Текст книги "Матёрый"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Глава 9
НЕ ВСЕ ЛЮДИ БРАТЬЯ

Когда Громов развернул «семёрку» и направился в обратный путь, он подумал о том, что иногда у мужчины в холодильнике должно храниться что-нибудь покрепче пива.

Но даже к пиву не пускали! Всегда распахнутые настежь ворота на въезде в посёлок были наглухо закрыты и обмотаны ржавой цепью с висячим замком.

Припомнив недавние манипуляции невесть откуда взявшихся привратников, Громов коротко выругался, подошёл к калитке и обнаружил, что она тоже заперта. Пришлось подтянуться и перебраться через ограду.

– Комендантский час, что ли? – недовольно окликнул он сторожей.

Их было двое. Один сидел в «Мерседесе», непринуждённо выставив ноги наружу. В тёмной глубине салона уютно перемигивались какие-то огоньки, а магнитофонные колонки хрипло оповещали округу о том, что, «мы с тобой опять сегодня, Нинка, будем пить шампанское вино. Ты, моя блондинка, сияешь, как картинка. Нинка, я люблю тебя давно».

Никакой блондинки рядом не наблюдалось. Только ноги торчали из «Мерседеса». Второй сторож – бритый под Котовского тип – сидел к Громову спиной. Поставленный на ребро ящик весь перекосился под весом его бочкообразного туловища, затянутого в чёрную маечку. Перед ним полыхал небольшой весёлый костерок. Бритоголовый казался полностью поглощённым его созерцанием и не собирался прерывать свою медитацию. Пришлось подать голос ещё раз, перекрикивая несмолкаемую «Нинку-Нинку»:

– Фью! Мужики!

Блатная лирика неожиданно смолкла, и из автомобильного салона донеслась неприязненная проза:

– Мужики в поле пашут. Собирают урожай.

– А бабы сидят, дожидаются? – осведомился Громов пока вполне нейтральным тоном.

Огнепоклонник лениво обернулся к нему и посоветовал:

– Ты бы хилял своей дорогой, говорун, пока я тебе твой длинный язык не обкорнал.

С этими словами он демонстративно поднёс к губам явно не столовый нож с насаженным на него шматом мяса и отправил угощение в рот.

Только теперь, втянув ноздрями свежий вечерний воздух, Громов понял, что пахнет жареным. В ушах прозвучал вздрагивающий детский голосок: «…сказал, что ест собак…» Глаза отыскали неподалёку от костра комок окровавленной белой шерсти.

– В обход давай, в обход, – махнул ножом парень, истолковав застывшую позу незнакомца как признак растерянного смятения. – Тебе повезло.

Считай, что я тебя не видел.

«Да что ты можешь видеть своими щёлочками?» – недобро усмехнулся про себя Громов, а сам скучно осведомился:

– Граница, выходит, на замке?

– Тебе же русским языком сказано, бестолочь, – вмешался меломан из авто. – Или тебе по голове настучать, чтобы лучше дошло?

– Русским языком? – Громов неспешно направился к «Мерседесу». – Откуда же ты, знаток великого и могучего, выискался? Из какой такой бывшей союзной республики?

Он уловил в его речи тот же лёгкий акцент, что и у его напарника.

– Значит, все-таки не доходит, – донеслось из автомобиля зловещее уточнение.

– Не доходит, – сокрушённо признался Громов. – Непонятливый я.

Он остановился прямо у ног, покоящихся на земле, и тогда из автомобильного нутра высунулась объёмистая бритая башка, прочно сидящая на раскормленном теле. Это был точный дубликат собакоеда.

И ему не было никакой необходимости презрительно щурить глаза – узкие от природы.

– «Пятьсот шестидесятый»? – спросил Громов, делая вид, что любуется «Мерседесом».

Парень неохотно разлепил губы:

– Тебя колышет? Вали отсюда.

– Но я на машине, а она там, за забором. – Серые зрачки Громова превратились в две крохотные сверкающие точки. – Отопрёшь ворота? Или придётся таранить?

– А тачку не жалко? Пф-ф! – Смешок, сопроводивший эту фразу, походил на звук прохудившейся шины.

