Текст книги "Статьи 1995-1997"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

К. Но вот, я был в Рязани, в большой центральной библиотеке им. Горького. Она практически не работает, так как не отапливается. Люди приходят, сидят в пальто и шапках. Газет больше прочитать негде, другие библиотеки их вообще не выписывают.

К-М. Не отапливается, а люди приходят. Значит, живет. Гораздо больший удар сумели бы нанести по культуре власти, если бы сделали в этой библиотеке «евроремонт» и превратили в литературный салон для «новых русских» с хорошим баром.

К. Но это и делают. В районе ул. Правды было три Дома культуры. Один, им. Чкалова, теперь стал Ночным клубом «Мадам Софи». Дом культуры «Красная звезда» – Казино «Голден Палац». Остался пока Дом культуры издательства «Правда», да и то еле дышит.

К-М. Я знаю, здесь жил с детства, бегали и в клуб Чкалова, и в «Звездочку». Это и есть – разбомбить город, кто же спорит. Вопрос-то: сохранилась ли жизнь в катакомбах, крепнет ли она или угасает, меняется ли ее тип по образу и подобию захватившего город племени. Пока библиотека в Рязани не стала ночным клубом Мадам Софи, враг нас не уничтожил. Но нельзя же обижаться на врага за то, что он нас бомбит. Сколько можно! Одни непрерывные упреки врагу, который ведет открытую войну на уничтожение. Еще можно было понять, когда летом 1941 года русские кричали из окопов: «Товарищи немецкие рабочие! Не стреляйте в ваших братьев по классу!». Но услышать такое в 1943 году было бы уже невозможно. А мы уже шесть лет это кричим.

Давайте все же уточним положение. Я говорю, что слома культуры не достигли. Ее утонченные, развитые формы сократились, ушли пока в тень, но главная ткань культуры, определяющая тип человеческого общения, сохранилась и даже очистилась. Она действует везде – на улице, на базаре, в метро и даже в драке. Люди ощущают счастье быть русскими и быть советскими.

К. Но разве можно это сказать о молодежи?

К-М. Если говорить о ткани культуры, а не о навешанных на нее сегодня побрякушках, то молодежь не просто осталась русской и советской – она дальше нас в этом направлении ушла. Правда, по ней и удар сильнее был. Здесь больше хаоса, многие на распутье, но струны русской культуры здесь натянуты туго. Редко удается пробиться в аудиторию студентов, но когда удается, меня просто поражает их отзывчивость, когда говоришь именно о тех главных устоях культуры, по которым сегодня бьют. Они уже свободны от той скорлупы вульгарного истмата, которая делала наше поколение нечувствительными к этим вопросам – отчего мы и были беззащитны против соблазнов А.Н.Яковлева.

К. Но что же Вы видите в молодежи советского, тем более если она освободились от истмата?

К-М. Связь русского и советского – такой вопрос, что шишки посыплются и от патриотов, и от коммунистов. Мне кажется, в советском воплотилось желание русского быть незнакомому человеку братом. Когда ты встречаешься с человеком взглядом и знаешь, что ни ты его не эксплуатируешь, ни он тебя, это дает особую радость. Мы, конечно, об этом не думали. Но когда поживешь на Западе, понимаешь, какое это сокровище. И в другом плане советское выразило тягу к всечеловечности. Люди других народов вошли через нас во всеобщую культуру, стали вровень с нами и стали свободны – хотя это и породило в перестройку проблемы. Но эти проблемы – ниже уровня смысла всечеловечности, на котором стоит русская культура. Они – уровня политики. Это – для Рыбкина и Березовского.

Так вот, в молодежи я лично вижу этот советский дух. Летом был у меня в деревне, где я дом строю, знакомый немец, философ. Он любит Россию. Приехал со страхом, думал увидеть озлобленных, раздавленных людей. А рядом с моим участком в вагончике жили строители – собралась артель бедолаг, пять человек четырех национальностей. Ставили дома за полцены. Меня они уважали. Во-первых, я седой, звали просто «дядя». Во-вторых, все время брали у меня инструменты, уже лучше меня знали, где что лежит. Через них немец и пытался понять, что у нас происходит. И мне свои наблюдения излагал.

