Текст книги "Матёрый"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Ну, вспомнил? – нетерпеливо спросил второй.

– Вроде как. – Ванька отвёл глаза.

– Молодец. Будешь теперь нашим свидетелем.

– Не надо, – взмолился Ванька. – Я не умею свидетелем.

– Научим. Протокол подпишешь – и свободен.

Главное, чтобы ты ничего не напутал. Сначала бандит палить начал, и только потом уже мы… Так? Так, я тебя, гнида, спрашиваю?!

– Да-а! – завопил Ванька благим матом. Ещё бы не согласиться, когда тебя промеж ног хватают пальцами, цепкими, как клещи.

Позже Ваньке и впрямь стало казаться, что дело было так, как ему втолковали. Однако мальца все равно было жаль. Такой щуплый, безобидный на вид.

И чего на рожон полез?

Глава 25
В ЧЁРНОМ СВЕТЕ

Восседать за рулём тонированного «Мицубиси Паджеро» было почти то же самое, что управлять небольшим межпланетным кораблём. Рядовые транспортные средства реагировали на соседство джипа с нескрываемой опаской. Держали дистанцию, подрезать даже и не пытались, безропотно пропуская в любой ряд. Громов впервые понял причину, по которой соотечественники спешили потратить первые же заработанные деньги на иномарки покруче. Из такой машины унылая действительность выглядела по-другому. Не зная, что тебя ждёт завтра, ты все равно начинал взирать на мир с самомнением победителя.

Пьянящее, как молодое вино, чувство.

Порывшись в «бардачке», среди залежей кассет с приблатненным шансоном и слащавой попсой. Громов с приятным изумлением откопал коробочку древних хитов «Роллинг Стоунз». Ещё совсем молодые, дерзкие и бесшабашные английские парни охотно включились на всю катушку, увеличивая ощущение скорости.

Станет небо чёрным и цветы – чернее нет. Пусть даже солнце льёт на землю чёрный свет…

Это походило на заклинания. Которые, черт подери, звучали в затемнённом салоне джипа очень даже убедительно. Сколько раз Громов заводил песню сначала? Десять? Двадцать? Он понятия не имел. Очень уж она соответствовала его настроению. И сердце с готовностью отбивало заданный «роллингами» ритм.

Пусть будет мрак… мрак… мрак…

Одновременно с последними тактами мелодии Громов подкатил к вещевому рынку и затормозил на стоянке. Выключил двигатель, магнитофон. Но впечатление, что он стремительно мчится навстречу неизвестности, не исчезло. И солнце, на которое он посмотрел, выбравшись из машины, легко было представить себе чёрным.

* * *

Никого не удивило, что чёрный джип был брошен без присмотра. Когда владелец ведёт себя так беспечно, он знает, что делает. В любом случае мужчина, оставивший джип, не принадлежал к тому типу людей, которым хочется давать советы. Даже платные.

Одет он был очень просто, проще не придумаешь.

Далеко не новые джинсы, небрежно расстёгнутая синяя рубаха. Приглядевшись повнимательнее, на ней можно было заметить бледно-розовые следы тщательно застиранных пятен. Явно не от варенья или компота. Безногий инвалид афганской войны, собиравший подаяние у входа на рынок, как глянул, сразу смекнул – кровь. А в необычном медальоне на груди мужчины в синей рубахе он угадал расплющенную пулю.

Разбитная торговка косметикой при виде загорелого мужчины с необыкновенно ясными глазами принялась перекладывать товар. Когда она наклонялась, её фасад просматривался в вырезе блузки до пупа, и торговка на этот раз превзошла себя, едва не перевалившись через прилавок к ногам мужчины. Но он в её сторону даже не глянул, прошёл мимо. И, провожая его разочарованным взглядом, торговка подумала, что шансов закадрить такого

– не больше, чем завлечь ковбоя с рекламы «Мальборо».

Мужчина продвигался сквозь толпу, как бесплотный дух, никого не задевая и сам избегая столкновений.

Громов? Ну конечно же, он. Кто ещё способен вести себя с достоинством испанского гранда, находясь среди людского столпотворения?

