Текст книги "Черный феникс. Африканское сафари"

Автор книги: Сергей Кулик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

Не менее интересные поселения были обнаружены и изучены в центральной части этой страны. Возраст найденного там шлака определяется VIII–X веками. Обобщая сведения, которыми располагает сегодня наука, П. Шинни делает вывод: «В целом на территории Замбии мы имеем непрерывную последовательность культур раннего железного века, характеризующуюся первым появлением черной металлургии и керамики, которые датируются минимум IV или V веком».

Потом на глаза попалась статья венгра Эмиля Тордаи, работавшего в Южной Африке. Он выводил историю металлургии из кушитского Мероэ, воздавал должное кузнецам бассейна Конго, древней Ганы, нигерийской культуре Нок, а затем заключал: «Именно африканцы первыми изобрели плавку железа».

Читал я до полуночи, а в шесть часов утра ко мне уже постучали.

Глава двадцать седьмая

В лабиринте бесчисленных рек. – Интенсивная экономика в «болотном аду». – Плодородие почв порождает частную собственность. – Ил – главный груз, перевозимый пирогами. – Центр товарного рыболовства. – Легенда о складе бивней «убивает» слонов. – Пешком через болотные «губки» тинга-тинга. – Лучула – река в охристых берегах. – Каждая дернинка травы – лаборатория, где природа создает болотные руды. – Почему Замбия – «страна меди» – из века каменного вступила прямо в век железа?

Едут со мной двое учащихся миссии: Маиз, из бемба, и Бургхардт – батва. Имя это он, конечно, получил в миссии, настоящее имя у него длинное, я его не записал и теперь забыл.

Мы поплыли вверх по течению реки, которую Маиз называет Лусумба, а Бургхардт – Луто. Но похоже на то, что последнее не собственное название, а просто слово, обозначающее понятие «текущая вода», так как почти во всех языках банту Центральной и Восточной Африки корень «то» фигурирует в словах, связанных с реками, ручьями, протоками. «Лу», скорее всего, префикс, которым обозначают грамматический класс, включающий понятие «река». С него начинаются названия бесчисленных рек замбийского севера, в том числе и впадающих в Бангвеулу: Лукуту, Лулингила, Лубалеши, Луитикила, Лукула. Подобное деление всех существительных на именные грамматические классы – людей, деревьев, животных, вещей – одна из характерных черт языков семьи банту. Названия большинства африканских народов начинаются с префикса «ва» или «ба», обозначающего класс людей: вабемба, васуахили, барунди. Языки же, на которых говорят эти народы, обозначает приставка «ки» или «чи»: чибемба, кисвахили, кирунди.

Ближе к озеру Бангвеулу, там, где плавает много рыбачьих лодок, посреди реки есть фарватер с чистой водой, так что можно идти на моторе. Но потом растения почти закрывают реку, и длинные стебли кувшинок, наматываясь на винт, делают его почти бесполезным. Лодка идет очень медленно, через каждые несколько минут приходится выключать мотор, останавливаться и очищать лопасти от путаницы стеблей-веревок. Маиз предлагает отказаться от услуг техники и пользоваться более старым и надежным в этих местах способом – шестом.

Моросит дождь, пасмурно и в то же время довольно жарко. Воздух оранжерейный – вязкий, осязаемый. Растения лезут отовсюду, где есть хоть малейший клочок земли, селятся друг на друге. На берегу поваленные стволы гниющих деревьев лишь угадываются под махровыми подушками эпифитов. На редких живых деревьях, которые здесь называют «мазигиси», кое-где мелькают яркие орхидеи, прячущиеся среди бородатых лишайников.

Чем дальше мы плывем, тем больше становится обработанных земель. Подсечно-огневая система в этом царстве воды и сочной зелени неприменима, да и не к чему, поскольку илистая, удобряемая ежегодными разливами земля очень плодородна. Земледелие носит здесь постоянный характер, каждый участок закреплен за определенным членом племени. Получить новый надел, как рассказывает Маиз, почти невозможно, потому что на щедрые земли болот и богатые рыбой реки тянется много народу, а сухих мест мало. Землю распределяют старейшины. Каждый год, как только сойдет вода, намывающая новые и размывающая старые острова, старейшины соседних селений садятся в лодку и объезжают реки и болота – определяют границы влияния. В последнее время соседи все чаще выходят на совместные работы – главным образом роют осушительные каналы, что позволяет отобрать у болот новые площади. Человек, хотя бы год обрабатывающий участок, не может быть с него согнан.