– Нет, – покачал головой Громов. – Тачку мне не жалко. Она ведь не моя, степей калмыцких друг!

Он изо всех сил пнул массивную дверцу «Мерседеса», дробя кости ног, высунутых наружу.

– Уй-юй!!!

– Больно?

Громов заботливо приоткрыл дверцу, коротко улыбнулся и повторил манёвр, задействовав на этот раз весь вес своего тела.

– Юй-уй!!! – вот и вся надрывная песенка.

После этого следовало бы выволочь голосистого парня за волосы, но из-за отсутствия таковых пришлось воспользоваться его ушами. Они опасно хрустнули, хотя испытание выдержали с честью.

– Полежи пока, – порекомендовал Громов, небрежно швырнув противника на землю.

Потом он взглянул на пока ещё не повреждённый дубликат узкоглазого, но тот, совершенно оцепеневший, сидел на прежнем месте с широко разинутым ртом, перед которым торчал нож с наколотым куском мяса.

Можно было без помех занимать освободившееся сиденье за рулём «Мерседесам. Мотор завёлся с полоборота. Резко газанув, Громов ткнул лощёное автомобильное рыло в ржавые ворота. С петель они не слетели, но цепь лопнула, освобождая створки. Пока они с радостным визгом разъезжались в разные стороны, изображая запоздалое гостеприимство, Громов дал задний ход, метя кормой в подбегающего собакоеда, и не промахнулся. Не выпустив из руки нож, тот обрушился на багажник и кубарем полетел назад.

Разнеся в щепы свой хилый ящик, он упал спиной в костёр и гортанно закричал. Взметнувшиеся вверх искры сделали картину особенно яркой и запоминающейся.

«Мерседес» затормозил. Но когда не пожелавший угомониться огнепоклонник вскочил на ноги, весь из себя шипящий и негодующий, Громов уже поджидал его.

Нож бестолково вспорол ночь, потеряв при этом ломоть хорошо прожаренного мяса. Этот воинственный выпад был цепко перехвачен, усилен и обращён в прямо противоположном направлении. Не успев сообразить, что происходит, парень, которого звали Садыком, увидел стремительно приближающиеся языки пламени и с разгону нырнул туда вторично, на этот раз – своей бесшабашной головой. Заломленная за спину рука не позволила ему распрямиться, а чужая нога, наступив на складчатый загривок, вжимала щекастое лицо в раскалённые угли. Настало самое время истошно завопить:

– Кекыкбар уличитат!

Это была не угроза, не ругательство. Так Садык просил, чтобы его поскорее отпустили. Он отчётливо слышал потрескивание опалённой щетины на своей голове и чувствовал, как быстро поджариваются нос и губы. Правый глаз взорвался нестерпимой болью, но невидимая сила уже рывком вздёрнула его на подкашивающиеся ноги и снова развернула вокруг оси.

– Жареное любишь? – вкрадчиво спросил мужской голос. Садык не видел говорившего – лишь чёрный силуэт его плавал в багровом мареве, из которого звучало:

– Людей пугаешь? Страшный очень, м-м?

Голос позволил себе еле уловимые насмешливые нотки, но Садык находился не в том состоянии, чтобы воспринимать иронию. Он просто попытался хоть что-нибудь возразить, когда был остановлен беспрекословным:

– Молчи, урюк! Молчи и слушай. Пасть раскрывать будешь у себя в юрте за чашечкой кумыса. Сиди там, посреди раздольных степей, и пой соплеменникам о своих подвигах. У тебя есть домбра?

– Нет. – Садык понятия не имел, что такое домбра, но спросить не отважился.

– Тогда на чем играют у тебя на родине? Должен же быть у вас какой-то инструмент? Одна струна, максимум две. Чтобы каждый мог бренчать без затей.

– А! – обрадовался своей сообразительности Садык. – Думбыра?

– Пусть будет думбыра, – согласился незнакомец. – Вот и играй на думбыре в своей юрте. Там. – Он указал взмахом куда-то на юго-восток. – Потому что здесь я тебя терпеть не намерен. Убирайся. Сделай так, чтобы я тебя больше никогда не видел, понял?

