Текст книги "Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)

Но за всеми этими «иногда» всегда стоит Ее Величество Элитная Пустота, выявленная мною в предыдущей части работы. Я почти физически ощущаю, как откликается именно она. И кем бы я был, если бы не воспользовался возможностью исследовать эти отклики, то есть поговорить с нею по душам? Я был бы кем угодно, но не исследователем! И уж тем более не исследователем судьбы развития… Ведь исследование судьбы – это всегда в чем-то и в какой-то степени разговор не с людьми, а с сущностями.

Да, разговор с сущностью – это всегда балансирование на грани, за которой субъект-объектное переходит в субъект-субъектное, а научное исследование в рефлексию на игровые хитросплетения.

Что ж, это мой осознанный выбор. Выбор исследователя, понимающего, что именно он исследует, и отдающего себе отчет, что классическим образом неклассическое исследовать невозможно.

А еще я собираюсь балансировать на грани, за которой рациональное переходит в экзистенциальное. Это тоже мой осознанный выбор. Ницшевскому Заратустре можно балансировать, а мне нет?

Я всегда считал, что настоящая аналитика – это аналитика бытия. И, не будучи поклонником экзистенциального метода Ницше, Хайдеггера и других, всегда относился очень серьезно к их пафосу, характеру их интеллектуальной страсти, требующей сопряжения рационального и экзистенциального. Мне может не нравиться то, как именно они осуществляют это сопряжение. Но само стремление такое сопряжение осуществить мне глубоко созвучно.

Можно ли, осуществляя подобные сопряжения, сохранить верность духу исследования? Отвечаю: можно, если ты сознаешь, что эти сопряжения являются для тебя, как исследователя, именно опасной возможностью. Тогда ты возможность используешь, а от опасности убережешься.

Как именно? Да самыми разными способами! Прежде всего, за счет регулярных и желательно частых переходов от подобных сопряжений к тому, что принадлежит сфере конкретного и практически достоверного.

Если ты, осуществляя такие переходы, способен поверять конкретикой свои сопряжения…

Если ты видишь, что они, сопряжения эти, позволяют тебе ориентироваться точнее в пределах практически достоверного…

Что ж, тогда ты, может быть, и не собьешься с исследовательского пути. Конечно же, риск велик. Но что поделаешь – предмет «избыточно специфичен».

Глава II. Что-то знакомое

Переходя от первого слоя текстуальной периферии, в котором я выявил собирательного героя, именуемого пустотой, к второму слою этой периферии, в котором я хочу пустоту исследовать, я понимаю важность правильного выбора отправной точки. И в качестве такой отправной точки выбираю… всего лишь некое невнятное ощущение… Обсуждаю я в газете «Завтра» это самое развитие, и через четыре—пять недель (а обсуждал я в газете «Завтра» развитие из номера в номер в течение 9 месяцев) возникает у меня странное ощущение. Будто бы ты движешься уже не в обычной атмосфере, в которой сопротивления твоему движению нет, а в какой-то постепенно уплотняющейся среде, в которой поначалу все вроде бы как обычно, а потом обычное продвижение начинает требовать удвоенных, утроенных и так далее усилий.

Мало того, что ты эту необходимость окупать обычнее продвижение вперед избыточными усилиями ощущаешь почти физически… Ты еще начинаешь понимать, что это дежа вю… Что так уже было когда-то… Что ты просто забыл тогдашние ощущения в их тотальной телесности. А теперь они восстанавливаются, выныривают из глубин памяти.

Конечно, это только ощущения… Но когда осуществляешь такое исследование, то и ощущениям тоже надо верить. Что же касается повторности этих ощущений, то впервые они возникли у меня в период с 1987 по 1991 год, в ходе написания ряда аналитических работ, посвященных возможностям преодоления застоя и перехода к форсированному развитию. Это ощущение сопротивления сгущающейся вокруг тебя атмосферы, сопротивления, при котором нужно напрячь все силы, чтобы совершить каждый следующий исследовательский шаг, было особо острым в момент написания книги «Постперестройка».

Подчеркиваю – вначале речь шла не о политическом дежа вю, а о дежа вю личном. Ты почему-то сталкиваешься с чем-то, напоминающем что-то, что касается твоих прежних продвижений по сходному исследовательскому маршруту. От таких ощущений до чего-либо более внятного, и уж тем более до проведения параллелей между твоим личным воспоминанием и историческим дежа вю, огромная дистанция.

