Текст книги "Черный феникс. Африканское сафари"

Автор книги: Сергей Кулик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

Глава пятьдесят пятая

Жених-неудачник выходит из болот. – К свадьбе готовится весь город. – В спальню к невесте вход запрещен! – Нумизматические коллекции или женские украшения? – Выкуп невесты. – Ювелирные драгоценности и семейная дипломатия. – Стихотворные наставления знаменитой Мваны Купоны молодой жене. – Священнодействие перед свадьбой. – На арене событий появляется жених. – Молодожены проведут в комнате семь дней и семь ночей

Пока я бродил по городку, в котором многое уже предвещало завтрашнюю свадьбу, мвалиму отправился к родственникам невесты узнать, какие новости поступили от соперника жениха, отсиживавшегося в манграх. Возвратился Сайид довольный.

– Парень внял моим советам, – сказал он. – Я просил его не омрачать торжеств и еще до их начала уйти с дороги будущей пары. Так он и сделал. Через своих друзей парень передал, что уехал в Момбасу искать работу и желает счастья жениху и невесте. А мне он просил сказать, что поступил так, поскольку понял: девушка не любит его, иначе она не заставила бы его так долго кормить комаров.

– Значит, мвалиму, чтобы у вас в будущем было поменьше хлопот, из этой истории надо сделать тоже легенду в противовес той, что рассказывают о Лионго. Не помогают болота отбивать невест у женихов-соперников.

– Есть еще одна хорошая новость. В благодарность мне родственники нареченных разрешили вам остановиться в доме родителей невесты и пригласили на свадьбу. Это большая честь, поскольку обычаи не допускают иноверцев на подобные семейные торжества.

Я поблагодарил мвалиму. Приготовив подарок невесте, мы отправились в гостеприимный дом Бакари, где должна была состояться свадебная церемония.

Найти его не составляло труда, потому что, по-моему, все население Фазы либо направлялось в этот дом, либо возвращалось из него. Поскольку после развязки событий в мангровых болотах невеста приняла очередной подарок жениха и тем самым подтвердила свой окончательный выбор, в дом Бакари, согласно местной традиции, в этот вечер перед свадьбой должны были прийти все те, кто хочет поздравить жениха и невесту. Собственно свадьба будет проходить лишь в присутствии родственников.

В качестве подарков несли кто что мог, но все больше съестное: связанных за ноги кур, переброшенных через плечо, грозди бананов на голове. Кое-кто даже катил перед собой целые тележки, нагруженные плодами манго. Все это тут же, во дворе, разделывалось и съедалось. Под развесистым деревом акажу дымил костер, на котором стоял огромный медный котел с кипящим кокосовым маслом. В нем жарили рыбную мелочь. Полная женщина в ярко-желтом, с черными цветами платье вылавливала ее из котла металлическим сачком и раздавала всем, кто тянул к ней тарелки, миски, а то и куски банановых листьев.

Меня представили хозяйке дома – худощавой, благообразной женщине, которую мвалиму велел называть просто биби [43]43
  Госпожа, хозяйка (хинди, перс.).


[Закрыть]. Она объяснила, что я могу заходить в любые помещения дома, за исключением спальни невесты. Туда доступ закрыт всем, кроме самой биби, теток невесты и ее ближайших подруг. «Не обижайтесь, ведь даже жених не имеет права видеть невесту до начала свадьбы в ее доме, – лукаво улыбнулась она. – Но жених часто приходил ко мне и выспрашивал, когда я с дочерью собираюсь отправиться в магазины или на прогулку».

Вечер и ночь накануне свадьбы отводятся невесте для того, чтобы окончательно подготовиться к встрече с будущим мужем. Тетушки посвящают свою молодую племянницу в таинства супружеской жизни, а сверстницы втирают в тело подруги масла и благовония, окуривают ее волосы ароматическими травами и разрисовывают ей ладони ритуальными знаками. Все это время невеста должна молчать и не брать в рот еды, а обихаживающие ее, напротив, без умолку должны вести разговоры и есть сладости.

