Текст книги "Скитальцы (цикл)"

Автор книги: Сергей Дяченко

Соавторы: Марина Дяченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 81 страниц)

В приоткрытые двери соседней залы мне удалось разглядеть длинный, пышно накрытый стол. Сердце моё радостно затрепетало в предвкушении пира.

Но приглашения за стол не последовало, а вместо этого разодетая в пух и прах толпа потихоньку просочилась в другое помещение, оказавшееся залом заседаний. По-видимому, здесь собирался совет городских старшин. Мэр занял привычное ему кресло на возвышении, остальные устроились на длинных деревянных скамьях.

Оказавшись торжественно водворённым на почётное место около мэра, я вспомнил вдруг о задании Ларта и сообразил с ужасом, что пока и не пытался его выполнить, более того – переступив порог ратуши, ещё не произнёс ни одной членораздельной фразы. Я завертел головой, ища, с кем бы поделиться знанием ужасной тайны, но в этот момент мэр поднялся и зазвонил в колокольчик:

– Дорогие сограждане… Сливки нашего общества собрались здесь, чтобы поприветствовать дорогого гостя, чей визит…

Сливки общества вдруг ахнули в один голос. Кресло подо мной качнулось, и я обнаружил вдруг, что оно свободно висит в воздухе – довольно высоко.

«Ларт!» – подумал я, покрываясь потом и изо всех сил сжимая пальцы на подлокотнике.

Справившись с замешательством, сливки общества зааплодировали. Мэр хлопал громче всех:

– Да, господа! Нечасто нас посещают маги, подобные господину Дамиру, хотя, по правде говоря, наш город не из последних, ох, не из последних! В прошлом месяце городская казна пополнилась налогом с цеха скорняков, а цех бондарей вернул долг с позапрошлого месяца… Из этих денег половина пошла на починку западной стены, а половина второй половины израсходуется на фейерверк в честь Дня Премноголикования, оставшиеся же деньги…

Я лихорадочно искал глазами Ларта, но его не было. Зал шептался, тихо возился, однако не проявлял открытого нетерпения. Моё кресло покачивалось над полом, никого не удивляя, а речь мэра лилась, как сонная равнинная река, которой ещё далеко до моря.

В зале становилось душно; дамы всё решительнее работали веерами. Мой парадный бархатный костюм облепил меня, как сплошной кусок пластыря.

– Мои сограждане, надеюсь, оценили уже мою скромность и честность… – журчал мэр.

Я вспомнил, что обед давно прошёл, а ужин ещё не наступил, и у меня нестерпимо засосало под ложечкой. Потом затекла спина, а пальцы на подлокотниках свело судорогой. Потом пересохли губы, и это было хуже всего, потому что стакан с водой помещался на столике перед мэром и я не мог до него дотянуться. Я ворочал во рту сухим языком и с тоской думал, что приказ Ларта теперь невыполним, поскольку честный и скромный мэр никогда не заткнётся.

И тут я увидел хозяина.

Ларт стоял в боковом проходе, полускрытый бархатной портьерой, и оживлённо беседовал с буфетчицей. О том, что это именно буфетчица, я догадался по огромному подносу с прохладительными напитками, который она держала перед собой. Вот Легиар взял с подноса тонконогий бокал, пригубил золотисто-янтарную, искристую жидкость… У меня на глазах выступили злые слёзы.

Ларт оглянулся, будто его окликнули, и дружески кивнул мэру. Тот закашлялся, словно поперхнувшись; речь его оборвалась. Зал заинтригованно наблюдал, как красноречивый отец города, тщетно пытаясь заговорить снова, выдавливает из себя одно только жалкое шипение.

Сдавшись наконец, мэр бросил на сограждан укоризненный взгляд и махнул рукой, будто отгоняя муху. Жест этот был сигналом.

Сливки общества, опрокидывая скамьи, кинулись к выходу и дальше – туда, где давно ждал их накрытый стол. Моё кресло с грохотом рухнуло на пол. Хромая, растирая затёкшие ноги, я отправился вслед.

К моему появлению за столом не осталось свободных мест. Звенели вилки да работали челюсти, перемалывая изысканные яства. Я подошёл к восседающему во главе стола мэру и сказал, пытаясь напустить на себя таинственность:

– О, как трудно носить в себе ужасные тайны…

Мэр скосил на меня глаза, не отрываясь от тарелки, и приветливо растянул лоснящиеся от жира губы, не переставая при этом жевать:

– …ая асть ше ение, осподин шебник!