Мужчину в джинсах узнал бывший сексот КГБ, кандидат экономических наук Онищук, раскинувший свою скатерть-самобранку прямо на асфальте.

На ней хаотично громоздились бэушные бытовые приборы, разнообразные детали и инструменты. Человек с понятием обнаружил бы здесь все, что может пригодиться в хозяйстве, – от электрических счётчиков, которые Онищук снимал по ночам в соседних подъездах, до оконных шпингалетов, которые он свинчивал у себя дома.

Громов его не замечал, шёл своей дорогой. И для Онищука было большой неожиданностью, когда он остановился напротив и бросил небрежно, будто они виделись только вчера:

– Привет.

– Здравствуйте, Олег Николаевич. – Онищук давно зависел не от «конторы», а от собственной изворотливости и расторопности, но многолетняя привычка брала своё, заставляя позвоночник почтительно прогибаться в пояснице. – Рад вас видеть живым и здоровым. Все там же трудитесь?

– Похоже, что нет. – Громов непонятно чему усмехнулся. – Аббревиатура поменялась.

– ФСБ? – изумился Онищук.

– СЗС.

– И как это расшифровывается?

– Сам За Себя.

Онищук смешливо закудахтал. Ему было приятно сознавать, что не один он выбит из привычной колеи. Громов внимательно посмотрел на него, и пришлось Онищуку делать вид, что он надсадно кашляет, а не веселится.

– Мне нужно сделать кое-какие покупки, а шляться по рынку нет желания, – сказал Громов. – Подсобишь по старой памяти?

– А как же! – воскликнул Онищук. Воспоминания о тех годах, когда он исправно стучал на всех окружающих, включая собственную супругу, были не самыми приятными в его жизни. Но посредническая деятельность сулила доход, а это было главным в той новой жизни, к которой без особого успеха пытался приспособиться Онищук.

– Во-первых, мне нужен самый прочный и надёжный автомобильный трос, который здесь можно найти. – Громов загнул палец.

– Сейчас сбегаю, тут рядом… За товаром присмотрите?

– Присмотрю. Но я ещё не закончил.

– А? – Онищук замер в неустойчивой позе бегуна, сообразившего, что сделал фальстарт.

– Наручники. – Теперь на громовской руке загнутыми были уже два пальца, и это походило на постепенно сжимающийся кулак. – Не какие-нибудь допотопные железки, а хорошие браслеты, самозатягивающиеся, с зубчиками.

– Есть у меня такие, – засмущался Онищук. – За тысячу отдам. Но тут один нюанс.

– М-м? – заинтересовался Громов, прикуривая сигарету.

– Ключика нет. Защёлкиваться наручники защёлкиваются, а открывать их скрепкой приходится. Или с помощью иных подручных средств.

– Ключик, пожалуй что, не понадобится, – решил Громов после недолгого раздумья. – Показывай свою цапку.

Онищук успешно провёл торговую сделку, а потом смотался к местным автомобильным магнатам и возвратился со сверхпрочным импортным тросом, запросив за него чуть ли не вдвое больше реальной стоимости. Громов торговаться не стал. Оплатил и эту покупку, но уходить не спешил, стоя на месте и разглядывая товар.

– Что за зажигалка? – спросил он, щурясь от сигаретного дыма.

– «Зиппо», – похвастался Онищук. – С лучших времён осталась. Воронёная сталь, час непрерывного горения. А на корпусе, – он поднёс зажигалку к глазам покупателя, – девушка в развевающемся платьице. Это фирменный знак, которого на нынешних подделках не встретишь.

Громов принял вещицу из рук Онищука, чиркнул колёсиком и установил горящую зажигалку на раскрытой ладони, любуясь почти незаметным в дневном свете пламенем. Захлопнув откидывающийся колпачок, попросил:

– Заправь.

– Да она и так почти полная!

– Вот и дозаправь, чтобы совсем полная стала.

Пока Онищук возился с баллончиком, Громов поинтересовался:

– Как живёшь, секретный сотрудник Ясень?

Онищук хотел в ответ съязвить, но совершенно неожиданно для себя признался:

– Хреново. Вешался два раза.

Громов помолчал, прежде чем задать следующий вопрос:

– За зажигалку сколько просишь?

