Текст книги "Матёрый"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Глава 6
ХОЗЯИН-БАРИН И ЕГО ЧЕЛЯДЬ

Отправив охранников прибирать в доме после вчерашней попойки, Макс Мамотин ещё разок прошвырнулся по своему наделу, дабы направить трудовой процесс в нужное русло. Неодобрительно понаблюдав, как один из работяг возится с кучей раствора, он покачал головой:

– Ты!… Как тебя там?… Ванька?… Кончай сачковать, Ванька. Лопата у тебя маленькая. А замес нужно производить нормальной, совковой…

– Так я это… – тоскливо возразил работяга. – Иначе привыкший.

– Звездеть ты не по делу привыкший, Ванька.

Отойди-ка. Вот, смотри и учись, пока дядя Макс живой – Он с лихим шорохом проехался лопатой по ржавому железному листу, поддел влажную серую кучу в разводах жёлтого песка, поднапрягся… ещё сильнее поднапрягся… и сердито бросил неподатливый инструмент. – Понял?

– Оно да, конечно, – неуверенно согласился работяга, дожидаясь, когда бледный парняга с полными карманами денег и дряблыми мышцами оставит его в покое.

Ждать пришлось недолго. Брезгливо зажевав внутрь свои яркие губы, Мамотин отправился дальше – показывать и поучать. Он желал, чтобы его участок был как можно скорее обнесён неприступной кирпичной оградой. Высотой в два с половиной метра. По всему периметру. Потом дом, гараж, бассейн. Все как у людей.

Если бы Макс знал, какие планы вынашиваются наверху в отношении облюбованного им посёлка, он бы не думал, что делает такое уж выгодное капиталовложение. Но он находился в счастливом неведении. И из всех живущих на земле собою Макс Мамотин был доволен в первую очередь. Оттого в каждом его поглаживании выпуклого брюшка сквозила непередаваемая любовь и нежность.

– Это кто же тебе фингал нарисовал? – полюбопытствовал он, вальяжно приблизившись к телохранителям.

– Где? – притворился удивлённым Суля, безошибочно нащупав жёлто-зеленое пятно на левой скуле.

– И ободранный какой-то весь, пошкорябанный, – недовольно продолжал Макс. – Не ты ли френда разукрасил, Комиссар-бой?

Второй мамотинский охранник, урождённый Комиссарченко, отрицательно помотал щетинистой головой и выдвинул собственное предположение:

– Он отливать, наверное, ночью ходил. Или проблеваться. Или жидкая срачка на него напала. Вот и хрястнулся мордой в темноте.

На большее фантазии у Комиссара не хватило.

Лично он часть вчерашней ночи посвятил именно этим проблемам. Всем сразу. Одновременно. Совсем измучился, стоя на четвереньках и спеша то наклониться вперёд, то вовремя осесть в исходную позицию.

Суля версию напарника оспаривать не стал, а просто задрал голову и принялся внимательно разглядывать редкие белые мазки облачков на небе. Не мог же он пожаловаться шефу, что его с утра пораньше отметелил мимоходом какой-то хмырь в задрипанных джинсах!

– Ну-ну, – хмыкнул Макс, понаблюдав за телохранителем. – Ладно, понедельник – день тяжёлый, согласен. Но сегодня – чтобы ни в одном глазу! – Он сжал руку в кулак и поднял её повыше, чтобы обоим телохранителям было хорошо видно. – Я сейчас хэв май брэкфест и гоу ту зе офис. Рабочая неделя начинается. Вы – на хозяйстве. Пролетариев погоняйте, и вообще! И чтобы джип к моему возвращению блестел как новенький! Я ради такого счастья в город своим ходом доберусь.

Красноречивые взгляды Сули и Комиссара говорили о том, что они тоже хотят в город, очень. Да только Макс не собирался пускать строительство на самотёк.

– Держите мани-мани, – задушевно сказал он, извлекая из кармана шортов пригоршню смятых купюр, которые должны были подсластить охранникам пилюлю. – Это зарплата за прошлую неделю… а вот этого вам с Рокки хватит на продукты, с кирпичом и щебёнкой… Считайте.

У Комиссара от напряжения весь лоб подёрнулся рябью. Камни грызть ему ещё не доводилось.

