Текст книги "Матёрый"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 11
А ЧТО? НИЧЕГО! СИНЯЯ РУБАХА

Эрик, прибывший в сопровождении двух бойцов в посёлок Западный, поначалу решил, что изуродованный «Мерседес» – злая шутка Губермана. Таким образом Папин любимчик мог выразить своё отношение к Эрику. С тебя, мол, и такого шарабана хватит, большего ты не стоишь, сторож ты наш. Дела новой бригаде передал? Молодец. Сиди теперь на дачке, пузо грей на солнышке, карауль ворота. Или объезжай вверенный тебе объект на служебном автомобиле без бамперов, с треснувшими стёклами, битыми фарами и мятыми боками.

– Тебе конец, ублюдок, – процедил Эрик, приближаясь к «Мерседесу», но обращаясь, конечно, не к нему.

Он уже был готов запрыгнуть в свою видавшую виды «бээмвэшку» и мчаться разбираться с Губерманом, когда ещё более обескураживающая мысль пришла в его набриолиненную голову. А что, если это – привет от самого Папы, пронюхавшего, что вокруг Эрика все чаще витает густой запах анаши? Тогда это чревато самыми непредсказуемыми последствиями.

Отстранением не только от дел, но и от жизни. Папа на дух не переносил дурь и тех, кто её употребляет.

Правда, сначала всегда следовало первое и последнее предупреждение. С Эриком на эту тему разговора пока не было.

Не делясь со спутниками своими подозрениями, он описал круг возле своей темно-зеленой мечты, задумчиво касаясь особенно заметных вмятин на боках «Мерседеса». Чем-то он напоминал при этом молчаливо скорбящего человека у выставленного напоказ гроба. Тем более что даже лютый зной не мог отбить у Эрика страсти к траурному облачению. Осмотр привёл его к слабоутешительному выводу. Автомобиль не был угроблен окончательно, но для его реанимации требовались время и деньги.

Бойцы не мешали своему командиру, зная, что под его горячую руку лучше не попадаться. Они держались поодаль и тоже изображали безмолвное горе.

Повернувшись к ним с почти кинематографической грацией, Эрик вкрадчиво осведомился:

– Отморозились? Садыкбековы где?

– В сторожке, наверное, отсиживаются.

– Наверное? Не знаю такого слова!

– Так дверь изнутри заперта. На щеколдочку.

– На щеколдочку, значит…

Эрик сплюнул и приблизился к сторожке. Дверь действительно не поддавалась. Окно было завешено газетными листами. Попытавшись заглянуть внутрь, он обнаружил, что упирается носом прямо в задницу какой-то фотомодели за стеклом. Фортуна повернулась к бригадиру Эрику задом, а сам он очутился в одном глубоком месте. На «ж» начинается, на «а» заканчивается. Разгадка известна даже младенцу.

Пушечный удар ноги чуть не снёс дверь с петель, лишив её хлипкого засова. Как ни странно, следы погрома внутри сторожки Эрика немного успокоили.

Он столкнулся не с чьей-то шуткой, не с розыгрышем. Все было всерьёз: реальная кровь, конкретные трупы. Этого добра сейчас вокруг навалом, только успевай разгребать.

Сколько Эрик ни пинал ногой валявшегося на полу Садыка, тот никаких эмоций не проявлял. Как нетрудно было определить – уже несколько часов кряду. Кровь собралась под ним в полузапекшийся черно-коричневый корж. Бросив на него взгляд, Эрик мрачно продекламировал:

– Мухи-цокотухи, кушайте варенье. Или вам не нравится наше угощенье?

Перейдя под смешки бойцов к Беку, раскинувшемуся на топчане, он достал из кармана золотую зажигалку, высек пламя и проверил на живучесть второго азиатского брата. Тот вскрикнул, схватился за, обожжённое ухо и вытаращился на Эрика так, словно посчитал его продолжением своего лихорадочного бреда.

– Живой? – приятно удивился Эрик. – Тогда здравствуй.

– Нога, – пожаловался Бек вместо того, чтобы ответить на приветствие. Гримаса на его лице совсем не походила на радостную улыбку.

– Продырявили?

– Ага. Залётные какие-то. Вошли и с ходу шмалять начали. Садыка положили, меня… – Рассказывая о приключившейся беде, Бек так разволновался, что сделал попытку сесть. Этого не позволила ему твёрдая рука бригадира, придавившая его к топчану.