В местах, где мы пробираемся, много островов, но распознать их очень трудно, поскольку они низкие, поросшие тем же тростником и папирусом, что и вода.

Только вокруг самого большого острова – Неумбу – видна расчищенная протока, по которой плавают пироги.

Многие лодки нагружены тиной. Ее «добывают» со дна реки и перевозят на поля, равномерно распределяя по поверхности в качестве удобрения. У большинства крестьян участки раздроблены, лоскуты полей, разделенные водой, находятся на большом расстоянии друг от друга. Поэтому движение по рекам здесь очень оживленное, а утром и вечером кое-где бывают даже часы пик.

Иногда проплываем мимо глиняных валов, сооруженных вдоль берегов островков. Это плотины, которые предохраняют поля, сдерживая воду в дождливый сезон. Их строят и ремонтируют жители Неумбу. Странно видеть обилие людей в этом «болотном аду» – одном из самых нездоровых, неподатливых для освоения районов Африки, зная, что почти вся остальная огромная территория Замбии безлюдна. Там сказывается недостаток воды, обилие мухи цеце и бедность почв. Бангвеулу – один из немногих районов интенсивного традиционного африканского земледелия.

Недостатки растительной пищи в этом болотном краю восполняет людям рыба. Рыболовство здесь давно приобрело товарный характер, уже сейчас озеро дает более четверти улова рыбы в Замбии. В городах «медного пояса» и даже в самой Лусаке мне попадались торговцы с Бангвеулу, привозившие на рынок груды сушеной, вяленой и жареной рыбы. В болотных селениях они, как правило, самые влиятельные и денежные люди, держащие в своих руках всех местных жителей. Приезжая в город, они занимаются оптовой продажей. В их «штате» – десятки мальчишек, которые продают рыбу у входа в африканские бары, харчевни, гостиницы, у остановок автобусов. В «медном поясе» им дали прозвище «пумбе» – по имени самой распространенной рыбы, привозимой с Бангвеулу.

Рыбы кругом полно. Стоит нашей лодке хоть ненадолго остановиться, как около нее появляются стайки мальков, а за ними важно всплывают жирные крупные рыбины. Обилие пищи, выносимой реками из болот, позволяет рыбе здесь очень быстро прибавлять в весе. Поэтому замбийцы считают Бангвеулу одним из наиболее перспективных районов развития рыболовства.

Маиз свернул на другую реку, очевидно тоже глубокую, потому что зелень на ней почти отсутствует. Через каждые несколько минут новый поворот, новый приток.

Миновав довольно крупную излучину, начинаем плавание по речушке, сплошь заросшей кувшинками. Маиз и Бургхардт о чем-то долго спорят и, наконец выработав общую точку зрения, излагают ее мне.

Впереди эта речушка становится очень мелкой, на протяжении двадцати километров она поросла лилиями, и лодку придется перетаскивать волоком. Они боятся, что до темноты мы не доберемся до Бвалья-Мпондо. Но если протащить лодку километра два на запад, то можно выйти к другой глубокой реке, в верховьях которой и стоит эта деревня.

«Волоком» продвигаться не пришлось: мешали заросли, бесконечные кочки и рытвины. Мы взвалили лодку на плечи и просто несли ее. Идущий впереди Бургхардт часто проваливался в ямы, лодка устремлялась вперед и норовила придавить его. То и дело ноги до середины голени уходили в холодную черную жижу, и вытащить их оттуда нам, придавленным лодкой и грузом, было не так-то легко. Вместе с жижей на теле оставались голодные пиявки. Если ноги не проваливались, а ступали на более или менее твердую почву, то рядом били фонтанчики черной воды.

Мы осторожно идем по тинга-тинга – болотным «губкам» Бангвеулу. Черная пористая почва «губок» покоится на слое белого промытого песка. Эта «подкладка», препятствующая просачиванию влаги вглубь, и определяет специфику гидрорежима всего этого удивительного болотного мира. В дождливый сезон «губки» впитывают в себя фантастическое количество влаги. Но когда дожди кончаются и наступает жара, «губки» всплывают со своего водопроницаемого основания и сквозь расширенные поры начинают источать воду, накопленную ими ранее. Не получая влаги с неба, болота питаются ею из-под земли, а реки разливаются через месяц-другой по окончании дождей.