Но чем острее становились ощущения и чем в большей степени восстанавливалась память об ощущениях предыдущих, тем в большей степени хотелось осмыслить как природу этих ощущений, так и их причины.

Любой повтор дает огромные исследовательские возможности. Пока ты располагаешь уникальным комплексом ощущений, впечатлений, данных, ты скован этой уникальностью. Но, когда ты сталкиваешься с аналогичным комплексом (при том, что буквальных аналогий вообще не бывает), ты можешь задаться вопросом о том, что именно повторяется и почему. Ты можешь наложить один контур на другой… Ты можешь сопоставить отдельные сегменты поразительно совпадающих контуров… И так далее.

Раньше или позже ты спрашиваешь себя: «А что, собственно, происходит за пределами твоей личной коллизии с каким-то там «ощущенческим» и вполне невнятным, точнее только для тебя лишь и достоверным, дежа вю? Происходит ли что-нибудь общезначимое и абсолютно очевидное? При этом еще и самим же тобою выявленное к данному этапу исследования?»

Подумав и отобрав лишь наиболее бесспорное из того, что ты сам же и выявил, ты отвечаешь: «Да, происходит. Качество происходящего существенно недоопределено. Но то, что происходит нечто знакомое, бесспорно».

Заявлена ли тема «развитие»? Заявлена ли она властью – внятно и с абсолютной категоричностью? Да или нет? Ни один вменяемый человек не может отрицать, что эта тема заявлена, причем и Путиным, и Медведевым.

Можно обсуждать качество этой заявки. Это ответственное волеизъявление (проект)? Это пиар? Это благопожелание?

Можно обсуждать также содержание, вкладываемое в заявку. Пойдет ли речь действительно о спасении через развитие… или же речь пойдет о чем-то, аналогичном народной присказке «что мертвому припарки»…

Можно (и должно) обсуждать также, во что превратится заявленная тема в связи с так называемой «войной элит». Не окажется ли, что заявка на развитие в нынешнем прискорбном элитном контексте тождественна борьбе за «распил» тех или иных ресурсных потоков?

Не окажется ли, наконец, что эта заявка превратится в начало какой-нибудь очередной «перестройки»? Мол, имела место путинская стабильность, а теперь эту (в чем-то схожую с брежневской) благополучную инерционность начинает раскурочивать, апеллируя к развитию, нечто, сходное с горбачевизмом? Сначала скажут о развитии… Потом вернут нам неких новых Сахаровых, и понесемся мы все к очередному жуткому хаосу?

Такой вариант возможен? А почему бы нет? Сейчас возможно все, что угодно.

Следует ли из этого, что надо перестать обсуждать тему развития? Или же, продолжая обсуждать, перестать хотя бы сопрягать обсуждаемое с проблематичным властным вмешательством в эту самую судьбу? Нет и еще раз нет.

Потому что властное вмешательство всегда ущербно и двусмысленно. Сейчас – более, чем когда бы то ни было? Согласен. И все равно, предложение изъять это вмешательство из обсуждения судьбы развития в России и мире – если таковое удалось бы осуществить – стерилизовало бы донельзя предмет, лишило бы его политических обертонов, а значит и смысла.

В таком стерилизованном виде предмет никого не пугает. Обсуждайте его сколько угодно. Чем бы интеллектуальное дитя ни тешилось, только бы нос в политику не совало.

Тот способ обсуждения судеб развития, который я предложил в тогдашнем газетном сериале, тем и раздражал, что я не хотел тешиться. Как и выступать в роли любого – хоть бы и обхаживаемого ценителями – интеллектуального «дитятки».

Не хотел я этой роли в 1987–1991 годах, не хочу и сейчас тем более. Так не является ли мое ощущение нарастающего сопротивления некоей среды осуществляемому мною исследовательскому процессу следствием чьих-то опасений, сходных с опасениями, которые такое же сопротивление создавали в 1987–1991 годах? Что, собственно, некорректного в подобном предположении?

Ведь и тогда анонимное сопротивление моему исследовательскому марафону было порождено именно этим моим – неприемлемым для кого-то – способом обсуждать развитие.

Конечно, одного лишь способа обсуждения темы развития каким-то интеллектуалом недостаточно для того, чтобы вызвать подобное сопротивление (оно же – начальный отклик интеллектуальной сущности, описанной мною в предыдущей главе этой книги).