Другая рука требовательно щёлкнула в воздухе пальцами:

– Нож сюда! Быстро!

– Зачем нож? – насторожился Бек.

– Поступил приказ: раненых добивать, разве не знаешь? – Эрик засмеялся, прежде чем добавить:

– Шутка. Расслабься, Бек. – Он вспорол заскорузлую от крови штанину и сочувственно цокнул языком:

– Хреновые твои дела, братан, совсем хреновые. В упор стреляли?

– Ну, – подтвердил Бек. – С трех шагов… С двух…

– В том-то и дело. Кранты теперь твоему костылю. Заражение пошло. Медицина бессильна.

Бек не поверил:

– Ты что, Эрик? Это же только нога – не череп, не брюхо… Заштопать только…

– А на кой хер? – удивился бригадир. – Все равно тебе помирать.

Бойцы, наблюдавшие за этой сценой, ничего не понимали. Избытком сострадания никто из них не отличался, но браток пострадал за общее дело и заслужил, чтобы его поддержали, подогрели деньгами, отправили в больничку. И потом, почему не задаётся никаких вопросов о нападении на пост?

Видимо, Беку это тоже показалось странным, потому что он, захлёбываясь от избытка чувств, заговорил было о том, какой беспредел творился здесь минувшей ночью, но Эрик его оборвал на полуслове:

– Не звезди. Захотели бы тебя замочить, ты бы сейчас соловьём не заливался. В ляжку никого не мочат. В упор не промахиваются. Туфта все это. Дерьмо собачье.

– Эрик, бля буду, я…

– А ты и есть бля. Бастард. Чурка долбаная. Зачем на засов запирался, перед тем как ногу себе дырявить? Я бы тебе все равно не поверил, но тут ты здорово прокололся.

– Это уже потом я закрылся, – заспешил Бек с объяснениями. – Когда они ушли.

Эрик презрительно усмехнулся:

– Между топчаном и дверью ни капли крови.

Глаза Бека заблестели в полумраке, забегали по сторонам. Проглотив тошнотворный на вкус ком в горле, он выдавил из себя:

– Это Садык, падла, все затеял. Я только…

– Короче.

– Он с ножом на меня полез. Я и пальнул.

– Себе в ногу?

– Эрик, – взвизгнул Бек, – мамой клянусь! Я ни в чем… Я ничего… Садык начал…

Остановив его повелительным жестом, Эрик огладил ладонями свои старательно зачёсанные назад волосы и сказал, глядя в стену:

– Насрать мне на Садыка и на тебя. Скажи лучше, кто аппарат мой раскурочил?

– Мы сидели себе, отдыхали. – Бек заговорил так быстро, что даже постанывать в паузах не успевал. – Садык драндулет в кустах увидел, пошёл туда. Возвращается и смеётся. Я, говорит, с одной русской ссыкушкой познакомился, она…

Внезапно Эрик, весь перекосившись от ярости, дважды ткнул кулаком в распластанное перед ним лицо, приговаривая при этом свистящим шёпотом:

– Про «мере» мой… про «мере» говори, падла!

Из носа раненого хлынула кровь, и он, то размазывая её по лицу здоровой рукой, то просто слизывая языком, приступил к главному. Вот тут-то и всплыла загадочная мужская фигура в джинсах и синей рубахе.

– Он – бешеный пёс, Эрик, – воскликнул Бек в конце своего рассказа. – Пер как танк… Такого, пока не убьёшь, не остановишь.

– Так убили бы! – Эрик ударил раненого ещё раз – прямо по губам, лепечущим жалкие оправдания. Эти твари позволили угробить его «Мерседес», безропотно отдали незнакомцу оружие и отпустили с миром, даже не попытавшись отквитаться! – Кто он?

Откуда взялся? Где его искать?

Когда Бек принялся отвечать на эти вопросы, его речь пару раз сбивалась на невнятное мычание, но Эрик быстро подрегулировал монолог собственными пальцами, обхватившими сломанное запястье предателя.

Ему вообще хотелось оторвать эту руку к чёртовой матери. Оторвать и перемешать ею мозги в бестолковой киргизской башке, предварительно раскроив её самым тупым предметом. Было ужасно жаль шикарную тачку. Как теперь на такой перед людьми появиться? Это значило расписаться перед всеми в том, что его, Эрика, в хрен не ставят. Не самая лучшая реклама для бригадира. Поэтому нельзя было оставлять вызов безнаказанным. Значит, ещё одна мокруха на счёту появится.