– Зачем продукты с кирпичом и щебёнкой, шеф?

– Ну не жрать же их вперемешку, – жизнерадостно загоготал Макс. – Еда отдельно, стройматериалы отдельно. Глядите не перепутайте. Кутузовы… – Он опять засмеялся, отчего его подпрыгивающий живот целиком вывалился из шортов.

– Кирпич, значит. – Комиссар осторожно огладил череп, явно опасаясь поранить ладонь колючками.

– И щебёнка, – добавил Суля. Выражение лица у него было такое, словно этот самый щебень насыпали в мешок, а мешком тем зарядили ему по затылку.

Настроение у Макса внезапно начало портиться.

– Щебёнка и кирпичи, йес, – раздражённо подтвердил он. – Организуете по паре самосвалов, пока меня не будет.

– Где мы самосвалы возьмём, шеф? – В глазах охранников поселилась озабоченность непосильной задачей, поставленной перед ними.

– Где-где!… – Макс кивнул на рабочих. – Народ поспрашивайте… На шоссе поголосуйте… Короче, меня это не колышет. Вернусь в конце недели

– проверю. Так что бдите.

Отбросив с глаз жидковатую чёлку, Макс поволок шаркающие шлёпанцы в направлении дома. У него всегда немного поднималось настроение, когда его удавалось подпортить окружающим.

* * *

– Темнит, гнида, – обиженно буркнул Комиссар» провожая шефа угрюмым взглядом. – И ещё намекает: вы, мол, бздите тут… Сам бздит так, что не продохнуть!

– Хряк, он и есть хряк, – философски заметил Суля, быстрыми, точными движениями пересчитывающий деньги. – Оставил на пару раз выпить-закусить, жмот. А ему ещё кирпич и щебень подавай!

Комиссар беспечно махнул рукой:

– Значит, оплатим по безналу… Потом… Когда-нибудь… Может быть… Гы-ы…

Парни заржали, и молодой оптимизм попытался вернуться даже к Суле, раздосадованному результатами утреннего поединка. Но от смеха щёлкнула челюсть, заставив его поморщиться.

– Ты чего? – участливо спросил товарищ. – И бланш ещё этот… Конкретный, прямо скажу, бланш.

– Ковбой тут у нас под боком объявился, – указал Суля кивком на соседний дом. – Борзый.

– Здоровье у него лишнее? – недобро удивился Комиссар и пообещал уверенно:

– Отдаст. Хочешь, пойдём проведаем твоего ковбоя?

– Не к спеху… Вот Хряк свалит, тогда и включим мужика этого в программу культурных развлечений.

Комиссар поскрёб темя и признался:

– Телки мне больше всяких мужиков нравятся.

– Смотаемся в город, – сказал Суля, продолжая глядеть на ненавистный ему дом, – снимем какую-нибудь соску на вечерок. – Он причмокнул губами.

– С нашими финансами телок только возле вокзала искать, – невесело констатировал Комиссар. – По полтиннику за штуку.

– Чем синеглазок немытых, так лучше пролетариат бесплатно трахать… Дрыном по хребтине. – Суля сплюнул. – Вот же паскуда этот Хряк! Сам оттягиваться в городе будет, а мы торчи теперь на стройке, как проклятые…

Парни никогда не испытывали к шефу того уважения, которое старательно изображали в его присутствии. Да и телохранителями их можно было назвать с большой натяжкой. В первую очередь оба являлись хранителями своих собственных молодых и здоровых тел. Хозяин мог бы ограничиться Рокки, но пёс не умел приносить тапочки, а эти двое умели. И не только тапочки, но и любые другие предметы. Кроме того, смотрелись они достаточно внушительно, чтобы Мамотину в общественных местах не перечили и уступали дорогу. Живые двухметровые декорации обходились ему недёшево, но за любые удовольствия приходится платить, будь то минет проститутки или холуйская улыбочка охранника.

Суля на улыбки был не очень щедр – фиксы, хоть и золотые, не слишком располагали к веселью. Были бы зубы в драке потеряны, а то…

В позднем отрочестве он задумал стать бандитом.

Кличку себе придумал – Сулейман, собрал кодлу.