Я некоторое время потоптался рядом, но мэр, по-видимому, счёл эту фразу достаточной и вполне убедительной, а поэтому, урча, продолжал трапезу, не удостаивая меня вниманием. Потоптавшись, я отправился в обход длинного стола, огибая его по часовой стрелке.

Пиршество достигло апогея. Я то и дело заговаривал с едоками, но это было так же бесполезно, как предлагать токующему глухарю ознакомиться с правилами правописания. Носившиеся с подносами лакеи время от времени налетали на меня, грозя сбить с ног. Увёртываясь от них, я в какой-то момент оступился, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и чудесным образом оказался утонувшим в нежно-розовом, пышном кринолине.

Я поднял глаза – над кринолином помещался изящный, затянутый в корсет стан, а выше – круглые обнажённые плечи, а ещё выше – прелестное розовое личико некой удивлённой блондинки. Падение было моей первой удачей за весь вечер.

Некоторое время после моих извинений мы мило болтали. Я успел пожаловаться на нелёгкую долю волшебников, связанную с постоянным хранением тайн и секретов, и несколько раз приложиться к белой, ароматной, унизанной кольцами ручке, прежде чем дама возмущённо вскрикнула и моментально обо мне забыла, так как её соседка, толстушка в зелёном бархате, выудила из тарелки моей собеседницы превосходный кусок жареного мяса. Попытки возобновить беседу увенчались неудачей – красавица была вынуждена с удвоенным вниманием защищать отвоёванную отбивную.

Это поражение меня добило. Раздавленный, уничтоженный, пошатывающийся от голода среди пирующих, измученный и отчаявшийся, я зашагал прочь.

У выхода из залы обнаружился Ларт, жующий куриную ногу. По коридору отдалялись женский смех и шелест юбок.

– Браво, – сказал Легиар, запуская костью в угол.

Я почти заплакал.

Лил холодный, почти осенний дождь. Дорога размокла; измученный жеребец из конюшни герцога едва перебирал тяжёлыми, облепленными грязью копытами. Конь, по-видимому, знавал лучшие времена – его всадник, впрочем, тоже.

Покинув замок, Руал сначала метался, чтобы запутать погоню в ночном лесу, а дальше скакал, не разбирая дороги, всю ночь и половину следующего дня, задерживаясь только для того, чтобы напиться из придорожного колодца и напоить коня. Потом пришлось ненадолго остановиться – оба выбились из сил.

Руал торопился поскорее оказаться в безопасном отдалении от бешеного кабана, с которым был схож опозоренный герцог. Переночевав кое-как в мокром стогу и дав передышку лошади, он продолжил свой путь, который вернее было бы назвать бегством.

Дождь пошёл на рассвете и до вечера лил, не переставая. Жеребец оступился на скользкой выбоине и охромел.

До сих пор Руал старался избегать людских поселений, опасаясь, что их жители могут передать его в руки герцога. Теперь, по-видимому, деваться было некуда – конь хромал всё сильнее, а всадник два дня не держал во рту и маковой росинки. К тому же замок остался далеко позади – Руал надеялся, что погоня потеряла его след, да и владения герцога, в конце концов, не безграничны.

Поэтому, когда из стены дождя выступил вдруг уютный хуторок, обнесённый частоколом, Руал не стал сворачивать с дороги, как раньше. Конь оживился, почуяв жильё; Руал ободряюще похлопал его по шее и направился прямо к массивным воротам.

Ворота были заперты изнутри на засов. Руал отбил себе руки, прежде чем в ответ на его стук приоткрылось смотровое окошко и в нём замигал заспанный голубой глаз:

– Чего?

– Пустите на ночь честного и доброго путника, – сказал Руал, стараясь казаться как можно честнее и добрее.

Глаз обежал его с ног до головы, презрительно сощурился и спросил с неудовольствием:

– Сколько дашь?

У Руала не было за душой ни гроша, если не считать золотой статуэтки, тщательно запрятанной за пазуху. Поэтому он просительно улыбнулся и предложил:

– Я отработать могу.

Глаз моргнул, и смотровое окошко бесцеремонно захлопнулось.