Подумав об этом, Эрик не удержался и вбил в пасть Беку какую-то недоговорённую фразу. Впрочем, все и так было предельно ясно. Обернувшись к бойцам, он распорядился:

– Принесите ствол. Тот, который на полу валяется…

Когда в руке Эрика оказался злополучный пистолет, Бек попробовал закричать, но был остановлен малоутешительным обещанием:

– Не ссы! Стрелять не стану. По-другому сдохнешь, совсем по-другому.

Пресекая возможные вопросы и возражения, Эрик с брезгливой гримасой оглушил раненого рукояткой пистолета и взглянул на своих бойцов.

– Ты, Рваный, – сказал он, – топай в посёлок и ищи синюю рубаху при белой «семёрке». Тут не в Сан-Франциско – найдётся, если ещё не срулил. Пробей, что и как, потом бегом обратно. Я жду. Я просто сгораю от нетерпения.

Рваный, подстёгнутый взглядом бригадира, вылетел наружу столь стремительно, что чуть не снёс макушкой дверную притолоку. Эрик перевёл глаза на второго бойца, носившего непрезентабельную кличку Шкрек.

– Скотч неси. И бутылку пластиковую. Пустую.

– Из-под спрайта пойдёт?

– Хоть из-под ослиной мочи. Ты действуй, а не вопросы мне задавай.

Шкрек проворно поскакал к машине, где, прикрываясь поднятой крышкой багажника, сделал два жадных глотка из литровой бутылки, прежде чем вылить остальное на землю. Газировка ударила ему в нос и заставила издать пару звуков, напоминающих утробное кваканье. Собственно, за эту характерную особенность Шкрек и получил своё погоняло. Приложившись к «спрайту», «фанте» или «пепси», он отрыгивался несколько часов кряду, давно уже не веселя, а раздражая этим братву. Но страсть парня к углекислым пузырькам не могли отбить ни болезненные тычки в живот, ни весомые затрещины. Что делаешь? Он прислушивался только к собственной жажде и не давал себе засохнуть, как советовала ему реклама – Вот, Эрик-к… уэк!

– Я сейчас тебе так квакну, что перевернёшься!

– Молчу-молчу…

Шкрек предусмотрительно прикрыл пасть немытой ладонью и передёрнулся почти беззвучно. Разумнее было бы на пару минут выйти на улицу, чтобы не злить бригадира, но Шкрека увлекли непонятные манипуляции, происходившие на его глазах. Эрик методично проковырял ножом несколько отверстий в бутылке, натянул её горловиной на пистолетный ствол и принялся прикручивать скотчем.

– Это чего такое? – спросил любознательный Шкрек, воспользовавшись паузой относительного затишья в своём желудке.

– Кино чаще смотреть надо, тогда не будешь задавать идиотских вопросов. – Эрик полюбовался творением своих рук и снизошёл до ответа:

– Одноразовый глушак получился. Просекаешь?

– Уэк… В смысле, да.

Голос у Шкрека был замогильным. По раскладу походило на то, что карательная акция будет поручена ему, а он убивал каждый раз, как впервые. Сны гнусные снились, аппетит портился и вообще. Но, когда возвратился Рваный с результатами разведки, Шкрек повеселел. Эрик не стал перекладывать грязную работу на подчинённых.

– Пойду сам, – сказал он, вставая с топчана. – Один ждёт в машине, второй нянчится с Веком. Его не гасить, с ним разговор будет особый. – Он посмотрел на Рваного и уточнил:

– Говоришь, четвёртый дом по ходу?

– Ага.

Косо улыбнувшись, Эрик сунул оружие в полиэтиленовый пакет, шагнул к двери.

– С богом, – напутствовал его Рваный.

Эрик обернулся, внимательно посмотрел на него, сплюнул и пошёл прочь. Парни заметили, как, проходя мимо изуродованной машины, он невольно ускорил шаг, но тут же сдержал себя и пошёл медленнее.

– Зря ты про бога выдал, – сказал товарищу Шкрек, когда бригадир удалился. – Эрик тебе мог и в лобешник засветить, чтобы не каркал.