Поначалу они только карманы алкашам чистили да у припозднившихся женщин сумочки отбирали, а потом и настоящее дело подвернулось. Завёлся в округе один коммерсант, грек по национальности. Кафешку держал, пару чебуречных. К нему-то и вломились юные разбойнички в шапочках с прорезями для глаз. Он один дома был – бабы его с утра по своим бабьим делам разбежались. Наставили ребятишки на него две поджиги, один настоящий обрез и стали дознаваться, где деньги лежат. Грек сразу отдал штуку, а налётчикам показалось мало. Скрутили его проволокой, заткнули рот и приступили к пыткам. Например, утюг в ход пустили – тогда про этот способ даже анекдоты ходили. Потом ногти срывали плоскогубцами. А под конец стали убивать, потому что денег у грека больше не оказалось, а значит, и жить ему было больше незачем. Резали его ножами, найденными в кухонном шкафу, все по очереди. Плакали, блевали, но резали. На прощание дали друг другу разные страшные клятвы и разошлись по домам.

А недели через три всех трех мушкетёров вычислили. Один крендель свою долю взялся просаживать в том самом кафе, которое принадлежало недорезанному коммерсанту. Живучим он оказался, падла. Или кухонные ножи

– тупыми. В общем, не повезло на» лётчикам. Большие сильные мужики выловили их поодиночке и привезли ночью в кафе. Двоих заживо сварили в электрическом чане на кухне, а Сулю в кипяток только по колени окунули – пожалели. Он был тогда светловолос, упитан, щеки носил румяные.

Зачем такой товар портить, сказал грек, остановив жестом своих заступников, и принялся неловко расстёгивать ширинку перебинтованными руками.

Товар все-таки испортили – выбили Суде передние зубы, не поверили его слёзным обещаниям, что кусаться не будет. У проклятого грека оказалось много друзей и родственников, поэтому несколько суток, проведённых в подсобке кафе, запомнились Суде необычайно ярко, хотя, конечно, мемуары на эту тему он писать не собирался. Изуродованные ноги и вставные зубы тоже не давали забыть о печальном опыте.

Суля с ненавистью взглянул на раскалённое добела солнце и спросил у Комиссара:

– Пиво в холодильнике осталось?

– Последние две банки выцепил.

– Тогда водки притащи, что ли.

Комиссар рассудительно ответил:

– Пусть сначала Хряк свалит, потом и отметим его отъезд.

– Ага! – злобно буркнул Суля. – Как же! После него всегда хоть шаром покати. Он лучше гаишникам за перегар сотенную отстегнёт, чем нам хоть каплю оставит.

Комиссар поскрёб ощетинившуюся голову, забравшись пальцами туда, где за надбровным дугами начинался лоб, и сокрушённо вздохнул.

При своей явно уголовной наружности он рос жизнерадостным, компанейским, добрым юношей. Если и бил кого-то, то не по злобе, а из нужды. Когда сигарет или чипсов страсть как хотелось, уже почти двухметровый, но ещё несовершеннолетний, подходил Комиссар к одинокому прохожему на ночном пустыре и вежливо предлагал: дядя, гони монету, а то у меня нет. Дяди не могли отказать трогательному подростку, что-нибудь да подавали. Но однажды – хлоп! Комиссар приоткрыл один глаз, а по голове опять – хлоп! И ещё, ещё.

Толком он тогда так ничего и не понял, кроме того, что было очень больно и обидно. Комиссар сильно изменился после злой шутки, которую сыграли с ним в темноте. Растерял сразу половину природного добродушия, разочаровался в действительности, даже в бога верить перестал.

В отличие от Сули он не с сопливыми дружками пошёл ножичками махать, а прибился к людям вполне серьёзным и конкретным. От той поры, когда Комиссар злодействовал в далёком городе Ростове-на-Дону, осталась у него на память драгоценная цацка, с которой он не расставался.

Разбойничать ему в принципе нравилось, да только опасное это было занятие – сегодня ты кого-то шлёпнешь, а завтра – тебя. Поэтому, поднабравшись опыта, Комиссар пошёл на дело, заранее зная, что оно станет последним. Их банда долго пасла подпольного скупщика ювелирных украшений, а накануне намеченного «скока» Комиссар взял его квартиру сам, поскольку досконально знал, какие меры безопасности применяет клиент. Перед смертью ювелир, надеясь вымолить себе пощаду, отдал грабителю самую драгоценную вещицу из своей коллекции.

