Текст книги "Матёрый"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

* * *

Когда Губерман вошёл в гостиную, вся троица «дорогих товарищей», созванных на мальчишник с деловым подтекстом, вяло балагурила с единственной дамой – хозяйкой дома, восседавшей за столом с надменным видом накрашенной куклы и набитой дуры одновременно. Хотелось бы обойтись без её присутствия, но Губерман пригласил супругу посидеть в компании, чтобы задать предстоящей беседе доверительный, свойский тон. При ней все равно можно было говорить что угодно, даже открытым текстом. Она была способна лишь корчить относительно осмысленное лицо, строить глазки мужчинам и закусывать ликёры скандинавской селёдкой, непринуждённо вытаскивая пальцами кости из щелей в зубах. Каждый кусок, прежде чем отправить его в рот, она брезгливо обнюхивала – как её любимая жирная кошка, похожая статью на Синди Кроуфорд не больше, чем на Клаудиу Шиффер.

Мадам Губерман, правда, ещё не успела растолстеть до такого безобразия и пользовалась благосклонностью троих из четверых собравшихся мужчин, заглядывавшихся на вырез её декольте. Они, пожалуй, охарактеризовали бы её как «женщина в соку». «Ещё тот сок! – скорбно подумал Губерман, усаживаясь рядом с супругой. – Так и сочится вся по ночам лучком и уксусом, настоянными на шампанском с ликёрами. Целый букет удовольствий'«

Перспектива неминуемой возни в постели показалась ему настолько удручающей, что он лихо махнул стопку водки, хотя обычно ограничивался чем-нибудь гораздо более лёгким. Гости выжидательно уставились на Губермана, редко позволявшего себе такие импульсивные жесты.

– Неприятности, Боря? – спросил один из друзей-товарищей, озабоченно глядя на белое плечо Бориной супруги, с которого все чаще соскальзывала узенькая бретелька платья.

– Как раз наоборот, – заверил Губерман, одарив собравшихся ясным взором, слегка смазанным затуманенными стёклышками очков – Намечается фантастическая сделка. Решил вот обсудить с вами.

Супруга сделала вид, что поправляет бретельку, и уронила вторую. Покосившись на мужа, решила оставить все как есть, и стала отхлёбывать из бокала шампанское.

Трое гостей следили за ней так внимательно, что Губерману пришлось громко кашлянуть, чтобы напомнить о своём присутствии. С видом фокусника он помахал прозрачной целлулоидной папочкой, в которой угадывался официальный бланк с государственной атрибутикой, размашистыми подписями и резолюциями. Папка была пущена по кругу, и целую минуту Губерман наслаждался уважительным молчанием, с которым она передавалась из рук в руки. Голые плечи его супруги как-то вдруг забылись, стали неинтересными.

– Госзаказ – это да, – вздохнул один из гостей. – Живые бабки, никакой бартерной тягомотины. За сколько пробил?

– Так тебе Боря и признался, – сказал его сосед с плохо скрываемой завистью. – Он в последнее время из «белого дома» не вылезает, – всех там, наверное, прикормить успел.

Третий гость неопределённо хмыкнул и предположил:

– Не все в жизни так гладко, как на бумаге. Иначе можно было сделку втихаря провернуть, без нашего участия. Верно говорю, Боря?

– Верно, – неожиданно согласился Губерман. – Естественный человеческий эгоизм. Но иногда выгоднее поделиться, чем изображать из себя собаку на сене.

– Вот и в «СПИД-инфо» пишут, что у чукчей принято жён гостям одалживать. – Мадам Губерман со светским видом повертела в руках бокал, оставляя на нем жирные отпечатки пальцев. – Сама читала.

– Акх-ха! – Самый впечатлительный гость поперхнулся водкой и закашлялся, багровея на глазах.

Неожиданная реплика приятно взбудоражила весь мужской контингент за исключением Губермана, который перекосил рот в сторону супруги и негромко сказал:

– Лапушка моя информированная, я могу тебя хоть завтра отправить на Север, к чукчам. Вместе с твоей заразной газетёнкой, которую ты штудируешь вторую неделю.