Вот, получили они деньги и пошли на речку шашлык жарить. Пришли ребята и из других артелей, гармонь, гитара. Молодой парень-таджик, который всю жизнь проработал разнорабочим на стройке, разжигая костер, мимоходом бросил фразу: «Да будет огонь, как сказал Прометей». Никто и внимания не обратил, а немца она сразила. «Ты знаешь, – говорит он мне – я уверен, что в Германии, во всяком случае Западной, нельзя найти ни одного рабочего-строителя, который бы сказал такую фразу». Вот это и есть плод советского строя. Уезжая, немец сказал: здесь выросли свободные люди.

Думаю, загнать свободных людей обратно в ярмо – задача очень сложная. Пока не видно, чтобы она решалась успешно. Меня даже удивляет, что оппозиционная пресса постоянно называет народ «униженным». Человек может быть ограблен, избит, убит, но унижен он только тогда, когда сломана его душа. Но ведь этого с русским народом не произошло.

К. Но вы, по-моему, не учитываете такой фактор, как телевидение. Оно душу непрерывно подтачивает, буквально зомбирует людей, делает с ними все, что хочет.

К-М. Это преувеличение. Если бы оно действительно делало то, что хочет, Вы бы на улицу не смогли выйти – Вам бы тут же кто-нибудь перегрыз горло. Повторяю, что видимые разрушения культуры очень велики, но это разрушение на каком-то рубеже забуксовало, дальше не идет. В самой культуре возникла оборона. Смотрите: на уровне обычных людей мы, по сравнению с Западом, уникальное правовое общество. У нас в метро женщина может доверчиво дремать, оставив сумку на полу, рядом с ногами. Почти нигде на Западе это невозможно. И дремать неприлично, и, главное, тут же сумку украдут.

Если мы вспомним, как ставилась задача перестройки в области культуры – изменить глубинные устои человека, устроить Реформацию России – то сегодня должны признать: эта цель не достигнута. И не только не выполнена задача, она даже снята, цель признана недосягаемой. Конечно, это не должно нас успокаивать.

К. Раз нас не удалось переделать, придется уничтожить. Так стоит вопрос?

К-М. Возможно, такой соблазн есть. Но это – совершенно другая задача. И технологически, и экономически она, я думаю, не вполне проработана. Конечно, эксперименты продолжаются, но чем они кончатся, сказать пока невозможно. Это – новый этап и новый вид войны.

К. Сергей Георгиевич, то, что Вы рассказали – это лирические наблюдения, какие-то подмеченные искры. Есть ли сведения более систематические, о каких-то массовых явлениях?

К-М. Приведу два довода. В 1994-1995 гг. было проведено большое исследование – получены субъективные оценки состояния дел всех виднейших «архитекторов и прорабов» перестройки и реформы. От А до Я – от Аганбегяна и Боннэр до Яковлева и Ясина. Около полусотни. Их общий вывод таков: сменить тип культуры, определяющий тип человека, не удалось. Это признали буквально все. Показательно суждение «главного эксперта» по русскому народу – директора Института этнографии и антропологии РАН В.Тишкова, который был министром по делам национальностей при Гайдаре. Он говорит, что «демократы» не в состоянии управлять страной, потому что люди остались советскими, живут по старым советским законам. Что это значит? Представьте, – говорит специалист-этнограф – стоит нашему человеку сесть в такси, как он, сам того не замечая, становится братом водителю. И если тот нарушит правила, этот человек считает своим долгом выскочить из машины и защищать водителя, доказывать, что он не виноват – только оттого, что он с ним пробыл десять минут под крышей машины. Ну как управиться с таким народом!

А вот объективный факт, который мы наблюдаем непрерывно и повсеместно. На нем, кстати, паразитируют реформаторы. Люди работают, по многу месяцев не получая зарплаты. Это значит, что и представления о труде, и представления об оплате остались абсолютно нерыночными. Труд – служение, а зарплата – средство к жизни. Труд есть ценность, а ценность не имеет цены (цена ее обесценивает). Здесь так и не появилось купли-продажи труда как товара. Люди требуют: «Выплатите зарплату, потому что мне нечем кормить ребенка!». Но ведь это совершенно нерыночный аргумент. Если бы на Западе хозяин не выдал зарплату, что невозможно, то вопрос стоял бы так: «Украден мой товар!» Рабочий выступал бы как собственник украденного на рынке товара – рабочей силы. Суд бы защищал именно его священную частную собственность, а не справедливость и не ребенка.