– Пятьсот! – заявил Онищук со злобной решимостью. Ему стало обидно, что он не услышал в голосе собеседника даже намёка на сочувствие.

– Вот, тут ровно полторы тысячи.

Громов протянул ему стопку сотенных купюр, а остальное сунул в карман. У него на две-три бутылки пива оставалось, не больше. Глаз у Онищука был намётанный.

– А я не нищенствую, спасибо.

Он попытался возвратить лишнее, но Громов мягко отстранил его руку:

– Лучше скажи мне, как до Мушкетовского кладбища лучше добраться. Там у меня родители.

Онищук выпучил глаза:

– Вы что же, ещё ни разу у них на могиле не побывали?

Глаза Громова сверкнули, но голос его оставался совершенно невыразительным:

– Знаешь, прежде мне как-то не приходило в голову любоваться могилами. Дата рождения. Дата смерти. А то, что между ними, быльём поросло.

– Почему же тогда…

Вопрос повис у Онищука на кончике языка. Глядя куда-то сквозь него, Громов пробормотал:

– У меня ведь тоже однажды появится своя могила. – Он вставил в рот очередную сигарету, забыв поднести к ней пламя зажигалки. И бросил, прежде чем уйти:

– Хочу посмотреть, как это будет выглядеть.

Он зашагал прочь. Тяжёлая бухта троса в его руке казалась невесомой, как моток лассо. И, глядя ему вслед, Онищук незаметно для себя расправил плечи, чего не делал уже целую вечность.

* * *

Мужик плёлся вдоль дороги такой понурой походкой, словно скопировал её у бродячей собаки, которая уже давно помышляет о смерти, а не о дальнейшем существовании. Когда он оглянулся через плечо на догонявший его джип, Громов не сразу признал в нем Ваньку – так сильно тот изменился. Лицо постарело и почернело. Видать, сильный пожар полыхал в его душе после дочкиной исповеди. Стоило лишь посмотреть ему в глаза, и сразу стало ясно; знает. Всю горькую правду, без прикрас.

Притормозив, Громов высунулся в окно:

– Куда путь держишь, Иван?

– А то вы не знаете. Второго искать иду.

Так, стало быть, и об участии Громова успела Варя поведать отцу.

– Зачем ты со мной на «вы», если я с тобой на «ты»? Непорядок.

– Непорядок – это когда милиционеры с бандюками схожи, а бандюки насильничают, от милиционеров не таясь, – сказал Ванька, сплюнув в пыль.

– Так ты, значит, несправедливость решил топором править? – прищурил глаз Громов, изучая оттопыривающийся пиджак собеседника.

– А если и так? – спросил тот с вызовом.

– А если так, то сунь свою железяку в багажник и садись рядом. Поможешь мне в кое-каком деле, потом водочки выпьем, за жизнь поговорим.

Ванька оживился:

– Если в таком деле, какое вы вчерась на мамотинском подворье затеяли, то я согласный. Ух, я бы им, сволочам!.. – Он потряс кулаком.

– Ну, на сегодня у нас задача мирная, – усмехнулся Громов. – Что касается парня, которого ты собираешься уму-разуму учить, то он, наверное, смылся давно.

– Жаль, – крякнул Ванька и полез в автомобильное нутро. Чинно сложив руки на коленях, он осмотрелся и неожиданно заявил:

– Взорвать бы её, к японе матери. Не верю я, что в нищей державе в таких машинах честные люди разъезжать могут.

– Это не мой джип, Иван.

– Знаю, что не ваш. Иначе не сидел бы тут, рядом с вами.

– А водку пил бы? – ехидно осведомился Громов.

Помолчав немного, Ванька честно признался:

– Водку пил бы. А только машину потом все равно бы взорвал.

– Да нет, приятель, – погрустнел Громов. – Кто пьёт с кем попало, тот потом дрыхнет без задних ног и ни хрена вокруг себя не видит. Пока в жопу жареный петух не клюнет.

– Меня уже клюнул, – просто сказал Ванька и надолго умолк, устремив неподвижный взор на проплывавшую под колёсами дорогу. Как будто перед его глазами прокручивалась собственная бестолковая жизнь.