Она обиженно сомкнула накрашенные губы, погребя в себе накопленные сведения о способах повышения мужской потенции, волшебных свойствах яичников обезьян и об омолаживающем эффекте косметических масок из замороженной спермы.

Гости были слегка разочарованы таким оборотом событий, но вскоре речь Губермана увлекла их куда сильнее, чем эротические откровения его супруги.

По его словам, выходило, что городские власти заказали фирме «Самсон» крупную партию ГСМ для обеспечения своевременной уборки урожая. Оплата в течение трех банковских дней, по факту начала поставки. Закупочные цены на тридцать процентов выше отпускных. Таким образом, на десять вложенных миллионов выходило два миллиона нечистой прибыли.

– Три, – хором поправили хозяина гости. – Ты сказал: тридцать процентов.

– Десять из них нужно отдать за заказ, – вздохнул Губерман. – Такие услуги бесплатными не бывают.

Остаётся два миллиона. Если договоримся, – он азартно сверкнул очками, – поделим их на четверых.

– А с какой стати ты решил делиться? – хмыкнул друг детства, сделавшийся брюзгой и циником после того, как в юности заработал зрелую плешь, а в зрелости – старческую вставную челюсть, понадобившуюся ему после неудачной сделки с цветным ломом.

– У меня сейчас в наличии только четверть нужной суммы, – грустно признался Губерман. – А ГСМ мне отгрузят только после стопроцентной предоплаты. Так что мне нужны партнёры. – Он развёл руки, как бы собираясь обнять гостей. – Необходимо финансовое вливание. Организацию беру на себя от начала до конца.

– Звучит заманчиво, – признал его бывший соученик, большой знаток Уголовного кодекса и взаимозачетных махинаций.

Третий гость, Максим Мамотин, выделявшийся в компании редкой пшеничной чёлкой и бирюзовым пиджаком, припорошенным перхотью, согласно промычал, не отрываясь от перепелиной тушки, в которую впился, как только разделил в уме 2000000 на 4.

Дробя зубами хрупкие птичьи косточки, он мысленно уже занимался распределением своей будущей прибыли.

Губерман неодобрительно покосился на увлёкшегося едока. Он успел включить в кармане сверхчувствительный диктофон и опасался, что бесконечные хруст и чавканье отрицательно скажутся на качестве записи.

– Максик, – ласково сказал он. – Я так и не понял: ты в доле?

– А фуй ли фут фумать! – прозвучало в ответ непрожеванное, но зато прямолинейное мнение Мамотина.

Потом четвёрка молодых бизнесменов приступила к обсуждению совместных действий, да так увлечённо и многословно, что украшение стола со съехавшими бретельками тягуче зевнуло и поплелось в спальню с зеркальным потолком. Там дожидалось её недочитанное эссе о прелестях женской мастурбации. Она ещё не вполне поняла смысл этого термина, но смутно догадывалась, что отыщет в статье ключ к решению многих проблем.

Воодушевлённый уходом супруги, которая вполне могла уснуть, так и не дождавшись его, Губерман выпил водочки ещё и посмотрел увлажнившимися глазами на товарищей. Он всегда полагал, что на них можно положиться, и не ошибся. Они тоже доверяли ему и готовы были рискнуть по-крупному. Все трое согласились выложить требуемые суммы – частично из своих заначек, частично из кредитных закромов.

Двоим требовалось на это не менее десяти дней. Мамотин обещал управиться раньше. И все вместе сходились в едином мнении, что деньги должны работать, а не лежать мёртвым грузом.

– Не залежатся ваши миллионы, – возбуждённо пообещал Губерман, поправляя очки на переносице чаще, чем это было необходимо. – Это я вам гарантирую.

И он говорил чистейшую правду. В том, что партнёры расстанутся с накопленными средствами, Губерман не сомневался. По его замыслу, все трое должны были стать новыми заказчиками особняков в посёлке Западный. Когда их заставят расстаться с деньгами, они бросятся не справедливости искать, не отмщения, а разбегутся кто куда, спасая шкуры от одураченных кредиторов. Предложенная сделка с ГСМ была, кстати, абсолютно реальной, вот только провернуть её Губерман намеревался самостоятельно, без всяких прихлебателей… чужого бензина.

