Текст книги "Черный феникс. Африканское сафари"

Автор книги: Сергей Кулик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

Глава шестьдесят седьмая

Мнение маститого ученого: «Зимбабве имеет чисто африканское происхождение». – Пощечина расистам от науки. – Почему не увидел свет один из номеров журнала «Энтикс»? – Сенсационное открытие на холме Мапунгубве. – Малое Зимбабве проливает свет на секреты Великого Зимбабве. – Науке уже известны 400 поселений зимбабвийской культуры. – Мозамбикские земли перестают быть «белым пятном». – Мопаневельд – африканская дубрава. – На древней земле Маники

Первая, причем отнюдь не робкая, попытка сказать правду о Зимбабве была сделана в начале XX века Д. Рэнделл-Макайвером. Маститый британский египтолог обладал авторитетом, который разрешил ему пойти против расистского течения и заявить: «Я обследовал семь районов развалин в районе междуречья и пришел к твердому мнению: они имеют чисто африканское происхождение и относятся к средневековому или послесредневековому периоду». В архитектуре, писал он, «независимо от того, военная она или гражданская, нельзя обнаружить никаких следов восточного или европейского стиля любого периода. Здания, заключенные в эти каменные руины и составляющие их неотъемлемую часть, имеют, бесспорно, африканский характер. Искусство и ремесленные изделия, представленные предметами, найденными в этих зданиях, типично африканские».

«Финикийцы», однако, не сдались и превратили выводы Ренделл-Макайвера об африканском средневековье в современную политическую проблему. Доказывая, что «черные ничего не создали и не имеют никаких корней на африканском юге», они настолько накалили страсти, что в 1929 году Британская ассоциация содействия развитию науки послала в междуречье новую экспедицию. Ее возглавила Гертруда Кайтон-Томпсон, по итогам своих исследований опубликовавшая классический труд, самое название которого – «Культура Зимбабве» – звучало словно пощечина расистам от науки. Ее вывод таков: «Исследования свидетельств, собранных со всей страны, не подтверждают ничего такого, что опровергало бы происхождение от банту или датировку средневековым периодом… Я решительно не могу согласиться с часто повторяющимся предположением, будто Зимбабве и смежные с ним сооружения были созданы под руководством «высшей расы или надсмотрщиков».

Лучше других зная, сколько зимбабвийских ценностей безвозвратно потеряно для науки, и твердо веруя в то, что герои «Эншент руине компани» наверняка ничего не оставили для ученых, «финикийцы» прибегли к заведомо запрещенному приему: потребовали от Г. Кайтон-Томпсон «конкретных и новых доказательств того, что культура Зимбабве существовала и что у нее есть африканское лицо». В замбийском городе Ливингстоне, где находится один из крупнейших центров исследований Центральной Африки, мне показывали любопытный экспонат: отпечатанный в 1934 году специальный выпуск издававшегося «фондом Родса» журнала «Энтикс», ни один экземпляр которого так и не дошел до читателей.

Рассказывают, что африканские мальчишки-газетчики уже запихивали свежие экземпляры этого журнала в свои сумки, готовясь выйти на улицы и начать завлекать покупателей фразой, которую им приказал выкрикивать их белый «баас»: «Гертруда все переврала! Золотые украшения из руин – дело рук финикийцев. Это – золото белых, а не черных!» Кто-то из мальчишек уже даже выбежал из здания типографии, когда к ней подъехал «роллс», в котором восседал «баас».

– Остановите этих черномазых! – закричал он. – Заткните им глотки.

Затем «баас» сдернул сумку с плеча первого подвернувшегося ему мальчугана и начал топтать ногами еще пахнувшие типографской краской номера «Энтикс» на роскошной мелованной бумаге. В них содержались пространные статьи, «резюме» которых намеревались вложить в уста африканских газетчиков.

Никто в то утро не рискнул спросить «бааса», что вызвало его гнев. Однако на следующий день до Ливингстона добрался поезд с южноафриканскими газетами, и все стало на свое место. «Кейп аргус», «Ранд дейли мейл» и «Стар» на своих первых полосах, словно сговорившись, рассказывали о сенсационных находках на «королевском холме» Мапунгубве. Местный археолог ван Тондер обнаружил там 23 скелета – первые из уцелевших до нашего времени с допортугальского периода. Кости в могильнике были буквально пересыпаны золотыми украшениями, в том числе двенадцатью тысячами (!) бусин из желтого металла высокой пробы. Один из скелетов оказался скован с другим золотой цепью весом в два килограмма. И при этом все скелеты принадлежали африканцам. Вряд ли финикийские «арийцы» хоронили бы своих черных рабов в золоте!