Биби пригласила посмотреть подарки, которые после свадьбы получит невеста от жениха и его родни. На куске красного атласа была разложена не только целая выставка ювелирных изделий, но и… коллекция монет. Мне в глаза сразу же бросилась советская юбилейная монета, выпущенная по случаю годовщины полета Ю. Гагарина в космос. Я взял ее в руки, а биби засмеялась и показала мне браслет на своем запястье, целиком сделанный из таких рублей. Потом у меня в руках оказался американский доллар 1851 года. Тогда биби указала на свою левую ноздрю. Поблескивавшее там червонным золотом украшение оказалось такой же монеткой, но выпущенной годом позже. Чем больше я рассматривал подарки и монеты, составляющие украшения самой биби, – серебряные талеры Марии-Терезии, индийские рупии, оманские пиастры, – тем очевиднее мне становилось, что местные женщины носят на себе подлинные нумизматические коллекции. Кто знает, быть может, если изучить их посерьезнее, то в ушах у местных модниц найдешь и уникальные монеты из Пате, Килвы, а то и Аксума?

Потом биби позвали, а я с мвалиму остался рассматривать ювелирные изделия. Здесь тоже было на чем остановить глаз, тем более что почти все они – местного производства. По словам Сайида, многие золотые и серебряные украшения, передающиеся из поколения в поколение, имели возраст 150–200 лет. Однако и новые по своему стилю и форме от них мало чем отличались. Мастера Сийю и Ламу оставались верны суахилийской традиции.

– Не думайте, конечно, что столько драгоценностей получает каждая невеста, – говорит мвалиму. – Вы попали на очень богатую свадьбу. Однако даже в бедных семьях свадебные подарки на архипелаге Баджун обязательно делаются в виде золотых украшений. Они, по сути дела, – форма выкупа невесты. Да и в будущем, после свадьбы, ювелирные изделия играют очень важную роль в семейном бюджете. Все дело в том, что получить развод на островах довольно легко, а получить бывшей жене свою долю нажитого – очень трудно. Драгоценные украшения, полученные в виде подарка, – это то единственное, на что женщина имеет полное право. Поэтому с первого дня супружеской жизни жена, стремясь обезопасить свое будущее, побуждает мужа тратить деньги на золотые безделушки. В этих же целях в украшения превращается любая монета, имеющая мало-мальскую ценность. Малюсенькая дырочка, просверленная в пиастре, позволяет рассматривать его как подвеску. При разделе имущества она достается женщине, а целый пиастр – мужчине.

Кроме того, есть еще одна причина, побуждающая многих женщин систематически истощать карман своего мужа. Ведь если у него нет сбережений, он не сможет купить дорогие подарки для того, чтобы обзавестись второй женой, как правило, более молодой и более любимой. Так что украшения у баджун – это целая политика. Мало где у африканских женщин есть так много ювелирных побрякушек, как здесь. Но бывает, побрякушки эти означают большую семейную драму.

Мелодичный перезвон отвлек внимание от украшений. Выглянув в окно, я увидел, что он исходит от двух тамбуринов, на которых играли расположившиеся напротив нас девушки. Чуть погодя они запели.

– Это женщины поют нравоучительные стихи, написанные великой Мваной Купоной, – подойдя сзади ко мне, пояснил мвалиму. – Она была женой известного политического деятеля Сийю первой половины прошлого века. Ее стихотворения, написанные в форме завещания своей дочери, очень популярны на архипелаге. Все у нас любят и почитают Мвану Купону.

– В Ламу я видел дом с мемориальной доской, где она жила, – вспомнил я.

– Говорят, это единственная во всей Тропической Африке доска, установленная в память о деятеле литературы. Разве биби Мвана не достойна этого? Во всяком случае, мужская часть человечества должна быть благодарна ей за мудрые советы женщинам, содержащиеся в ее стихотворных назиданиях.