Поиграли ребятки в преуспевающих бизнесменов, и хватит. Кончилось время дружных игр, ушло навсегда, как детский азарт, с которым когда-то проделывали умопомрачительные махинации на картонном поле «Монополии». Вслед за игрушечными фантиками в руки поплыли настоящие деньги, которые давались так легко, что взрослый бизнес казался продолжением детской забавы. Рано повзрослевшие мальчики забыли только об одном: в каждой игре, сколько бы людей в ней ни участвовало, настоящий победитель всегда один, а остальные обречены на поражение.

Глава 14
НА ТРОПЕ ВОЙНЫ

Тем вечером дачный посёлок, раскинувшийся на берегу зеркального ставка, выглядел мирным, уютным оазисом недавнего прошлого, в котором отсутствовали такие современные понятия, как кидалово, мочилово, гонево и палево. И двое мужчин, возившихся с досками у открытой двери сарайчика, как нельзя лучше вписывались в общую идиллическую картину.

Маленький, если бы не круги под глазами и густая щетина на лице, вполне сошёл бы за мальчишку.

С него постоянно сползали то старенькие спортивные штаны, то рукава чересчур большого свитера, когда он помогал большому мужчине строгать, пилить и сбивать гвоздями сосновые доски. Мужчину можно было принять за отца небритого паренька.

Сколачиваемое ими сооружение походило на длинный узкий ящик.

Высокий мужчина время от времени поднимал голову и поглядывал на остывающий багрянец вечернего неба, прикидывая, успеют ли они закончить работу засветло. Маленький, отрываясь от громоздкого ящика, смотрел в противоположную сторону – на тёмные окна дома. За ними скапливался мрак, готовившийся вытеснить дневной свет с поверхности земли.

Дом скрипел и пощёлкивал всеми своими суставами, – словно смерть, поселившаяся в нем, заставляла его беспокойно вздрагивать.

Саня выдержал в доме час, а потом удрал на улицу.

Поначалу, когда он сидел рядом с Ксюхой и смотрел на неё, укрытую до подбородка белой простыней, её лицо оставалось прежним, разве что слишком бледным. Ей не пришлось класть на веки медяки, так как она умерла с закрытыми глазами. Белки глаз, диковато поблёскивающие двумя полосками сквозь ресницы, не слишком смущали Саню, потому что во сне Ксюха нередко выглядела именно так. В общем, она просто спала, а он сидел рядом, оберегая её сон, и обдумывал стихи о принцессе, пробудившейся от одного-единственного поцелуя. Тема была отличная, особенно если её правильно обыграть. Например, принц мог явиться слишком поздно, и ему следовало поспешить, потому что… Мчатся годы… Все старее та, что всех была милее… Принцесса все ждёт и ждёт, а принц все не идёт и не идёт…

Слезы навернулись Сане на глаза. Он собирался уже наклониться и коснуться губами Ксюхиной щеки, когда – крррак! – сухо треснула половица за его спиной. Похолодев, он стремительно обернулся, а когда вновь перевёл взгляд на Ксюху, та уже бесповоротно изменилась. Хватило одной секунды, чтобы она успела недобро оскалить зубы между приоткрывшимися губами, которые до этого момента были плотно сжаты. И ноздри на заострившемся носу внезапно сузились, словно пытались втянуть в себя воздух!

От жутких изменений, затронувших неживое лицо, у Сани по коже поползли мурашки, шевеля волосы на его голове. Плаксиво скривившись, он попросил шёпотом:

– Не надо. Не надо меня пугать. Не надо… меняться.

Ксюхин оскал не дрогнул, но неожиданно приобрёл насмешливое выражение, а в Саниных ушах раздался ответный шёпот. Что-то вроде шороха, сложившегося в полуотчетливое:

Не бойся… Я с тобой…

Это и было самое страшное! Настоящая Ксюха исчезла, оставив вместо себя жуткий муляж, умеющий делать то, что не дано живым: меняться, сохраняя ледяную неподвижность, разговаривать, не произнося при этом ни звука. Было совершенно очевидно, что подмена произошла в тот самый момент, когда Саня опрометчиво отвёл от Ксюхи взгляд. Нельзя было этого делать, никак нельзя!

