Текст книги "Библиотека (СИ)"

Автор книги: Сергей Сазонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Сазонов Сергей Дмитриевич
Библиотека

Сергей Сазонов

БИБЛИОТЕКА

СБОРНИК РАССКАЗОВ

Остров Дождей

Об острове Дождей я прежде никогда не слышал, дожил до тридцати пяти и ничегошеньки о нём не знал. И когда мне предложили поработать там, я особо не озадачился, мало ли как остров называют. А зря, следовало хотя бы «заГУГЛить». Оказывается, на острове каждый день идёт дождь. Аномалия какая-то. Либо с утра зарядит, либо к вечеру, а то и на целые сутки и более. Знал бы, сто раз подумал, ехать ли сюда. Каждый день дождь, каждый день сырость, уныние. И не сбежать отсюда, не деться. Ближайшая земля неясной полоской видна лишь в хорошую погоду – вплавь не добраться. Катер приходит раз в неделю и что? Бежать-то всё равно некуда. Фирмочка, что нанимала меня сюда на работу, гарантировала заморозить пени по непогашенному банковскому кредиту. Где ещё мне предоставят подобную льготу? Я уже больше года здесь и всё чаще ловлю себя на мысли, что это мой жизненный тупик, из которого никогда не выбраться. Насквозь промокший остров затягивает как болото. Он словно живой, высасывает из тебя надежду, парализует волю. Сырость, безысходность, тоска.

– Здесь становишься нищим духом, – глубокомысленно замечает как-то Геннадий Ильич.

Никогда не понимал этого фразеологизма – "нищие духом". Духовно нищие? Жлобы? Таким уготовано царство небесное? Спрашиваю у Геннадия Ильича. Он старше, возможно, мудрее.

– Это безвольные, робкие люди, не способные урвать у ближнего. Короче, не хищники, – поясняет тот.

Геннадий Ильич – мой соперник по шахматам. Мы играем в день по партии. Одну партию я ещё могу повоевать, а потом устаю и сразу теряю к игре интерес. Геннадию Ильичу одной шахматной партии тоже хватает. Он не фанат этой древней игры, играет так себе, но иногда нестандартно, что радует. Просто шахматы – самое умное из имеющихся здесь развлекушек. Ну, не считать же пинг-понг идеалом времяпровождения или же тарелку спутникового телевидения? Точнее их здесь две, по штуке на каждое здание. Забыл сказать, на острове всего два жилых корпуса – лечебный и санаторный. В лечебном реабилитируют наркоманов, из тех, кто побогаче. Набирают группу человек в двадцать и нянькаются с ними. Удобно тут. Богатым да известным лишняя огласка не нужна. На острове никаких папарацци, никаких соблазнов капризным клиентам. Отсюда не то что сбежать, позвонить невозможно. Тюрьма для них, да и только. Говорят, ещё при царе здесь была каторга для особо опасных преступников. Я склонен верить этому, а вот Геннадий Ильич сомневается.

– Остались бы постройки, – приводит он аргументы в свою пользу.

Скорее всего, он прав. Остров Дождей совсем маленький, меньше километра в диаметре, одни скалы и лес. За год я облазил его вдоль и поперёк. Никаких старых построек, кроме маленькой часовенки на западной стороне, я не обнаружил. Говорят, её в одиночку возвёл один монах полвека или больше назад. Его могилка рядом, на кресте вырезано ИОВ. Кем он был в миру, за какие грехи заточил себя здесь, уже никто не узнает.

Сейчас на острове из постоянных обитателей несколько человек: Наталья Леонидовна – главврач и несколько человек обслуги, в числе которых я. Остальные приезжие.

Ну, с наркоманами всё ясно, а вот тех, кто приезжает сюда на отдых, я совсем не понимаю. Геннадий Ильич как раз из таких, владелец заводов, газет, пароходов, какой-то там олигарх. Прибыл сюда с бодигардом. Это каким пресыщенным надо быть, чтобы провести отпуск здесь, где цивилизация обозначена лишь тёплым туалетом? У нас даже душ по часам. Подумаешь 21 век, тут тебе не мегаполис, бойлерная с дизелем еле справляются. Сюда можно заглянуть, денёк-другой поглазеть на экзотику, но чтоб отдыхать, да ещё целых две недели! Не понимаю я таких причуд. Он говорит, хочется, чтоб не доставали. Мол, на любом курорте с их ресепшинами его обязательно разыщут. И мало того, притащил с собой жену, тихую пожилую даму, молодящуюся в меру. Ну, да, только жену сюда и вывозить. Любовница сдёрнула бы с острова тем же катером, что и приехала.