Слухи о необычайных делах в Мапунгубве стали будоражить умы местных жителей еще за несколько лет до того, как находки ван Тендера вывели из себя владельца «Энтикса». В 1932 году этим холмом, расположенным в 75 километрах к западу от южноафриканского города Мессина, заинтересовался бурский фермер ван Граан. Наслышанный от аборигенов здешних мест – охотников венда – о сокровищах «шакальей горы» (так с банту переводится название Мапунгубве), он без труда «вычислил» этот холм среди сотен других, теснящихся вдоль долины Лимпопо.

Мапунгубве стоит как раз в том месте, где эта река, поворачивая к Индийскому океану, резко меняет направление своего течения с меридионального на широтное и образует огромное колено. Окруженный, таким образом, с двух сторон водой, холм резко выделяется среди других и своей формой: он не пологий, как все соседние, а как бы рубленый, с обрывистыми склонами и плоской вершиной. «Обитель страха», «дом предков», «последний приют владык» – так характеризовали венда этот холм, с первого взгляда напомнивший ван Граану гигантский саркофаг. Приблизившись к Мапунгубве, африканцы норовили повернуться к нему спиной, боялись бросить взгляд в сторону холма и дружно отговаривали буров от попыток забраться на его вершину.

Да и не таким уж легким это оказалось делом! Серпантинов троп туда никто не протоптал, а для того, чтобы брать отвесные склоны холма «в лоб», надо было овладевать искусством скалолазов. Больше месяца ван Граан с сыном и тремя спутниками потратили на то, чтобы найти проводника, который согласился бы открыть им тайну пути к «месту страха». Он показал им узкую, сплошь скрытую колючей растительностью расщелину.

Прорубая себе путь по ней с помощью топоров, первооткрыватели Мапунгубве добрались до небольшой площадки, над которой нависала стена из голубоватого песчаника. Проводник постоял в раздумье, как бы обшаривая ее глазами, затем начал взбираться наверх. Следя за его действиями, ван Граан понял, что древние обитатели холма вырубили в песчанике незаметные углубления – ступеньки, ведущие на вершину.

Скрупулезно повторяя каждое движение проводника, посоветовавшего «не делать никаких лишних движений и ни в коем случае не хвататься за корни и ветви», буры поднялись на столовую вершину. Только там они поняли, какая смертельная опасность им угрожала во время восхождения. На самом краю вершины огромные валуны удерживались над лестницей только за счет собственного равновесия. Некоторые из них были перевиты свешивавшимися вниз лианами. Стоило непосвященному или непрошеному гостю, взбиравшемуся по лестнице, ухватиться за такую лиану, и камни полетели бы на него…

За несколько дней до того, как было совершено это восхождение, прошел сильный ливень. Потоки воды размыли поверхностный слой земли и, обнажив то, что под ней лежало, избавили буров от дальнейших поисков. Повсюду в глаза бросались обломки керамики, кусочки железа и… блестки золота. Чаще всего попадались отливавшие червонной желтизной фигурки носорогов.

Вскоре на Мапунгубве поднялся один из ведущих южноафриканских археологов – ван Риет Лоув. Он выяснил, что холм в значительной степени создан руками человека, и назвал предварительную цифру – минимум 10 тысяч тонн почвы было поднято строителями на его вершину. Впоследствии эта цифра была увеличена до 120 тысяч тонн, а сам холм был охарактеризован ученым как «до сих пор никем не тронутое место, имеющее огромное значение для понимания Африки». Затем последовала уже известная нам сенсационная находка ван Тендера – первое «королевское погребение», обнаруженное на землях, некогда подвластных Мономотапе. Холм Мапунгубве оказался не чем иным, как «малым зимбабве» – одной из многочисленных ставок мутапы, разбросанных по его огромной империи. Она была основана не позже IX века, а жизнь на холме продолжалась до XVIII столетия. Найденное там, в «малом зимбабве», сразу же приоткрыло ученым глаза на то, какие огромные ценности были добыты и уничтожены родсовскими «искателями Офира» в Великом Зимбабве.