Нужно, чтобы способ обсуждения вошел в резонанс с определенными политическими обстоятельствами – как существенными, так и не очень. Постараюсь эти обстоятельства перечислить в порядке их значимости.

Обстоятельство № 1 – это осуществление В.В.Путиным всего того ритуала, который обязателен для политика, пытающегося выйти из стратегической бессубъектности. Я уже описал элементы этого ритуала в предыдущей части своей работы.

Путин своим ритуалом страшно возбудил всех, кто как огня боялся любых всходов подлинной субъектности на российской тщательнейшим образом протравленной и лишенной подобной плодоносности почвы.

Поди-ка ты разберись со стороны, исполняет Путин данный ритуал по соображениям сугубо прагматического характера или он действительно собирается выйти из стратегической бессубъектности.

А Медведев?

А ну как и он начнет наперегонки с Путиным взращивать ростки новой субъектности?

А ну как процесс выхода из бессубъектности, будучи запущен частными прагматическими соображениями конкурирующих политиков, станет в дальнейшем выходить из-под их контроля, а то и оказывать на политиков свое обратное сокрушительное воздействие?

В подобных ситуациях крайне важно, чтобы проснувшаяся по каким-либо причинам и слепая до поры до времени политическая воля не соединилась с интеллектом, который когерентен именно этой воле и нацелен только на преодоление политической бессубъектности.

Можно, конечно, сказать, что у меня мания величия. Но можно ведь и по-другому к этому подойти, не правда ли? И сказать, что у каких-то вполне конкретных глобальных игроков мания иного рода. Что они до смерти боятся любых, даже самых крошечных, всходов субъектности на опекаемой ими российской почве. Ну, так представьте себе, они боятся! Серьезные, матерые, весьма влиятельные международные элитарии боятся панически, боятся иррационально. Это какой-то особый – социогенетический – страх. Шок в международных элитных генах, порожденный 1917 годом. Может быть, сами паникеры не понимают природу своей паники, но она именно такова.

Я более или менее активно занимаюсь политикой тридцать лет и совсем активно – более двадцати лет. Политический опыт убедил меня в том, что очень крупные глобальные игроки боятся как огня самых ничтожных интеллектуально-политических факторов, которые могут превратить российскую бессубъектную политику в политику субъектную, соединившись с недоопределенными политическими факторами.

Самый яркий для меня пример на эту тему – то самое личное дежа вю, к которому я уже апеллировал в начале этой главы.

1987–1991 годы… Поди разбери, не дернется ли Горбачев и КПСС в целом, не начнут ли движение СССР в сторону действительного развития? А если еще им тут что-то подскажут, выведут за рамки каких-то ментальных ограничений, что-то напомнят, к чему-то подтолкнут! Кошмар! Ужас!

Беспокойство глобальных игроков по поводу возможности соединения моей организации «Экспериментальный творческий центр» и политического фактора под названием КПСС в конце 80-х годов XX века носило абсолютно неадекватный характер. Но в самой этой неадекватности был политический смысл, который заслуживает обсуждения в силу ряда причин.

Но сначала – о мере неадекватности тогдашней международной, крайне высокопоставленной паники.

КПСС к тому моменту была уже почти похоронена.

Горбачев – почти доопределен в своем выборе между властью и любовью так называемого международного сообщества. Он почти уже выбрал любовь. Последней преградой на пути окончательности этого выбора была собственная жена. Но и эта преграда в итоге была преодолена.

Лидеры КПСС были разобщены до предела. И не слишком склонны к глубокому политическому диалогу с какими бы то ни было интеллектуальными силами.

Моя организация была абсолютно молода и неопытна. Никаких элитных бэкграундов у нее не было. Ее отношения с немногими симпатизирующими ей представителями элиты КПСС были основаны на некоей гражданской обеспокоенности и не приобрели нужной глубины, человеческой экзистенциальности и окончательной доверительности. При том, что, конечно же, тогдашний элитный «человеческий материал» давал для построения отношений совсем другие, гораздо большие возможности, нежели материал сегодняшний. Хуже или лучше были те представители элиты – они не были ни столь прагматичными, ни столь далекими от масштабных смыслов. Смыслов, которые нельзя было до конца истребить без истребления КПСС как той матрицы, в которой эти смыслы были «поселены».