– Погоди! – закричал испуганный Руал. – Погоди, поторгуемся!

Окошко приоткрылось опять, и владелец голубого глаза сообщил сквозь зубы:

– На базаре торгуются, ты, оборванец! А у нас хозяин бродяг всяких не держит!

– Позови хозяина, – сказал Руал быстро.

– Сейчас, – мрачно пообещал владелец глаза. – Только разгонюсь вот посильнее… А ну, пошёл отсюда!

Руал попытался придержать захлопывающееся окошко – его больно ударили по пальцам.

Жеребец переминался с ноги на ногу за Руаловой спиной.

– Плохо дело, – устало сказал ему Руал.

Дождь усилился. Понемногу сгущались сумерки. Руал прижался щекой к окошку, пытаясь по слуху определить – здесь несговорчивый обладатель голубого глаза или уже ушёл. Дождь заглушал все звуки, а щелей в воротах не было. Частокол вокруг поселения был высок и снабжён остриями по верхнему краю.

Руал снова заколотил в ворота – просто так, безнадёжно.

К его удивлению, вскоре во дворе послышались голоса, среди которых выделялся уже знакомый. Оконце распахнулось, и другой глаз, пронзительный, карий, упёрся Руалу в лицо.

– А вот собак спущу, – негромко пообещал хриплый бас.

В этот момент Руалов жеребец, не выдержав, ступил вперёд и горестно заржал.

Карий глаз перевёл свой буравящий взгляд с Руала на облепленного мокрой гривой, охромевшего красавца-коня, оценивающе прищурился:

– Твоя лошадь?

Руал кивнул.

– Где украл? – поинтересовались из-за ворот.

– Я не… – начал было похолодевший Руал, но владелец карего глаза перебил его:

– Отдай коня – и ночуй, пёс уж с тобой.

Растерявшись, Руал только покачал головой – нет, мол, не пойдёт.

– Тогда пошёл вон, – отрезали из-за ворот и окошко наполовину прикрылось.

Жеребец и Руал посмотрели друг на друга.

– Погодите, – хрипло сказал Ильмарранен. – Так и быть, согласен…

Окошко с готовностью распахнулось, а следом взвизгнул железный засов и ворота приоткрылись тоже:

– Вот и ладненько… Конь-то всё равно краденый, и хромой, чего жалеть…

Руал промолчал.

Голубой глаз принадлежал, оказывается, щуплому веснушчатому парню-работнику, прикрывающемуся от дождя куском рогожи. Обладателем карих глаз был сам хозяин фермы – невысокий плотный человек неопределённого возраста. На его зов явился ещё один работник – парнишка лет пятнадцати; он удивлённо покосился на Руала, взял из его рук уздечку и повёл коня вглубь двора, где темнели многочисленные пристройки. Хозяйство, по-видимому, было внушительных размеров и процветало.

Хозяин ещё раз оглядел Руала, хмыкнул каким-то своим мыслям и велел веснушчатому:

– Отведи… Скажи, пусть его накормят, ладно уж… – И добавил другим тоном: – Про жеребца ни слова, шкуру спущу…

Парень вздрогнул, а хозяин добавил, как ни в чём не бывало:

– Да приглядывай за этим, как бы ни стянул чего…

– Я не вор, – сказал Ильмарранен.

Хозяин снова хмыкнул:

– Ладно, иди…

И Руал пошёл через широкий двор, следуя за неприветливым щуплым парнем, который мрачно что-то бормотал и натягивал на голову свою рогожку.

Наконец добравшись до места, Руалов провожатый потянул тяжёлую дверь, из-за которой выбился клуб пара, и недовольно показал на неё Ильмарранену. Руал шагнул чрез порог – и очутился в сладостном царстве жилья, сухом и теплом.

В печке бушевал огонь, рядом возилась немолодая уже, но крепкая и опрятная толстуха. Она обернулась на скрип двери, подбоченилась и вопросительно глянула на веснушчатого. Тот буркнул:

– Прибился вот на ночь… Хозяин велел накормить…

– Отчего ж не накормить, – приветливо отозвалась толстуха, – только ноги пусть оботрёт, а то извозился по уши, – и она указала Руалу на скамейку у стены. Молодой работник вышел, по-прежнему сердито бормоча.