Пение неожиданно прервал пронзительный крик. В руках у девушек вместо тамбуринов появились погремушки-трещотки. В такт им глухо забили барабаны. Из противоположного конца двора, где чадил котел с рыбой, к дому подошли женщины, завернутые в черные буибуи. Они остановились против комнаты невесты, отмеченной вывешенным из окна ковром, пожелали ей счастья и вышли на улицу. Затем их место заняли пожилые мужчины. Они молча хлопали в ладоши и удалялись.

– Наступила полночь. Теперь во дворе перед домом невесты могут оставаться лишь ее сверстники, – объяснил мвалиму. – Сейчас заиграют флейты-зомори, чистые звуки которых символизируют у нас молодость и счастье. Под их аккомпанемент молодежь будет танцевать и веселиться до утренней зари. А нам положено спать.

Свадьба была назначена на одиннадцать утра – час крайне неудобный, если принимать в расчет местную жару. Однако это время, как полагали местные духовники, «лучше всего соотносилось с расположением на небосводе звезды жениха».

С самого утра, как мне рассказали, жених сидел в одиночестве в своем доме, а невесту продолжали растирать благовониями. С помощью специального растительного клея на щеки ей прикрепили по золотой монете, а кончик носа украсили резной золотой пластиной. Затем платье и волосы девушки обрызгали липким лаком и обсыпали лепестками жасмина. В этом виде она предстала перед прибывшей в дом Бакари матерью жениха, которая принесла главные подарки: официально они не являются выкупом родителям невесты, а становятся ее личной собственностью. Приняв их, невеста отрезает себе путь к отступлению.

Только после этого на арене событий появился жених – средних лет статный мужчина в белом. Потом приехали его свидетели и друзья, затем мулла верхом на муле. Не заходя в дом, все они устроились в расставленных во дворе креслах. Жениху было отведено самое высокое место, мулле, сидевшему напротив, – чуть пониже. Подняв руку с Кораном, он прокричал несколько фраз. На этом формальная часть свадьбы была закончена.

Откуда-то из-за кустов ударили барабаны. Мужчины встали и, пропустив вперед новоиспеченного мужа, пританцовывая, направились в дом, где все еще скрывалась невеста. Дверь в ее комнату оставалась закрытой. Подойдя к ней, муж громко постучал в нее три раза. Тогда дверь отворилась, но одновременно кровать, на которой сидела девушка, скрылась за опустившимся сверху палантином. Мужчины получили право войти в комнату, постояли немного, обменялись шутками и, так и не увидев той, ради которой пришли, удалились.

В спальне остались лишь молодожены и несколько пожилых женщин, которые старались казаться незамеченными. Они натерли мужу волосы и руки ароматическими маслами, затем принесли большой фаянсовый таз, в котором он вымыл ноги. Только после этого жених, слегка откинув палантин, присел на угол кровати. Женщины удалились. Из-за палантина высунулась обсыпанная жасминовыми лепестками рука, в которую муж положил первый «семейный» подарок. Теперь он получил право разговаривать со своей женой.

Семь дней и семь ночей они не выйдут из этой комнаты. Доступ к ним будет иметь лишь старшая тетка мужа, нянчившая его еще младенцем. На восьмой день молодожены появятся во дворе и устроят там угощение для своих общих друзей. А на девятый день молодая жена переступит порог дома своего мужа, у которого уже есть старая жена…

Глава пятьдесят шестая

Если в тюрьму, то только на экскурсию! – Под парусом к берегам Манда. – На лазурной глади океана показывается кусок амбры. – Мы снова сидим на мели. – Пестрый мир коралловых рифов. – Баобабы на берегу безводного острова. – Профессор Н. Читик говорит: «Разгадки многих тайн истории суахили следует искать именно здесь». – Пионеры каменного строительства в Экваториальной Африке. – Торговля удивительных размеров. – Монетный двор континента. – Железо здесь плавили повсеместно

Заждавшийся меня на доу Рашиди сетовал, что за столь долгое отсутствие бвана Чуй спишет его на берег. А когда услышал о моем плане зайти на остров Манда, прежде чем вернуться в Ламу, то заявил, что за «угон судна» мы оба угодим за решетку, откуда вызволить нас не удастся.