Это – принципиальное отличие русской культуры от уникальной западной «культуры рынка». И это – именно фундаментальный устой культуры, он не сводится к экономической и социальной стороне жизни. Такое поведение людей, вообще говоря, свидетельствует о полном крахе либеральной реформы на главном направлении. Главное условие капитализма – рынок труда.

Я бы сказал, что у нас сохранилось это счастливое свойство русского духа – разделение труда и оплаты. Оно дает особую свободу и открывает простор творчеству. Это, кстати, тоже воплотилось в советском строе – и не сломано поныне. Я знаю одного врача. Он анестезиолог, важная фигура в хирургии. Он виртуоз, ему за прошлый год пришлось сделать 290 операций – втрое против среднего. По рыночным западным меркам его участие в каждой операции оценивается в среднем не менее тысячи долларов. Так вот, он месяцами не видит зарплаты, получает консервами и крупой, кряхтит, ругается. Но его больные – совершенно особый, с этим не связанный мир. Он к ним идет как на служение, и он счастлив. А зарплата и администрация, которая ее не выдает – другой мир. Поэтому все успехи Чубайса в построении рыночного общества – дым.

К. Не слишком ли много оптимизма?

К-М. Мы говорили лишь об одной опоре цивилизации. Но если она устояла, это не значит, что спасение нам обеспечено. Уморить и затоптать нас можно – достаточно еще продержать несколько лет в параличе народное хозяйство. Активное сопротивление абсолютно необходимо.

К. Так в каком же мы состоянии? Подведем итог.

К-М. Закончен блиц-криг, молниеносная война. Цели своей она не достигла, но разрушения нанесла огромные. Однако народ не побежден и не сдался. С такими разрушениями можно держаться, оно не смертельно. Но время у нас ограничено. Сейчас технологии разрушения будут меняться, и просто пассивным сопротивлением мы не спасемся.

К. А в чем наша главная слабость на новом этапе?

К-М. Слабость та же, что и раньше. За последние полвека мы обрели иллюзорную уверенность в нашей безопасности и в том, что правительство о нас заботится. Значит, люди разучились видеть и чувствовать опасность. И, наоборот, придумывают и преувеличивают опасности несущественные или даже специально выдуманные. Люди ужасались якобы высокой концентрации нитратов в морковке и не замечали, что готовится уничтожение СССР.

Это – издержки советского строя. Мы жили в роскоши полной защищенности и разоружились. Даже сегодня люди не могут поверить в то, что против них, против их народа и страны идет настоящая полномасштабная война. Даже руководители оппозиции до сих пор говорят о «бездумных реформах», «отсутствии программы», «некомпетентности». О каком же сопротивлении можно говорить, если вожди так дезориентируют идущих за ними людей.

Нам необходима смена мышления, необходимо озарение. Тогда и закончится нынешняя Смута. Силы, выставленные против нас, не так уж и велики. Будь у нас минимальная воля к сопротивлению – ничего нельзя было бы сделать, не то что ограбить так, как ограбили.

Вторая слабость – воспитанная за многие годы детская доверчивость. Огромная масса людей впала в соблазны, поверив абсолютно несбыточным, даже глумливым посулам. Как будто у них отключился здравый смысл.

К. Вы помните, в массовом сознании как-то удалось создать сказочный, иллюзорный образ Запада. Тот, который не только для нас недостижим, но которого вообще в природе не существует. Какое Вы находите этому объяснение?

К-М. Конечно, никаких оснований верить этому образу не было. Люди как будто страстно желали быть обманутыми. Это – оборотная сторона утраты очарования советским строем. Можно было бы сказать, что строить утопии – свойство именно русского характера. Но ведь то же самое наблюдалось у наших «европейцев» – поляков, венгров. Эти странные колебания массового сознания, думаю, еще требуют глубокого изучения. А сейчас надо трудиться над тем, чтобы поскорее восстановить в своих правах здравый смысл. И надо бы нам понять, почему этим утопиям и соблазнам оказались совершенно не подвержены наши крестьяне, сельские жители. Это – крепость, от которой мы и начнем восстановление.