Так я думал поначалу. Это классовая ненависть во мне говорила, не иначе. Потом пригляделся к нему. Геннадий Ильич оказался непривередлив и не кичлив, ел вместе с женой с общей кухни. Потому-то я согласился поиграть с ним в шахматы. К тому же, и приятно время от времени ставить мат олигарху.

Из других отдыхающих здесь – пара поэтов, несколько дам затяжного сорокалетнего возраста и нервного вида молодой человек. Поэты у нас частые гости. Им тут как мёдом намазано. Эти, бывает, собираются на Острове пачками, устраивая что-то вроде слёта. Я узнаю поэтов по горящим далеко за полночь окнам их номеров. Наш остров вдохновляет их. "Золотые-багряные-трепещущие-опавшие листья, разлука-тоска-дожди", – каждый вечер звучит у камина. Иногда мне кажется, все они родом из Осени.

Отдыхающие дамы всеми силами показывают, что жить не могут без экзотики здешних мест. Но, на мой взгляд, их больше интересует наш повар – колоритный и любвеобильный армянин. Своего рода тоже экзотика.

Из нынешнего заезда меня больше беспокоит импульсивный молодой человек. Этот переживает разрыв с девушкой. Почему я знаю? В его возрасте просто невозможно не поделиться этим. А дома пострадать было нельзя, обязательно надо ехать к чёрту на кулички. Как бы не оказался психом. Приезжают к нам и такие. Моя задача за ними приглядывать. Нет, я не доктор, просто живу в этом корпусе, а не с наркоманами. Если случится обострение у подобного, я должен сразу доложить Наталье Леонидовне. Она настоящий врач, сделает укольчик. Но, депрессия штука тяжёлая. В башку каждому не влезешь. Опять же погода здешняя угнетает. Тут здоровому как бы с ума не сойти. Вот их и тянет на скалу Прыгунов. Есть у нас такая. Место красивое до жути. Отвесный утёс выступает в море, внизу, по линии прибоя острые камни. Не было года, чтобы со скалы кто-нибудь не спикировал. Предупреждай, запрещай ходить туда, всё равно прутся, особенно как узнают. Быть здесь и не посмотреть?

Короче, отдыхающих здесь я отказываюсь понимать. Любование местными красотами хватает ровно на неделю, а то и меньше того. Потом начинает доставать дождь. Он не может не доставать, если идёт каждый божий день. Каждый! Какое-то божье наказанье. Я думаю, что над нами та самая дыра, через которую Господь устроил потоп. Её плохо прикрыли, вот и льёт постоянно. Как я мог раньше любить дождь? Всё хорошо в меру. За год он меня уже доконал. Иногда мне кажется, что следующим прыгуном с нашей замечательной скалы буду именно я.

Геннадий Ильич называет дождь слезами господними.

– Это он плачет о детях Иова, – поясняет он, перехватывая мой недоумённый взгляд.

– Какого Иова? – сразу не понимаю я, – Того самого, что жил на этом острове? Чья часовня тут стоит?

– Нет, – вздыхает Геннадий Ильич, – не этого.

Весь вид его – немой укор мне дремучему.

– Я имел в виду библейского Иова, – говорит он.

– И что же такого набедокурил этот Иов? Если сам Господь плачет о нём? – подталкиваю к рассказу собеседника.