Была она исполнена в виде громадной золотой стрекозы. А история, прилагавшаяся к ней, выглядела не менее впечатляюще.

Бриллиант, зажатый в золотых стрекозьих лапках, являлся якобы осколком знаменитого алмаза Тиара, добытого в начале XX века на одном из южноафриканских рудников. Некоторое время огромный камень вынашивал в своей чёрной заднице некий предприимчивый зулус, но напряжённая походка выдала его, и алмаз извлекли на свет божий изогнутым шомполом. Правительство Трансвааля преподнесло камень британскому королевичу Эдуарду, а тот передал его на обработку придворному ювелиру Ежи Ковальчику. Вместо того чтобы скрупулёзно изучить структуру алмаза со всеми его многочисленными трещинками, горячий поляк схватился за инструмент и… расколол раритет на 3 крупных монолитных блока, 11 кусков средней величины и 109 осколочков голубоватого цвета. По словам дышащего перегаром Мишани, фамильную драгоценность украсил один из обломков злополучной Тиары. В бриллианте было 189 карат, но главная ценность камушка заключалась в его родословной.

«На Западе эта вещица стоит не менее четверти миллиона, – бубнил ювелир, пытаясь заглянуть в глаза склонившегося над ним Комиссара. – Бери и уходи, богом прошу. Я ни к ментам не побегу, ни к братве, клянусь».

Не побежал. Прежде чем придушить жертву, Комиссар немного полюбовался драгоценным украшением, ощущая приятную тяжесть на ладони. Расправленные крылья и туловище золотой стрекозы были усыпаны росинками бриллиантов вперемежку с рубиновыми розами. На жемчужной головке таинственно мерцали изумрудные глаза. Красотища! Если не четверть миллиона, то тысяч пятьдесят баксов она стоит, решил Комиссар и затянул петлю.

Больше он ничего не взял в той квартире, чтобы не залететь на продаже краденого, как это часто случается. Не попрощавшись с подельщиками, убыл из Ростова и тихонько осел в Курганске. Стрекоза всегда находилась при нем в качестве своеобразного талисмана. Сбагрить кулон за реальную стоимость Комиссар пока что не порывался, опасаясь себя обнаружить. Украшение покоилось в его кармане, и приятно было думать о том, что (чем черт не шутит!) алмаз, зажатый в стрекозьих лапках, действительно стоит четверть миллиона баксов.

Комиссар подался в охранники к богатому бизнес смену, рассчитывая завести знакомства среди коммерсантов, а может, и за бугор смотаться с шефом, чтобы там попытаться определить реальную стоимость стрекозы. На службе у Мамотина он и сошёлся с Сулей.

Проработав в паре всего ничего, молодые люди очень сблизились, что было весьма странно при абсолютной несхожести их характеров. Так, Суля любил смотреть жестокую порнуху, мечтал о собственном джипе «Лендровер» и не мог уснуть без плотного ужина. Комиссар являлся его полной противоположностью – тащился исключительно от крутых боевиков, ездить желал на спортивной машине, плотный ужин чередовал с не менее плотными завтраками и обедами. Такие разные люди, а надо же – подружились.

На вышедшего из дома шефа парни посмотрели с одинаковой ненавистью, но, когда приблизились к нему, оказалось, что глаза их полны чуть ли не обожания. Да и как не любить того, кто помахивает перед носом веером зелёных купюр?

Прощание было недолгим, расставались с обоюдным облегчением. Доставив босса на «Мицубиси Паджеро» к трассе и проводив взглядом увозившую его попутку, Суля с Комиссаром одновременно воздели ладони и изобразили эффектный хлопок – излюбленный жест братвы, на которую им нравилось походить.

Через полчаса один из работяг по их приказу ловил на шоссе самосвалы, интересуясь левым щебнем или кирпичом, а охранники завалились покемарить, готовясь к бурной ночной жизни по полной программе – жратва от пуза, пойла хоть залейся, покорная телка на двоих. Соседский ковбой проходил в списке удовольствий как бесплатное приложение.

И все затеи Сули и Комиссара казались приятными и легкоосуществимыми.