К. Близость к земле сказалась, к почве?

К-М. Да, но это надо еще расшифровать. Мы можем перечислить главные отличия образа жизни крестьян и интеллигенции – двух полюсов перестроечного мышления. Физический труд, личное общение на естественном, а не газетном языке, меньшее давление образования, которое у многих вытравило склонность к собственным неспешным размышлениям, меньшее давление телевидения. Различий много, но проблема-то остается. Назад, в деревню все мы вернуться не можем.

1997

Россия как традиционное общество

«Прорубив окно в Европу», Россия впустила в себя духовные вирусы Запада. Один из них – евроцентризм. Как идеология, евроцентризм сложился в век Просвещения и захвата колоний. Путь, пройденный Западом, он признает единственно правильным («столбовая дорога цивилизации»), а все остальные есть отклонения, ведущие к отставанию и «слаборазвитости».

Евроцентризм культурного слоя России, как вирус, всегда в организме, но иногда активизируется и вызывает эпидемию. К какому расщеплению сознания он приводит, видно уже на судьбе Чаадаева, «первого русского философа», патриота России, в то же время отрицавшего весь ее исторический путь. При всякой атаке на устои России идеологи пишут на своем знамени имя Чаадаева и на все лады повторяют его стоны вроде: «ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины» или «мы составляем пробел в нравственном отношении».

Всю историю видели мы через очки Запада. Мы учили перипетии споров в Сенате Рима и схваток между Дантоном и Робеспьером, но почти ничего не знаем о цивилизациях ацтеков, Китая и Индии, не говоря уж об Африке. Восток (то есть все, что не «Запад») не имеет истории.

И для осмысления нашей истории и бытия мы применяли аппарат евроцентризма, со всеми его понятиями, идеалами и мифами. Особенно когда господствовал истмат с идеей «правильной» смены общественных формаций. Беда разразилась, когда во время перестройки евроцентризм стал официальной догмой. «Возвращение в цивилизацию» – блуждающий огонек, который привел Россию на грань гибели. На все действия реформаторов Россия отвечала «неправильно». Вот лишь некоторые из аномалий.

Стратеги перестройки предполагали, что КПСС должна растаять, как дым. Расчет был разумен: большая часть из 18 млн членов партии вступила туда не из энтузиазма, а потому, что это было выгодно. Значит, как только пребывание в партии станет невыгодным, люди тихо разойдутся, как это и произошло в «европейских» соцстранах. Но у нас случилось иначе. КПСС не распадалась, а все более мрачнела. Пришлось ее запретить, что было важным сбоем в плане реформы. Ибо запрещенная партия выныривает, как Иванушка из кипятка, обновленной, очищенной от старых грехов.

Крах потерпела и сама идея создать в России «рыночную экономику». Для этого надо было превратить в товар три вещи: деньги, землю и рабочую силу. Вроде бы удалось начать «продавать деньги», но и то неправильно – сначала их пришлось у людей отнять через цены и лже-банки. С «рынком труда» вообще ничего не получилось. Люди, вопреки законам рынка, работают, иногда по полгода не получая зарплаты. Они отдают свой труд не как товар, а как некую общественную ценность. Зарплату они требуют не по формуле товарного обмена, а как средство существования. Аргументом редких демонстраций протеста не стало нормальное обвинение обманутого на рынке торговца: «Вы украли мой товар!». Рабочие и учителя требуют: «Заплатите, ибо мне нечем кормить ребенка!». Аргумент от справедливости, а не от рынка.

Итак, уже и «демократы» ноют: «Мы не знаем общества, в котором живем!». Фатально ли это незнание? Нет, оно не только не фатально, оно уже совершенно неоправданно. Оно уже даже постыдно. Поведение России оказывается совсем не аномальным и даже нисколько не странным, а вполне правильным, если глядеть на нее не через очки евроцентризма, а применить хорошо уже разработанное в науке представление о двух разных типах общества: современном и традиционном.

Современное общество возникло в Западной Европе на обломках традиционного общества Средневековья. Те цивилизации, где такой глубокой ломки не произошло, продолжали развиваться в условиях той или иной разновидности традиционного общества. Россия – как в облике Империи, так и в образе СССР – была классическим примером традиционного общества.