Сам-то я не верю библейским сказкам, интересно слушать моего перманентного шахматного соперника. Он иногда высказывает неординарные суждения по, казалось бы, не вызывающим сомнения вопросам. Уловка удалась, Геннадий Ильич оживляется:

– Не о нём, о детях его, – поправляет меня Геннадий Ильич, – Сам Иов жил просто замечательно, имел большую семью, был богат и, тем не менее (заметь!), помогал страждущим. Он считался праведником. Бог-Отец частенько ставил Иова в пример. Правду говорят: "Не высовывайся". Дьяволу надоело слышать похвалы праведнику, он и подначил Бога-Отца, мол, богатому, да счастливому Иову благочестивым быть легко. "А ну, как остаться таким в горе и нищете?" Поведясь на спор, Бог-отец разрешил разорить Иова, заставить страдать от болезней и голода, погубить семью его. И это ради спора! – распаляется Геннадий Ильич, – Чтобы просто испытать праведника! Ты подумай! Убить двенадцать детей, от вполне взрослых, до малышей! Лишь бы кому-то что-то доказать?!

– Да, ладно, – искренне не верю я.

– Читай первоисточники, – строит назидательную мину Геннадий Ильич, – Читай, там всё написано. Загубленных детей Иова и оплакивает Господь. Так что здешние дожди очистительные.

Гляжу на него – вроде серьёзный человек, глава крупной корпорации, а несёт невесть что. Он и вправду верит в это?

– Праведниками всегда были единицы, – глядя поверх меня, продолжает разглагольствовать Геннадий Ильич, – Никакая религия, никакой прогресс не доведёт человечество до совершенства. Закон корыта.

– Какого корыта? – опять не понимаю я.

– Из которого жрут. Его на всех не хватает. В мире работает лишь один закон – чем ближе к корыту, тем агрессивнее. И так было во все времена. Честность – удел избранных, святых. – Затем он переводит взгляд на меня, – Знаешь, слово "честность" своим корнем имеет слово "честь". А последнее у нас лет сто не в почёте. Заметил?

Киваю в ответ. Тут гением не обязательно родиться, чтобы видеть это.

– Честь – это вопрос идеологии и генеалогии..., – изрекает Геннадий Ильич.

Меня отвлекают – в одном из номеров подкапывает кран. Надо починить. Я тут мастер на все руки. Как говорится и швец, и жнец, и на дуде игрец. Куда деваться, пока долг банку не выплачен, приходится крутиться на трёх ставках. Партия в шахматы сыграна, извиняюсь и покидаю Геннадия Ильича, так и не дослушав, почему честь – понятие генеалогическое. Потом спрошу. Ему ещё отдыхать у нас неделю.

Чиню кран, наведываюсь в дизельную, затем в бойлерную, потом к Наталье Леонидовне, главврачу лечебного корпуса. От неё получаю список лекарств, продуктов для кухни, ещё кое-чего по мелочи. Это надо передать по рации на материк. Катер придёт через неделю. Всё что нам нужно, доставят на нём. Возвращаюсь к себе. По дороге встречаю Геннадия Ильича с супругой, под ручку.

Заметив у меня лист со списком, Ильич улыбается:

– Донос? Полезно, полезно.

– Чего это донос? – обижаюсь я, – Список необходимого.

– Такой большой? – мгновенно реагирует Геннадий Ильич, – Включи в него для меня бутылочку шампанского, желательно Цимлянского завода. Всё остальное ерунда, дрожжами отдаёт. Но, если не будет Цимлянского, пусть любое берут, из тех, что подороже. Расплачусь сразу же.

– Зачем вам шампанское? Кажется, этим же катером вы уезжаете, дома попьёте, – бурчу я, досадуя за свою промашку.

Не стоило признаваться, что у меня в руках перечень необходимого для острова. Список-закупки-доставка, так он может провести параллели и сообразить, что на острове есть рация. Для посторонних это секрет, для всех без исключения. Полезет ко мне с просьбами позвонить – откажу. Он мне ни сват, ни брат, ни начальник. А вот если попрётся с этим Наталье Леонидовне, нашей главной, тогда плохо. Та, за мою излишнюю откровенность по головке не погладит. Но, похоже, Геннадий Ильич о рации даже не задумывается. И, слава богу.

– Шампанским отметим отъезд, – улыбается он и подмигивает жене, – Ты не против, дорогая. Хотел сделать тебе сюрприз, но не удержался.

– Я за, – улыбается в ответ она.

Мне эта женщина нравится, миниатюрная, с умными глазами, без дешёвых понтов. Скорее ради неё я соглашаюсь.

– Хорошо, отвожу взгляд, – будет вам шампанское. Только знайте, доносов я никогда не писал, – всё же не выдерживаю я.