Сколько еще таких «зимбабве» скрывают от археологов тропические заросли? Ответить на этот вопрос пока что трудно. Однако около 400 поселений зимбабвийской культуры ученым уже известны. Самое восточное из них – Мани Кеми, расположенное всего лишь в 50 километрах от мозамбикского побережья Индийского океана, неподалеку от Виланкулуша, было изучено в 1978–1981 годах. Обследовавший его бразильский историк Ж. Мораиш установил, что Мани Кеми окружала типичная для построек культуры Зимбабве овальная стена двухметровой высоты, сложенная из каменных глыб.

…Я намеренно до сих пор не отвлекал внимания читателей от профессионально отработанной «автолекции» университетского преподавателя А. Кошты и навеянных ею собственных воспоминаний об истории Зимбабве описаниями мест, по которым мы проезжали, потому что за окном мелькала все та же унылая равнина, хранящая следы насилия воды над сушей. До гор Маники, куда мы направлялись, еще далеко, подъем приморской низменности к ним столь незаметен, что никаких изменений не видно ни в рельефе, ни в растительности. Лишь километрах в ста от побережья среди тощих серых кустарников начинают попадаться большие, с пахучими семенами деревья – мопане. Кроны их раскидисты и ветвисты, но практически не дают никакой тени, так как листья этого дерева, чтобы сохранить испарение, постоянно повернуты ребром к солнцу.

Чем дальше на запад, тем мопане делается все больше и больше. Начинается мопаневельд – очень распространенная в Юго-Восточной Африке лесная формация, растущая на тяжелых глинистых, как правило, бесплодных почвах.

Вдали от заезженных дорог и селений леса мопане и поныне служат излюбленным местом обитания слонов. Судя по обилию навозных куч и поваленных старых деревьев, с которых толстокожие гиганты любят ощипывать молодые побеги, этих животных здесь еще немало.

Несколько раз мы спугивали стада грациозных антилоп-импала, а жемчужнокрылые цесарки вырывались из-под колес нашей машины в таком количестве, что вскоре мы перестали обращать на них внимание. Там, где деревья росли близко от дороги, ее глубокая колея была сплошь засыпана темно-красными листьями. Да и на самих мопане преобладал багряный наряд, сближавший по колориту мопаневельд с нашими осенними дубравами.

– А вот и первые предвестники Маники, – указывает Антонио на небольшие холмы, появившиеся впереди. – И каждый из них ждет своих исследователей, в первую очередь археологов. Раскопки, проведенные преподавателями и студентами нашего факультета, показали, что на вершинах этих холмов сохранилось немало остатков святилищ, где проводились культовые церемонии в честь почитавшихся каранга предков – мвари. Сделали мы и находки, связанные с периодом конкисты. Ведь были времена, когда безлюдные ныне леса мопане служили ареной событий, имевших первостепенное значение для будущего как всей Юго-Восточной Африки, так и Португалии. Вы удивлены? – замечая недоумение на моем лице, спрашивает Антонио. – Все дело в том, что, опасаясь серьезной военной конфронтации с белыми и не желая видеть их в своей столице, мутапа пошел на компромисс, приказав пропустить воинство Баррету в Манику. Португальцев это устраивало, поскольку добычу золота из аллювиальных песков Маники они считали для себя делом более перспективным, чем строительство рудников в глубинных районах Мономотапы. Однако на пути из Софалы в Манику лежало тогда княжество, названное по имени правившей там династии Китеве. Хотя его владыка Китеве III и находился в полувассальной зависимости от мутапы, он вовсе не собирался пропускать португальцев в Манику через свою территорию даром. Китеве III лелеял мечту облагать данью каждый караван белых, проходивший по его землям. К тому же в Манике правил его заклятый враг Шиканга, и никто не мог гарантировать Китеве, что в лице португальцев тот не найдет себе союзника.

Так началась затяжная и жестокая война между конкистадорами и подданными Китеве. После нее остались многие из тех холмов и могильников, мимо которых мы проезжаем. Вооруженным до зубов португальцам поднявшиеся на партизанскую борьбу африканцы могли противопоставить лишь ассагаи, дротики, луки и… голод. Засыпая колодцы, уничтожая запасы продовольствия, предавая огню не только свои поля, но и дикорастущие деревья, дающие съедобные плоды, местные жители увлекали незваных пришельцев все дальше и дальше в глубь незнакомой им страны. Объевшись плодов мопано, давно уже пали верблюды и лошади, начали болеть ослы, а люди изнемогали от голода. Охотиться в этом богатом дичью крае португальцы не могли: неуловимые, преследовавшие их люди Китеве отпугивали животных. Ничего не досталось воинству Баррету и в столице Китеве, покинутой ее жителями. Спалив дворец из дерева и соломы, предав огню остальные строения города, поредевшие наполовину отряды крестоносцев двинулись в Манику.