Завершая напутствие, незнакомец ударил Садыка всего лишь дважды: справа налево и наоборот. Даже не ударил – отвесил брезгливые пощёчины. Бритая голова и дальше была готова покорно мотаться от плеча к плечу, но на вопрос «понял?» Садык догадался ответить утвердительным кивком. Его оставили в покое. Он стоял на месте и всматривался в разноцветные круги, плававшие перед глазами после соприкосновения с ярким пламенем. К его облегчению, незнакомец вплотную занялся его братом, Беком.

Тот, едва не плача от боли в перебитой голени, как раз успел доползти до распахнутой двери сторожки, намереваясь взять карабин и воспользоваться им, ух конечно, не в качестве костыля. Взобравшись на крылечко и уцепившись за дверной косяк, Бек мысленно поздравил себя с маленькой победой, но явно поторопился. Потому что по гороскопу ему сегодня следовало остерегаться любых дверей: и металлических, и деревянных. Дверь резко захлопнулась. На этот раз досталось кисти левой руки. До последовавшего удара по голове Бек успел нырнуть в милосердный обморок…

Громов сам вошёл в сторожку. Конфисковав там три бутылки водки и карабин, он переступил через бесчувственное тело и шагнул на улицу.

– Ты ещё здесь? – удивлённо спросил он у парня, застывшего возле угасающего костра, Бутылки аккуратно легли на землю. Отрывисто щёлкнул передёрнутый затвор карабина. Не дожидаясь продолжения, Садык метнулся в темноту.

Карабин немного поколебался и повис стволом вниз. А Громов оказался не таким рассудительным.

Прежде чем возвратиться в свою машину, он ещё некоторое время покатался на чужом «Мерседесе» по маленькой площадке у ворот, задевая капотом и боками автомобиля все, что только удавалось задеть.

Со стороны могло показаться, что он развлекается.

Но если бы кто-нибудь видел в эти минуты его глаза, то подобные предположения были бы напрочь отметены. С такими глазами не шутят, а крушат направо и налево. Громов именно крушил. Отчасти – бандитский «мессер». Отчасти – собственную судьбу вместе с её неопределённым будущим.

* * *

Садык целых два часа просидел в тёмных зарослях, отбежав от поля боя на безопасное расстояние. Зависшая в небе луна была видна только одним глазом, и он глядел на неё с ненавистью. Как будто это была сигнальная ракета, высветившая его позорное поведение на поле боя и не менее позорное бегство.

– Ой-ей-ей…

Обхватив обожжённую голову руками, Садык залопотал что-то на родном языке, который не вспоминал уже много лет. Его интонации были одновременно негодующими и жалобными.

Ещё недавно Садыкбековы слыли в своём кругу братками конкретными, опасными и беспощадными.

И что теперь? Встать перед всеми и пожаловаться, что тебя тыкали носом в костёр, а родного брата калечили на твоих глазах? Что выданный Эриком ствол исчез, а его «мессер» безнадёжно изуродован? Какие найти слова для оправдания, если нападавший был один и даже без оружия?

От этих мыслей Садыку хотелось не просто скулить, а выть во весь голос, запрокинув лицо к безразличной луне. Пострадали не просто бока «мессера» – вся дальнейшая жизнь пошла наперекос. За подобный прокол могут замочить, как рыбок в банке. В лучшем случае все, кому не лень, примутся колотить опальных братьев по головам, как когда-то в армии.

Были Садык и Бек, стали чурки с глазами… При любом раскладе место в бригаде будет потеряно навсегда. Если и оставят в живых, то куда податься потом? Без осенявшего их свыше верховного авторитета Садыкбековы – никто. К тому же тянется за ними длиннющий хвост мокрых дел, за который не преминут ухватиться мусора при первой же возможности.

Нет, бежать некуда и незачем. Садыку оставалось только одно: возвращаться в сторожку. Брат спасёт брата, думал он на ходу с нежностью, которой никто бы в нем не заподозрил. Да, спасёт. И брата, и фамильную честь Садыкбековых.

К счастью для Садыка, площадка перед шлакоблочной сторожкой оказалась безлюдной. Он присел на корточки и внимательно осмотрелся по сторонам.

