерес к разговору со мной.

– Так думаете вы. И многие другие.

Он не стал возражать и вынул из того же ящика смятую пулю, положил рядом с револьвером на носовой платок.

– Её извлекли из сиденья такси. Она тоже выпущена позапрошлой ночью. Таксист готов поклясться, что грабитель, внешность которого он описал, под угрозой заставил отвести себя в ту часть города, где ваша квартира. А когда он пытался воспротивиться, неизвестный хотел его застрелить. И только чудом промахнулся. Как вам нравится такая история?

– Очень не нравится. Пулю надо было забрать. Неизвестного оправдывает лишь то, что у него была свежая рана и скверное состояние.

– Для мужа моей дочери это не может быть оправданием.

Он приподнял револьвер за край ствола, тщательно протёр платком, после чего убрал в ящик стола. Пулю же ногтём подтолкнул в мою сторону.

– Заберите.

Я молча взял её со стола, сунул в карман куртки.

– Снимите куртку, – наконец предложил он мне, – и присаживайтесь. – Он указал на мягкий стул с мягкими подлокотниками. – Нам надо обстоятельно поговорить.

Стоять перед ним провинившимся школьником надоело, и я охотно воспользовался предложением. Снятую куртку бросил на подлокотник соседнего стула, а сам сел напротив стола.

– Нельзя ли прежде прояснить некоторые вопросы? – сказал я, устроившись так, как было удобно для раны.

Он ответил не сразу.

– Смотря какие.

– Нет, выведать ваши дела мне ни к чему. Они меня не касаются. Хотелось бы выстроить цепь последних событий.

– Зачем это вам?

– Скажем так. Мне бы надо для себя закрыть это дело и сбросить в архив памяти. Чтобы больше к нему не возвращаться.

Он с пониманием слегка кивнул. И я задал вопрос:

– Скажите, подруга вашей старшей дочери Оксана – ваша любовница. Не так ли?

Как я предугадал, он не вышвырнет меня за дверь, не спустит с лестницы. И его, действительно, вопрос не задел и не удивил.

– Если вы узнали об этом от моей дочери, зачем я буду говорить «нет»?

– И её давняя влюблённость в вас не породила ответной взаимности?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, допустим, если бы она встречалась с кем‑то ещё. Вы бы не слишком расстроились?

Он смотрел на меня, о чём‑то размышляя, и я уже засомневался, что получу ответ.

– Давайте так, – наконец сказал он. – Чтобы зря не тратить слов и времени. Произошла утечка важной информации, которая поставила под удар ключевые фигуры, лоббирующие наши интересы. Когда говорю «наши», вы понимаете, о чём идёт речь. Некий небезызвестный вам деятель выступил инициатором такой утечки. Как оказалось, он был давно знаком с неким референтом, которому пообещал состояние… Я с вами очень откровенен. Надеюсь на то же с вашей стороны. Он не рассказывал о характере этой информации?

Мне было наплевать на его откровенность, она ему не стоила ни гроша, я и сам догадывался о том, о чём он поведал с такой таинственностью.

– Но как ему мог поверить хорошо оплачиваемый референт, если у этого, по вашему выражению, деятеля дела последнее время шли хуже, чем неважно…

Внезапно я начал понимать, что от меня скрыл Иван.

– Нет, – холодно, одними губами, улыбнулся мой визави, будто догадался, о чём я подумал. – Референт не был наивным юношей. Жаль, вы его не знали. Тогда не пришлось задавать подобный вопрос. Он получил гарантии, что ваш старый приятель выступает посредником конкурирующей организации. Полагаю, не надо объяснять, что это за организация?

– Не надо, – хмуро согласился я. – Моя рана ещё не зажила.

– Прекрасно. Он вас втянул в опаснейшее предприятие. А о главном не заикнулся.