Глава 7
ЧУЖАЯ СЕМЬЯ – ПОТЁМКИ

Обычно времяпровождение на даче не относилось к разряду любимых развлечений Людмилы, но теперь что-то изменилось. Появился новый стимул. Иначе зачем бы она вдруг водрузила на электроплитку тазик с водой, собираясь не только помыться, но и навести блеск на голове? И почему, раздевшись догола и обливаясь тёплой водой, она улыбалась вовсе не воспоминаниям о молодом супруге, дожидавшемся её в городе, а своим мыслям о совершенно постороннем мужчине, узкобёдром, широкоплечем и ясноглазом?

Блажь? Разумеется.

Обуреваемая навязчивым желанием отблагодарить незнакомца за спасение дочери, Людмила лёгкими касаниями бритвы довела свои ноги до почти скульптурного совершенства, взяла зеркало и занялась лицом. Она расположилась так, чтобы можно было поочерёдно смотреть на своё отражение и на чужой участок, расположенный сразу за обширными владениями, где обитал этот ужасный чёрный пёс.

Дойдя до бровей, Людмила уже совершенно точно знала, что мужчина в джинсах скучает на даче совсем один. Но она не спешила. Дождалась, когда солнце опустится пониже, и лишь тогда отправилась на поиски дочери.

Эллочка, как обычно, расположилась на берегу ставка с альбомом для рисования и набором акварельных красок. Тошка, примостившийся рядом, недоверчиво поглядывал на маленькую хозяйку. Пёсик совершенно точно знал, что изобразить на бумаге закат невозможно, и удивлялся человеческой самонадеянности.

– Ну что, Эльчонок, – улыбнулась Людмила, потрепав дочь по волосам, – поехали домой? Руслан, наверное, нас заждался.

– Перебьётся без нас твой дядя Русик! – заявила девочка, старательно отмывая кисточку от оранжевой краски. Своего настоящего отца она не помнила, но была твёрдо убеждена в том, что новый мамин избранник и ногтя его не стоит. Слишком молодой, слишком глупый, чтобы называть его папой или хотя бы полным именем. Русик, он и есть Русик.

Людмила слегка нахмурилась.

– Мне завтра на работу. Должна же я привести себя в порядок, прежде чем выходить в эфир?

Она работала на местной телестудии не только режиссёром, но и ведущей, и ей не нравилось, когда приходилось кому-нибудь напоминать об этом.

– Ты же на себя целую кадку воды извела! – резонно заметила Эллочка, окуная кисточку в малиновую краску. – Я уже не говорю о косметике.

– Правильно, что не говоришь. Это тебя абсолютно не касается.

Тошка, встревоженный нехорошими нотками, зазвучавшими в хозяйских голосах, заюлил и попытался лизнуть Людмилу в колено, но она отпихнула его ногой. Эллочка, обидевшись за пуделька, присела, обняла его и заявила:

– Ты поезжай, а я остаюсь. С Тошкой.

– Не выдумывай! – прикрикнула на дочь Людмила. Потом, сообразив, что лучше действовать хитростью и лаской, улыбнулась так широко, словно приготовилась начать свою информационную передачу «Панорама».

– Эльчонок, я уже сыта Во горло этой дачной жизнью. Мне здесь себя совершенно нечем занять.

– А ты бы брала пример с меня. Лично я грядки прополола и полила. Малину собрала. Веточки подрезала. Кто-кто, а я не лентяйничала!

Людмила посмотрела на дочь так, словно собиралась наградить её пинком, как Тошку, но вместо этого заискивающе хихикнула:

– Ты у меня умница. И, знаешь, в твоём рисовании наметились явные сдвиги. Вот эти тучки, наплывающие на солнце, прямо как настоящие.

– Это птицы, а не тучки, – вздохнула Эллочка и с обречённым видом принялась собираться. – Ты совершенно не умеешь подлизываться, мамочка.

«Думаю, что как раз это у меня получается лучше всего, – неожиданно подумала Людмила. – Подлизываться, обманывать и кривить душой».

Это было не самоосуждение, а констатация факта.