Тюрьма в Ламу помещалась в импозантной оманской крепости, и попасть туда мне как раз хотелось, но только в качестве туриста. Чем устраивать мне поденную экскурсию, бване Чуй будет гораздо выгоднее получить дополнительные шиллинги за аренду доу. Однако Рашиди не соглашался, ссылаясь на то, что между островами Пате и Манда одни лишь коралловые рифы и отмели. Он там никогда не плавал, и, если что случится, в открытом океане от беды мы так легко, как в мангровом болоте, не отделаемся.

Тогда на помощь пришел бывалый моряк, бвана Абу. Он вызвался провести доу над коварными отмелями сам, а в ответ на отказ Рашиди заявил, что найдет для поездки другую лодку. Авторитет старшего возымел действие. Рашиди сделался пассажиром. Я расцеловался с мвалиму, и бвана Абу поднял парус.

На небе не было ни облачка, путешествие – каких-нибудь десять миль – обещало быть безоблачным. Однако, оставшись без определенного занятия, Рашиди начал глазеть по сторонам и вскоре увидел слева по борту качавшееся на лазурной глади океана нечто серое, напомнившее мне кусок пемзы. Рашиди показал это нечто Абу, тот зачмокал губами и резко изменил курс доу.

Кусок, оказавшийся довольно зловонным, выловили, после чего мои африканцы пришли в неописуемое возбуждение. Они уверяли, что нашли серую амбру, за которую на аукционе в Ламу давали немалые деньги.

– Если найден один кусок, то рядом где-то обязательно плавают еще несколько, – твердил бвана Абу. – Мы неплохо заработаем на троих.

От своей доли я сразу же отказался, но сказал, что мешать обогащаться своим спутникам не намерен. После этого амбровая лихорадка у них еще больше усилилась.

Забыв о рифах, отмелях и бване Чуй, они кружили в радиусе около километра вокруг места находки. Через полчаса на борт был поднят еще один, размером с обычную чашку, кусочек. Он вонял еще сильнее. Спасаясь от запаха, я перебрался на корму и принялся загорать.

Но амбра все равно напоминала о себе, и поэтому мне волей-неволей пришлось о ней думать. Зловонные серые куски, за которыми охотились мои спутники, – это продукт жизнедеятельности китов. После соответствующей обработки амбра превращается в благовоние, издревле ценимое на Востоке. Ее употребляют там для курения, применяют в парфюмерии и, главное, добавляют в масло или керосин, используемые в лампах. Запах газа при этом пропадает, а язычок пламени делается ярким и светлым, словно светящийся перламутр.

Не знаю, вспомнил бы я еще что-нибудь про амбру или нет, но сильный толчок, выбросивший меня с кормы на дно доу, заставил задуматься над более насущными проблемами. Наступило время отлива, и мои амброискатели все же наскочили на мель. Беглый осмотр показал, что никаких пробоин и повреждений доу не получила. Значит, через шесть часов прилив снимет нас с коралловой подушки. А пока, если не бояться перегреться на солнце, можно было полюбоваться пестрым миром коралловых рифов.

Прошло минут сорок, и по отмели уже можно было шлепать пешком, поскольку вода осталась лишь в глубоких лужицах, заполнивших провалы и воронки в серо-черном теле рифа. Чего только не было в этих лужицах!

Потеряв надежду разбогатеть на амбре, бвана Абу теперь обратил все свои старания на то, чтобы найти хотя бы скудное пропитание. Поэтому он занялся сбором трепангов. Вскоре ведро было доверху наполнено черными величиной с большой палец голотуриями. Выпотрошив их и слегка подвялив на солнце, Абу, не обращая внимания на протесты Рашиди, изрубил на дрова две доски, валявшиеся в доу, развел на ее дне костер и принялся варить трепангов в морской воде.