Рассказ Антонио прервала свадебная процессия, повстречавшаяся у переправы через неширокую, почти высохшую реку Ревуэ. К нам обратился благообразного вида старец с необычной для африканца седой бородой. Он попросил, чтобы мы «оказали честь жениху и невесте» – перевезли их через реку на машине. Собравшаяся по случаю торжества публика была одета довольно бедно и разномастно, но все – по-европейски. Жених и невеста же, с довольным видом усевшиеся на заднее сиденье машины, удивили меня своей униформой: весь их наряд составляли коротенькие юбочки, сделанные из какого-то несотканного растительного волокна.

– Ну вот вам и отголоски порядков, некогда существовавших в Китеве, – объяснил Антонио, когда, пожелав счастья и множества детей молодой паре, а также пожав руки по меньшей мере сотне их гостей, мы вновь тронулись в путь. – Формально жених и невеста принадлежат к народу шона, но помнят, что когда-то их предки причисляли себя к племени абатеви, создавшему королевство Китеве. А у его владык существовал строгий придворный этикет: в их дворец можно было являться лишь в юбках из луба баобаба. Королевства уже давно нет, а традиция надевать такие юбки в знаменательные дни осталась.

Через два часа воздух стал свежее и суше, разноцветные мопане и бесцветные солончаки сменились посадками канарской сосны с длиннющей темной хвоей. Изумрудными оазисами замелькали кукурузные поля, небольшие табачные плантации. Дорога начала резко набирать высоту.

– По всему видно, Маника – рядом, – порадовал меня Антонио. – А значит, настала пора завершить рассказ о Баррету. Дойдя до границ владений Шиканги, он заболел, вернулся в Сену и вскоре там умер. Огромное воинство Баррету уменьшилось до 180 человек. Командование экспедицией принял на себя Омень – фигура зловещая, великий магистр ордена святого Яго. Наученный горьким опытом плавания по Замбези, он в новый поход отправился из Софалы. В сущности, мы сегодня повторили его путь. Но португальцы потратили на него не один день, а два месяца, поскольку Китеве вновь поднял свой народ на партизанскую войну. В конечном итоге Омень добрался до столицы Маники и установил португальский контроль над районами, простирающимися на запад вплоть до современного зимбабвийского города Умтали. Что же касается нас, то мы достигли Маники в районе мозамбикского городка Ротанда, где некогда была одна из столиц правителей этого прекрасного края, – заключил Антонио, указывая на дорожный знак.

Глава шестьдесят восьмая

По следам африканских рудознатцев. – Добычей золота занимались на семейных рудниках. – Появление под землей женщин нарушает покой могущественного духа Чаминуке. – Всеобщее божество Мвари обитало в Великом Зимбабве? – Золото завлекает семейство мутапы в сети португальцев. – Начало движения «Засыплем шахты – забудем о золоте». – Фольклор и политэкономия. – «Лишь создатели египетских пирамид могут тягаться с потомками шона грандиозностью своих дел». – Следы великой рудниковой цивилизации

Обосновавшись в одной из хижин проводника по заповеднику Бинго, расположенному в предгорьях Маники, мы с самого утра колесили на машине в поисках следов деятельности тех, кто добывал железо и золото Мономотапы. У Антонио было две карты. Одна из них – копия с португальской, составленной еще в XVII веке, из которой следовало: в те времена именно мозамбикская часть Маники была главным районом добычи золота в Мономотапе. Вторую карту вычертил сам Антонио. На ней были нанесены открытые в основном им же горные разработки прошлых веков в районе между горами Бинго и главным городом Маники – Шимойо.

– О средневековых Мономотапе и Зимбабве написаны десятки монографий, но что обидно: о подчинявшихся им мозамбикских территориях там не сказано ни слова, – с горечью говорил А. Кошта во время одной из поездок, ориентиром в которой нам служили эти карты. – А между тем о прошлом Маники, свидетельствующем, в частности, о хорошо налаженной административной и экономической системах этого государства – вассала Мономотапы, есть что рассказать.