Краем глаза вижу, как она ширяет мужа в бок:

– Зачем обидел человека?

– Да я не сказал ничего такого, – громко, для всех, оправдывается Геннадий Ильич, – Это только у нас принято считать донос подлостью. Ну, как же, загадочная русская душа! Может, потому и загадочная, что не логичная. Во всей Европе донос – это норма, а у нас – низость. И они там, за бугром правы. Почему все кругом должны терпеть и молчать, если кто-то рядом живёт не по закону или откровенно мешает. А что, если донос – единственно безопасный способ сказать правду, как бы донести её? А? Разве "правда" и "подлость" синонимы? И, второй, не менее важный момент – любому начальнику как воздух, необходимо знать, что на самом деле творится в его вотчине. А кто ему правду-матку скажет? Тут без доносов не обойтись. Они как источник весьма полезной информации.

Становится противно слушать.

– То, что начальнику хорошо, подчинённому – смерть, – говорю ему в глаза и ухожу.

Тоже мне, философ. А совесть куда? Топить? У богатых своё мировоззрение, не отягощённое ею. Такое, оказалось, не для меня. Потому-то я и здесь, на Острове Дождей. А ведь когда-то и у меня было всё: дом, жена, своё дело. Я, конечно, не был олигархом, но кое-какая копеечка водилась. Вообще, я хороший автослесарь, могу починить любой движущийся аппарат – от велосипеда, до джипаря. И всё было бы у меня ровно, если бы в моём боксе не сгорели две крутые иномарки. Как? Что? Теперь уже нет смысла кого-либо винить. Бокс мой. Компаньон, как только это приключилось, моментально испарился. Хозяева иномарок войти в положение и подождать с деньгами не пожелали. Прежние друзья-приятели моментально стали нищими, хоть самим в долг давай. Пришлось брать кредит в банке, им расплачиваться за сгоревшие машины. Тут ещё жена, осознав в какой ж... жизненной ситуации я оказался, забрала ребёнка и тоже свинтила. Руки есть, не пропал бы, если б не проценты и пени по кредиту. Хоть бросай всё и подавайся в бега. Помогла одна клиентка. Я чинил её красный ПЕЖО-307. Через свою фирмочку по трудоустройству она нашла мне работу на Острове Дождей. Пени по кредиту заморожены, я здесь и, похоже, не скоро отсюда выберусь. По моим подсчётам лет через двадцать. И на кого мне доносы строчить?

Пару дней стараюсь не попадаться Геннадию Ильичу на глаза. Достал он своим умничаньем и шахматами. На третий он подлавливает меня.

– Слушай, тут дело такое, – загадочно говорит он, – Мне со своими связаться надо. Сотовый мой здесь не берёт, а позвонить, ой как надо. На острове, я знаю, рация имеется. Без неё здесь никак. Кому, как не тебе ею заведовать.

Отрицать глупо. Молчу, соображаю, как поступить. Геннадий Ильич не отстаёт:

– Понимаешь, на сердце что-то не спокойно. Очень надо позвонить.

– Я всё удивлялся, как это Вы хозяйство своё без присмотра оставили, – не выдерживаю я, припоминая неудачную шутку с "доносом" в мой адрес, – Не доверяете помощникам?

– Доверяю, – говорит Геннадий Ильич, – К тому за ними тоже приглядывают. Как-то на душе тревожно. А я привык доверяться чутью. Оно меня столько раз выручало. Ну, так как?

– Нельзя, – и пусть мой отказ не покажется мелкой местью олигарху или как его там.

Посторонним вход в радиорубку запрещён. Во-первых, по инструкции, во-вторых – по личному распоряжению главврача, фактически хозяйки нашего острова. В-третьих, только одного запусти, остальные "задолбают".

– То есть как? – по лицу Геннадия Ильича видно, что давненько он не получал отказа, – Мне только позвонить. Если надо, я заплачу.

Голос олигарха теряет прежнюю уверенность. Хорошо ещё он не психует, не истерит. Вот был бы концерт.

– Не положено, – твёрдо говорю я, – Для всех временно приживающих на Острове. Такова инструкция, которую я не имею права нарушать. Извините.