– Он же крещёный… Сам говорил…

– Так то вообще, по жизни. А при мочилове бог не капает – поминай не поминай. Это потом ему молятся, чтобы отмазаться помог, если что.

– Во как! – хмыкнул Рваный с уважением в тоне. – Хитро как все закручено.

Впервые в жизни он подумал, что мироздание устроено значительно сложнее, чем кажется.

* * *

Лёгкий ветерок ворошил гладкую причёску Эрика, вытаскивая из неё прядь за прядью, одну жёстче другой. Носы его лакированных туфель припорошило пылью, а чёрный шёлк брюк был усеян колючими помпончиками репейника, но лоска в нем осталось ещё порядочно, хоть прямиком отсюда – в ночной клуб.

Он не стал прогуливаться по улочке, ведущей к нужному дому, подозревая, что здешнее безлюдье может оказаться обманчивым. Вместо этого Эрик обогнул дачные участки с другой стороны, выбрав узкую тропку, тянущуюся вдоль ставка. Теперь его слегка взъерошенный вид с лихвой искупался полным отсутствием свидетелей.

Миновав стройплощадку, на которой вяло ковырялись загорелые мужики, Эрик очутился за настоящей стеной буйной зелени. С тропы, по которой он шёл, проворно удирали юркие ящерицы, сыпались во все стороны кузнечики, похожие на лёгкую шелуху.

Все вокруг было пропитано запахом травы и гудением невидимых пчёл.

Вскоре показался дом из желтоватого кирпича.

Остановившись напротив, Эрик высмотрел во дворе белые «Жигули», оставленные в тени виноградного навеса, и обрадовался, что больше не придётся собирать штанами колючки по всей округе. Дверь в дом была предусмотрительно закрыта, может быть, даже на ключ. Но Эрик не в гости сюда пришёл. Не для того, чтобы пожать руку сволочи, испортившей ему настроение на неделю вперёд.

Переместившись таким образом, чтобы между ним и домом оказался сиротливый сарайчик, Эрик перебросил пакет через ограду. Потом, окинув прощальным взглядом свой чёрный наряд, ухватился руками за бетонный столбик ограды и стал карабкаться по нему вверх, проклиная скользкие кожаные подмётки.

Перевалившись на ту сторону, он приземлился среди кустов перезрелого крыжовника и облегчённо вздохнул. Первое препятствие он преодолел. Теперь осталось застрелить обидчика и ещё раз перебраться через изгородь.

– И всех делов, – буркнул Эрик себе под нос, извлекая из кармана серебристый шарик фольги.

Примостившись в кустах, он посматривал на дом, а руки его были заняты привычным ритуалом, успокаивающим расшатанные нервы.

Пф-ф! – рыжий табак, выдутый из папиросы, лёг на ладонь аккуратной горкой. Пальцы перемяли его, смешали с тёмным крошевом, добытым из фольги.

Затем папиросная трубочка, сдвинутая с картонного мундштука, точными движениями вобрала в себя атомную смесь с ладони, вернулась на место и закрутилась на кончике хвостиком, готовым окунуться в пламя зажигалки. Набивка распотрошённой папиросы заняла в опытных руках минуту, не больше, но Эрику, как это всегда бывало перед первой затяжкой, показалось, что прошла целая вечность.

Прежде чем закурить, он извлёк из пакета пистолет с импровизированным глушителем, положил его рядышком, рукояткой к себе. Ещё раз оценил расстояние до дома, примериваясь прищуренными глазами к его окнам, к двери. Что такое пятнадцать метров для пули? Попасть в цель с такого расстояния проще, чем пальцем в ноздрю, заключил Эрик, поднеся зажигалку к папиросе. Она отозвалась на это весёлым потрескиванием.

Эрик старательно задерживал вязкий дым в лёгких, а наружу выталкивал его маленькими порциями.

Когда он сухо покашливал, дымная пелена над ним колыхалась, как прозрачная занавеска на ветру. Наплывающий кайф давал знать о себе сухостью во рту и холодком в висках.

Дом насторожённо следил за ним тёмными глазницами окон, безмолвный и неподвижный. Где-то там, внутри этого склепа, скрывался бесшабашный идиот, вообразивший, что можно вот так запросто угробить чужой «мессер», а потом отсидеться за запертой дверью.