Настежь распахнутые ворота. Брошенный автомобиль Эрика, на который было неприятно смотреть даже одним глазом, даже при щадящем лунном свете.

Возле чёрного кострища валялась ободранная собачья тушка, которую Садык тут же зашвырнул в кусты.

А вот нож он подобрал.

Сжимая его в руке, Садык прокрался в дом, тихонько притворил за собой дверь и запер её на засов.

Набрав в рот побольше слюны, он несколько раз смачно харкнул на окошко, после чего залепил стекла страницами распотрошённой газеты. В комнате стало почти темно, но это нисколько не мешало Садыку, видевшему во мраке не хуже иного зверя.

Брат, умудрившийся взгромоздиться на топчан, спал, распространяя вокруг себя жар, боль и тяжёлый запах. Ладонь его вытянутой вдоль туловища левой руки вздулась до размеров дохлой крысы. Вторая рука свесилась между топчаном и стенкой. Штанины скрывали искалеченные ноги, но Садык не сомневался, что осмотр не даст никаких утешительных результатов. Плох был Бек, совсем плох. Иначе не спал бы сейчас сном, больше похожим на обморок.

Беззвучно и безошибочно передвигаясь в темноте, слегка сероватой от просачивающегося лунного света, Садык занялся приведением комнаты в соответствующий вид: переворачивал стулья, в беспорядке раскидывал привезённые шмотки и харчи, даже не пожалел мелкие денежные купюры, которые разбросал по полу. Вскоре в помещении царил полный бардак.

Разгром. Садык знал, что следствия и экспертизы не будет, но не поленился обставить все крайне правдоподобно.

Теперь оставалось извлечь из-под подушки Бека трофейный ментовский «макар», с которым тот никогда не расставался. Пулю нужно было всадить Беку в сердце, а не в голову – обезобразить лицо брата не поднималась рука. А выстрел Садык намеревался сделать сквозь сложенное одеяло, которое поглотит шум и пороховую гарь. Второй пулей придётся точно таким же образом продырявить собственное плечо.

Будет больно, но Садык знал, что он не только вытерпит эту боль, но ещё найдёт в себе силы утопить пистолет и одеяло в ставке. Другого выхода все равно не было.

Позорная стычка со случайным прохожим – это одно, а вооружённый вражеский налёт на пост – совсем другое. Это вам не халям-балям, не шуточки.

Труп Бека подтвердит любому, что каша тут заварилась серьёзная. Изувеченный «мере» Эрику, конечно, все равно не понравится, но грешить он будет не на своих пацанов, а искать виноватых на стороне. Вот пусть и ищет. Правду знали только братья Садыкбековы. Теперь эту тайну будет хранить один из них – раненый боец Садык с лицом, опалённым выстрелом в упор.

Он и понятия не имел, что наспех выдуманная им история не нова… «Каин, где Авель, брат твой?» – «Не знаю, разве я сторож брату моему?»…

Садык склонился над Беком и отшатнулся.

Тот смотрел на него совершенно осмысленным взглядом. А в грудь Садыка прицельно глядело дуло пистолета, оказавшегося вовсе не под подушкой.

– Отойди, – сказал Бек ровным голосом.

– Ты меня не так понял, братишка, я…

– Я сказал: отойди!

Садык послушно попятился. Почему-то вдруг захотелось напомнить Беку, как однажды они, ещё совсем маленькие, заблудились в степи, и тогда он, Садык, отдал брату баклажку с остатками воды. Ничего он сказать не успел. Даже не вскрикнул, когда его попятное движение было ускорено пулей, удар которой опрокинул его навзничь. Он умер, не успев ощутить ни обиды, ни страха. Вспышка, и – мрак.

Бек досадливо поморщился. Жаль было брата. Да и выстрел прозвучал громче, чем он предполагал.

Зато на позорной истории поставлена точка. Почти.

Приставив ствол к сломанной ноге, Бек заранее застонал и вторично нажал на спусковой крючок. Он успел отшвырнуть оружие в дальний угол комнаты за мгновение до того, как потерял сознание.