Прикрываюсь инструкцией как щитом. Геннадий Ильич мне не противен и просто посылать его не хочется. Это там, на Большой земле кому-то можно, а кому-то нельзя. А здесь, на Острове, пусть будет по нашему закону. Никому, значит – никому. Ничего личного. Всё равно тебе скоро уезжать. Вслух это не озвучиваю. А, может и зря? Потому, что Геннадий Ильич делает ещё попытку:

– Я хорошо заплачу, – и Геннадий Ильич называет такую сумму, которая года на два сократила бы моё пребывание здесь, на острове.

Но я отрезаю: "Нет, не положено" и ухожу.

Потом два часа корю себя за упёртость с идиотизмом. Взял бы деньги, скостил бы себе срок здесь. Что такого? Капитализм. Все так поступают, приучили. Представился случай – "руби капусту!", второго такого может уже и не быть. И через всё это – лёгкое ощущение нереальности. Трудно поверить, что денежный мешок сознательно оставил себя без оперативной связи? Приехал сюда без спутникового телефона? Этот-то берёт в любой точке земного шара. Денег на него не хватило? И потом, люди такого уровня лично не обращаются к исполнителям. Надо было, сходил бы сразу к Наталье Леонидовне. Та бы скомандовала мне и я, как миленький, организовал бы радиосеанс для дорогого гостя.

Но никаких приказов от главврача мне не поступало, и Геннадий Ильич больше с просьбами позвонить не приставал. Мы с ним ещё пару раз сыграли в шахматы. Оба раза я проиграл, наверное, всё же чувствовал себя не в своей тарелке. А вот Геннадий Ильич вел себя, как ни в чем не бывало.

Пришёл катер с Земли. Организую его разгрузку, затем беру шампанское и разыскиваю Геннадия Ильича. По замершему у дверей его номера бодигарду нахожу. Молчун телохранитель кивком разрешает пройти. Вхожу, отдаю шампанское. Вроде бы всё, прощаюсь с моим визави по шахматам и его женой. Им уезжать, мне оставаться. Никаких обид. Лёгкая тоска и это, скорее всего, от дождя, что вновь зашуршал за окном. Геннадий Ильич не отпускает:

– Выпьешь с нами? За "отъезд"?

"Значит, нет обид? Даже за мой отказ связаться с Землёй?" Сразу легче на душе. Прощаться лучше с лёгким сердцем, приятней потом воспоминания.

Пьем.

"В который раз за чужой отъезд. Дождусь ли сам того момента, когда с кем-то выпью за "мой"?" Геннадий Ильич что-то говорит, говорит... Об Острове Дождей, о людях, о судьбах ... Сквозь пафосность его слов улавливаю:

– А может с нами? На берег. К нормальной жизни....

Очумело гляжу на него. О чём это он? Ах, да, он же не знает о моей задолженности банку.

– Ты подумай, подумай, – уговаривает Геннадий Ильич, – Так и сгниёшь здесь. У меня, чай получше, будет.

Не сразу доходит: "Олигарх предлагает работу у себя. Мне?"

– Зарплата будет такой, что сможешь всё-таки погасить кредит банку, – продолжает он.

"За что? Почему?" Это, похоже, аршинными буквами написано на моей физиономии. Но сами слова никак не выдавлю из себя. Жена олигарха вновь приходит на помощь мне, тыкая мужа в бок:

– Хватит мучить человека, объясни.

– Хорошо, – соглашается он, явно забавляясь произведённым эффектом, – Неужели ты и на самом деле подумал, что я приеду сюда, не имея аварийного канала связи? Моя служба безопасности этого просто не позволит. Я проверял тебя и даже не от скуки. Мне стало любопытно, что ты забыл на этом острове? Поначалу мне казалось, что ты прячешься от алиментов или правосудия. Мало ли от чего. Причин тут не перечесть. А, может, ты вообще – киллер из черного списка, из тех, на кого открыта охота? Согласись, всё может статься.

Геннадий Ильич прошёлся по кабинету с фужером, повернулся ко мне:

– Я навёл справки – никакого криминала. Обычная история совестливого человека. Там, – он показал пальцем вверх, и вдруг улыбнулся, – Я не имею ввиду небо, там, где мне приходится вращаться, в мире больших денег, совестливые не встречаются. В наших кругах действия определяются целесообразностью.