– Не получится, – выдохнул Эрик вместе с дымом. – От пули не спрячешься. Она легко находит путь к сердцу любого, потому она и женского рода…

За спиной каждого мужчины стоит любящая женщина… Костлявая, безносая, с остро наточенной косой…

Собственные мысли показались ему настолько значительными, что хотелось без конца развивать их дальше, неспешно облекая в сотни и тысячи слов. Но Эрик резко оборвал внутренний диалог. При его работе необходимо было уметь контролировать кайф, и он умел это делать. Не впадал в мечтательный транс, не смеялся попусту, не болтал зря. Находился и при кайфе, и при делах.

Вот и теперь тишина и ошеломляющая красочность летнего вечера не заслоняли от Эрика той цели, ради которой он сюда явился. Докурив жирные остатки конопляной смолы, он прокашлялся, аккуратно присыпал окурок землёй и взял оружие на изготовку, поддерживая кисть правой руки пальцами левой.

– Ку-ку, – пропел Эрик тихонько. – Покажись, герой.

Прозрачный пластиковый баллон, такой безобидный на вид, заскользил на фоне окон, – отчасти тёмных, отчасти повторяющих все оттенки заходящего солнца. Чёрное и оранжевое. Волнистыми были стекла, неровно сидели в рамах, оттого и закат отражали неравномерно. Наверное, подумал Эрик, у хозяина тоже все наперекос.

Продолжая изредка прочищать лёгкие осторожными сухими покашливаниями, он снова остановил мысли, готовые унестись слишком далеко от намеченной цели. По вискам прошлись невидимые холодные коготки, глаза налились тёплой влагой, туманящей окружающий мир. Кашкарский «план» оказался слишком ломовым. А воды, чтобы смыть его налёт в глотке, под рукой не было.

– Выходи, герой, – повторил Эрик вполголоса. – Не бойся – больно не будет, все сразу закончится.

На мгновение ему почудилось, что дом вздрогнул от этих слов и слегка подался назад, но Эрик тут же перевёл взгляд на землю, а когда вернул его обратно, дом стоял на прежнем месте, посверкивая стёклами окон.

За одним из них внезапно произошло мимолётное движение. На втором этаже, слева. Щёлкнула планка пистолетного затвора. Ствол плавно переместился и замер напротив окна. Потом Эрик слегка опустил оружие. Он отлично стрелял навскидку, а прицельная стрельба все равно была затруднена неуклюжим глушителем.

В этот момент в темноте оконного проёма проглянуло синее пятно. Все правильно: жёлтый дом, белая «семёрка», синяя рубаха. Ствол взметнулся вверх, указательный палец Эрика хищно скрючился на спусковом крючке, и – хлоп! – пластиковую бутылку разнесло на блестящие ошмётки. Дубль первый, он же – последний. Сцена убийства. Снято!

Эрику чужая смерть увиделась так, как если бы на оранжевый блик окна села чёрная муха. Синяя рубаха горестно всплеснула рукавами, подалась в глубь комнаты и бесшумно осела вниз. Вместо эпитафии Эрик наградил жертву коротким смешком.

Всего несколько секунд понадобилось ему для того, чтобы перемахнуть через ограду на знакомую тропу. И когда он шагал по ней обратно, его мысли были очень далеко и от случайного дома, и от случайного трупа, оставшегося внутри.

Глава 12
СМЕРТЬ НЕ ПРИХОДИТ ОДНА

Громова пробудило мягкое, почти неслышное перемещение по комнате. Ещё не окончательно вынырнув из тягостного сна, он почувствовал, что где-то рядом находится Ксюха, и не ошибся. В ярко-синей хламиде девушка напоминала экзотическую бабочку или птицу. Она стояла к Громову спиной, но, уловив изменение его дыхания, доложила:

– Еда на столе. Саня ждёт внизу, чтобы составить вам компанию. Наверное, рассчитывает на пиво за свою лояльность. А я, наглая и неблагодарная девочка, взяла и перекусила сама. Изголодалась…

Сообщая последние известия, Ксюха бродила по комнате, мимолётно касаясь заинтересовавших её предметов. Пепельница в виде большеротой рыбины с отбитым хвостом. Старинная настольная лампа с эбонитовым корпусом – такие в сталинскую эпоху украшали столы комитетчиков и требовательно высвечивали перепуганные лица врагов народа. Бронзовый подсвечник с оплывшей свечой. Отковырнув кусочек воска, Ксюха приблизилась к допотопному телевизору с огромным бельмом экрана, за которым в неведомых электронных дебрях, возможно, ещё хранились образы давно усопших коммунистических вождей.