Про этот пистолет, снятый с милицейского трупа, в бригаде раньше знали только близнецы Садыкбековы. Теперь – один Бек, чудом оставшийся в живых во время вражеского набега.

А брат… что брат? «Разве я сторож брату своему?»

Глава 10
ХОЖДЕНИЕ ПО РАЙСКИМ КУЩАМ

Ночные выстрелы не побеспокоили обитателей Западного посёлка, подавляющее большинство которых дрыхло, приходя в себя после трудов праведных.

А те, кто заподозрил в отдалённых хлёстких звуках выстрелы, опасливо поёжились, но и только.

Одним словом, если ночью стреляют, значит, это кому-нибудь нужно. А когда потом над землёй всходит яркое солнышко, то ночные страхи рассеиваются подобно темноте. Оно было светлым и мирным, прекрасное августовское утро.

Кто просыпался по велению сердца, кого на ноги ставил острый гастрит, умевший делать это получше любого будильника. Одни слушали сводки утренних новостей, и идиотски-радостные голоса дикторов убеждали их, что в мире все спокойно, даже если где-то землетрясения, пожары или наводнения. Другие заваривали чаек и сами балаболили не хуже радио своими подсевшими со сна голосами. Третьи потирали поясницы перед новыми трудовыми свершениями. Четвёртые дымили первыми сигаретами или доедали последние консервы.

Громов, проснувшись, для порядка буркнул:

– Доброе утро, страна.

От неё, занятой своими важными, неотложными делами, ответа он, разумеется, не дождался, но ничуть не огорчился по этому поводу. Привёл себя в порядок, прошёлся по двору, прикидывая, чем занять себя до вечера. Вчерашняя выходка с чужим «Мерседесом» выглядела при солнечном свете неприглядной и по-мальчишески глупой. Но зато появился стимул хорошенько размяться и привести в боевую готовность верный револьвер, носивший прозвище «Мистер Смит» (прости, старина Вессон). Причём, пока Громов чистил и смазывал оружие, у него не возникло ни малейшего желания сыграть с самим собой в «русскую рулетку», а это было уже кое-что.

Совершив марш-бросок по окрестностям, вволю поплавав и совершенно неожиданно для себя побрившись, Громов почувствовал себя не то чтобы заново на свет родившимся, но живым и полным сил.

Неприятно мозолила глаза куча щебня у дома, однако не настолько, чтобы принимать по этому поводу какие-то срочные меры. Соседские холопы, при желании, ещё вполне могли уложиться в срок ультиматума. А если и нет, то сегодня Громову хотелось попросту махнуть на них рукой.

Мужественно отказав себе даже в глотке пива, он прихватил ведро и отправился за водой к колонке. На площадке у закрытой сторожки перетаптывался незнакомый толстяк в дамской панаме, разглядывавший «Мерседес», назвать который красавцем не повернулся бы язык даже у сборщика металлолома.

Толстяк обрадовался появлению ещё одного зрителя, с которым можно было поделиться впечатлениями.

– Это ж надо, – обратился он к Громову возбуждённым тоном. – Представляю, каково владельцу!

Если бы у меня такая беда приключилась, я бы просто волосы на себе рвал…

Судя по густой растительности на теле толстяка, подобный акт отчаяния мог вылиться для него в многочасовую пытку. Чтобы как-то успокоить его, Громов показал ему своё помятое ведро:

– Видите? Ещё вчера было как новенькое, а теперь – полюбуйтесь, на что оно похоже. Но я же не отчаиваюсь. Жизнь продолжается, верно?

Сразив толстяка своим философским подходом к действительности, Громов благополучно доставил полное ведро домой и вместо того, чтобы завалиться с книгой на диван, заставил себя позаботиться об обеде. Чистить картошку он уселся возле крылечка, а рядом примостил два предмета, не имевших к этому процессу ни малейшего отношения: матово поблёскивавший револьвер и бутылку пива. Бутылка, прихваченная из холодильника совершенно машинально, очень даже запросто могла перегреться на солнце, поэтому пришлось её приговорить к полному опустошению. Обзывая себя безвольным слизняком и рабом страстей, Громов тут же сходил за второй бутылкой. Запотевшая, она приковывала к себе внимание, но он откупорил её не раньше, чем полностью разделался с картошкой.