Молчу. Можно подумать и без его объяснений простому человеку не ясно, что там и как. Чего от меня он хочет? Зачем я ему понадобился?

– ... Честность у нас определятся деловыми отношениями, – поставками, качеством. Но это не общечеловеческая честность. Помнишь, что сказал Маркс о капиталистах, об их прибылях...

За окном послышался гудок катера, извещающий о том, что готов принять пассажиров.

– Ген, – тронула Геннадия Ильича за рукав жена, – Нам пора.

Тот спохватился:

– Ах, да, пора, – Он поставил на столик бокал с недопитым шампанским, рядом положил визитку, – Надумаешь, приезжай, звони. Секретарь будет в курсе.

Подхватив сумки, он направился к выходу. Пропустив вперёд жену, Геннадий Ильич оборачивается ко мне:

– Не все в этом мире продаются. И я собираю таких. Когда спокоен за тылы, не страшно ввязываться в бой.

Он ушёл, я остался. В окошко вижу спускающихся по тропинке к катеру телохранителя, затем Геннадия Ильича, жену и нашего главврача Наталью Леонидовну, волочащую одну из сумок чересчур дорогих гостей. Не знаю, прыгать до потолка или обижаться за низкопробную проверку меня на "вшивость". Даже не извинился. Хозяин. Такие люди не извиняются. Почему-то зла на него нет. Замечаю на столике бутылку с недопитым шампанским. Усмехаюсь. Оставлена в виде извинения. Не зачурался выпить со мной. Доливаю в свой бокал.

– Ну, что ж, в бой лучше идти с сильным хозяином, – произношу вслух, затем поправляюсь, – с руководителем!

СОБИРАТЕЛЬ ОСКОЛКОВ

Ещё издалека я заметил, что моя скамейка занята. Какие-то папаша с дочкой-первоклассницей оккупировали её. Жаль. Именно на этой скамеечке, слева от неработающего фонтана, мы договорились встретиться с одной интересной особой. Как раз сегодня особа имела возможность уделить пару-тройку часов лично мне. Рандеву женатых любовников, как шпионские встречи и парк на краю города – идеальное место для этого. Днём он отдан живущим неподалёку мамам-бабушкам с их чадами. Вечером их сменят мужички, желающие «раздавить» бутылочку и шумные малолетки с пивом-чипсами. Тогда свободной скамейки не отыскать. А днём вон их сколько. Даже известная всему городу лавочка педиков, туда дальше в лес, за кусты и та сейчас пустует. Как в сказке: «Направо пойдёшь ...». Нет, мы уж лучше налево. В духе традиций, так сказать. И моё «налево», как ни странно по прямой в сторону моей заветной скамейки. Кстати, она как раз освободилась. Папаша с дочуркой вдруг оставили её и двинулись мне навстречу. Мы поравнялись. Пост сдал, пост принял. Взгляд неожиданно зацепил надутое лицо девочки. «Чего-нибудь не докупили?» Знакомо. У самого дочка такая же. Куклы, мячики, шарики, опять куклы.... В этом возрасте игрушки – всё, цель жизни. Купи, купи, купи-и-и.... Хотя, чего я наговариваю, у взрослых тоже свои игрушки, только они гораздо дороже.

Я хотел уже приземлиться на мою скамейку, как обнаружил, что она опять занята! Не может быть?! Я точно видел, что к ней никто не подходил! И, тем не менее, на краю её сидел баскетбольного роста мужчина, не по-летнему в чёрном длиннополом плаще. Рядом с ним большая квадратная сумка, с длинным ремнём, чтобы носить через плечо. Я помедлил, прикидывая, не перейти ли на другую скамейку? Затем решил, что сбегать не солидно. И, потом, она – моя. С ней связаны самые приятные моменты лета. Чего это я завожусь? Подумаешь, кто-то тоже решил на ней посидеть. Устал человек (вон сумка какая, потаскай), немолод (я разглядел седые виски у соседа, его пожухлую кожу), не ночевать же он здесь намылился. Отдохнёт немного и дальше пойдёт. Впрочем, и я со своей дамой рассиживаться тут не собирался. Прогуляемся для блезира по парку и на квартиру к приятелю. Тому через час на смену. Его ключи уже у меня.