Глава 26
НА КРУГИ СВОЯ

На снимках мёртвое Санино лицо, окаймлённое бородкой, не производило впечатление юного или наивного. Напротив, посмертный оскал придал ему достаточно свирепое выражение. Вылитый киллер, тем более что невзрачность его фигуры скрадывалась фотографическими масштабами. Плюс револьвер, преподнесённый крупным планом, и увеличенные входные отверстия от пуль на груди трупа.

Руднев отложил стопку снимков и откинулся на спинку кресла. Полковник Бурлаев, сидевший точно на таком же, его примеру не последовал. Ножки кресел на конспиративной квартире были хлипкими.

Подломятся – всю солидность враз растеряешь.

– Кто таков? – спросил Руднев, кивнув на фотографии.

По правде говоря, полковника это абсолютно не колебало. Более того, он полагал, что оперативники очень удачно шлёпнули бестолкового парнишку с револьвером. Есть на кого списывать трупы в дачном посёлке. Люди уже были отозваны оттуда и занимались более важными делами.

– Личность покойного выясняется, – сказал полковник, делая озабоченное лицо. – В республиканской базе данных он не значится. Обычное дело для опытного исполнителя. Выйти на заказчика теперь вряд ли удастся.

– Так какого же!.. – вскипел Руднев, но тут же взял себя в руки и сменил тон на нейтральный. – Живым никак нельзя было взять?

– Он был ещё тот волчара! – Полковник цокнул языком. – В одиночку на двух вооружённых убоповцев попёр. Но так оно даже к лучшему.

– Что – к лучшему? Что ему язык теперь не развяжешь?

– Завести уголовное дело легко, а вот закрыть… – Полковник сделал многозначительную паузу. – Вот выйдем мы, к примеру, на заказчика, а тот начнёт показания в прокуратуре давать.

– Мне-то что за дело?

– Я так полагаю, что заказчик входит в ваше ближайшее окружение. Нужны вам его показания?

– Губерман! – выдохнул Руднев. – Его работа! – Казалось, он помаленьку выпускает пар, чтобы не захлебнуться переполнявшей его яростью.

Бурлаев промолчал. Если кому-то не даёт покоя еврейская фамилия, то это чужие проблемы. Плевать было полковнику на то, кто кого заказывает и перезаказывает в этом бандитском мире. В мутной воде лучше рыбка ловится. Полковник чувствовал, что заработает сегодня значительно больше, чем рассчитывал. Серьёзные дела затевались. Это было видно по напрягшемуся лицу собеседника.

– Губерман, – убеждённо повторил Руднев, закуривая вот уже третью сигарету подряд.

«Совсем не бережёт здоровье, – равнодушно подумал полковник. – И правильно делает. На долгие годы оно ему не понадобится. Такие всегда умирают в расцвете сил. В лучшем случае вспоминают славные деньки на нарах».

– Его слушали? – спросил Руднев. Заметив, как поскучнел милиционер, он достал из кармана белый конверт и швырнул его на стол. – Вот. Как договаривались.

Конверт моментально исчез. Окаменевшее лицо полковника смягчилось.

– Генерального директора АОЗТ «Самсон» весь день слушали и продолжают слушать, – сказал он. – Аппаратура на голос включается, плёнку в паузах зря не жрёт. Но язык у вашего Губермана – что помело.

До 17.30 целый роман успел наговорить. Вот перезаписи.

С этими словами Бурлаев выложил на столе башенку из пластмассовых коробочек. Руднев нетерпеливо сгрёб их, взвесил на ладони, как будто это имело особое значение, и положил себе на колени.

– Есть у меня к вам ещё одна просьба, – признался он, хмуря брови. – На полу, слева от вас, свёрток лежит. Загляните.

Полковник последовал предложению и почувствовал, что у него пересохло во рту. Сто тысяч долларов, если верить надписям на банковских упаковках.

Такие деньги за мелкие поручения не платят.

– Сегодня мне потребуется много ваших людей, – заговорил Руднев глухо. – Вплоть до СОБРа.

Задача намечается такая…

Выслушав план собеседника, полковник замялся.