Шансы на глубокое и продуктивное соединение нас как интеллектуально-политического фактора с фактором собственно политическим, шансы на то, что мы преобразуем «зайчиков» в «ежиков»… Каковы они были двадцать лет назад? Они не были нулевыми, но… В лучшем случае, они равнялись одной миллионной. Но, боже мой, как эта «одна миллионная» возбудила глобальных игроков! Имея по поводу этого возбуждения абсолютно достоверную оперативную информацию, я просто не хочу засвечивать источники даже по прошествии двадцати лет. И потому прошу мне поверить на слово. Речь шла не только о крупнейших политических фигурах, но и о тех, кто стоял за спиной этих фигур. А вдруг уже приговоренные «зайчики» станут «ежиками»?

Прошло сколько-то лет, и все то же самое повторилось еще в нескольких вариантах. Каждый раз речь шла о «зайчиках» и «ежиках». И о «вдруг».

А вдруг в «ежиков» превратятся депутаты Верховного Совета в 1993 году?

А вдруг в «ежиков» превратятся силовики в окружении Ельцина?

А вдруг в «ежиков» превратятся олигархи, вкусившие от власти в ходе выборов 1996 года?

А вдруг?.. А вдруг?.. А вдруг?..

Новое «а вдруг» замаячило в 2008 году.

Возникло это самое обстоятельство № 1 (оно же – подробно рассмотренное мною 18 брюмера Владимира Путина, точнее призрак оного). И сразу же весьма серьезные международные акторы завибрировали: «А вдруг?»

Конкретность моего знания об этих вибрациях сегодня даже больше, чем в 1989 году. Но поскольку и вибрации более свежие, то я уж тем более не хочу тут ничего засвечивать.

Скажу лишь, что вибрации были по своей серьезности анекдотически несопоставимыми с тем, что происходило в реальности. Впрочем, почему были? Они остаются таковыми и поныне. Входя в резонанс с обстоятельствами, куда менее важными, но все-таки существенными для тех, кто вибрирует.

Обстоятельство № 2 – состояние общества.

Двадцать лет назад все, что говорили я и мои соратники, было для общества ненавистно. Теперь же – по разным оценкам – неосоветские настроения охватили от 60 до 75 % населения.

Выпускаемые представителями этого направления (мной в том числе) издания достаточно авторитетны. Газета «Завтра», в которой я осуществил марафон на 36 полос, очень авторитетна.

То, что рейтинг Сталина зашкаливает и превышает все рейтинги, включая рейтинги Путина и Медведева, общеизвестно.

Конечно, общество регрессивно. И в силу этого будет ведомо своей специфической элитой до конца или почти до конца.

Но, во-первых, есть огромная разница между этими «до конца» и «почти до конца». Если «почти до конца», то… Словом, подобное «почти» многих глобальных игроков совершенно не устраивает.

А, во-вторых, для того, чтобы без диктатуры вести общество в требуемом регрессивном направлении, нашей элите нужно считаться с общественными умонастроениями. Считаясь с ними (конечно же, по минимуму), элита неизбежно должна давать представителям другого, нашего направления («Красным проектом» она его называет почему-то, элита эта… Ну ладно, «красный» так «красный»…) какие-то общественные возможности.

Опять же, возможности минимальные, но и это уже пугает. Выступления по телевидению… Иные формы квазивостребованности… Присутствие на каких-то конференциях… Мало ли еще что… А ну как это окажет воздействие на социальную динамику, а та на высшую элитную страту… Не зря говорят – «у страха глаза велики».

Обстоятельство № 3 – сама элита.

Как бы она ни была порочна и «бессубъектна», она уже не та, какой была в 1992 году. Есть невнятный властный зуд, есть другое отношение ко всему иноземному, по крайней мере, в части этой элиты… Есть невнятные опасения за собственное будущее… Есть достаточно масштабные материальные интересы. Мало ли как это может дооформиться и во что вылиться.

Обстоятельство № 4 – так называемая «коллективка».

Ну, хорошо бы Кургинян один в «Завтра» что-то сооружал. Но перед этим что-то еще сооружалось в сомнительном «красном» духе и с апелляциями к развитию. Причем с апелляциями самыми разными, вплоть до метафизических. А ну как сформируется особая, совсем ненужная интеллигенция внутри интеллигенции нужной и безопасной (как либеральной, так и «белой»). С чего всегда начинались масштабные неприятности, чреватые выходом из бессубъектности? С формирования такой интеллигенции.

Обстоятельство № 5 – международное.