Несмотря на то что мы двигаемся по водоразделу между двумя реками, никаких признаков его не видно. Местность совсем ровная, без намека на малейшую приподнятость. Мои спутники говорят, что месяца через два, когда тинга-тинга начнут источать воду, реки сольются и превратятся в единый широкий поток. В этих местах нет ни одного селения.

Мы шли еще около часа. Наконец спустили лодку на узкий, но глубокий ручей, который вскоре влился в большую реку Лучула, куда мы и направлялись. Справа, на запад, местность немного повышалась, там тянулись сплошные заросли высокой жесткой серебристо-серой травы. Кое-где были даже незалитые участки. Сперва вода в реке была чистой. Но чем дальше мы продвигались на юг, тем чаще на ее поверхности, особенно у берега, появлялась красноватая охристая пленка. Вокруг кочек медленно извивались струйки вязкой кирпично-оранжевой жидкости. Они впадали в реку и, долго не смешиваясь с водой, текли по течению.

Эти красные ручейки – одна из разгадок тайн африканской металлургии. И охристая пленка на реке, и вязкие струйки между кочками – окись железа. Каждая дернинка жесткой травы – своеобразная лаборатория, где сама природа создает болотные и дерновые руды на корнях растений.

«Страной меди» Замбия сделалась лишь в наши дни. Самородной меди здесь практически нет, а тугоплавкие руды «медного пояса» – Коппербелта, требующие высоких температур и сложной технологии восстановления, были недоступны африканцам. Кроме того, железные руды лежат здесь прямо на поверхности земли или на дне реки, медные же нужно выкапывать. А это – табу для многих племен, населяющих междуречье Конго (Заир) – Замбези. Под землей, по их представлениям, живут духи умерших, которых нельзя тревожить. Парадоксально, но жители одного из самых богатых медью районов земного шара – Замбии – вступили из века каменного прямо в век железа. Как и большинство народов Африки, они «перешагнули» энеолит – медно-каменный век – и бронзу. Первобытная металлургия Африканского континента начиналась прямо с железа.

Глава двадцать восьмая

Белого человека старики видят в третий раз. – В деревне ауши, родственников балуба. – О первопредке Муве, увидавшем железный метеорит Макумба. – Кузнецы-часана – это «дети Макумба». – Прежде чем «взять металл у камня», надо умилостивить кабана. – Цель достигнута: часана плавит железо!

Наше появление всполошило всю деревню. Бургхардт еще раньше говорил мне, что за свои пятнадцать лет не помнит, чтобы в этих местах появлялся белый человек. А здешние старики видели белых всего два раза. «Это были очень важные люди, расшитые золотом», – перевел их слова Бургхардт. Очевидно, речь шла об английских офицерах.

Ночевали мы в одной из хижин, принадлежавшей сыну старейшины, а сам владелец временно переселился к братьям.

Живут в деревне люди племени ауши. Английские этнографы считают, что это шестидесятитысячное племя – ветвь заирских балуба, причем в Заире, вдоль западного берега Луапулы, тоже есть селения ауши. Через Бургхардта я спросил об этом у старейшины. Оказывается, в прошлом ауши Бангвеулу были в вассальном подчинении у обитателей берегов Луапулы, так как вождь замбийских ауши Миламбо считался рангом ниже верховного вождя Чиньяма из Заира.

Старейшина был крепкий мужчина лет пятидесяти в шортах цвета хаки. На ногах у него красовались железные обручи. Как говорит Бургхардт, носить их может только человек, авторитет которого признается всеми жителями. Держался вождь просто, без пафоса. От него я узнал много интересного. Первые ауши пересекли Луапулу в середине XVII века, когда лунда и бемба начали заселять Замбию. Основателем поселений ауши на Бангвеулу считается Муве, который «впервые увидел под большим деревом бога племени, великого Макумбу».

Бургхардт, переводя эти слова, от себя добавил:

– Макумба – это длинный черный метеорит, который на глазах у Муве упал с неба. С тех пор старейшины надевают(?) [16]16
  Возможно, «включают» – прим. верст.