– Провернуть такое в одиночку мне не под силу.

– Так поделитесь там у себя, – раздражённо проворчал Руднев. – Не мне ментов учить, как это делается.

«Не тебе!» – согласился Бурлаев мысленно.

– Посоветоваться надо, – сказал он вслух. – Часика через два перезвоню.

– Через час! – отрезал Руднев. – И ни минутой позже!

Можно было сохранить чувство собственного достоинства и потерять деньги; Полковник УБОПа поступил наоборот. И впервые с того дня, когда он переступил порог этой квартиры, удалялся Бурлаев не вразвалочку, а чуть ли не трусцой, как халдей, торопящийся обслужить богатого заказчика.

Проводив его взглядом, Руднев прихватил кассеты и заперся в своём кабинете. Он слушал записи урывками, нетерпеливо перематывая плёнку вперёд, но и этого было достаточно для того, чтобы понять, где собака зарыта. Сразу несколько собак.

Судя по переговорам Губермана с банками, этот умник дербанил бабки. Чужие бабки. Те, которые не попали в карман Руднева, а значит, фактически были вынуты оттуда.

Крысеныш запасливый! Кто мог ожидать от него такой прыти? Там лимончик, там половинка. И все за бугром, от греха подальше. Туда-то Губерман и намыливался завтра, судя по заказанному авиабилету Курганск – Стамбул. Решил, падла, челноком заделаться, с большущей сумкой. А в ней

– обналиченные доллары. Пять миллионов, надо же! С ними хоть на Кипре осесть можно, хоть в Аргентине. Или все же Израиль? Теперь это не важно. Осталась Губерману только одна дорожка – очень короткая и прямая.

Что касается кровавых событий в дачном посёлке, то тут, по мнению Руднева, все было предельно просто. Позарившись на лёгкие деньги, Губерман решил сыграть втёмную. Сговорился с Эриком, и стали они на пару всем подряд особняки липовые впаривать, вырученные деньги под себя подгребая. А Рудневу голову морочили, время тянули. Когда миллионов порядочно на банковских счетах накопилось, Эрик, естественно, делиться предложил, да было поздно.

Губерман киллера нанял и такую свинцовую кашу заварил, что всем тошно стало. Ушлый, паскуда! Мало того, что хозяина обобрал, так ещё и подставил его капитально. Теперь как локоть к носу ни прикладывай, а за оставшиеся дни выполнить требования президентского наместника нереально. Оставалось лишь отступать на заранее подготовленные позиции.

Выключив магнитофон, Руднев положил перед собой лист бумаги и вооружился ручкой. Не было счастья, да несчастье помогло, подумал он, быстро набрасывая схему своих будущих действий. Скоро все будет разложено по полочком. И некоторых, думал Руднев злорадно, полочки ожидают самые неожиданные. В холодильниках моргов.

* * *

Криминальная империя Руднева базировалась на четырех китах с авторитетными в преступном мире именами. Каждый из них располагал собственной дружиной боевиков, внушительным арсеналом и занимал примерно равное положение в «семейной» иерархии.

Попка-диспетчер обзвонил их всех, назвав время и место сходки. Не офис, не ресторан и даже не какое-нибудь укромное местечко под открытым небом. Дом Руднева, только подъезд и квартира другие. Настоятельная просьба: во дворе шухера не устраивать, сходиться чинно-благородно, без вооружённых до зубов головорезов. Потому и время было назначено каждому с разбежкой в пять-десять минут, чтобы уважаемые люди не гурьбой в дом вваливались, а поодиночке.

Намеченные посиделки в домашней обстановке показались криминальным генералам кощунственной насмешкой над прежними славными традициями.

Итальянец почти исчерпал кредит доверия, отпущенный ему за былые вклады в общак. Купленная им за сумасшедшие бабки воровская корона если ещё и не упала, то едва-едва держалась на горделиво поднятой голове. С тех пор как Итальянец почти отошёл от дел, прикрываясь еврейским барыгой и задвигая красивые речи на телевидении, многое изменилось и в его владениях. Сколоченная им группировка находилась на грани развала. Ещё соблюдались неписаные законы, ещё выполнялись приказы, даже лавэ, худо-бедно, наверх отстёгивались, но все это было лишь видимостью. Приближённые Итальянца все меньше праздновали друг друга, все чаще собачились по поводу и без. Если бы не эти тёрки, они, пожалуй, давно завалили бы Папу сообща. В одиночку решимости пока не хватало, но если кого-то окончательно задавит своя персональная жаба. Итальянцу – вилы.