Блюдо оказалось не ахти какое, но за неимением лучшего я присоединился к трапезе. А Рашиди, как истый мусульманин, ушел подальше и потом с нескрываемой брезгливостью смотрел на нас, как на неверных.

Скоротав время, мы снялись с мели и взяли курс на Манда. Швартовались уже в сумерках.

Как ни парадоксально, но на этом острове посреди океана ощущается острая нехватка воды. Его крупнопесчаные почвы так быстро теряют влагу дождей, что, в отличие от Ламу и Пате, на Манда преобладает не тропический лес, а саванна. Необычно выглядят огромные, растущие вдоль пляжей баобабы. Они придают поистине фантастический вид скрывающимся под их сенью руинам дворцов и мечетей одноименного города – самого древнего города восточных банту. От первых его построек IX века ничего, правда, не осталось. Однако Манда называют «настоящим раем» для археологов. Вот почему первым делом я решил найти на острове Нэвилла Читика.

Не знаю, действительно ли узнал меня профессор. Во всяком случае, когда я напомнил, что несколько раз заходил в его директорский кабинет в Институте истории и археологии Восточной Африки в Найроби, он встретил меня как старого знакомого, рассказал о своих последних открытиях в Килве, на Мафии и на островах архипелага Ламу. Но больше всего конечно же он рассказывал о Манда.

– Об этом острове известно еще меньше, чем о Пате и Ламу. Но если бы вы вместе со мной покопались в земле, то поняли бы: разгадки многих тайн суахилийской истории следует искать именно здесь. В тот период, когда в Ламу появились первые мусульмане, на Манда уже строили дома из коралловых блоков, весящих больше тонны. Такого я еще не встречал нигде к югу от Сахары. Вплоть до конца XII века, когда начался закат Манда, здесь велось огромное строительство.

– На основании чего определяется возраст этих построек? – спросил я.

– В основном по монетам и фарфору, которые попадаются среди руин. Судя по количеству находок, обитатели города предпочитали пользоваться серебряными деньгами египетских Фатимидов X – начала XI века. Встречаются монеты из Сицилии, что позволяет предполагать существование торговых связей со Средиземноморьем.

Торговля велась здесь в удивительных размерах, – продолжает ученый. – Это видно по тому, какое огромное, невиданное количество импортных товаров мы находим на Манда. Черепки китайского фарфора, например, встречаются в 75 раз чаще, чем в соответствующих горизонтах Килвы. Потрясающее количество керамической посуды времен Сассанидов – кувшинов, горшков, ваз, ламп. Они точно такие же, как те, что археологи Института персидских исследований откопали недавно в Сирафе. Значит, Манда активно торговала и со странами Персидского залива. Попадаются также прекрасные образцы местной керамики. Но она неглазированная.

– Вся импортная посуда ввозилась издалека конечно же для местного употребления, – вставил я. – Это говорит не только о высоком культурном уровне островитян в самом начале тысячелетия, но и об их достатке. На чем он зиждился?

– Помимо слоновой кости, получаемой с материка, у жителей Манда было два специфических источника дохода. Во-первых, здесь был своеобразный «монетный двор» Тропической Африки. На тех отмелях, где вы сегодня застряли, островитяне собирали раковины каури, которые во внутренних районах континента играли роль денег. Мы находим очень много приспособлений, на которых ракушки соответствующим образом обтачивались. Очевидно, это был очень доходный и распространенный вид экономической деятельности. Во-вторых, я все больше убеждаюсь, что на этом острове в больших количествах плавили железо. Груды шлака здесь встречаются повсеместно! Они имеют куполообразную форму и, бесспорно, образовывались в основании примитивных доменных печей. Их было так много, что металл явно плавили на экспорт.