Тоскливо понимая необратимость случившегося, он, не отводя глаз от мёртвого воскового лица, медленно встал и насторожённо замер, готовясь броситься наутёк при малейшем звуке, при малейшем движении в комнате. Маленький принц передумал целовать свою спящую красавицу. Если бы он склонился над ней, а она вдруг посмотрела ему в глаза и подставила губы для поцелуя, он просто умер бы на месте.

Или сошёл с ума. Стал бы совершенно безумным, как окружающий мир, в котором живут люди, убивающие друг друга.

Иди сюда… Обними меня…

«Вот, – тоскливо подумал Саня, – я и спятил.

Может быть, подчиниться зову, послушаться тихого шёпота?» Если ты не способен уберечь любимую, если не можешь воскресить её, то ляг рядом, умри и окажись там, где сейчас находится она, – в непроглядном мраке, среди голодных призраков, или там, где бесконечные сны похожи на сбывшиеся мечты.

Главное, ты будешь рядом с ней, сказал себе Саня.

Мысленно сказал так, но даже на полшага не приблизился к любимой. И тогда в ответ на его предательство из уголка закрытого глаза Ксюхи скользнула серебристой змейкой слезинка, оставляя влажную дорожку на её щеке. Стало тихо, так тихо, что нарастающий звон в ушах показался Сане пронзительным, как тревожная сирена, возникшая ниоткуда и зовущая в никуда.

– Нет, – выдохнул он, понимая, что окоченевшие губы все равно не в состоянии произнести ничего более отчётливого. – Нет, нет!

Звон тут же утих, оставив на поверхности восприятия лишь нудное зудение мухи, безнадёжно запутавшейся в лохмотьях паутины. Она негодовала и жаловалась на своё несчастье, она звала на помощь, и хозяин паутины спешил на её зов.

Сане показалось, что, стоит ему пошевелить хотя бы пальцем, он тоже будет обнаружен… кем-то, притаившимся рядом. Ксюха угодила в эти невидимые сети, а он не хотел, он хотел жить и потому потихонечку пятился назад. И как только первый трусливый шажок был сделан, Саня увидел, что Ксюхины бескровные губы снова плотно сжаты – сомкнуты в осуждающую, брезгливую линию. Другая, прежняя Ксюха никогда не позволила бы себе такой надменной, откровенно враждебной гримасы.

Вскрикнув, Саня попятился быстрей. Чудом изловчился развернуться у начала лестницы, чудом не покатился кубарем вниз, чудом не обмочился от страха. Стремительно пересчитав ногами ступени, он выбежал из дома, превратившегося в склеп. Оказавшись снаружи, он сумел взять себя в руки, но возвращаться обратно в одиночку не хотел. Его любимая погибла, и её следовало запомнить такой, тогда она была… когда ещё была. Теперь её не стало, она исчезла. А ту, которая заняла её место, предстояло закопать в землю и забыть навсегда.

Саня перешёл с рыси на шаг, как только увидел светлоглазого мужчину по фамилии Громов. После того, что произошло, его следовало ненавидеть, и Саня его ненавидел. Но этот человек вызывал также и уважение. Это смешанное чувство вынуждало Саню скрывать страх, отчаяние и растерянность. Стыдно было при нем проявить слабость, а уж заплакать – совсем невозможно. Хотелось выглядеть таким же сильным, способным на решительные поступки, способным заставить окружающих считаться с собой.

Неужели Саня настолько мал, жалок и беспомощен, что можно мимоходом исковеркать его жизнь, отнять самое дорогое, что у него было?

– Посмотрим! – сказал он, скрипнув зубами. Поймав на себе изучающий взгляд Громова, он зачем-то сорвал с ветки кривобокое яблоко, отгрыз половину и пояснил:

– Мысли вслух.

– Бывает, – согласился Громов невозмутимо. Казалось, он всецело поглощён созерцанием очередной доски, словно его прищуренный взгляд мог придать ей требуемую прямизну.

Жалеет, понял Саня. Отводит глаза как от убогого какого-то. Нахмурив брови, он звонко сказал:

– Не надо обращаться со мной как… как с больным! Или с неразумным дитям… дитем!..