Меняться Людмила не собиралась. Слишком уж ей нравилось рисковать, изменяя мужьям и любовникам. Некоторые люди вызывают приток адреналина в крови прыжками с парашютом, а Людмиле для ощущения восторга было достаточно спланировать в очередную постель. Да и вообще её забавляло, что доверчивый Руслан готов сдувать с неё пылинки, не подозревая, что к его развесистой супружеской короне прибавляются все новые и новые отростки. Ими Людмила награждала мужа просто так, для полноты ощущений. Слишком бурной выдалась у неё молодость, чтобы получать наслаждение от размеренного секса на брачном ложе.

Вот и теперь её преисполняло предвкушение чего-то новенького, остренького. Потому что перед её глазами до сих пор стояли узкие бедра утреннего незнакомца, обтянутые линялыми джинсами.

– О чем ты все время думаешь? – недовольно поинтересовалась Эллочка, когда они двинулись в направлении дома.

– Я? – Глаза Людмилы преувеличенно округлились.

– Ты, ты, – подтвердила дочь, подозрительно хмурясь.

– Сценарий передачи, – нашлась она. – К завтрашнему утру он должен быть готов, а у меня пока только наброски.

– Ты хуже Тошки, – строго сказала Эллочка. – Он и то успевает делать все вовремя!

Пуделек, заслышав своё имя, благодарно тявкнул и заметался между хозяйскими ногами, давая понять, что теперь их поведение его устраивает целиком и полностью. «Вам хорошо? Значит, и мне тоже!»

Эх, если бы люди брали с него пример, то они тоже были бы всегда счастливыми и беззаботными.

* * *

К полному изумлению дочери, Людмила потратила на окончательные сборы не больше пяти минут.

Первая забралась в старенький «Фольксваген» и вырулила со двора. Однако путешествие было недолгим.

Миновав дамбу, Людмила не погнала машину в направлении шоссе, а свернула с пригорка вниз, к ставку.

Эллочка озадаченно спросила:

– Это так мы едем домой, да?

Остановив машину за густым деревцем, обеспечивающим некоторую тень, Людмила преувеличенно бодро заявила:

– Послушай, Эльчонок! Мне в голову пришла совершенно потрясная идея. Как у вас говорят – просто отпад.

– Никто у нас так не говорит, – возразила дочка. – И что за идея? Искупаться в этой луже и нахвататься всяких пиявок?

– Нет, что ты! – засмеялась Людмила, по ходу дела корректируя звучание своего голоса таким образом, чтобы он звучал как можно более естественно. – Я тебе говорила о своём сценарии, помнишь?

Выгоревшие Эллочкины бровки изогнулись в виде двух крючочков, на которых повис недоуменный вопрос.

– Сейчас я вернусь на дачу и скоренько запишу все, что мне пришло в голову, – быстро сказала Людмила.

– Давай вместе вернёмся.

– Глупости!

– Почему это глупости?

– Потому что глупости.

Людмила даже фыркнула в подтверждение своим словам. Не могла же она сказать дочери, что намеревается по-скоренькому сбегать в гости к соседу. А блудить в нескольких метрах от Эллочки ей не хотелось.

Такая проныра её даже под землёй найдёт, а как потом смотреть ей в глаза? План Людмилы строился именно на этой вот «непредвиденной» остановке.

– Ты что, мама, собираешься бросить меня одну? – не поверила Эллочка.

– Почему одну, когда с тобой Тошка. И потом, что значит: «бросить»?

– То и значит. Я тебе что, так сильно мешаю?

Людмила немного смутилась:

– Не то чтобы мешаешь, но… Понимаешь, я должна сосредоточиться.

– Не останусь без тебя! – заупрямилась Эллочка.

Людмила шутливо поймала её за нос и поводила из стороны в сторону:

– Будешь вредничать – оторву!

Эллочка взвизгнула чуточку громче, чем того требовала шутка, опасливо высвободилась и присмотрелась к матери.

– Разве до дома дотерпеть нельзя? – спросила она, по-взрослому морща лоб.

– Никак нельзя, – подтвердила Людмила с виноватой улыбкой.

– Я даже не буду заходить в дом. Посижу на крылечке. Буду вести себя тихо-тихо, как мышка.

– Нет. Машину бросать без присмотра нельзя.

– Так мы на машине и вернёмся!

– Какое же это будет творчество, если я на машине стану туда-сюда раскатывать?

Возражение прозвучало не очень логично, но Эллочке пришлось неохотно согласиться. Они выбрались из машины и остановились напротив, избегая смотреть друг другу в глаза.