Глава пятьдесят седьмая

В ночном Манда. – Строительный материал IX века: метровые кубы весом в тонну. – Неволшебная лампа Аладдина. – Бвана Мсуо – подвижник культуры. – «Кто же оплачивает зов души?» – Интересные особенности суахилийских рукописей. – Стихотворная эквилибристика в жанре машаири. – Классик восточноафриканской литературы Муяка был современником А. С. Пушкина. – Еще неизвестный историкам свиток рассказывает о том, как старейшина Ламу посрамил Мазруи, как были разбиты при Шелле объединенные силы момбаситов и патти и как после этого наступила «серебряная пора» Ламу

Простившись с ученым, я в сопровождении бваны Абу отправился бродить по пыльным улочкам заснувшего Манда. Луна была полная, и в ее призрачном свете развалины под серебристыми баобабами казались особенно живописными. На северной окраине городка старик показал мне те самые знаменитые древние блоки, которые служили строительным материалом первым островитянам. Они представляли собой метровые кубы, поставленные один на другой. Эта своего рода дамба, защищавшая город от наступающего на сушу океана. Я подумал, что для населения крохотного островка в IX веке подобные сооружения были, без преувеличения, чудом строительной техники.

Затем мы вышли к Большой мечети, построенной в XVI веке. Среди ее грандиозных руин резвились сотни, а может быть, и тысячи ящериц. Пробегая по сухим листьям, наваленным тут и там, они наполняли все вокруг загадочными звуками…

В южной части города стояла еще одна мечеть, столетием помоложе и хорошо сохранившаяся. Я вошел в нее и не поверил своим глазам. В углублении михраба [44]44
  Молитвенная ниша в стене мечети.


[Закрыть], освещенного светом масляной лампы, форма которой заставила меня вспомнить про Аладдина, четко вырисовывалась фигура бородатого мужчины в белой чалме. Он сидел за столом, уставленным склянками, и что-то не то писал, не то рисовал. Три летучие мыши бесшумно вились над лампой, поочередно облетая чалму.

– Hujambo, bwana Msuo! Sikuona wewe tangu zamani [45]45
  Здравствуй, бвана Мсуо! Я давно не видел вас (суахили).


[Закрыть], – войдя под своды мечети, воскликнул мой спутник.

Эхо долго повторяло его приветствие, а когда смолкло, тотчас же подхватило ответ на него:

– Sijambo, rafiki mingi! Nina furaha sena kukuona! [46]46
  Здравствуй, мой друг! Я давно не видел тебя (суахили).


[Закрыть]

Старики бросились навстречу друг другу и крепко обнялись посреди мечети. Затем они долго разговаривали о житье-бытье, Абу подробно рассказывал о наших совместных приключениях, а Мсуо все с большим любопытством поглядывал в мою сторону. Наконец они выговорились, и загадочный старец в чалме обратился ко мне:

– Если путника из далекой страны интересует суахилийская культура, я с удовольствием расскажу ему то, что знаю. Я не ученый, но более сорока лет проработал клерком в архивах Момбасы и Занзибара. Там я понял, что книги и бумаги в нашем климате быстро умирают. Поэтому на склоне лет своих я решил спасти кое-что от гибели.

– А что же вы делаете здесь среди ночи, бвана Мсуо?

– Я езжу из одного старого города в другой, хожу из одной мечети в другую, разыскивая суахилийские рукописи. И когда обнаруживаю что-нибудь поистине интересное, я сажусь и переписываю выцветшие письмена. Потом оставляю рукопись на прежнем месте, а копию передаю туда, где она лучше сохранится, – в архив, музей или библиотеку.

– Вам платят за это?

– Платят? – полуиронически-полупрезрительно переспросил бвана Мсуо. – Кто же оплачивает зов души? В суахилийском мире всегда были люди, подобные мне. Они довольствовались тем, что сыты, и не желали большего, только бы им не мешали сохранить память народную.

– Вы работаете ради этого даже по ночам?

– Не преувеличивайте моего рвения, рафики минги. Я отдыхаю днем, а ночью работаю потому, что настоящую копию древней рукописи можно создать лишь в той обстановке, в какой родился сам подлинник. А средневековые грамотеи работали в ночной тиши и прохладе, под сводами мечетей и при свете лампады. Посмотрите на творения рук моих.