После того как пиво было выпито, испытать полное блаженство мешало только непреодолимое желание пролиться небольшим дождичком. Решив не отказывать себе ещё в одном маленьком удовольствии, Громов встал и отправился в дальний конец своих дикорастущих владений. Тут-то он и пожалел о своей опрометчивости. Брошенная на произвол судьбы кастрюля с картошкой – черт с ней, ею все равно от врагов не отобьёшься. Но ствол, ствол! Разве можно было расслабляться до такой степени, угробив «Мерседес» парней бандитской наружности?

Чувствуя себя полным идиотом, стоял Громов в кустах и слушал, как слева от него шуршит облепиховое деревцо, взятое в кольцо раскидистым бурьяном.

Ни ветерка, только этот вкрадчивый шорох. Уголок глаза отметит там какое-то неуловимое движение, после чего облепиха окликнула Громова человеческим голосом:

– Эй!

Прозвучало это куда более обнадёживающе, чем, скажем, предложение поднять руки или выстрел в упор. Медленно повернувшись к говорящему деревцу, Громов откликнулся столь же односложно:

– М-м?

Дёргаться и суетиться в сложившейся ситуации было бессмысленно. К счастью, и необходимости в этом не возникло. Потому что высунувшаяся из листвы мордашка оказалась девчоночьей, симпатичной и ни капельки не разбойничьей. Загорелое скуластое лицо, окаймлённое выгоревшими на солнце волосами, которые на фоне тёмной зелени казались белесыми. Разглядывая незнакомку, Громов решил, что при таких большущих глазищах её не могут испортить даже царапины на щеках и россыпь конопушек на переносице.

Так должна была выглядеть Ева в райском саду.

Одно только было непонятно: уже успевшая вкусить запретный плод или ещё только приглядывающаяся к нему издали?

* * *

Ксюха никогда не предполагала, что ей доведётся проверять справедливость известного постулата про милого, шалаш и рай.

Сначала шалашом и не пахло, а имелся только милый по имени Саня. Седьмое небо с успехом заменяла двухкомнатная квартира в центре города, где прошёл незабываемый медовый месяц. Ради полного счастья молодожёнов Санины предки пожертвовали автомобилем, а сами перебрались в малогабаритную берлогу на окраине. Ксюхины родители помочь ничем не могли по причине их полного отсутствия.

Детский дом да общаги – вот и весь семейный уют, который был доступен ей до этого счастливого во всех отношениях брака.

Любовь, как водится, обрушилась на Ксюху и Саню внезапно. Совершенно неземная любовь, ибо эти парень и девушка были явно не от мира сего. Не в смысле – святые. На языке их сверстников имелись более современные и ёмкие характеристики: шизанутые, долбанутые, вольтанутые.

До появления Сани никому не удалось затащить Ксюху в постель, в подвал или хотя бы в кусты. А ведь желающих было хоть отбавляй, причём подружки усердствовали не меньше приятелей. Это никак не было связано с их рано проснувшимися лесбийскими наклонностями. Просто подруги хотели научить Ксюху жить, чтобы она стала как все нормальные девчонки, перетроганные сверху донизу, вдоль и поперёк, снаружи и внутри. Ксюха на провокации не поддавалась, на уговоры не велась. Не давалась воздыхателям ни силком, ни по согласию. При её внешности, заставлявшей солидных мужчин высовываться из иномарок с разными заманчивыми предложениями, это было настоящим подвигом. И все же в свои восемнадцать лет Ксюха упорно оставалась девственницей.

Её ещё можно было бы понять, если бы берегла она себя для какого-нибудь арабского шейха или хотя бы отечественного принца на белом «Феррари» с лошадкой на эмблеме и с целым табуном невидимых жеребцов в двигателе. Но хилый, малорослый Саня, возникший однажды рядом с этой девушкой, на принца явно не тянул, как чуточку не дотягивал до ста шестидесяти сантиметров Если бы у Ксюхи ноги действительно росли от ушей, как поговаривали вокруг, то Саня свободно проходил бы между ними, почти не наклоняя голову. При этом не являлся он ни подпольным миллионером, ни половым гигантом, «ушедшим в корень», а иных оправданий странному Ксюхиному выбору никто изобрести не сумел. Короче, эта любовь была совершенно необъяснимой с рациональной точки зрения. Как и положено любви.