Названия «традиционный» и «современный» условны и не вполне удачны, смысл их уже не отражается выбранными словами. Кроме того, само слово «современный» для многих звучит как положительная оценка. Но раз уж эти названия давно вошли в обиход, лучше не изобретать новых. Понятия «современное» и «традиционное» общество есть абстракции. В чистом виде эти модели нигде не встречаются. Любое самое примитивное общество в какой-то мере модернизировано. А любое общество Запада (скажем, США) несет в себе какие-то архаические черты – не только как пережитки, но и порождает их в своем развитии. Нарисуем два образа крупными мазками.

Эти образы слеплены усилиями множества ученых. Много сделали историки, работавшие в ключе не истмата, а «цивилизационного подхода» – не разглядывали жизнь через призму классовой борьбы и смены формаций, а описывали зарождение, развитие и гибель той или иной цивилизации как организма. М.Вебер в социальной философии объяснял смысл этих понятий через становление современного капитализма («духа капитализма») – но не как Маркс, не через производственные отношения, а изучая революцию в духовной сфере и культуре.

В 60-70-е годы появилось много философских работ, в которых для лучшего понимания сути Запада проводилось сравнение с обществом традиционным. Это работы о языке и цензуре, о власти, о тюрьмах и больницах, о школе, о скуке и многом другом. Важным для нашей темы было то направление в анализе культуры, которое начал М.М.Бахтин. Его анализ «культуры смеха» в период Возрождения дает представление целого среза нашей проблемы.

Огромный материал накопили этнографы, изучавшие оставшиеся на Земле «примитивные общества». Поскольку эти работы сделаны в основном учеными Запада, они представляли собой контакт современного и традиционного общества и всегда включали в себя их сравнение. После войны сравнительный анализ человека традиционного и современного общества стал большой программой. Она вобрала в себя огромный материал наблюдений. В ней приняли участие виднейшие антропологи (К.Леви-Стросс, К.Лоренц, М.Сахлинс) и психологи (например, Э.Фромм). Много дало исследование японского стиля управления фирмами. В США были иллюзии: стоит только разгадать секрет, обучиться трем-четырем приемам, и можно с успехом внедрить японский стиль на фирмах США. Все оказалось сложнее, речь шла о глубоких различиях культур.

Наконец, История поставила жестокий эксперимент, фашизм – попытку искусственного превращения современного общества в архаическое. Сегодня, когда страсти немного остыли, изучение фашизма расширяет наши знания об обоих типах общества и тех процессах, что происходят при их насильственной трансформации.

Таковы основные источники научного знания о традиционном обществе. Это знание материалистическое, оно не включает в себя мистических понятий, не нуждается в обращении к мифам и тайнам загадочной души – русской, китайской и т.д. Все выводы можно проверить наблюдением и логикой, что и является признаком научного знания.

Помимо науки над нашей проблемы трудилось искусство. Оно создало другой, еще более обширный запас знания, «записанного» в художественных образах. Некоторые писатели приближались к осознанному сопоставлению двух типов общества (когда отражали столкновение цивилизаций, как, например, Лев Толстой). В целом, два массива знания – научное и художественное – не противоречат друг другу, а дополняют. Это подтверждает верность научной концепции традиционного общества.

Часто считают, что в промышленно развитых странах везде сложилось современное общество. Это неверно. Степень промышленного развития не есть существенный признак. Япония – развитая промышленная страна, сохранившая главные черты традиционного общества. А плантации в Зимбабве – очаги уклада современного общества. Перечислим входящие в ядро признаки, позволяющие отнести конкретное общество к тому или иному типу.

Понятие пространства и времени. Картина мироздания служит той базой, на которой строятся представления об устройстве общества. «Естественный порядок вещей» – важнейший довод идеологии. В фундаменте современного общества лежит идея свободы. Для ее становления было важно новое представление о пространстве, данное Ньютоном. Хотя мысль о бесконечности Вселенной была уже у Джордано Бруно, лишь ньютоновская механика убедила человека в этой идее.

Человек же традиционного общества видит мироздание как Космос – упорядоченное целое, с каждой частицей которого человек связан мириадами невидимых нитей, струн. К.Э.Циолковский говорил, что Земля – колыбель человека, Космос – его дом. Вот штрих: более полувека в мире ведется две технически сходные программы, в которых главный объект называется совершенно разными терминами. В СССР (теперь России) – космос, в США – space (пространство). У нас космонавты, там – астронавты.