На примере золотодобычи это выглядело так, – продолжал ученый. – Как только местное население выявляло на своей земле признаки золота, местный вождь сообщал об этом высшему наместнику мутапы в Манике, носившему титул «муэнемамбо». Тот направлял на место предполагаемой добычи желтого металла «послов». В их обязанности входило следить, чтобы каждый из золотодобытчиков ежедневно делал в пользу правителя «одну ходку», то есть ссыпал в «фонд мутапы» один сшитый из козлиных шкур мешок с рудой. Добыча велась, как правило, членами одной семейной общины – муча. Поэтому можно говорить, что это были своего рода семейные рудники, на которых до появления португальцев были заняты все общинники, свободные от сельскохозяйственных работ.

– Мне вот что непонятно, – говорю я. – Ведь многие португальские авторы отмечают, что местное население не имело представления об истинной цене золота, считало, что оно дешевле железа. Какая же нужда была загонять людей под землю?

– Сейчас объясню. Мономотапа была довольно развитым государством, а это значит помимо всего прочего, что ее население облагалось налогами в пользу высшей власти. Ни в столицу, ни в ставку муэнемамбо простой общинник не мог войти с пустыми руками. Даже в случае если рядовой член общины был гол как сокол, он был обязан подойти ко дворцу, неся связку соломы на голове. С политической точки зрения эта связка была нужна для того, чтобы продемонстрировать подчиненность всех и каждого высшей власти, с практической – чтобы ремонтировать крыши бесчисленных построек королевского крааля. В Манике каждая муча была обязана возделывать «королевское поле»; собранная с него кукуруза принадлежала мутапе. Ему же охотники были обязаны отдавать один из бивней каждого убитого слона, все клыки добытого ими бегемота или когти леопарда.

По мере того как в Манику начали проникать арабы, имевшие дело с представителями аристократии шона, те начали проявлять все больший интерес к золоту. Рядовые члены общины быстро поняли, что с его помощью можно откупиться от властей, увильнуть от общественных работ, оставить себе оба слоновьих бивня, в которых традиционно виделся символ богатства. Проникновение португальцев в Манику, особенно усилившееся после похода Оменя, активизировало этот процесс. Но для мужчин добыча золота была делом непрестижным. Вот почему загонять под землю, в рудники, начали женщин и детей, которые у каранга, как и почти всюду в Африке, были наиболее эксплуатируемой частью общества.

Самостоятельно эксплуатировать рудники португальцы еще не могли. Поэтому они делали это с помощью местной аристократии, правящей верхушки. Так у Лиссабона возникла заинтересованность в сохранении власти мутапы, но при условии, что он будет португальской марионеткой, – заключил Антонио.

Вдоль древнего тракта – из Ротанды через Умтали до подножия Иньянги, – от которого осталась лишь жалкая тропка, по которой мы сейчас двигаемся, а также в других золотоносных районах Мономотапы возникли ярмарки, где местное население могло обменять золото на ткани и стеклянные бусы. Каждый купец платил на этой ярмарке пошлину, а посетитель покупал нечто вроде «входного билета», доходы от которых пополняли казну мутапы. Ведал этим бесконтрольным бизнесом так называемый капитан у ворот. На самой большой ярмарке, в Массапу, этот пост по инициативе португальцев заняла «капитанша» – старшая жена самого мутапы. Прибыли этой не умевшей считать дамы, в значительной степени зависевшие от манипуляций ее португальского советника Магальяо Гомеша, были столь велики, что тот вскоре докладывал губернатору острова Мозамбик: «Королева уже поняла все выгоды сотрудничества с нами. Она не скрывает, что готова служить нам, а не своему мужу-монарху. В ее лице мы также имеем нашего главного союзника в борьбе с маврскими купцами».

Я рассказываю Антонио о разысканных мною в губернаторском архиве острова Мозамбик ранее неизвестных материалах иезуита П. Коррейо «Об умонастроениях туземной знати золоторудных земель в Африке», подготовленных в 1631 году. Его автор признавал, что, чем больше усиливался контроль португальцев над добычей и торговлей золотом, тем меньше делались доходы местной знати, не связанной родственными связями с мутапой. Португальцы, снаряжая огромные караваны, состоящие из 400–500 носильщиков, начали торговать повсюду сами. Одновременно все большее число рядовых общинников загоняли добывать желтый металл под землю, в чем «туземцы повсеместно винили белых, и особенно людей с крестом». Антикатолические настроения среди каранга усиливаются. Интересно, что это происходит именно в то же время, когда религиозные смуты потрясают Эфиопию и народ в 1632 году заставляет «царя-еретика» Сусныйоса отречься от трона.