[Закрыть]этот камень в традиционные наряды ауши и почитают как покровителя, спасшего народ от рабства и завоевателей-лунда. И еще одно, – переходя на шепот, говорит он, – когда будем ужинать, обязательно отлепите со своей консервной банки этикетку с изображением свиньи. У старейшин ауши помимо племенного есть свой личный тотем – «нгулубе», болотный кабан. Если кто-нибудь увидит, что вы употребляете в пищу мясо похожего на него животного, вас в лучшем случае выгонят из деревни.

Что же, не знаю, как насчет христианских идей, но критическое отношение к язычеству пасторы Бургхардту привили.

На вопрос о том, как местные племена научились плавить железо, старейшина что-то очень долго отвечал, а Бургхардт путался в переводе. Как я понял, старик говорил о какой-то существующей в представлении ауши связи между Макумбой, «который тоже железный», и часана – его детьми-кузнецами, а главное, о том, что вблизи Бвалья-Мпондо и сейчас еще есть люди, которые умеют плавить металл, и что он, старейшина, не против, чтобы я посмотрел, как работают часана.

– Мне сказали, зачем вы пришли в мою деревню, – говорит он, кивая на Бургхардта. – Мужчины уже пошли на реку собирать камни, в которых прячется железо.

Это еще одна удача в нынешнем путешествии, потому что у большинства народов Центральной Африки работа кузнецов окружена ореолом таинственности. В одной из моих прошлых поездок по Замбии в деревнях лунда со мной никто даже не захотел разговаривать о железе и кузнецах, которые объединены там в нечто вроде тайного общества.

На следующее утро я проснулся очень рано и поспешил выйти из хижины. Легкий туман стелился над дэмбо. Селение раскинулось среди болот, тропинки-улицы между тростниковыми хижинами выложены бревнами. Такие улицы я видел в Игарке, где распространена вечная мерзлота. А здесь – «вечные болота». На другом берегу реки, на невысокой длинной гряде, темнел лес. Деревня уже проснулась и приступила к обыденным делам. Мужчины волокли к воде корзины – ловушки для рыбы. Положив на голову мотыги, плыли к своим огородам женщины. Кое-кто нес с реки воду. Но местное ведро на голову не поставишь: оно мягкое, сделанное из кожи. Тыквы на Бангвеулу не растут, поэтому здесь не делают калабашей; гончарное ремесло неизвестно из-за отсутствия глины, а до изготовления железных сосудов местная металлургия еще не доросла.

На краю деревни я увидел камышовый навес, а чуть поодаль – догорающий костер. Там всю ночь заготавливали древесный уголь для плавки. Под навесом мелькают фигуры старейшины и еще нескольких мужчин. Но без приглашения идти туда я воздерживаюсь. Как-никак кузнец – дитя самого Макумбы, и неизвестно, может ли посторонний присутствовать при ритуалах, совершаемых перед началом таинства получения металла.

Бургхардт появился лишь через час.

– Все готово, часана ожидает вас. Он только просил оставить в хижине все металлические вещи, потому что неизвестно, в каких отношениях покровитель сделавшего их мастера с Макумбой, – смущенно передает он. Так мне пришлось расстаться с фотоаппаратурой.

Часана – сухонький тщедушный старик, руководящий всей процедурой. Зато два его подмастерья, как и положено настоящим кузнецам, мускулистые, кряжистые, уверенные в себе. Старик подозрительно осматривает меня и через Бургхардта говорит, что за всю свою жизнь еще никогда не «брал из камня» металл в присутствии чужих. Он согласился сделать это лишь по просьбе старейшины, но, прежде чем приступить к делу, хочет знать причины моего интереса к его ремеслу.

Ответить на такой вопрос подобной аудитории довольно трудно. Я путано объясняю, что почти везде железо плавят много людей в очень больших печах и что кое-кто не верит, что ауши могут в одиночку добывать металл из камня. Поэтому я пришел сюда просить у часана показать мне, как дети Макумбы умеют расплавлять мотапо и делать из него хорошие металлические вещи.

– Гость слышал о Макумбе? – удивляется он.

– Да, я слышал о Макумбе и знаю, что он похож на изделия, которые делают часана. Теперь я хочу собственными глазами убедиться, что это правда.