Йоги и психи уходят в себя. Влюблённые без остатка уходят друг в друга, выныривая на поверхность реальности редко и неохотно. Одно из таких выныриваний завершилось для Сани и Ксюхи крупными неприятностями.

До этого момента молодые существовали на скудные пожертвования родителей и на Санину стипендию, которой хватало разве что на дешёвую зубную пасту да на медиаторы для его гитары. Но однажды, узнав от Ксюхи, что на завтрак у них хлеб с прошлогодней картошкой, а на обед та же картошка, но уже без хлеба, Саня решительно прихлопнул ладонью гитарные струны и заявил, что пора крутиться.

Питая любовь к музыке, крутиться задумал он на плейерах, которые стоили в Черновцах десять долларов оптом, а в родном Курганске улетали со свистом за пятнадцать. Об этом свисте поведал Сане сокурсник, уверявший, что его знакомые торгаши с радиорынка без вопросов заберут хоть триста корейских аппаратиков по двенадцать баксов за штуку.

Задумчиво грызя медиатор, Саня высчитал, что обогатится за одну ходку на 600 долларов. Для этого требовалась самая малость – начальный капитал, который взять было негде. Тут, как по заказу, перед его блуждающим взором возникло газетное объявление:

«ДАМ ДЕНЬГИ В КРЕД. ПОД НИЗ. ПРОЦ.». Перезвонив по указанному номеру телефона, юный бизнесмен встретился с фантастически толстой дамой в грязном пеньюаре. Она и в самом деле была готова дать визитёру три тысячи «в кред.», ровно на месяц, под пять «проц.». Мысленно вычтя полторы сотни из будущего барыша, Саня вздохнул и согласился. Спросил только: а если я смогу отдать раньше? Раньше можно, снисходительно разрешила дама, а вот позже никак нельзя. Процент на процент, штраф-неустойка и все такое прочее, о чем приличным людям даже говорить неприятно. Саня кивнул: согласен. И тогда процентщица, заманчиво шелестя купюрами, спросила о залоге. Машина? Квартира?

Вместо того чтобы сломя голову ринуться наутёк, как при виде цыганских гадалок на улице, Саня послушно оформил все необходимые бумаги на квартиру, взял у щедрой тётки деньги и устремился на Западную Украину. Никаких слов не хватит, чтобы описать мучения низкорослого паренька, приволокшего на своём горбу громадные сумари с товаром, сделав по пути три пересадки! Но Саня с честью выдержал все испытания, не подозревая, что настоящие мытарства только начинаются.

Сокурсник, воспользовавшись летними каникулами, улетучился в неизвестном направлении. Пришлось ехать на рынок самому. Там у Сани случайно купили два плейера, но потом налетела налоговая инспекция и конфисковала всю партию, легко определив, что у ошарашенного студентика нет ни патента, ни гордого звания ЧП, ни элементарного житейского опыта, чтобы воспротивиться грабежу. Привезённые издалека сумки, как некогда и было обещано, улетели со свистом – вместе с товаром и вложенными в него деньгами.

С таким же свистом пролетели и дни, оставшиеся до назначенного толстой дамой срока. Явившись к ней, Саня стал жаловаться на непредвиденные обстоятельства, которые никого не волновали, кроме него самого. Дама брезгливо воротила лицо, укоризненно качала головой, а потом заявила:

– Стыдно. От вас, юноша, я такой подлости не ожидала. Мне срочно нужны деньги на лекарства для больного отчима, проживающего в городе Нижний Тагил. У него астма.

– Вы подождите немного, – заволновался Саня, живо представив, как тяжко приходится немолодому астматику без лекарств. – Я что-нибудь придумаю.

– Все давным-давно придумано без вас, – высокомерно ответствовала дама.