– Иезуиту нельзя отказать в проницательности, тем более что христианин-мутапа по имени Филипп был вызовом всему традиционному обществу каранга, – говорит А. Кошта. – Однако когда мы воссоздаем историю этого района, опираясь лишь на писания португальских хронистов и официальные документы, то всегда существует опасность свести все к борьбе за власть, к интригам в «высших сферах». А между тем для понимания событий тех времен существует еще один богатейший источник – фольклор, насыщенный обильным историческим материалом. Я упомянул об этом потому, что сейчас мы приближаемся к древнему селению Мавита, которое и у ндау, и у маньика, и у розве, в легендах и сказаниях всех племен каранга фигурирует как место, где зародилось и откуда пошло по всей Манике движение «Засыплем шахты – забудем о золоте».

Ничего не осталось от прежних веков в Мавите, кроме огромного, развесистого капского каштана. Но именно под ним, как из поколения в поколение передает народная молва, тайно собрались вожди и старейшины Маники, Китеве и Кисанги, объявившие «войну золоту». Было это в самом начале второй половины XVII века.

Конечно, африканские легенды – источник не документальный и довольно далекий от понятий современной политэкономической науки, в категории которой Антонио пытался втиснуть фольклорные сюжеты. Однако если сопоставить эти легенды с португальскими документами, то общие экономические и исторические параллели в них прослеживаются.

Так, легенды рассказывают о том, что «с приходом мазунгаш золото стали заставлять искать даже перед наступлением дождей», отчего «людей в деревнях вовсе не оставалось, поля не обрабатывались, посевы хирели и голод наступал». А вот письмо некоего сеньора Алвиша Оливейруша из Тете в Порту, датированное июлем 1665 года. После пяти лет пребывания в Манике он пишет: «…Земли этого Богом созданного земного рая, в первый год моего туда прибытия ласкавшие глаз зеленью полей и разнообразных красок садов, возделанных местными необычайно трудолюбивыми неграми, отныне поглощает тропический лес… И виною всему тому – насилие властей наших, кои этих негров на рудниках работать принуждают, не оставляя им ни времени, ни сил для занятия землей. Тяжелый труд их при добыче золота и бескормица стали причиной мора повсеместного, который, словно странная эпидемия, ведет к обезлюдению огромных районов».

Еще одно сопоставление фольклора с португальскими источниками. В записанном Антонио сказании ндау говорится о том, что «сама земля, протестуя против насилия над ней, не допускает людей к золоту… И обрушивается эта земля на людей, погребая их числом не меньшим, чем листьев растет на дереве». Метафора, конечно, вынужденная, поскольку в языке каранга вплоть до начала XX века не было слов, обозначающих числительное свыше ста. Но какой элемент гиперболы содержится в этом иносказании?

Изданная в 1683 году в Лиссабоне книга «Sorbe os Rias de Guama» позволяет уточнить цифры. «Сначала строился большой дом для тех, кто наблюдал за работой, – рассказывается в ней. – Затем, разбившись на группки по четыре-пять человек, негры рыли колодцы-входы средней глубиной саженей в тридцать. Когда примерно 20 тысяч таких колодцев одинаковой глубины были готовы, негры залезали в них и начинали выбирать породу между ними, дабы все входы соединились один с другим под землею. Иногда, когда внизу находилось 30–40 тысяч туземцев, вся земля обрушивалась… Тел погибших почти не находили, а только раздавленные кости». В этой книге отмечается, что в некоторых местах добычи золота «собиралось 60–80 тысяч негров, иногда их число доходило до 90 тысяч…»

«Засыплем шахты – забудем о золоте», – прозвучал из Мавиты призыв, который был услышан на всех землях мозамбикских каранга. И почти одновременно, выражаясь современным языком, поддержал его «на высшем уровне» правитель мятежной Китеве. «Не добывайте золото, а обрабатывайте землю, – призвал он своих подданных. – От этого выгода большая будет, а жить станете в мире и спокойствии».