– Почему ты дрожишь, мама? – спросила дочь. – Разве холодно?

– А? Что? – Людмила встрепенулась и изобразила улыбку. – Никто не дрожит. – Она бросила долгий взгляд в сторону посёлка. – Слушай, я пойду, ладно?

– Только недолго, – предупредила Эллочка.

– Это как получится, – ответил Людмила и вдруг тихонечко засмеялась.

– Думаю, за час я управлюсь.

Максимум за полтора.

– Учти, одной мне будет скучно и страшно!

– Ерунда! Ты уже большая. С тобой Тошка. Главное – от машины ни на шаг. Задача ясна?

– Ясна. Очень даже ясна. – Эллочка вздохнула. – Но лучше не ходи на дачу, мама. Не надо никаких сценариев. В Сочи ты тоже однажды говорила: «срочное дело, срочное дело», – помнишь? – а потом у тебя оказалось все лицо исцарапано… – Голос Эллочки зазвенел. – И все вы, взрослые, врёте! Сами такие большие, а маленьким врёте.

– У тебя нос не дорос меня судить. – Людмила сказала это как бы в шутку, но улыбка у неё вышла неискренняя. – Ладно, чао. Можешь пожевать что-нибудь – на заднем сиденье сумка с провизией. Если увидишь, что приближается посторонний, садись в машину и нажми на дверцах вот эти кнопочки. Но тут чужие не ходят, не бойся. Так что охраняй машину и будь умницей.

– Сама будь умницей! – сказала Эллочка и смахнула с ресниц слезинку, не дав ей соскользнуть по щеке.

Но Людмила уже ничего не слышала и не видела.

Она целеустремлённо уходила прочь, так ни разу и не оглянувшись на сиротливо приткнувшийся у берега автомобиль и маленькую дочурку, провожающую её тревожным взглядом.

* * *

Солнце клонилось к горизонту, когда Людмила быстрым шагом миновала новорусскую стройку, осторожно отворила нужную калитку и подала голос:

– Эй! Есть кто живой?

Никто не откликнулся. Тогда Людмила вошла во двор и двинулась вдоль кирпичной стены дома по узенькой бетонной дорожке. Шагая, она старалась не наступать на многочисленные трещины. Такой у неё имелся суеверный сдвиг по фазе. Удастся переступить все трещины – повезёт. Ей очень хотелось, чтобы повезло.

Пройдя несколько шагов, Людмила очутилась в своеобразном гроте из виноградных лоз, дававших тень и подобие прохлады. Ей понравилось в этом оазисе. На темно-зеленом фоне она должна была смотреться особенно выгодно в своём ярко-жёлтом сарафане, загорелая, свежая, стройная. Уверенная в себе молодая женщина. Только отчего-то ужасно колотилось сердце, как у школьницы перед первым свиданием, которое может завершиться не только кусачими поцелуями и трепетными прикосновениями. Набрав в грудь побольше воздуха, как перед прыжком в холодную воду, Людмила окликнула ещё раз:

– Э-эй! Есть кто…

Он возник перед ней совершенно бесшумно и на столько внезапно, что напрягшиеся от испуга соски отчётливо обрисовались под тонкой тканью её сарафана. Бесстрастный. Молчаливый. Все в тех же узких застиранных джинсах, но уже без рубахи. Людмила подумала, что впервые в жизни видит зрелый мужской торс, напрочь лишённый привычной растительности на груди. Сильное мускулистое тело с гладкой юношеской кожей. Это было трогательно и волнующе. Как в ранней молодости, когда от одного лишь предвкушения восторга все внутри переворачивалось и холодело. Стараясь унять тревожную дрожь в голосе, Людмила улыбнулась и пустила в ход домашнюю заготовку:

– Не ждали гостей?

Светлые глаза мужчины смотрели на неё не мигая.

– Нет. – Это прозвучало не очень вежливо, но зато честно.

– Жарко, – зачем-то сказала Людмила и слегка покраснела.

– Да.

Иронически приподняв уголок губ, мужчина продолжал спокойно разглядывать гостью. В светлых глазах мужчины не было ни тени недоумения. Он просто смотрел на Людмилу, не приглашая, но и не прогоняя прочь.