Хотя бы за то, что с ментами слишком близко сошёлся. Стоит одному бросить предъяву: «ссучился!» – и остальные дружно подхватят. Все к тому и шло.

Слон, к примеру, уже просчитывал такой вариант и долго раздумывал, принимать ли ему приглашение Итальянца или послать подальше вместе с его депутатским мандатом и прочими выгибонами. Останавливало подозрение, что на сходняке общество сговорится против него. Слона, и тогда хоть на матрасы с братвой ложись, хоть в общую могилу. Порвут. Вокзалы под себя подомнут, гостиницы, турфирмы.

Когда такой лакомый кусок держишь, охотники сожрать тебя вместе с ним всегда найдутся.

Нерусский человек Арам тоже колебался, прежде чем отправиться на сходку без трех или хотя бы двух боевых экипажей. А когда решился, трижды поцеловал свой нательный крест и попросил господа быть ему опорой и защитой. Он всегда загодя подвох чуял, Арам. Аккуратный, подтянутый, обряженный в китель со стоячим воротником, он смахивал чем-то на пастора, особенно после того, как серебристую бороду отрастил. Перетирать с ним вопросы было все равно что с иезуитом спорить – всегда на слове поймает, а сам тысячу наговорит, но ни одного такого, за которое зацепиться можно.

Ступая мягко, как камышовый кот, он проследовал в нужный подъезд через шесть минут после Слона, и тем, кто наблюдал за ним издали, почудилось, что у входа он на скорую руку перекрестился.

Выждав ровно десять минут, навстречу неизвестности отправился грузный Леха Ярославский, сильно подозревавший со стороны Папы какую-то подлянку. Его бизнес был более цивилизованным, чем откровенний рыночный рэкет Арама. Леха опекал автосалоны, рестораны и казино, частенько появлялся также в кабинетах управляющих банками. Его, конечно, рады бы не пускать на порог приличных заведений, но тем не менее он всюду был вхож, открывал нужные двери ногой, а уходя, мог милостиво потрепать по щеке даже самого владельца единственной авиакомпании Курганска, и тот бы только польщенно улыбнулся. До того как у него наладились с Лехой столь дружеские отношения, магнат передвигался на двух ногах, а теперь пользовался костылём. Когда партнёры докучали расспросами, отшучивался: мол, неудачно с парашютом прыгнул. Что было ложью чистейшей воды, поскольку Леха Ярославский его без всяких подручных средств с семиметровой вышки в пустой бетонный бассейн снарядил. Но лишь теперь Леха, кажется, начал понимать, что испытывает человек, падающий с высоты.

Под ложечкой у него засосало, когда в подъезде ему преградили путь двое штатских мусорской наружности. Представились невнятно и давай охаживать Леху ладошками – гладили, мяли, щупали, как доступную бабу. Но совсем не по себе ему стало, когда «вальтер» у него изъяли, а разрешение на ношение оружия ловко вытащили из кармана. И теперь интересовались с наглецой, по какому такому праву Леха с пушкой по городу расхаживает?

– Вы же сами документы у меня из кармана вынули, – возмутился Леха.

– Неужели? – синхронно осклабились менты. – Из какого?

Перед началом операции они получили вполне определённые инструкции: гостей встречать без должного почтения, гонористых сразу ставить на место, при необходимости даже ломать немного. Насчёт алкоголя специальных распоряжений не было, но почти все задействованные убоповцы хорошенько приняли на грудь.

– В каком кармане разрешение было, тебя спрашивают? – юродствовали менты, развернув Леху возмущённым лицом к стене. – В этом?

Чья-то пятерня принялась лапать ягодицы и промежность обыскиваемого. Получилось двусмысленно и обидно.

– Что ж вы творите, козлы? – выкрикнул Леха, содрогнувшись от унижения.