Поздним вечером приунывших молодожёнов навестили три ходячих шкафа, заявивших, что с завтрашнего дня квартира переходит в их собственность. Они шумно дышали, молодецки поводили плечами и навязчиво интересовались, когда бывшие хозяева собираются освободить жилплощадь от своего присутствия и своих убогих манаток. Пылкие возражения Сани, достававшего макушкой лишь до середины развитых бицепсов гостей, были восприняты без должного уважения.

– Ну ты, недомерок, – сказали ему, – чего ты рыпаешься, а? Все путём, все по закону. Ты попал на бабки, конкретно.

– Деньги отдам, а квартиру не могу, – заявил Саня.

– Давай. Гони, конкретно, бабки и свободен.

– У меня сейчас нет. Но я заработаю.

Все три славянских шкафа одновременно издали презрительное фырканье, а потом один из них, заинтересованно поглядывая на Ксюху, пообещал:

– Будешь возникать, завтра вышвырнем тебя из хаты одного, а куколку твою приютим ещё на пару деньков.

– На три, – уточнил любитель конкретики, сосчитав своих товарищей и себя самого без помощи пальцев.

Если бы это не был традиционный визит вежливости, шкафоподобные гонцы процентщицы исполнили бы свою задумку сразу – подобное желание отчётливо проступало в их одинаково мутных взглядах.

Но пока они ушли, и в квартире сразу образовалось много пустого пространства. Теперь уже в чужой квартире.

На исходе самой тревожной ночи в своей жизни молодожёны собрали кое-какое барахлишко, заперли дверь на три замка и подались в бега. Никакая другая мысль не пришла в их обескураженные головы. Просто верилось, что все образуется – само собой, разумеется. Пересидят на Санином дачном участке недельку-другую, вернутся в город, а проблема уже уладится.

Как? Кем? Почему? Думать об этом совершенно не хотелось, а хотелось только верить в хорошее.

Санины родители очень кстати укатили отдыхать в деревню к родичам. Им, плохо вписывавшимся в современную действительность, было бы нелегко втолковать, почему их собственность перешла к посторонним молодым людям. Они бы, по старой памяти, ещё и в милицию сунулись бы в поисках защиты. Что с них возьмёшь? Тёмный народ, живущий по наивным совковым понятиям. Новые веяния для них – тьфу! – пустой звук. Словно не в стране реформ они живут, а в отсталой Эсэсэсэрии.

В прежние времена от государственных щедрот перепало родителям Сани ровно шесть соток земельного надела. Силёнок и средств хватило, правда, лишь на установку списанного вагончика-бытовки.

Но родители грозились построить вместо него настоящий дворец, когда (когда же?) настанут лучшие времена, а пока обходились вагончиком. В него-то, воспользовавшись припрятанным под порожком винтовым ключом, и вселились беглецы.

Вот и образовался у них этот самый пресловутый рай в шалаше. Высидеть в вагончике, раскалявшемся на солнце до температуры адской сковороды, удавалось часов до десяти утра. Спасаясь от пекла, новоявленные Адам и Ева обнаружили в окрестностях настоящие райские кущи – маленький зелёный островок посреди ставка. Погрузив на объёмистую резиновую камеру скудную провизию и питьевую воду, они утром отчаливали от берега, а вечером возвращались обратно, посвежевшие, изголодавшиеся и по-прежнему влюблённые.

Так продолжалось, пока не наступил момент расплаты за столь беззаботное поведение.

* * *

Это произошло, кажется, на пятый день привольного дикарского существования. В запасе имелись две пачки печенья, банка скудного завтрака туриста и никаких позитивных взглядов на будущее. Ещё, правда, оставалась смутная надежда неизвестно на что. Та самая, которая умирает последней, иногда» уже после того, как отлетает в мир иной душа, в которой теплилась эта самая надежда.

Влюблённые, конечно, ни о чем плохом не думали.

Жевали консервированное месиво, заедая его влажным печеньем и запивая тёплой водицей из пластиковой бутыли. Светило, набирая силу, солнце; мелькали над ставком быстрокрылые пичуги, изредка гудели на далёком шоссе невидимые машины. Тишь да гладь – обманчивое затишье перед изгнанием из рая.