Столь же различны и представления о времени. У человека традиционного общества ощущение вpемени задавалось Солнцем, Луной, сменами вpемен года, полевыми pаботами – вpемя было циклическим и не разделенным на маленькие одинаковые отрезки. У всех наpодов и племен был миф о вечном возвpащении. Научная pеволюция pазpушила этот обpаз: вpемя стало линейным и необpатимым. Идея устремленного вперед вpемени (и идея пpогpесса) не заложены в нашем мышлении естественным обpазом, это – недавние пpиобpетения культуpы.

Конечно, русские, включившись в промышленное развитие, восприняли научные представления о пространстве и времени, но так, что прежнее мироощущение при этом не было сломано. Научные представления, как инструменты, сосуществуют с космическим чувством.

Отношение к миру. Космос, в центре которого находился человек, созданный по образу и подобию Бога, обладает святостью (Гегель назвал традиционное общество «культуpой с символами»). Десакрализация (лишение святости) мира началась уже в Реформации и завершилась в ходе Научной революции, которая представила мир как простую механическую машину. Разделение человека (субъект) и мира (объект) сделало отношение к миру в современном обществе рациональным. В тpадиционном обществе человек сохpанил «естественный pелигиозный оpган» (способность видеть священный смысл в том, что современному человеку кажется обыденным, профанным, технологическим), и он пpосто кожей, босыми ногами ощущает глубокий смысл бытия, хотя бы он и был атеист.

Святость мира и включение в него человека порождает в традиционном обществе единую для всех этику. Cовременное общество «откpыто» в том смысле, что его не огpаничивают баpьеpы, в котоpых «замкнуто» тpадиционное общество – ни Бог, ни общая (тоталитаpная) этика, ни озоновый слой.

Глубоко различно отношение к земле. Недаром важнейшей проблемой реформы в России стало снятие священного смысла понятия земля. Идеологи разрушают это понятие как символ, имеющий для народов России религиозное содержание. В дебатах о собственности на землю этот священный смысл отбрасывается исключительно грубо. Подчеркивается, что земля – не более чем средство производства и объект экономики.

Антропологи специально рассматривают смысл Земли в культуре «незападных» народов. Земля – особое измерение Природы, то духовное пространство, в котором происходит встреча с мертвыми. Запрет на продажу земли является абсолютным, экономические расчеты при этом несущественны. Например, индейцев чаще всего приходилось просто уничтожать – выкупить землю не удавалось ни за какие деньги. В 1995 г. так были поголовно уничтожены два племени в Южной Америке.

Утрата естественного религиозного органа привела Запад к сугубо рациональному мышлению и замене качеств их количественными выражениями (или суррогатами). Запад «знает цену всего и не знает ценности ничего» (еще сказано: «то, что может иметь цену, не имеет святости»). Напротив, освящение многих явлений, общественных отношений и институтов (например, Родины, Государства, Армии, Труда) – важнейшая сторона культуры российских народов.

Огромное значение в традиционном обществе приобретает авторитет, не подвергаемый проверке логикой. В гражданском же обществе проверка и разрушение авторитетов стали не только нормой, но и принципом бытия, вытекающим из понятия свободы.

Представление о человеке. В современном обществе человек – свободный атом, индивидуум. Ин-дивид (лат.) = а-том (греч.) = неделимый (рус.). В России смысл понятия индивид широкой публике даже неизвестен. Здесь человек в принципе не может быть атомом – он «делим». Он есть личность как средоточие множества человеческих связей. Он «разделен» в других и вбирает их в себя. Здесь человек всегда включен в солидарные структуры (патриархальной семьи, деревенской и церковной общины, трудового коллектива, пусть даже шайки воров). Этот взгляд очень устойчив и доминирует в России в самых разных идеологических воплощениях, что и является важнейшим признаком для отнесения ее к традиционному обществу. Современное общество требует разрушения общинных связей и превращения людей в индивидуалистов, которые уже затем соединяются в классы и партии, чтобы вести борьбу за свои интересы.