Руал вытер ноги о тряпку у входа, прошёл через кухню и сел, где было указано. Колени его едва сгибались, спину невыносимо ломило, желудок мучили голодные судороги – а он был счастлив. Счастлив, что можно сидеть, привалившись к тёплой бревенчатой стене, не шевелиться и просто смотреть на огонь.

– Откуда будешь? – спросила кухарка, с любопытством за ним наблюдавшая.

Руал разлепил обветренные губы и отозвался:

– Из Мурра.

Кухарка ахнула:

– Из Мурра?! Да ты знаешь, где Мурр, а где мы!

Руал улыбнулся с трудом:

– Я готов бежать на край света… И убегу…

Толстуха отставила в сторону корзинку с овощами, которые чистила:

– Гонятся за тобой, что ли?

– Гонятся, – сообщил Руал с глубоким вздохом. – За мной по пятам следует несчастная любовь!

Кухарка, крайне заинтригованная, обошла широкий стол и подсела на краешек скамейки, повторяя сочувственно:

– Вон как… Вон как оно бывает…

Руал покачал головой, давая понять, что не намерен пока раскрывать свою тайну. Тогда кухарка спохватилась:

– Да ты промок до нитки… Погоди-ка…

Она вернулась через несколько минут с ворохом сухой одежды в одной руке и парой сапог в другой:

– На-ка, примерь… Должно подойти тебе…

Одежда была не новая, но чистая и искусно зачиненная. Толстуха отвернулась, чтобы не глядеть на одевающегося Руала, и это было очень кстати: ему удалось незаметно перепрятать статуэтку.

– Я тут за хозяйку, – рассказывала тем временем женщина, – и пошить, и постирать, и зачинить… На всё, бывало, и рук не хватит… Ты садись к огоньку, погрейся… И ужина дожидаться нечего – тут с обеда похлёбка осталась. Хозяин не любит, чтоб пропадало…

Руал натянул сапоги – они были великоваты.

– Да, – продолжала женщина, – муженёк мой пошире был в кости… Ростом такой же, а ножища здоровая…

– Ничего, – сказал Руал благодарно. – Спасибо.

Ужинали в просторной, просто обставленной столовой; работники и прислуга сели за стол вместе с хозяйской семьёй. Хозяин восседал во главе стола; под его сверлящим взглядом ёжились по рангу разместившиеся домочадцы: мальчик лет двенадцати – хозяйский сын, дочь хозяина, миловидная девушка с гладко зачёсанными светлыми волосами, далее кухарка и десяток работников – все молодые крепкие парни. В самом конце стола, на приставленной табуретке сидел Руал – в добротной крестьянской одежде, сам сейчас похожий на любого из них.

Никто не смел прикоснуться к ложке, пока хозяин не отправил первую порцию кукурузной каши себе в рот. Тогда раздался торопливый стук – работники спешили выловить лучший кусок сала из стоявших посреди стола общих тарелок.

Руал, утоливший первый голод на кухне, рассеянно жевал хлеб и наблюдал за едоками.

Кухарка то и дело задорно на него поглядывала – не разделяй их длинный стол, она, возможно, подсунула бы ему лишний кусочек. Веснушчатый голубоглазый парень, негостеприимно обошедшийся с Руалом у ворот, старательно его не замечал, остальные иногда косились с умеренным любопытством – больше всех интересовался парнишка, который увёл на конюшню герцогова жеребца. Мальчик, хозяйский сын, явно тяготился присутствием отца – сидел, горбясь, и нехотя ковырял ложкой в тарелке. Хозяйская же дочь за время ужина раз пять обменялась быстрым взглядом с сидящим напротив круглолицым темноволосым юношей, который дважды поперхнулся кашей.

Но вот хозяин крякнул и отодвинул тарелку. Все поспешно встали; опоздавшие на ходу запихивали в рот недоеденные куски хлеба. Руал поднялся тоже. Хозяйская дочь последний раз глянула на темноволосого, её брат громко икнул, а кухарка заговорщически подмигнула Руалу.

Работники ночевали в длинном низком сарае, прямо на усыпанном сеном полу, укутавшись в одеяла. Руалу отвели место у выхода, где сено было пореже и из-под двери тянуло сыростью. Вскоре сарай наполнился густым храпом здоровых и сильных людей, уставших после тяжёлой работы.