– Да? – вежливо осведомился Громов. Оторвавшись наконец от изучения наспех отёсанной доски, он сунул её Сане со словами:

– Держи! Пилить нужно по красной метке. Не перепутай. Чёрная линия с позапрошлого года осталась, когда я полы настилал.

Он вёл себя так буднично, что Саня устыдился своей запальчивости, прикусил язык и замкнулся, полностью сосредоточившись на работе. Вжик, вжик, вжик. Горячий запах опилок щекотал ноздри. Очень скоро Саня забыл, для чего предназначается этот проклятый ящик. Пилил доски. Подгонял их. Яростно заколачивал гвозди. Механические движения породили в нем отрешённость. Саня понятия не имел, как долго находился в этом трансе. Просто внезапно обнаружил, что краешек солнца обречённо выглядывает из-за горизонта, готовясь укрыться там от сгущающейся темноты. Саня хрипло сказал:

– Надо же, успели!

– Должны были, вот и успели, – отозвался Громов, распрямляя затёкшую спину. – Устал?

– Нет. Волдыри только…

– Ничего, – утешил его Громов и вдруг запнулся.

Едва не вырвавшаяся поговорка «до свадьбы заживёт» неловко зависла в сумерках, вынуждая обоих смотреть в разные стороны, чтобы ненароком не прочитать то, что было написано на лицах. Громов разглядывал созданный им гроб и помахивал топориком с таким видом, словно собирался разнести его в щепки. Саня косился на массивный револьвер, покоящийся на краю верстака. Его отполированная рукоять так и просилась в правую ладонь. Облизав пересохшие губы, Саня спросил таким беззаботным тоном, словно имел в виду обычную прогулку:

– Теперь можно идти, да?

Прежде чем ответить, Громов запрокинул лицо к небу:

– Минут через сорок, не раньше. Если…

– Что «если»? – В Санином голосе зазвенели слезы. – Я не позволю вам пойти на попятный. Я… я вас заставлю!

– Ты? Меня? Заставишь? – Каждое слово звучало веско и мерно, как удары, которыми только что загонялись гвозди.

– Да! Я! Вас!

Саню колотило. Колотило так сильно, что зубы предательски клацнули в конце тирады. Он дрожал и смотрел на Громова с такой ненавистью, как будто видел перед собой убийцу Ксюхи. Костяшки на его сжатых кулаках побелели. Он казался себе слабым щенком, вставшим на пути сильного и жестокого пса, но отступать не собирался.

И тогда краешки губ светлоглазого мужчины поползли вверх, сложившись в грустную улыбку.

– Ладно, – произнёс он медленно. – Убедил. Выходим через сорок минут, без всяких «если». А пока помогай убирать, гражданин начальник.

Поражаясь своей мягкотелости, Саня не удержался от ответной улыбки.

* * *

«На дорожку» присели прямо на крышку гроба. Он не радовал взоры создателей изяществом линий, но гробы – они не для того, чтобы кого-то радовать.

Вышли через калитку к ставку, чтобы сполоснуть водой натруженные руки и разгорячённые лица. Оставленные ими круги на водной глади ещё только неспешно расплывались, исчезая в темноте, а они уже шагали дальше: Громов – впереди, Саня – следом.

Оба – в стареньких свитерах забытой домашней вязки, оба – молчаливые и сосредоточенные. Их ноги поднимались и опускались на тропу так синхронно, что казались принадлежащими одному единому организму. Только разные это были люди, очень разные. Поэтому Громов нёс на плече трофейный карабин, укутанный в тряпку, а Саня шагал налегке.

Высокая трава вкрадчиво шипела, покоряясь рассекающей её силе. Провожая идущих, вдоль берега звучал неутомимый лягушачий хор – самая древняя на свете оратория, наполненная тоской и безысходностью. Ночь дышала в лица спутникам едва уловимым холодком, подмигивая двумя первыми звёздочками. Они походили на её сверкающие глаза, выглядывавшие из мрака. Ночи нравилось то, что задумали эти двое. Она смотрела и ждала.