Мы подошли к столику Мсуо. Там помимо оригинала свитка рукописи и изготавливаемой копии было разложено множество непонятных мне вещей.

– Гостю, наверное, будет интересно узнать, как и чем писали в Савахиле? – не без основания предположил Мсуо. – Бвана Абу уже рассказал мне, что вы познакомились с кикакаси, и поэтому мне нет нужды говорить о том, из чего васуахили приготавливали чернила. Они были всех цветов и делались по тем же рецептам, что и краски бваны Маави.

– Но для окраски кикакаси не используют черный цвет, а суахилийские рукописи, как мне известно, написаны все больше черными чернилами?

– Гость прав… Для того чтобы получить черные чернила, следует обжечь рисовые зерна, истолочь их в муку, размешать ее в лимонной воде и добавить немного гуммиарабика. Такие чернила не выцветают на солнце десятилетия. Я тоже пользуюсь рисовыми чернилами, – продолжал Мсуо. – Перо, которым ими пишут, сделано из хорошо высушенного речного тростника. Когда же приходится копировать буквицы, вырисованные очень изящными штрихами, надо пользоваться более тонким пером из соломки болотного злака мататени.

Бвана Мсуо протянул лежавший на столе свиток, который он этой ночью начат переписывать. Текст предварял многоцветный титул, перед началом каждого абзаца красовались красные буквицы, по полям были щедро разбросаны рисунки и орнаменты. Судя по тому, что речь в рукописи шла о вмешательстве Мазруи в конфликт между Пате и Ламу, относилась она к началу XIX века.

Но бвана Мсуо не дал мне вникнуть в текст и продолжал свой рассказ:

– Одна из особенностей многих старых суахилийских свитков состоит в том, что они обычно разлиновывались. Для этого применялась вот такая специальная дощечка – кибао, в которой, как видите, прорезан ряд горизонтальных линий. А те, кто писали стихи, имели еще и вот такую трафаретку – кимойо. На ней были вырезаны контуры сердца разной величины, а также геометрических фигур. Признаком хорошего тона считалось, чтобы такими контурами в стихотворении друг от друга отделялась каждая строка. Если стихотворение было любовным, то использовалось изображение перевернутого сердца.

Есть в суахилийской поэзии еще одна премудрость, – повертев в руках кибао, говорит Мсуо. – Видите, на дощечке сделана и вертикальная прорезь. Если стихи писали не на свитке, а на обычных листах бумаги, то их расчерчивали не только вдоль, но и посередине поперек. Эта вертикальная полоса как бы делила единую стихотворную строку – кипанде, написанную по горизонтали, на две самостоятельные части. При этом первая, левая, половина кипанде рифмовалась самостоятельно и имела самостоятельный смысл. Каждая строфа должна при этом состоять из четырех шестнадцатисложных стихов и заканчиваться афоризмом. Такие стихи, очень популярные среди суахили, называются машаири. Понятно?

– На слух не совсем, – признался я.

– Тогда я напишу одну из любовных машаири Муяки, и вам все станет ясно.

Мсуо взял кимойо, ловко расчертил лист бумаги и начал вписывать в образовавшуюся сетку:

– Муяка был подлинным волшебником слова и большим мыслителем, – не без гордости наблюдая мое удивление этой стихотворной эквилибристикой, проговорил бвана Мсуо. – Он рассуждал о том, что «огромен мир и никогда его пределов не достичь нам», и напоминал, что «перед Аллахом все равны: и в рубище, и под шелками». Но самое удивительное то, что большинство его блестящих афоризмов, бытующих сегодня в нашем языке как народные пословицы, были рождены без всяких кимойо. Он сочинял их на рыночных площадях Момбасы, на набережных Ламу и Пате, где в годы его жизни еще была жива суахилийская традиция состязания поэтов и острословов. Говорят, что одной-единственной фразы, брошенной из толпы, ему было достаточно для того, чтобы в тут же сочиненном экспромте блеснуть своим искрящимся остроумием и изысканным мастерством.