Руал лежал, глядя в тёмный потолок; ему представлялся герцог, вылетающий из спальни нагишом, но в собачьем ошейнике, и его челядь в полном сборе, встречающая своего господина немым вопросом, переходящим в трогательное сочувствие. Руал жёстко оскалился: вельможа приговорил себя, угрожая Маррану и привязав его к седлу. Расплата была сладостной и от этого не менее справедливой.

Он скользнул рукой за пазуху – золотая ящерица встретила его ладонь дружеским, как ему показалось, прикосновением. Ты свидетель, подумал Руал. Я никогда не пощажу и не попрошу пощады.

Мысли его переметнулись к сегодняшнему дню – он вспомнил о потере лошади. Конечно, повредивший ногу жеребец не смог бы продолжать путь немедленно, как этого хотелось Руалу, и всё же лошадь – это капитал. Не следует прощать хозяину этой грабительской сделки… Он повернулся на бок и подумал о хозяйской дочери.

Лениво стучал дождь по дощатой крыше сарая.

Руал сел. Работники спали, сотрясая воздух храпом. Руал бесшумно поднялся и вышел под слабеющий дождь.

Ферма была погружена во тьму, только на кухне светилось тусклое окошко да не спали наверху, в комнатах хозяина. Руал наугад ступил несколько шагов – и замер, потому что совсем рядом, у поленницы, маячила чья-то белая рубашка. Вскоре оказалось, что обладатель рубашки был не один – не мог же он шептаться сам с собою. Руал, чьи глаза давно привыкли к темноте, разглядел светлые, гладко зачёсанные волосы и радостно поблёскивающие глаза.

Влюблённые прощались – вскоре настороженное ухо Руала различило звук робкого поцелуя, и сразу вслед за этим девушка бесшумно заторопилась к дому, а темноволосый – это был именно он – прокрался к двери сарая и, оглядевшись, нырнул в темноту. Руал благоразумно пригнулся за поленницей.

Девушка тем временем пересекла двор, направилась было к парадной двери – но потом, поколебавшись, повернула в сторону кухни. Ильмарранен, одержимый весёлым куражом, последовал за ней. Дверь кухни осторожно закрылась – Руал, сосчитав до двадцати, вошёл следом.

В печке тлели угли, на широком столе горела масляная лампа. Кухарка перетирала полотенцем груду вымытой посуды, а хозяйская дочь, присев на скамейке у стены, что-то горячо ей объясняла. Обе испуганно обернулись навстречу Ильмарранену.

– Фу ты… – с облегчением выдохнула девушка. – А я думала, отец…

Толстуха широко улыбнулась:

– Пришёл-таки… Ну, заходи, птица залётная…

Дочь хозяина подвинулась – Ильмарранен присел рядом. Ему показалось, что девушка пахнет молоком.

Толстуха хитро улыбнулась и изрекла, понимающе кивнув Руалу:

– Не спится, да, парень? От любви не убежишь, так то.

Девушка прерывисто вздохнула. И тогда Руал Ильмарранен заговорил. Он говорил просто и вместе с тем вдохновенно, и в этом рассказе были и большая любовь, и тайная помолвка, и жестокий отец, выдавший невесту за другого. Обе слушательницы подались вперёд, кухарка, забывшись, тёрла до дыр давно сухую тарелку, а девушка комкала от переживаний подол своего простенького платья. Едва Руал дошёл до момента, когда плясала свадьба, стонал отвергнутый жених и пыталась покончить с собой молодая – на глазах у обеих показались слёзы, которые к концу истории пролились наружу.

– Наверное, её отец думал, что она вам не ровня? – всхлипывая, спросила девушка.

Руал улыбнулся печально:

– Я думаю, он просто боялся… За мной уже тогда шла слава ясновидца…

– Как?! – переспросили его слушательницы в один голос.

Руал улыбнулся ещё печальнее, взял, не робея, руку девушки в свои и развернул её ладонью кверху.

– Вот так так! – воскликнул он, в то же время решительно пресекая её слабую попытку высвободить руку. – Да вы ведь тоже страдаете от любви!

Кухарка ахнула одновременно с вопросом девушки:

– А вы откуда знаете?

Руал улыбнулся так печально, как только мог:

– Я вижу многое, что недоступно другим… Вижу, ваш возлюбленный рядом, но вы не можете быть вместе… Вижу – между вами преграды… Вижу поцелуй… Совсем недавно, да! О, какой нежный поцелуй!