Однажды я провел международную конференцию, на которой определенный круг элитных израильтян оказался рядом с представителями индийской и российской элиты. На конференции выступил аж премьер-министр Индии. Что началось! Те, кого это интересует, могут сопоставить дату выхода журнала The Americian Interest, замысле иного и патронируемого Бжезинским, и дату нашей конференции. Формирование треугольника Израиль – Индия – Россия было объявлено основной международной опасностью, реализации которой по глупости могут посодействовать неоконсерваторы в США. При этом никогда ничего подобного не говорилось ни о химерическом треугольнике Россия – Китай – Индия, ни о реальном БРИК. Это не расценивалось как «международная опасность № 1». Специфическое отношение к связям между Россией и Израилем объединяет З.Бжезинского и стоящие за ним круги, ненавидящие Израиль, с Г.Киссинджером. Который (как и стоящие за ним круги) благоволит Израилю, но категорически сопротивляется установлению стратегических отношений между ним и Россией. При этом тяга России к сотрудничеству с любыми исламистами только поощряется. Впечатление такое, что глобальные антироссийские (прежде всего американские) игроки готовы заплатить миллиарды долларов за то, чтобы в Россию приехал бен Ладен и выступил в Кремле. А вот альтернативные сценарии, подобные тому, который я обсуждаю, почему-то пугают донельзя. Причем даже больше, чем очень условный и проблематичный альянс между Россией и так называемой «старой Европой» (термин Д.Рамсфелда).

Я мог бы продолжить перечисление неких обстоятельств, создававших определенные вибрации в момент, когда я публиковал свои нескончаемые статьи о развитии, и продолжающих создавать сходные вибрации и поныне.

Я мог бы проанализировать, как именно сочетаются между собой названные пять обстоятельств. Но у меня другая исследовательская задача. И все, что мне нужно в связи с ее решением, – это уверенность читателя в отсутствии у меня мании величия или бреда преследования.

Я говорю о неслучайности неких откликов на мой газетный сериал о развитии только тогда, когда точно знаю, что отклики не случайны, и только постольку, поскольку это нужно для исследования основного предмета.

Если у меня нет точных оперативных и именно оперативных данных (смотри введение, в котором я сказал о роли таких данных в логоаналитических исследованиях), то я никогда ни о чем подобном не говорю.

Но, даже когда у меня эти данные есть, я тоже об этом совершенно не обязательно говорю. А говорю тогда и только тогда, когда это (а) не несет издержек для источников данных и (б) очень важно с исследовательской, то есть и интеллектуальной, и политической, точки зрения.

Ну, так вот – сейчас я об этом поговорю.

Обсуждение темы развития на страницах газеты «Завтра», частое появление на телеэкранах «ужасных лиц» (редактора газеты, вашего покорного слуги etc), нарастание внутри– и внешнеполитической неопределенности, ряд иных тонких и малозаметных для общества обстоятельств… все это действительно породило весьма серьезное международное беспокойство.

Обеспокоились реальные игроки. Я, повторяю, никоим образом не склонен преувеличивать роль тогдашних своих интеллектуальных упражнений, а также отдельно взятой газеты. Конечно, все это в совокупности не более чем минифактор. Но этот минифактор, беспокоивший определенных персонажей в 1987–1991 годах и в последующем, поразительно сходным образом вновь обеспокоил их в 2008-м.

Подчеркиваю – он обеспокоил в 2008-м (да и сейчас беспокоит) тех, кто по роду службы должен заниматься ТОЛЬКО глобальными факторами. Причем обеспокоил (и беспокоит) вполне конкретно.

Когда я говорю о беспокойстве (да еще и вполне конкретном), то провожу совершенно четкую грань между этим вполне конкретным (как по авторству, так и по дескрипции) беспокойством и неким раздражением, которое может по своей амплитуде в тысячи раз перекрывать все вибрации, связанные с беспокойством, важным для нашего исследования, но не имеет никакой исследовательской ценности.

Потому что раздражается наше «приличное общество». На то оно и приличное, чтобы раздражаться. Оно всегда раздражается, когда возникает что-то не вполне стерилизованное. Раздражаясь, оно реагирует привычным для него смердяковским образом. Для того, чтобы так реагировать, ему не нужны заказы высоких международных персон. Смердяковщина – это естественный и безальтернативный способ существования данных «болтливых белковых тел». (Кто-то сочтет, что я в слове «белковых» пропустил две буквы, но я всего лишь перефразировал классика.)