– Что? Ты как нас назвал, бандитская морда?

И тут грозный Леха Ярославский, державший под ружьём не менее полусотни вольных стрелков, неожиданно уразумел, что один на один с ментами – беззащитный и безоружный – он является рядовым гражданином Российской республики со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для начала его впечатали лицом в стену, потом развернули и пристукнули уже затылком, после чего направили дальше, наградив пренебрежительным поджопником и советом запастись на обратную дорожку перевязочными материалами.

Растрёпанный и истерзанный, Леха, очутившись в кабине лифта, принялся лихорадочно шарить по карманам в поисках подброшенного патрона или пакетика с морфием, но ничего там не обнаружил. Вместо того чтобы обрадоваться, он со всей дури бухнул кулаком в стену лифта. Из пиджака пропали не только деньги, но даже расчёска и зажигалка.

Леха не подозревал, что легко отделался. Свирепого Слона до него вообще встретили жёсткими зуботычинами, а потом ещё вчетвером охаживали дубинками, пока тот не перестал огрызаться и махать руками. Арама уложили лицом на пол и во время обыска постоянно наступали ему на пальцы, надеясь, что бандиту откажет христианское смирение. Арам долго крепился, и все обошлось бы, не помяни он адвоката.

После этого до лифта ему пришлось добираться по-стариковски, в три погибели.

Всего этого Леха Ярославский не знал, а потому лихорадочно приводил себя в порядок, чтобы не появляться перед честной компанией с носом, перепачканным побелкой и кровью. А тем временем в подъезд пожаловал последний из четвёрки, Червоня.

Этот имел за плечами опыт боксёра-чемпиона и уголовника-рецидивиста, а потому, нарвавшись на ментов, с ходу залепил одному из них промеж глаз.

Им занялись камуфлированные молодчики в масках и тяжёлых ботинках, а потому до нужной квартиры он добирался дольше всех.

В итальянской команде его открыто уважали за физическую силу и тайно презирали за умственную отсталость. К тому же отрасль он курировал малопочетную – проституцию. Утеплёнными кошёлками торговал, другими словами.

Что касается Руднева, то на все недостатки Червони (кроме одного, самого главного) он смотрел сквозь пальцы. Если бы не чрезмерная потливость, то все закончилось бы для Червони иначе. Но во время стычки с ментами он сильно вспотел и в таком виде ввалился в нужную квартиру. Выносили его потом – ещё не до конца обсохшего – вперёд ногами.

* * *

Каждому из поочерёдно входящих в комнату гостей приходилось дожидаться начала разговора стоя, потому что единственное кресло занимал Руднев, а второе он распорядился убрать. Слон, испытывая сильную неловкость оттого, что его заставляют торчать столбом, попытался было умоститься задом на старом журнальном столике, но Руднев демонстративно забросил на него ноги и с вызовом посмотрел на приближённого. Поведение хозяина было из ряда вон выходящим. Он даже не отвечал на приветствия гостей, а молча разглядывал их с неприятной усмешкой на губах. Если бы у гордого человека Арама не конфисковали ствол, то он, может быть, уже пустил бы его в ход. А так – терпел. Как и все остальные.

Когда они наконец собрались вместе, подавленные тем, как обошлись с ними на входе в подъезд, Руднев соизволил разжать губы.

– Ну, с чем пожаловали, гости дорогие?

Словно он никого не ждал, а соратники припёрлись сюда по собственной инициативе, и никто им тут особо не рад.

– Нет, ну что за дела, я не врубаюсь, – угрожающе протрубил Слон.

Руднев заинтересованно приподнял бровь.

– Менты в подъезде беспредел творят, – подключился Леха Ярославский, чуть гнусавя из-за распухшего носа.

– Шмонают, как сявок последних. – Вспотевший Червоня смахнул со лба пот, но лицо его так и осталось влажным.

Нерусскому человеку Араму тоже было что сказать, но лишь до тех пор, пока в руке Руднева не возник никелированный пистолет, который он пока ни на кого не направлял, а просто разглядывал, давая понять, что оружие интересует его куда больше оскорблённых гостей.