– Как в человеческой памяти, – сказала она, щёлкнув ногтем по экрану.

Громова поразило, что он сразу понял, о чем идёт речь, словно вдруг научился читать мысли этой девушки. И ещё он догадался, что теперь её внимание привлечёт древний барометр, навязчиво предвещающий бурю. Так и случилось. Ксюха склонилась над барометром, даже потрясла его немного, словно хотела изменить мрачный прогноз к лучшему.

– Он что, сломан? – спросила она разочарованно.

– Нет, – ответил Громов. – Просто он перенял хозяйский взгляд на окружающую действительность.

– А хозяин мизантроп?

– Убеждённый.

– Тогда пусть хозяин послушает… – Ксюха медленно обернулась и продекламировала:

– Верь, настанет день ясный, и печаль пройдёт вскоре. Станет нам с тобой ясно: горечь – это не горе… Нравится?

Это я сама сочинила. Саня меня выругал. Он сказал, что это дамская лирика, сентиментальная чушь. У него совсем другие стихи, мрачные. Чаще всего – про смерть.

– Что он может знать о смерти? – Громов перевернулся на бок и опёрся на локоть, чтобы лучше видеть собеседницу. – Пусть лучше пишет о жизни, хотя он и в ней, наверное, ни черта не смыслит.

– Никто не знает, что такое жизнь и что такое смерть, – тихо сказала Ксюха. – Все только делают вид. Но это даже хорошо. Иначе было бы страшно.

Или просто скучно.

Выглядела она какой-то грустной и присмиревшей, как заблудившаяся девочка, которая уже не надеется на то, что её найдут, а потому не тратит время и силы на бесполезные слезы.

– Ты чем-то расстроена? – спросил Громов, не торопясь покидать своё ложе. После непривычно затяжного дневного сна он чувствовал себя опустошённым и разбитым.

– О, поводов для огорчений сколько угодно, – отозвалась Ксюха с напускной беззаботностью. – Но вас это не касается. Вы идите есть. Саня, наверное, уже весь извёлся, дожидаясь.

– Ему полезно, – буркнул Громов, дивясь беспричинному раздражению, прорвавшемуся наружу вместе с этой короткой фразой. Он понимал, что ему не подобает вести себя, как какому-то капризному мальчишке, но упрямо продолжал лежать на диване, забросив руки за голову и ожидая неизвестно чего.

– Подъем, лежебока! – Ксюха подошла совсем близко и остановилась над Громовым, строго глядя на него сверху вниз.

Её одеяние было слишком коротким, ноги – чересчур длинными, а собственные джинсы сделались вдруг такими тесными, что продолжать валяться в них стало просто неприлично. Громов поспешно вскочил с дивана и попытался скрыть смущение неестественным покашливанием.

– Что с вами? – невинно осведомилась Ксюха. – Вас прямо подбросило. Какая муха вас укусила?

Не дождавшись ответа, она тихонько засмеялась, но смех этот был таким же наигранным, как кашель Громова. Их взгляды на мгновение притянулись друг к другу, столкнулись и сразу разлетелись в разные стороны, не желая выдавать своих маленьких тайн.

– Идите, – попросила Ксюха едва слышно и внезапно повысила голос до умоляющего выкрика:

– Идите же!

Громов направился было к двери, но вдруг остановился и сказал:

– Ты, девочка, главное – не вешай нос. Сейчас подкрепимся, а потом я доставлю вас к родителям.

Не страусы – головы в песок прятать. А к Процентщице вместе заглянем. Я постараюсь убедить её подождать ещё пару месяцев.

– Процентщиц можно только топором убедить, – вздохнула Ксюха.

– Есть и другие методы воздействия, – возразил Громов так уверенно, словно ему были известны таковые. – В общем, помогу тебе… вам чем смогу.

– Вы не сможете помочь, но все равно – спасибо, – слабо улыбнулась Ксюха.

– Благодарить рано, но все равно – пожалуйста. – Громов улыбнулся в ответ.

Он шагнул за порог и едва не столкнулся с Саней, который неслышно поднялся по крутой лестнице.