Беспокойство надо анализировать, ибо оно малое слагаемое Большой Игры. А в Большой Игре нельзя пренебрегать малыми компонентами. Раздражение же надо игнорировать.

Конечно, в какой-то степени беспокойство инициирует раздражение, а раздражение подпитывает беспокойство. ТАМ начинают больше беспокоиться – ЗДЕСЬ больше раздражаются. И наоборот. Но не в этом главное. Главное в том, что именно обеспокоило в 2008-м (и беспокоит поныне).

Обеспокоил не чей-то радикализм. Обеспокоила (цитирую близко к тексту тогдашние оперативные «материалы») возможность появления на патриотическом поле хотя бы одного фактора, несводимого к однозначному лубку – наглядному и крикливому пособию на тему об «ужасном русском фашизме». Высокие «тамошние» инстанции настаивали – не должно быть НИ ОДНОГО такого патриотического «фактора». Почему-то (беспокоящимся виднее, почему именно) особо нервировал альянс вашего покорного слуги и газеты «Завтра». Ибо в этом альянсе виделась возможность возникновения подобного нелубочного фактора.

Я не вдаюсь в рассмотрение причин такого видения процесса. Я только фиксирую его наличие. А также наличие предельной обеспокоенности возможностью выхода газеты «Завтра» за пределы отведенной ей роли. Роли самого известного – модного и в чем-то даже «приличного» – ЖУПЕЛА.

Такой выход за пределы роли не только обеспокоил игроков, но и породил яростное раздражение у смердяковых. Не путаю ли я одно с другим? Никоим образом. Генезис раздражения – слишком понятен, а потому неинтересен. А вот в чем генезис беспокойства? Это весьма серьезный и далеко не тривиальный вопрос. Мелкий? Конечно, мелкий. Но рассмотрите эту капельку под аналитическим микроскопом – и вы такое увидите, что мало не покажется. Именно это я и постараюсь сделать.

Буквально несколько слов о формах, в которые отливалось и отливается это беспокойство. Беспокойство ли? Когда какой-то псих, смердяковствующий маргинал, выявляет в вас тягу к царедворству, якобы толкающую вас на обсуждение темы развития, что сие знаменует? И знаменует ли хоть что-то? А может, псих-то никакой не инструмент чьего-то там беспокойства, а просто самораздражающийся элемент нашего «приличного общества»?

Есть логоаналитический (причем простой и почти количественный) метод, позволяющий ответить на вопрос.

Я здесь рассматриваю этот вопрос не в связи с разнокачественными инвективами по отношению к собственной персоне. Хотя, конечно же, калибровка подобных инвектив порою является моей прямой исследовательской обязанностью. Обязательность эта возникает в тех случаях, когда я пытаюсь рассматривать инвективу как отклик системы на осуществленное мною воздействие. То есть применяю пресловутый принцип «черного ящика». Тогда и только тогда я должен заняться калибровкой инвектив – в той же степени, в какой физик калибрует системные отклики, анализирует их спектр, структуру, соотношение между сигналом и помехой и так далее.

Но, помимо моих прямых аналитических обязанностей, у меня есть еще и обязанности методологические. Развивая исследование, я должен развивать параллельно с ним и свой логоаналитический метод.

Такое развитие немыслимо без прямых рекомендаций тем, кто хочет метод самостоятельно применить. Вот я и даю такие рекомендации. Вы хотите что-то понять на основе высказанных каким-то субъектом суждений, касающихся вас лично. Что для этого надо сделать? Начну с того, что не надо делать. Никогда не надо начинать с оценки степени объективности, а уж тем более справедливости этих суждений. Начали вы с этого – этим все и кончится. Я вам предлагаю начать с другого.

С установления того, какова мощность субъекта. Не его адекватность (и уж тем более справедливость), а мощность. Мощность – в ее простейшем измерении. То есть в мегабайтах, количестве страниц, посвященных вашей (или чьей-то еще) персоне. Почему это так важно? Потому что сразу возникают классификационные градации, которые можно использовать при решении обратной задачи. То есть при реконструкции субъекта, его бэкграунда. «Реконструкция по следам жизнедеятельности». Подобное применяется как следователями, занятыми поиском преступника, так и людьми совершенно иных профессий.