– Ай-яй-яй, – пробормотал Руднев, когда в комнате воцарилась тишина.

– Нехорошие менты, бяки!

Разве можно правильных мальчиков обижать? Ну ничего, Папа им по попкам задаст: ата-та, ата-та! Будут знать, как беспредельничать…

– Слышь, – вскипел Червоня, – ты нас позвал, чтобы дурней из нас лепить? Не нравится мне этот базар гнилой, конкретно не нравится!

Высказавшись подобным образом, он покосился на соратников, но те промолчали, заворожённо наблюдая за тем, как Руднев передёргивает затвор пистолета. Чувствуя себя все более неуютно, Червоня переступил с ноги на ногу и попытался смягчить своё выступление:

– Обидно, Итальянец.

– Что-что? – Руднев расслабленно положил вооружённую руку на ляжки, но таким образом, что дуло пистолета оказалось направленным Червоне куда-то в область живота. И Червоня вспомнил вдруг, что однажды получил огнестрельное ранение в брюхо – едва выкарабкался с того света. А ещё вспомнил строгий приказ не произносить прежнюю кличку главаря. – Обидно, говорю, Александр Сергеевич, – поправился Червоня. Пот заливал его глаза, как будто он плакал.

– Сам-то ты кто? – вопрос Руднева был хлёстким, как удар кнута.

Червоня опять оглянулся на братву и опять не получил поддержки. Разговор он затеял, ему и продолжать.

– Что притих? – глумливо осведомился Руднев. – Позабыл, кто ты есть? Так я напомню. Николай Панкратович Бубенчиков, верно? Как к тебе обращаться? Панкратыч? Или лучше просто – Бубенчиков?

Зрители, которых этот диалог пока что не касался никаким боком, сдержанно засмеялись. Червоню они не уважали, а без своей клички он вообще выглядел дурак-дураком. Не вовремя сунулся с «Александром Сергеевичем», вот и был пойман за язык. Итальянец, правда, самолично распорядился обращаться к нему исключительно по имени-отчеству, но на то он и Папа, чтобы отдавать приказы и их же отменять.

Червоня обливался потом и сверкал глазами, словно его обругали последними словами. Руднев уловил опасную перемену в его настроении и переключил внимание на остальных. Нагибать людей нужно постепенно, а то ведь и распрямиться могут в самый неподходящий момент.

– Вижу, придётся знакомиться заново, – сказал он с ясной, обезоруживающей улыбкой. – Лично я – Итальянец. Теперь ты откликнись.

Приглашающий взмах стволом адресовался Слону, и он решил не кокетничать:

– А то ты не знаешь, Итальянец… Слон я.

Он тоже улыбался, потому как понимал: выйти из этой комнаты суждено не каждому. Зато потом…

Итальянец насмешливо наблюдал за ним. Слоновьи морды плохо приспособлены для сокрытия тайных планов. А слоновьи головы – не для того, чтобы думать. Их набивают или опилками, или чужими мыслями – в зависимости от обстоятельств.

И Итальянец заговорил – размеренно, монотонно, убедительно, как опытный гипнотизёр, постепенно завладевающий вниманием аудитории. Иногда в его голосе проскальзывали вопросительные нотки – он как бы советовался с собравшимися. Потом Итальянец переходил на беспрекословный тон, рубя воздух решительными жестами. И, главное, все фразы его были правильными, убедительными. Он говорил о прописных бандитских истинах, и недоверие мало-помалу таяло в глазах слушателей.

…Разве ваш Папа скурвился, ссучился? Он же о вас, глупых, заботится, в «белом доме» сидя, политического деятеля из себя корча. Ему, Папе, это одному нужно? Или всей семье, безнаказанно жирующей в области? А? То-то и оно! Силы и власти у итальянской семьи стало больше или меньше? А денег?

И когда в последний раз с ментовкой непонятки возникали? Или с центровыми? Или с залётными?..

Слон, Леха, Арам, даже Червоня – все они уже кивали в такт его словам, и, убедившись в этом, Итальянец бросил своим псам кусок, щедро сдобренный ненавистью. Боря Губерман в интеллигентных очочках. Крысеныш, запустивший руку в общак. Нате!