Из понятия человека-атома вытекало новое представление о частной собственности как естественном праве. Именно ощущение неделимости индивида, его пpевpащения в обособленный миp поpодило глубинное чувство собственности, пpиложенное пpежде всего к собственному телу. Пpоизошло отчуждение тела от личности и его превpащение в собственность. В традиционном обществе понятие «Я» включает в себя и дух, и тело как неразрывное целое. Отсюда – разное отношение к проституции, гомосексуализму, эвтаназии, рынку рабочей силы и другим проблемам «распоряжения» своим телом.

Отсюда и разное отношение ко многим правам, прежде всего, к праву на жизнь, на пищу. В традиционном обществе всегда сильна уравниловка – право на внерыночное получение некоторого минимума жизненных благ, принципиально отвергаемое в современном обществе (бедные есть отверженные).

Уравниловка в России заложена в подсознание, в корень цивилизации. Изменения в идеологии не меняют этого подспудного чувства. Даже в период рыночного энтузиазма общественное мнение было жестко уравнительным. В октябpе 1989 года на вопpос «Считаете ли вы спpаведливым нынешнее pаспpеделение доходов в нашем обществе?» 52,8 пpоц. ответили «не спpаведливо», а 44,7 пpоц. – «не совсем спpаведливо». Что же считали неспpаведливым 98 пpоц. жителей СССР? Считали pаспpеделение недостаточно уpавнительным. 84,5 пpоц. считали, что «госудаpство должно пpедоставлять больше льгот людям с низкими доходами» и 84,2 пpоц. считали, что «госудаpство должно гаpантиpовать каждому доход не ниже пpожиточного минимума». Это и есть четкая уpавнительная пpогpамма.

Тип хозяйства. С древности различают два типа хозяйства. Один – экономия, что означает «ведение дома» (зкоса). Она не обязательно сопряжена с движением денег, ценами рынка и т.д. – это производство и коммерция в целях удовлетворения потребностей. Другой – хрематистика (рыночная экономика). Она нацелена на накопление богатства, накопление как высшую цель деятельности. В России хрематистика никогда не смогла занять господствующего положения: породив острые противоречия, она в начале века привела к революции. Нет заметных успехов в ее насильственном внедрении и сегодня. Огромный эксперимент по медленному и очень осторожному включению элементов хрематистики в структуры традиционного общества происходит в Азии, в рамках модернизации без разрушения.

Господство рыночной экономики в современном обществе было связано с новым, необычным с точки зрения традиций отношением к собственности, деньгам, труду и превращению вещи в товар. Содержание всех этих понятий настолько различается в современном и традиционном обществах, что нередко представители разных культур, даже из числа специалистов, просто не понимают друг друга, хотя формально говорят об одном и том же.

Принципиальные различия между хозяйством современного и традиционного общества показал А.В.Чаянов в своем анализе крестьянского двора в сравнении с фермером – капиталистическим предприятием на земле. Большое значение имеет и глубокое различие в отношении к деньгам – та «философия монеты», которая складывалась в течение пяти веков на Западе в недрах протестантской этики. Идея Т.Гайдара «внедрить монетаризм в России в течение 1992 года» – или фарс, или паранойя.

Представление о государстве. Уже Лютер и Кальвин произвели переворот в идее государства. Раньше оно даже обосновывалось, приобретало авторитет (легитимировалось) через божественное откровение. В нем был представитель божественного порядка – монарх, помазанник Божий, и все подданные были, в каком-то смысле, его детьми. Государство было патерналистским и не классовым, а сословным. Лютер обосновал возникновение классового государства, в котором представителем Бога стал уже не монарх, а класс богатых. Богатые стали носителями власти, направленной против бедных.

Гражданское общество породило тот тип государства, который Гоббс назвал «Левиафаном» – библейским чудовищем. Только такой наделенный мощью, бесстрастием и авторитетом страж мог ввести в законные рамки конкуренцию – эту войну всех против всех. Его легитимация производится снизу по принципу «один человек – один голос».

В традиционнои и современном обществах складываются очень различные, поразительно несхожие системы права. Право традиционное настолько кажется странным человеку Запада, что он искренне считает традиционное общество «неправовым». Напротив, приложение норм права гражданского общества к традиционному (что случалось во многих частях света в периоды «модернизаций») наносит людям и целым народам тяжелые травмы, которые порой достигали уровня геноцида.