Кузнец-старик о чем-то с удивлением спрашивает у старейшины, тот отрицательно качает головой. Потом такой же вопрос задает Бургхардту. Тот тоже отнекивается.

– Если гость знает главную тайну нашего покровителя, то он должен знать и тайны моего искусства, – говорит он и бросает несколько отрывочных фраз подмастерьям. Те приступают к делу.

Близ Дар-эс-Салама, по дороге в Багамойо, есть музей, в котором я видел поразительное глиняное сооружение, прообраз домны, в которой танзанийские племена раньше плавили металл. Здесь из-за отсутствия глины все обстоит гораздо проще. В яму полуметровой глубины, обмазанную илом (это удерживает тепло и мешает загрязнению металла), бросают древесный уголь. Потом с помощью примитивных мехов – кожаного мешка, к которому приделаны две палки, – раздувают огонь и кидают в него несколько клочьев леопардовой шкуры.

Леопард – главный враг кабана нгулубе, тотема старейшины. Раньше старейшины всегда были кузнецами, и поэтому, чтобы умилостивить болотного кабана, перед началом плавки ему в жертву всегда приносили целого леопарда. Теперь старейшина не всегда бывает кузнецом, и плавка металла не такое важное и доходное дело, чтобы сжигать ставшего редкостью леопарда. За одну его шкуру можно получить куда больше, чем за все мотыги, которые здесь делают. Часана говорил, что уже три года не разжигал свою печь.

Пока старики что-то бормотали над потрескивавшей в огне шерстью, подмастерья притащили тростниковые корзины, доверху наполненные черной, тускло поблескивающей в бликах костра породой. Ее побросали в раскаленную яму и начали раздувать огонь мехами.

То была болотная руда, богатая закисью железа. При местной, первобытной сыродутной технологии она, пожалуй, самое подходящее сырье. Содержание металла в такой руде приближается к шестидесяти процентам, железо начинает восстанавливаться при очень низких температурах, а затем превращается в мягкую, легко поддающуюся обработке крицу.

До полудня работали подмастерья, а старый часана ходил вокруг печи, время от времени испуская какие-то гортанные звуки. Потом, подняв валявшийся в луже кол, он подцепил из ямы пылающий жаром розово-огненный осколок, постучал по нему камнем и приказал подмастерьям оттащить меха в сторону. Втроем с помощью палок они извлекли спекшуюся крицу наружу и, когда она вновь потемнела, большим угловатым камнем разбили на несколько частей. Это были комья из восстановленного железа, застывшего шлака и прилипшего к ним угля. Положив кусок крицы на плоский камень, старик несколько раз ударил по ней другим камнем. Но недовольно закачал головой, сплюнул и приказал вновь побросать все в яму.

– В железе осталось слишком много шлака и угля, – переговорив со стариком, объяснил Бургхардт. – Такое железо нельзя ковать. Надо опять прокаливать и удалять шлак.

Вновь загудели мехи и забубнил заклинания часана. Жар был уже не таким сильным, и поэтому, наклонившись над ямой, можно было заглянуть в тайны первобытных мастеров, увидеть в зародыше процесс, в результате развития которого могли появиться автомобиль и искусственный спутник Земли.

Когда крицу вновь извлекли на поверхность, ее уже не оставили на земле, а на кольях сразу же оттащили под навес. Там на большом отполированном камне-наковальне подмастерья завершили таинство превращения куска болотной руды в металлическое орудие. Молот им заменял прямоугольный каменный брусок, перевитый буйволовыми сухожилиями-держаками. Взявшись за них обеими руками, кузнецы ковали тестообразную крицу. При каждом ударе каменного молота шлак из нее выдавливался, а кристаллы железа спрессовывались, сваривались. В древности на Руси, где тоже знали этот способ плавки, такое железо именовали сварочным.

То, что было потом, уже ничем не отличалось от обычной картины, которую можно увидеть в любой африканской кузнице. Подмастерья попеременно ударяли своими молотами по куску металла, потом вновь нагревали его и снова ударяли. Поздно вечером, уже при свете костров, усталый, но довольный часана протянул мне черный наконечник стрелы.

Я поблагодарил старика и сказал:

– Теперь я могу рассказать всем, что мастера-ауши умеют добывать железо из камней.

– Нет, железо дает нам великий Макумба, – убежденно сказал он.