По призыву вождей и старейшин сотни тысяч людей клялись духам предков не работать на португальцев в шахтах, скрывать от мазунгаш переходящие из поколения в поколение сведения о месторождениях золота, не давать пришельцам возможности открывать новые рудники. Опасаясь мести всесильных духов и неминуемой смерти, очень редкий африканец даже сегодня осмелится нарушить такие клятвы. В те же времена эти клятвы были равносильны приговору планам Лиссабона превратить Мономотапу в «португальский Офир».

По ночам, повинуясь приказу старейшин, тысячи людей, живших в золотоносных районах, снимались с насиженных мест, оставляя белых пришельцев без рабочих рук.

– Кое-где еще сохранились следы брошенных тогда рудников, деревень и ярмарочных центров, – говорит Антонио. – Ведь шона большую часть своих строений сооружали из камня, и поэтому хоть фундаменты их в некоторых местах уцелели. Хотите посмотреть?

Я с готовностью соглашаюсь: ведь район, который мы сейчас проезжаем, известен как восточная периферия огромной зоны средневекового каменного строительства. Ренделл-Макайвер назвал эту зону «огромным музеем африканской архитектуры под открытым небом». Совсем неподалеку от нас, на территории Республики Зимбабве, находится древнее селение шона Пеньялонга, каменные сооружения которого произвели на ученого не менее внушительное впечатление, чем руины Зимбабве.

Земляные работы проводились здесь на огромной площади в 65 тысяч квадратных километров в таких размерах, что кое-где они совершенно изменили весь облик местности. Уступы искусственных террас, достигающих порою в ширину 5 метров, вытянулись по склонам долины Пеньялонга на 4–5 километров. На дне долины земля повсюду в среднем вынута на полметра. Нетрудно подсчитать, что при подобных масштабах землеустроительства с каждого квадратного километра долины было перемещено вверх, на террасы, минимум полмиллиона кубов плодородной земли. Всего же для сооружения искусственных уступов для полей и прокладки к ним оросительных каналов здесь было перенесено несколько сот миллионов тонн земли и камня. Лишь создатели великих египетских пирамид могут тягаться с предками современных шона грандиозностью своих дел. Недаром же Ренделл-Макайвер писал, что от Пеньялонга и далее на восток, в сторону Мозамбика, лежит обширная территория, где трудно пройти и десяток шагов, не наткнувшись на сооружение из камней.

– С каменной архитектурой шона мы познакомимся чуть позже, – говорит Кошта, когда, покинув машину, мы начали пробираться вверх сквозь заросли густых кустарников. – Что же касается остатков сооружений из камня, имевших сугубо хозяйственное назначение, то далеко ходить не надо. Они перед нами.

Мы выходим на неширокую плоскую площадку, от которой по склону поднимается нечто вроде гигантской лестницы. Почти все поросло колючими акациями и причудливыми, канделябровидными молочаями, но даже они не могут скрыть того, что естественный рельеф склона некогда был изменен вмешательством человека.

– Террасы? – не без доли сомнения говорю я.

– Конечно! Да еще какие! Землю сюда приносили в мешках из козьих шкур снизу, где она намного плодороднее. Поэтому, опасаясь, что дожди смоют драгоценную почву или, не приведи господь, эрозия вообще разрушит террасированный склон, его укрепляли каменными барьерами.

Мы идем вдоль одного из таких барьеров, а по сути дела – каменной стены. Идем сто, двести, триста метров… Террас же, нависших одна над другой, а следовательно, и каменных стен здесь восемь. Кое-где еще сохранились выложенные каменными плитами каналы и запруды, по которым в засушливое время воду пускали на поля. Длина этих каналов, как утверждает Антонио, превышает три километра, а глубина редко меньше метра. Он же показывает мне остатки некогда переброшенного с одного холма на другой акведука, с помощью которого вода поступала в деревню. Осматриваем едва различимые фундаменты жилых строений, поросшие колючей травой следы каменных заборов и стен, некогда окружавших всю деревню.

– На сооружение этих террас и каналов, разбросанных на огромной территории, равной по площади иному европейскому государству, затрачен колоссальный труд, – не без гордости продолжает рассказ историк. – Здесь мне всегда вспоминаются слова Бэзила Дэвидсона, который писал, что впечатление от успехов древних жителей этого района тем более огромно, если учесть, в каких условиях существовали здесь люди. Сохранившиеся остатки их материальной культуры рисуют народ, который создал цивилизацию, пусть грубую и простую, но вполне заслуживающую этого термина.