Девушка покраснела до ушей и вырвала руку. Кухарка стояла, широко распахнув глаза и рот. Неизвестно, чем закончилась бы эта сцена, если б не распахнулась дверь и на пороге не встал бы, тёмный как туча, хозяин:

– Какого пса! А ну, марш в кровать! – прикрикнул он на дочь. Та вскочила и, пригнувшись, выбежала вон.

– А ты что здесь делаешь? – продолжал хозяин, обращаясь к Руалу. – Пшёл!

Руал не стал спорить и последовал примеру девушки. Уходя, он слышал, как хозяин отчитывает кухарку.

Работники встали до рассвета – сонные, хмурые, они вылезали из сарая, смотрели на серое небо и вяло переругивались. Руал забрался на освободившееся тёплое место и проспал ещё пару часов.

Разбудило его солнце, разогнавшее наконец тучи и проникшее в сарай через множество крупных щелей. Руал довольно улыбнулся и, потягиваясь, стряхивая солому, выбрался наружу.

Его удивило, почему работники, вместо того, чтобы заняться делом, толпятся у крыльца и громко что-то выясняют. Потом он перевёл взгляд и увидел на крыльце хозяина. Хозяин тоже увидел Руала – и недобро ухмыльнулся:

– А ну, иди сюда, ты…

Руал подошёл. Работники расступились перед ним, как перед зачумлённым.

– Ты что же, – тихо, с угрозой проговорил хозяин, – ты что же, закон забыл? Не воровать, где ночуешь?

– В чём дело? – тоже тихо спросил Руал, у которого ёкнуло сердце.

Хозяин ступил с крыльца и внезапным цепким движением ухватил Руала за грудки:

– Не знаешь, дрянь? А два гроша на полке лежали!

Он дышал Руалу в лицо спёртым, нечистым дыханием. Маленькие глазки буравили жертву насквозь.

– Это ошибка, – сказал Руал, стараясь говорить спокойно. – Я не видел никаких двух грошей!

Хозяин сильно оттолкнул его, так что он чуть не упал на стоящих позади парней:

– Ах ты, ворюга! Да я сейчас тебя вздёрну на первом суку, мне только спасибо скажут!

Руала схватили за плечи, грубо встряхнули и швырнули вперёд; он споткнулся о крыльцо и упал лицом вниз. Больно впилась в грудь золотая фигурка.

– А ну, обыщите! – приказал хозяин.

Смертельная опасность нависла над золотой ящерицей. Чьи-то проворные руки принялись гулять по Руаловой одежде. Полезли за пазуху…

Руал вскочил, отшвырнув двоих, рванулся вслепую, ненадолго освободился – и снова упал, придавленный к земле. На шею ему накинули верёвку.

– Ах, батюшки! Да что же вы делаете! – надсадно заверещал вдруг женский голос. – Не вор он, да не вор!

Работники приостановились, не разжимая, впрочем, удерживающих Руала рук.

– Ясновидящий он… – причитала кухарка. – А вы, хозяин, со своих спросите прежде… Кто-то из своих спёр, а на этого валят…

Удивлённые работники позволили Руалу подняться.

– У меня и карманов-то нет, – сказал он непослушными губами.

Хозяин на крыльце презрительно хмурился, отмахиваясь от дочери, которая что-то горячо ему шептала. Рядом держалась за сердце кухарка:

– Нет у него карманов, конечно… На нём одежда мужнина, а тот карманов не любил…

Руалово сердце бешено колотилось о ящерицу, притаившуюся за пазухой.

– Ясновидящий… – раздражённо проворчал хозяин. – А денежки сами сбежали, да? Ноги у них выросли, так? Ясновидящий, пёс тебя дери… А вот узнай, ясновидящий, кто деньги спёр!

Радостно закивала кухарка. Загалдели работники, а Руал потёр ушибленную руку и сказал в сторону:

– Да запросто…

Двенадцать полных стаканов стояли на просторном столе. Вдоль стены выстроились работники, возбуждённые, не в меру шумные. Веснушчатый Руалов знакомец тонко хихикал; темноволосый красивый парень то и дело вытирал о штаны вспотевшие ладони. Он нервничал сверх меры – с противоположной стороны стола на него смотрела, не отрываясь, хозяйская дочь.