Маленький настырный соглядатай, встревоженный затянувшимся отсутствием молодой жены, явился контролировать ситуацию. О его неудовольствии свидетельствовали скрещённые на груди руки и выпяченная вперёд бородёнка.

– Картошку второй раз разогреваю, – сообщил он обличительным тоном, переводя глаза с Громова на Ксюху и обратно.

Очевидно, он говорил правду. Снизу явственно тянуло горелым.

* * *

Ксюха была рада тому, что осталась одна. Сейчас это было ей необходимо. Она терпеть не могла сумятицы в мыслях и чувствах, всегда стремилась к уединению, когда требовалось прийти в себя.

И ещё она устала, очень устала. Ей надоело нянчиться с Саней, надоело утешать и воодушевлять его, опостылело бодриться самой, делая вид, что ничего страшного не произошло, что все образуется и уладится наилучшим образом. Ксюха не рассчитывала, что муж будет носить её на руках, такую картину даже смешно было представить; но и она не могла вечно нянчиться со своим требовательным сокровищем. Ей все больше не хватало крепкого мужского плеча, на которое можно опереться в трудную минуту.

Плечи мужчины, приютившего их в своём доме, выглядели как раз очень надёжными и широкими – за такими хорошо прятаться от любых жизненных невзгод. Но как унизительно искать укрытия за чужой спиной вместе с собственным супругом! Ксюха больше не хотела и не могла видеть этих непохожих мужчин рядом. Боялась сравнивать. А ещё боялась долго глядеть в светло-серые глаза Громова, потому что отводить от них взгляд становилось все труднее.

Она провела ладонями по рубашке, ощущая сквозь ткань свою наготу. Рубашка с чужого плеча оберегала её – такая грубая, такая прочная и такая… нежная.

Ксюхе казалось, что она находится в объятиях владельца. Чем все это закончится? Освободится ли она от этого наваждения, когда окажется далеко-далеко отсюда? Наверное. Вот только уходить отсюда никуда не хотелось. И почему-то у Ксюхи возникла уверенность, что она останется здесь навсегда.

Остановившись в задумчивости перед опустевшим диваном, она взяла оставленную Громовым книгу.

Интересно, что может читать такой человек? Хм, рассказы и повести какого-то Леонида Андреева, неизвестного ей даже понаслышке. Она пробежала глазами по строчкам, пожала плечами. Хотела было положить книгу на место, но вдруг вспомнила полузабытый способ гадания, никогда не подводивший её в детстве. Берёшь книгу, задаёшь волнующий тебя вопрос, наугад открываешь страницу и читаешь первую попавшуюся на глаза фразу. Это и есть ответ, который нужно лишь правильно истолковать. А самый первый вопрос следовало сформулировать таким образом, чтобы книга не вздумала морочить голову всякими враками. Поэтому Ксюха спросила шёпотом;

– Обещаешь говорить правду?

Триста двадцать пятая страница с готовностью откликнулась:

«Смотрите: вот в этой тоненькой книжонке, которую я держу двумя пальцами, заключён целый океан человеческой крови».

Не понравилось Ксюхе такое начало. Уже собиралась она отказаться от глупой затеи, но мозг, а может, сердце продиктовало новый вопрос, заставив Пальцы опять ворошить страницы:

– Этот человек… Громов. Он мне… он нам действительно может помочь?

«Он совершил дикий, непонятный поступок, погубивший его жизнь… Было ли это безумие, которое овладевает…»

Не дочитав фразу до конца, Ксюха сердито захлопнула книгу. Чушь какая-то! Кровь, безумие… Этот Андреев просто издевался над ней, запугивая маловразумительными угрозами.

– Ты прямо говори! – потребовала она. – Что будет дальше? Вот прямо сегодня! Сейчас!

Очередная печатная строка вытянулась перед её взором в короткую прямую линию судьбы.

«Приготовленная пуля пробивает приготовленную грудь».

Противная книга полетела через всю комнату, возмущённо трепыхая страницами. Зябко обхватив плечи руками, Ксюха осталась стоять посреди комнаты, с непонятной тоской глядя в окно. Оранжевый диск солнца ускользал с небосклона, но так медленно и плавно, что его невозможно было заподозрить в капитуляции. Неожиданно Ксюхе почудилось, что солнце зависло совсем рядом – стоит лишь протянуть руку, чтобы коснуться его кончиками пальцев. Таким близким и доступным бывало оно только в детстве, когда Ксюха бежала за ним через луг, надеясь увидеть огненный шар прямо над головой.