Впервые в жизни, стоя перед мужчиной, она понятия не имела, куда девать ставшие вдруг лишними и нелепыми руки. Пришлось поправить причёску, одёрнуть сарафан. Сердясь одновременно на себя и на нелюбезного хозяина дома, Людмила сказала:

– Я зашла поблагодарить вас за дочь.

– Конечно. – Мужчина деликатно убрал свою полуулыбку. – С девочкой все в порядке?

– Да, спасибо. – С ужасом предчувствуя, что румянец на лице вот-вот сменится нестерпимым жаром, Людмила с неожиданной решимостью предложила:

– А что, если я приглашу вас на чашку чаю?

– М-м? Сейчас? В такую жару?

– Можно вечером, – слегка упавшим голосом отозвалась она, уже зная, что приглашение принято не будет.

– Без чая, значит, никак?

Опять эта улыбка, затрагивающая только правую часть рта! И ничего не выражающий взгляд светло-серых глаз, таких ярких в тени виноградного грота.

Оставалось выдавить из себя подходящую вежливую фразу, развернуться и уйти. Прямо сейчас… да, сейчас… немедленно!..

Людмила молчала и продолжала стоять на месте как вкопанная.

– Моя фамилия Громов, – сказал мужчина. – А вы…?

– Людмила, – послушно назвалась она.

– Вот что, Люда… Давайте-ка вы ко мне, а не я к вам. И не на чай, а на холодное пивко, идёт?

Наконец-то он улыбнулся по-настоящему: озорно и открыто. Удержаться от ответной улыбки было невозможно. Людмила хотела пожать плечами, но вместо этого решительно тряхнула рассыпчатыми каштановыми волосами и шагнула вслед за хозяином к распахнутой двери.

– Дома я хожу без смокинга, – предупредил Громов на ходу. – А пиво пью прямо из горлышка, так вкуснее. – Он остановился и пропустил Людмилу вперёд. – Но вам готов предоставить чашку, если вы сполоснёте её на крылечке.

– Я лучше тоже из горлышка, – улыбнулась она, переступая через порог.

Шаткий стол был застелен обшарпанной цветастой клеёнкой. Ромашки…Васильки… Незабудки…

Присев на табурет, Людмила с преувеличенным вниманием разглядывала рисованные букетики, не отваживаясь поднять глаза на Громова. Он, не обращая внимания на её скованность, устроился напротив.

Ловко изогнувшись назад, открыл за своей спиной натужно гудящий холодильник и выставил на стол две запотевшие бутылки.

– Угощайтесь.

– Спасибо.

Прихлёбывая горьковатое пиво, они сидели друг напротив друга, плохо представляя себе, о чем говорить. Отметив нервозность гостьи, Громов пришёл ей на помощь:

– Это что за люди между нами обосновались?

Благодарно отметив понравившееся ей «между нами», Людмила коротко проинформировала собеседника:

– Какой-то типичный новорусский помещик со свитой. Затеял стройку века. Я даже не знаю, как его зовут. Весной мы приехали, а он уже тут. Я его издали видела однажды. Спина у него белая и ноздреватая. Как плохо пропечённый блин.

– Лицо, между прочим, из того же теста слеплено, – усмехнулся Громов.

– Открывающийся с моего участка пейзаж не украшает. И все же кое-какая польза от соседа намечается.

– Вот уж не уверена.

– Не знаю, как вы, а мне хочется, чтобы он как можно скорее возвёл свою великую китайскую стену.

– Я тоже об этом думала, – засмеялась Людмила. – Не из-за собаки даже. И не из-за рыжего дебила в спортивном костюме. Просто людям разной породы необходим разделительный барьер…

– Интересно. – Громов прихлебнул пиво и посмотрел Людмиле в глаза. – А наш сосед, по-вашему, какой породы?

– Такие мне тапиров напоминают. С вытянутыми рылами, – она показала руками, – и с повадками гиены.

– М-м, похоже… А я кто?

– Вы… – Она задумчиво склонила голову к плечу и серьёзно сказала:

– Вы, скорее всего, дикий камышовый кот. Только в клетке. Я однажды видела такого в зверинце. У него было очень похожее выражение глаз: независимое, но тоскливое.

– Я не дикий, Людочка, – невесело усмехнулся Громов. – Я обычный домашний кот, который временно гуляет сам по себе.