Саня едва не наткнулся на Громова, когда тот неожиданно остановился и присел за бетонными плитами. Тропинка огибала их и убегала дальше, к воротам. Никто из старожилов посёлка не помнил, когда и кем была воздвигнута эта баррикада, останавливающая заезжих автомобилистов, ищущих путь к ставку. Чужим приходилось сдавать назад, разворачиваться и неохотно катить дальше. Свои запросто въезжали в посёлок. Но сейчас ворога, открытые прежде для всех, угрюмо замкнулись в себе, скованные обрывками цепи.

Громов хмыкнул. Невесть откуда взявшиеся привратники оказались настырными. Они не убрались восвояси, как им было ведено, а восстановили свой железный занавес и приговорили к смерти того, кто не желал подчиняться их новому порядку. Они считали себя вправе казнить и миловать. Но настоящий палач уже явился из мрака и выискивал их взглядом.

И его руки неспешно распеленывали чёрный карабин.

Площадка перед сторожевым постом просматривалась из укрытия не очень хорошо – мешали ограда и кусты, превращённые ночью в непроницаемые заросли. Но вчерашний «Мерседес» определённо отсутствовал, заменённый машиной поменьше и попроще.

Дверь в сторожку была закрыта, свет внутри не горел.

Зато на крылечке сидели две тёмные фигуры, выдававшие себя красными сигаретными точками. До них было метров двадцать, но кое-что из их приглушённого бубнежа удалось разобрать. В скором времени тёмные личности собирались куда-то ехать по своим тёмным делам.

– Они? – прошептал Саня за спиной Громова. – Эти двое, да?

Громов, не обернувшись, протянул руку назад, нашарил в пустоте Санино плечо и притянул паренька к себе.

– Кто-нибудь из них, – почти беззвучно произнёс он в подставленное ухо. – Или точно такие же. Так что невинная кровь не прольётся, не переживай.

Громов все ещё держал руку на Санином плече.

Высвобождаясь, тот прошипел, как обозлённый котёнок:

– Плевать мне на них! Лишь бы того, кто стрелял, не упустить!

Громов ничего не ответил на это. Лишь бы… Если бы… В природе не существует сослагательных наклонений. Как только тени охранников скрылись в доме, он приказал шёпотом:

– Мышкой – к воротам!

– Почему это мышкой? – обидчиво засопел Саня.

– Не слоном же! – Громов невольно усмехнулся. – Притаись, улучи момент и разверни висячий замок на себя.

– А потом?

– А потом жди. Протянется рука – хватай её и держи мёртвой хваткой. Хоть зубами. Из-за ворот тебя не достанут. Только не высовывайся.

Дождавшись, пока Саня перебежками доберётся До места засады, Громов и сам совершил короткий бросок, перемахнув через покосившуюся ограду. Теперь он притаился на площадке за ржавым баком.

Прямо за его спиной находился тот самый злополучный участок, где он недавно столкнулся с чёрной зверюгой, набросившейся на маленькую девочку.

С этого все началось. А чем закончится?

Приглушённо переговариваясь, охранники вышли из домика и, разойдясь по сторонам, прогулялись по неосвещённой площадке, озираясь вокруг. Очевидно, они выискивали нежелательных свидетелей. , – Все тихо, – донеслось до Громова.

– Тогда поехали.

Обе фигуры сошлись у тёмной глыбы иномарки, открыли дверцы, подняли крышку багажника. Потом они вернулись в сторожку, оставив дверь нараспашку. Вскоре к запахам зелени и остывающей земли примешался тошнотворный запашок, уловленный сузившимися ноздрями Громова. На него ощутимо повеяло смертью.

На этот раз охранники выбирались из своего логова не одни – они тащили за руки и за ноги чьё-то мёртвое тело, волочащееся задом по земле. По чёрной майке и дынеобразной голове трупа Громов опознал в нем одного из братьев-собакоедов, с которыми столкнулся накануне. Отчего же тот окочурился? Громов не нанёс противникам ни одной смертельной раны.

Пыхтя и ругаясь, охранники с трудом запихнули непослушное тело в багажник, кое-как подогнули одеревеневшие конечности и принялись хлопать крышкой багажника. Трижды она упрямо отскакивала, лишь с четвёртой попытки встав на место.

– Чучмек толстожопый! – прозвучало в темноте. – Возись теперь с ним!..

– Ладно, потопали за вторым.

– Тот тоже вонючий, гад.