Она заворожённо приблизилась к окну и медленно поднесла к солнцу руку, но, разумеется, ощутила ладонью лишь тёплую гладь стекла. От этого слабого прикосновения стекло вдруг жалобно звякнуло, но не разлетелось на осколки, а только покрылось паутиной стремительно разбежавшихся в стороны трещин.

Вместо паука в центре зияло аккуратное круглое отверстие.

Все это Ксюха успела увидеть и изумлённо отметить ещё до того, как безжалостный удар в грудь отбросил её от окна, увлёк на слабеющих ногах к противоположной стене и швырнул на пол. Некоторое время она сидела, опираясь на руки и недоуменно разглядывая вишнёво-красное пятно, расплывающееся на синей материи. Как же её угораздило раздавить стекло и пораниться осколками? Что за страшная сила отшвырнула её сюда, продолжая неумолимо давить в грудь, чтобы опрокинуть на пол, смять, утопить в наплывающей багровой мгле?

– Громов! – позвала Ксюха одними губами. – Иди сюда. Ты обещал помочь.

Как же мог услышать он, если она сама себя не слышала? Руки предательски подвернулись в кистях, заставив Ксюху упасть на локти. Она вздохнула, прежде чем опрокинуться на спину, обречённо и покорно. Хотелось спать, закрыть глаза и спать, спать, спать… Лишь одно мешало ей погрузиться в беспамятство: собственные ноги, некрасиво разбросанные на согретом солнцем полу и обнажившиеся гораздо больше, чем это допустил бы Саня. Он как раз что-то кричал снизу – что-то сердитое и осуждающее.

– Сей…час, – беззвучно пообещала Ксюха. Слабо, едва заметно дрогнули её коленки, лишь этим движением последних сил. Оказалось, что умирать – не только больно и страшно. Это ещё и стыдно, бесконечно стыдно перед теми, кому оставляешь на попечение своё бесполезное, уже никому не нужное тело.

И тогда Ксюха ещё раз собралась с силами и побежала прочь, по изумрудному лугу своего детства. Она догнала солнце, и оно оказалось прямо над головой – сначала огромное, как небо, потом крошечное, как светлая искорка во всепоглощающем мраке.

* * *

Наверху негромко звякнуло. Затем прозвучало несколько торопливых шажков, завершившихся мягким стуком. Громов озадаченно поднял взгляд к потолку и осведомился:

– Надеюсь, она не посуду там бьёт?

– Ксюха! – крикнул Саня, не прекращая жевать. – Кончай буянить! Спускайся вниз, скоро поедем!

Никакого ответа.

– Строгий ты, – сказал Громов с непонятной интонацией. – Все покрикиваешь.

– А как же иначе? – Саня передёрнул плечами. – Чем меньше женщину мы любим, тем… бу-бу-бу, утум, угум. – Хруст картофельных ломтиков сделал продолжение цитаты совершенно неразборчивым.

– Ах да, забыл. – Громов усмехнулся. – Ты же поэт. Почитаешь что-нибудь своё на прощание?

– Нет. – Саня с усилием проглотил один ком и тут же принялся энергично жевать новый. – Вам поэзия ни к чему. Это вам Ксюха проболталась, что я сочиняю?

Громова отказ немного задел, сделал язвительным.

– Сам догадался, – сказал он. – У тебя выражение лица поэтическое. Сонное, унылое. Вылитый лирик.

Саня покосился на него, посмотрел вверх и опять подал голос:

– Ксюха! Поторапливайся! Оглохла, что ли?

Полная тишина. Выждав несколько секунд, Саня сердито грюкнул отодвинутым табуретом, со звоном швырнул вилку в пустую тарелку и отправился на второй этаж. Громов, неодобрительно покачав головой, отправил в рот порцию горелой картошки и неохотно захрустел ею, дивясь полному отсутствию аппетита. Над его головой раздались Санины шаги, раздражённо отбиваемые босыми пятками, а потом опять стало тихо. Слишком тихо. Громов отхлебнул из чашки полуостывший чай и тоже решительно встал из-за стола. Похоже, эту ребятню было пора брать за шкирку и везти в город силком. Никак не желали они завершать свои затянувшиеся каникулы.