Итак, мощность – и ее классификационное значение… Согласитесь, если занявшийся некоей персоной субъект – абсолютный параноик, который не ест, не спит, а только пишет и пишет, он может написать столько-то.

Если он пишет намного больше, то он не раздраженный бескорыстный псих, а нанятый работник.

Если же, например, он пишет в десять раз больше, то это уже нанятый коллектив. Есть ли логический дефект в таком методе рассмотрения? Это количественная дедукция – один из наиболее надежных логоаналитических ориентиров.

Потом вы должны заняться другим. Содержанием выдаваемой этим субъектом «на гора» продукции. Это кропотливое и неблагодарное занятие. Где-то субъект лжет нерепрезентативно. А где-то – очень репрезентативно. Где-то он проявляет действительную некомпетентность, а где-то – мнимую. Вы всем этим должны заниматься. Всем, включая стиль, жанр, контекст и так далее. Иначе вы не логоаналитик. Может быть, вы и не хотите им быть. Но я-то исхожу из того, что вы или хотите, или вынуждены.

А раз вы или хотите, или вынуждены, то давайте договаривать до конца. Из логоаналитики можно извлечь очень много. Но никакая логоаналитика не может быть самодостаточной. Для уточнения существа дела вам рано или поздно понадобятся так называемые точные данные. Те знания, которые, как известно, умножают скорбь. Вы можете отвергнуть с пренебрежением стихию подобных данных, но тогда не занимайтесь логоаналитикой. Занявшись же ею, готовьтесь к тому, чтобы окунуться и в эту стихию. Если подобные заныривания начинают вам нравиться – это печально. Но если вы ими пренебрегаете, то это непрофессионально. Лучше всего, если, заныривая, вы испытываете отвращение, но заныриваете. Мало ли к чему испытывает отвращение профессионал.

Я, занимаясь логоаналитикой более 20 лет, заныриваю все чаще и со все большим отвращением. Но – по необходимости. Как исследовательской, так и иной. И ничего другого вам порекомендовать не могу.

Да, заныривая, вы окунаетесь в стихию чужого сленга и чужой смачно-стукаческой логики и как бы незримо присутствуете при разговоре, в котором обсуждается то, как вас надо во что-то втянуть, а вы либо испугаетесь подобного втягивания и отскочите, либо замараетесь. И тогда будет решена такая-то оперативная задача.

Вам такое незримое присутствие претит? Мне тоже. Но зато, незримо присутствуя, вы узнаете кое-что не по принципу «то ли да, то ли нет», а с абсолютной точностью. Может быть, вы узнаете немногое. Но и немногого – в сочетании с логоаналитическим методом – для думающего человека достаточно.

Ну, так я и узнаю временами кое-что. Например, в связи с «ХАМАСовской темой» в газете «Завтра» и откровениями ее «операторов», касающимися возможности решить оперативную задачу при любых моих прогнозируемых реакциях. Что я сделал? Я поломал прогноз. Так сказать, отреагировал нетипично.

Но каков же был масштаб откровений тех операторов, которые прогнозировали мои реакции, преувеличивая их порывистость и романтичность! А главное – прямолинейность, это родное и любимое дитя любой порывистости и романтичности.

Был ли в произошедшем неявный отклик на мой газетный марафон «Медведев и развитие» некоей недоопределенной, но очень раздраженной марафоном этим коллективной сущности. Вот ведь что важно – и в плане конкретного исследования, и в плане развития метода. Давайте представим себе, что нечто такое имело место. Называется подобное – вклинивание и перехват. Мол, не успеет этот тип (я то бишь) развернуться со своими газетными опасными публикациями, как мы вклинимся. Редактор газеты «Завтра» окажется избыточно для данного типа с его «чисто конкретными» заморочками вовлечен в дерзкую борьбу ХАМАСа с международным империализмом и сионизом. Тип или «дернется», или «умоется». В любом случае, он окажется перехваченным.

То, что я как этот самый «перехвачиваемый тип» не «дернулся» и не «умылся», не предполагалось. И то, что редактор «Завтра» поведет себя так, как он себя повел, тоже не предполагалось.

Итак, мы с вами и разобрали некий (пусть и слабый) отклик системы, позволяющий восстанавливать ее характеристики, и доуточнили суть метода, и выяснили, как можно себя вести по отношению к системе. Все это важно. Но поскольку наша задача – продолжать исследование, то будем рассматривать описанный микросюжет как слабый отклик par excellence. И назовем такой отклик «спецоткликом».