Хозяин стоял тут же, опустив тяжёлую ладонь на худое плечо бледного мальчишки – сына. Кухарка, подбоченясь, поощряла Руала улыбкой.

– Здесь двенадцать стаканов, – бодро сказал Руал. – Вода в них заговорённая. По команде все берут стаканы в руки – и я тоже, чтоб не было сомненья…

– И я возьму, так и быть… – добродушно пробасила кухарка.

– Я читаю заклинание, – продолжал Руал, и в руках вора стакан трескается. У кого стакан треснет – тот украл два гроша, и это доказано, потому что заклинания не врут. Ясно?

Веснушчатый от напряжения хихикнул так громко, что соседи по очереди отпустили ему тумака. Темноволосый был бледен, как молоко, и судорожно мял трясущиеся руки.

– Н-ну… – процедил хозяин.

– Начали! – сказал Руал и первый взял со стола стакан. Второй стакан взяла кухарка.

Работники мялись, переглядывались, по очереди подходили к столу. Вскоре он опустел.

Хозяйская дочь не сводила пристального взгляда с темноволосого. Тот прятал глаза и едва сдерживал дрожь в руках.

Наступила напряжённая тишина. В тишине Руал начал:

 
Темень и солнце, земля и вода!
Тайное явным да станет тогда!
 

Он говорил тихо, зловеще, растягивая слова.

 
Тайное явным да станет сейчас,
В этот единственный…
 

Голос его снизился до бормотания. Руки со стаканами напряжённо тряслись.

 
В этот единственный РАЗ!
 

Слово «раз» хлестнуло, как удар бича. Хозяйская дочка вскрикнула, и потом снова стало тихо. Все смотрели на темноволосого. У него с рук капала вода – кап, кап… Стакан красивого юноши дал трещину до самого дна.

– Ах, батюшки… – прошептала кухарка.

– Вот как… – тихо, почти ласково проговорил хозяин. – Вот как, дружочек Барт…

– Я не брал! – в тоске закричал темноволосый. Его оттирали к двери. Разрыдалась в голос хозяйская дочка, выбежала, чуть не сбив с ног брата, которого колотила крупная дрожь.

– Ба-атюшки… – кухарка кинулась вслед за ней.

Руал, прижавшись спиной к стене, отхлебнул воды из своего стакана. Поперхнулся. Темноволосого взяли в кольцо, потом, не обращая внимания на слёзы и крики о невиновности, поволокли во двор. Руал бездумно, как заведённый, вышел тоже. Юношу уже раздевали, кто-то щёлкал кнутом. Одобрительно покрикивал хозяин, удерживая возле себя вырывающегося сына:

– Нечего отлынивать… Посмотри, тебе тоже наука…

Темноволосого растянули на траве четверо, удерживая его за руки и за ноги. Здоровенный детина остервенело пошёл работать кнутом. Руал хотел уйти – и не мог, ноги не слушались. Хозяин бодро приговаривал:

– По заслуге ворюге, по заслуге! Давай! Ещё!

– Отпустите! Нет! – рванулась с крыльца хозяйская дочь. Её схватила в объятья подоспевшая кухарка, скрутила, увлекая в дом. Девушка зашлась криком:

– Нет, он не мог!

Обернулся, нахмурившись, хозяин.

Кухарка втащила девушку в дом, уговаривая, сама обливаясь слезами. Из-за захлопнувшейся двери донеслось отчаянное:

– Звери!

Руалу стало дурно. Он стоял, привалившись к стене, грыз руку, ощущая на языке привкус крови.

Неистовствовал, рассекал, впивался хлыст. Четверым, удерживавшим Барта на земле, уже почти не приходилось прилагать для этого усилий. Остальные работники стояли, сбившись в кучку, с застывшими, белыми лицами.

– Папа-а! – закричал вдруг мальчишка, хозяйский сын, голосом подстреленного зверька. – Папа, прости! Отпусти Барта! Не надо!

Он упал перед отцом на колени, из его руки выпали две медных монетки и закатились в траву.

Стало тихо – не свистел кнут и уже не стонал Барт, только плакал навзрыд мальчишка:

– Он не брал… Это я… Прости…

Хозяин тупо на него смотрел, беззвучно жевал губами.

Потом все, кроме безжизненно лежащего в траве юноши, посмотрели на скорчившегося под стеной, сжавшегося в комок Ильмарранена.