– Ниче, ща проветримся.

Нырнув в сторожку, охранники вскоре появились с новым телом. Этот нерусский браток оказался живым и, подхваченный под руки, старательно скакал на одной ноге, приволакивая вторую. Несмотря на то что он двигался к машине вроде как добровольно, ему явно не хотелось никуда ехать.

– Пацаны, – ныл он, – не надо, а?

– Как же не надо, когда карета подана?

– Все равно не надо, пацаны, – не унимался бритоголовый.

– Да чего ты бздишь, в натуре! – прикрикнули на него. – Поедем прокатимся, и всех делов.

Вместо того чтобы подчиниться, раненый неожиданно вырвался, повалился на землю и с неописуемым проворством пополз на четвереньках прочь от машины. Заметив, что его догоняют, он вцепился в ствол деревца и принялся бешено сопротивляться попыткам разжать его мёртвую хватку. Со стороны это походило на беззлобную возню великовозрастных балбесов. Преследователи не били беглеца, а лишь старались оторвать от деревца. Он же не кричал, а только покряхтывал натужно, боясь, наверное, окончательно обозлить братву.

Выбившиеся из сил охранники распрямились над раненым. Один из них тронул его подошвой и предложил:

– Кончай, Бек. Давай добазаримся по-хорошему.

– Это как?

– Или ты встаёшь сам, или тут и останешься. Замочим тебя, как лебедь белую, и дело с концом.

– А куда вы меня везти собрались? – спросил Бек. – Знаю я ваши катания.

– Тю! – неискренне возмутился охранник. – Ну ты и долболоб! На кой ты нам сдался? Братика похоронишь – и свободен.

– Ага! Я помню, что Эрик сказал. По-другому, мол, помрёшь.

– Это значит: чисто своей смертью сдохнешь.

Въезжаешь?

– Эрик же тебя не кокнул? – подхватил второй охранник. – Вот и живи, пока живётся.

Как это часто случается, явно приговорённый к смерти Бек предпочёл принять рассказанную ему сказочку за чистую монету. Покорно разжал пальцы, позволил усадить себя на заднее сиденье машины.

Громов привстал.

Выходило, неведомый ему Эрик оценил свой раздолбанный «мессер» в три человеческих жизни. Две паскудные, сволочные и одна настоящая. Значит, и Громову нельзя было продешевить. Ксюха была ему неизмеримо дороже всех бандитов, вместе взятых.

Вместе с их раскрутейшими тачками.

– Ну, – пробормотал Громов, – сейчас поглядим, братки, умеете ли вы умирать так же красиво, как жить…

* * *

Устроив Садыка в багажник, а Бека на заднее сиденье «Мазды», Шкрек с Рваным облегчённо перевели дух. Осталось лишь преодолеть несколько километров по местным колдобинам, выбрать укромное местечко на берегу ставка и заняться нелёгким бандитским ремеслом, которое, как и всякая профессия, имело свои минусы.

Перед тем как погнать свою тачку на реставрацию, Эрик распорядился, чтобы к его завтрашнему возвращению никакими Садыкбековыми на посту даже не пахло. Легко сказать! К ночи в сторожке, которую пришлось держать взаперти, стало ощутимо пованивать, причём от загноившегося Бека несло ничуть не меньше, чем от его дохлого братца. И вскоре Шкреку с Рваным захотелось избавиться от обоих совершенно искренне, без всякого принуждения.

В принципе можно было прикончить Бека пораньше и попроще, чтобы не возиться с ним и не слушать его бессвязного бреда. Эта дикарская тарабарщина обрывалась лишь после хорошего удара по башке, а ведь так хотелось припечатать ему между глаз в полную силу! Но Бека было ведено утопить живым, спина к спине с мёртвым Садыком, а нарушать бригадирские приказы после учинённой им расправы не хотелось. Шкрек и Рваный стоически дождались ночи и теперь были решительно настроены покончить со своим вонючим делом раз и навсегда.

– Иди открывай ворота, – распорядился Рваный, устроившийся за рулём «Мазды».