– Как же сохранились произведения Муяки, если они не всегда записывались?

– Они жили и живут в народе. Большая часть его поэтического дивана перенесена на разлинованные по кимойо листки лишь в восьмидесятых годах XIX века, спустя сорок лет после смерти Муяки. Сделал это мвалиму Сикуджуа – человек, который вел такой же образ жизни, как и старый Мсуо. Каждый вечер он обходил африканские кварталы Момбасы и записывал то, что сохранила благодарная народная память. Мы должны также быть признательны Сикуджуа за то, что он собрал и помог сохранить до наших дней секреты народной суахилийской медицины.

При этом дремавший бвана Абу встрепенулся и начал выведывать у бваны Мсуо способы излечения мучивших его недугов. А я, послушав стариков и поняв, что тема эта бесконечная, принялся за чтение рукописи, найденной Мсуо в Манда.

В длинном свитке речь шла о событиях начала прошлого века, которые привели в конечном итоге к закату Пате и возвышению Ламу. Узнать об этом перед возвращением в этот город и знакомством с его «серебряной порой» было очень кстати.

Между Ламу и Пате, извечно боровшимися за господство над архипелагом, никогда не было согласия. Во времена «золотой поры» патти взяли верх в этой борьбе. Для того чтобы закрепить свои позиции, они в 1801 году заложили в Ламу огромный форт, где намеревались держать солдат. Однако фумомари, приказавший начать строительство, неожиданно умер. А между его многочисленными вдовами и их пятьюдесятью сыновьями, каждый из которых считал себя законным наследником, началась ожесточенная свара за власть.

В конечном итоге на трон сел претендент, которого поддержал Мазруи. Создалась коалиция Момбаса – Пате, опасная для Ламу. Правивший тогда этим городом-республикой совет вождей заседал семь дней и семь ночей. В конечном итоге было принято решение на первый взгляд неожиданное, но в действительности очень характерное для «дипломатии хитростей», которую всегда проводили города архипелага: старейшины добровольно соглашались впустить войска момбаситов в свой город. «Это поможет нам при вашей поддержке выбросить агрессоров патти», – говорилось в послании, которое на доу было доставлено в Форт-Иисус.

Однако Мазруи, прибрав к рукам Ламу, решил не ссориться с союзниками-патти. С фумомари была достигнута договоренность: нужно достроить форт в Ламу. Ради этого момбаситы делают вид, что принимают предложение старейшин, и заигрывают с ними до тех пор, пока сооружается крепость. Затем, спрятавшись за ее стены, войска Мазруи обеспечат полную поддержку нападению на Пате с моря. «Старцы из Ламу попадут в капкан, который они сами же себе и расставили», – потирая руки, говорил фумомари своим момбасским союзникам.

В 1813 году Мазруи самолично пожаловал в Ламу, чтобы поторопить с сооружением форта под предлогом «надвигающейся опасности из Пате». Но кто-то из сопровождавших Мазруи вельмож бросил какую-то двусмысленную фразу, которая стала известна одному из правящих старцев. Он заподозрил, что за спиной Ламу между Момбасой и Пате ведется нечестная игра, и вновь занялся «дипломатией хитростей». От имени фумомари старейшина сфабриковал письмо к Мазруи. В нем выражались опасения патти тем, что жители Ламу «обихаживают гостя из Момбасы», и содержалась просьба подтвердить все ранее достигнутые большим трудом договоренности.

Поздней ночью, в глубокой тайне, старейшина отправил это письмо с рыбацкой лодкой к мысу Мканде. Там верный человек с письмом пересел на шедшее из Пате доу, вернулся в Ламу, на глазах у момбасских солдат и соглядатаев сошел на берег и сразу же направился к кораблю, служившему резиденцией Мазруи.

Ничего не подозревая, тот тотчас же ответил на письмо. В нем содержались заверения, что момбаситы поддержат нападение Пате на Ламу, как только форт будет отстроен.