…Руала били все.

Сначала его исступлённо хлестали кнутом, потом кухарка в слезах колотила его по спине палкой:

– На! Получи! Ясновидец поганый, змея подколодная!

Потом хозяин тыкал его в живот сапогами:

– Вот тебе, приблуда! Вот тебе, пёс!

Потом работники, все вместе, навалились и били, молотили, таскали за волосы, плевали в лицо, пока Руал не потерял сознания.

Полуживого, его выбросили в канаву, полную ледяной воды, которая и привела его в чувство. Очнувшись, он слышал голоса:

– Не сдох он, что ли?

– Да вроде сдох… Ясновидец…

– А ты притопи его на всякий случай…

– Охота руки марать…

Голоса отдалились. Руал судорожно дёрнул рукой – и нащупал-таки за пазухой чудом уцелевший в остатках одежды свёрток.

Марран лежал в канаве на обочине большой дороги, перед глазами у него извивался в мокрой глине придавленный камнем дождевой червяк – подёргивалось склизкое, кольчатое тело, захлёстывалось петлями, проглядывали сквозь розовую кожу тёмно-фиолетовые внутренности.

Захлёбываясь в мутной луже, Руал ощущал себя таким вот полураздавленным червём – никчёмным, мерзким, корчившимся в ожидании своей жалкой смерти.

– Вот что, дорогуша, – сказал Ларт на следующий после визита в ратушу день. – Я ещё раз убедился, что в серьёзных делах твоя помощь так же эффективна, как ловля блох каминными щипцами. Поэтому сегодня тебе поручается сторожить наши комнаты.

Мне нечего было возразить. Я горестно наблюдал, как он собирается, засыпает в кошелёк пригоршню золотых монет и отправляется на поиски мифических следов мифической Третьей силы в городе Карате. Закрывая за собой дверь, Ларт бросил через плечо:

– И не смей переступать порога, даже если вся гостиница вспыхнет огнём!

Его шаги стихли на лестнице. Я почувствовал себя узником каменного мешка, как бы в насмешку окружённого роскошью и комфортом.

Часы на башне напротив пробили одиннадцать утра. Пошатавшись по комнатам, я уселся на подоконнике и принялся глазеть на прохожих. Все они представлялись мне сейчас чужими и в высшей степени никчёмными людьми, глупыми и чванливыми; среди женщин я не отметил ни одной, превосходящей привлекательностью дохлого хорька. Горько вздыхая, я вспоминал родные места, трактирщика, наливавшего мне в долг, и милашку Данну, считавшую меня учеником чародея. По стеклу ползала муха – я жестоко с ней расправился.

В этот момент душевного упадка мне послышался стук в дверь. Неприятно поражённый, я замер. Стук повторился, на этот раз явно, хотя и негромко.

Я струхнул, потому что одно дело прикидываться волшебником по поручению и в присутствии Легиара, и совсем другое – изображать магическое величие в одиночку, на свой страх и риск. Мне пришла в голову малодушная мысль притаиться.

Стук, однако, повторился снова. Весь подобравшись, я отправился к двери, пытаясь выработать на ходу достаточно убедительную для мага линию поведения.

– Что вам угодно? – рявкнул я, распахивая дверь.

В двух шагах передо мной испуганно хлопало васильковыми глазами очаровательное существо в чепце и передничке горничной. Я охнул.

– Господин волшебник… – тонким дрожащим голоском пропела эта пичуга. – Простите… Уборка… Извините… – и она присела до земли в неуклюжем реверансе.

Не веря своему счастью, я отступил вглубь комнаты. Пичуга, немного приободрившись, втащила в номер ведро с водой и щётку на длинной ручке.

Ей, может быть, исполнилось шестнадцать. Ростом она была мне по плечо, а я ведь не великан. Из-под накрахмаленного чепца выбивались рыжеватые волосёнки, а на румяной мордочке с пухлыми щёчками читалась уморительная решимость выполнить трудную и опасную миссию по уборке комнат чародея.

Судьба сжалилась-таки надо мною, решив вознаградить за провал на званом ужине у мэра.

Пичуга принялась за работу – извлечена была из ведра истекающая водой мохнатая тряпка, ловко наверчена на щётку и запущена под кресло, в которое я немедленно влез с ногами. Стараясь не смотреть на меня, васильковые глазки серьёзно потупились.