Так у них было заведено: кто первым занимал водительское место, тот и командовал. Но сегодня Шкрек подчинился без всякого энтузиазма. Он шагал к воротам, а позади сияли фары и гудел мотор, работавший на холостых оборотах. Почему-то Шкреку показалось, что это не родная тачка урчит, а голодный зверь, пристально глядящий ему в спину. Зверь, приготовившийся к прыжку.

Нервно подёргав цепь, Шкрек выругался и забросил руку за ворота, нашаривая там замок. Да так и замер – на цыпочках, неудобно навалившись на железную створку.

– Твою мать! – заорал он.

– Что такое? – всполошился Рваный.

– Сюда! Скорей, бля!

Вскрикнув от боли, Шкрек завозился возле ворот, гулко ударяясь о створку. Встревоженный Рваный выскочил из машины и… наткнулся солнечным сплетением на ствол карабина, который сжимал в руках возникший прямо из-под капота незнакомец. Оп!

Отразив золотистые отблески фар, карабин описал в воздухе замысловатую дугу и звучно впечатался прикладом в лоб Рваного, лишив его возможности так живо интересоваться происходящим. Ему показалось, что его голова превратилась в один из тех бильярдных шаров, которые он так любил погонять кием. Последующий шум, который Рваный создал, падая на корпус «Мазды», он уже не слышал.

А после того, как он окончательно угомонился, тишину ночи нарушали лишь рокот автомобильного двигателя да панические возгласы Шкрека:

– От…отпусти, с-сука!.. Я ж тебя сейчас…

– Сейчас ты заткнёшься, – произнёс за его спиной мужской голос. – Потом будешь стоять смирно и ждать. Вот и все твои ближайшие перспективы.

Шкрек оглянулся через плечо, увидел устремлённые на него глаза и не нашёл слов для возражений.

Бек все это время таился на заднем сиденье «Мазды», жалея, что не может стать совсем маленьким и незаметным. Проклятый демон в джинсах, убитый Эриком, чудесным образом воскрес и снова вышел из мрака, чтобы продолжить забаву, начатую вчера.

Мужчина заглянул в салон «Мазды», вытащил ключ зажигания, а потом взглянул на Бека своими страшными немигающими глазами:

– Вот и снова свиделись. Ты не рад, м-м? Передвинься на середину, руки положи на колени и представь, что ты самый тихий и примерный ученик класса…

Ты ведь узнал свой карабин? Помнишь, что он заряден?

Дождавшись утвердительного кивка, незнакомец стремительно направился к прикованному к створке ворот Шкреку.

– Стоять! – заорал тот.

Бек сразу опознал в его вытянутой левой руке свой «Макаров». Видать, здорово Шкрека ошеломило неожиданное нападение, раз он только теперь вспомнил про оружие. Неудобно вывернувшись, он пытался прицелиться в приближающегося противника, но вторая рука, заведённая за ворота, мешала ему изготовиться для стрельбы. Оценив ситуацию, Бек решил, что выхваченный ствол Шкреку не поможет, а только навредит. Так и вышло.

Не сбавляя и не убыстряя шага, незнакомец в джинсах с силой метнул вперёд карабин.

– Держи! – крикнул он.

Ловить летящий прямо ему в голову предмет Шкреку было нечем – обе руки заняты. Он просто инстинктивно отвернул лицо, зажмурился и жалобно вскрикнул, когда приклад врезался ему точнёхонько в подставленное ухо. А незнакомец приблизился и перехватил вооружённую руку противника, при этом его собственная рука метнулась вперёд. Шкрек почувствовал, как стальные пальцы защепили его бровь, но эта боль не шла ни в какое сравнение с той, которая последовала мгновением позже. Рывок. Из раны под оторванным лоскутом кожи хлынула кровь. Все, больше он не хотел ни сражаться, ни просто сопротивляться. Он только стремился завалиться на землю, и Бек не понимал, что мешает ему это сделать.

Все выяснилось после того, как мужчина скомандовал:

– Отпускай, Саня. Порядок.

Тело Шкрека обрушилось на землю и выбрало там максимально удобное для себя положение. Подобрав своё и чужое оружие, мужчина склонился над Шкреком, отыскал в его кармане ключ и передал через ворота. Вскоре они распахнулись, пропуская на площадку невзрачную мальчишескую фигуру, пренебрежительно перешагнувшую через распростёртого врага.