Я присел. Мужчина и не подумал для вида тронуть сумку, мол, не против вынужденного соседства. Похоже, ему было не до меня. Испарина проступила на его лице, бледненьком, несмотря на конец лета. "Откуда ты, милый: бледный, с сумкой и в плаще?" Пофантазировать, что он – сотрудник сверхсекретного объекта, что глубоко под землёй. Получил отгул, вылез погреться на солнышке. Ну, или что-нибудь в этом роде.

Рвотный спазм колыхнул соседа. Он вскочил со скамейки и всей своей долговязой фигурой скорчился над урной. "С похмела?" – первое, что приходит на ум, глядя на подобную картину. Нет, сегодня явно не везло. Утром чуть не назвал жену чужим именем, на службе начальник вдруг закозлился, хотя заранее с ним было договорено отпустить меня на пару часиков с работы. Скамейка, опять же, оказалась занятой.... Всё одно к одному. Сейчас появится моя подружка, а я в компании блюющего типа. Супер! Но от мужика перегаром не несло. И на том спасибо. Всё же, как я не кипятился, российское сердоболие, сидящее в нас на генном уровне, одолело неприязнь. "Вам плохо? Помочь?" – обратился я к бедолаге.

Страдалец обернулся на голос, сделал рукой предостерегающий жест. Его ещё раз дёрнуло, затем спазмы прекратились. Сосед вернулся на скамейку, вытирая лицо платком. Сам весь в черном, а платок кипенно-белый. И не воняет от него. Ещё этот плащ не по погоде.

– Вам нездоровится? – переспросил я.

Мужчина с интересом глянул на меня. При этом морщинки у его глаз резко обозначились, серьёзно прибавляя возраст их обладателю.

– Какие вы смешные, люди, – неожиданно произнёс он, – Друг к другу обращаетесь на "Вы", а к Богу на "ты". "И оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим...". На "ты", Богу, как равному. И вправду, смешные вы.

– А Вы? ... А ты..., – поправился я, – Ты кто? Не человек что ли?

– Я? – Он чуть помедлил, как бы подбирая слова, – Я – просто Собиратель осколков.

– Каких осколков?

Сосед улыбнулся. Наверное, вид мой сейчас откровенно глупый.

– Осколков памяти, – вздохнул он. – Память всегда состоит из осколков.

– Как это?

Мужчина полез в сумку, выудил оттуда осколок зеркала, протянул мне. Я взглянул в осколок. Как ожгло. Из зеркального кусочка на меня глядели грустные глаза ребёнка. Одно дело видеть горе взрослого, другое – малыша.

Над ухом произнесли:

– Это глаза девочки, что до тебя сидела здесь с папой. С "воскресным" папой, – добавил сосед, – Отец немного погулял с ней, немного побаловал и ему опять уходить в другую семью. А ей оставаться.

– И зачем это ... тебе?

Сосед пожал плечами:

– Мне лично это не нужно. Это моя работа – собирать осколки.

– А для чего собирать их? – не понимал я.

– Память – самое страшное наказание. Память и Совесть. Вы, люди грешите, а мы за вами собираем осколки-воспоминания.

– Зачем?

– Ты веришь, что в аду души жарят на сковородках? – Усмехнулся сосед.

Теперь уже я недоумённо пожал плечами:

– Принято так считать.

– А сам-то как думаешь? Бестелесную душу и на сковородке!? Мучения там, – сосед неопределённо указал рукой куда-то в небо, – Это вновь и вновь сожалеть о своих ошибках, о вольной или невольной подлости, о малодушии, переживать самому нанесённые тобой обиды. Там, – сосед вновь указал на небо, – совесть не заглушить пьянством и оправдываться не перед кем. Твои осколки и перебирать их тебе. И так постоянно, изо дня в день, из года в год, без выходных, до кровавых слёз, до блевоты.

– Как только что у тебя?

– Издержки профессии, – Сосед вновь промокнул лицо платком, – С утра нахватался негатива. Чужие эмоции, а переживаешь словно свои. Никак не могу привыкнуть. Чёртова работа, чёртова судьба. Кстати, тебя такая же ждёт.

– Меня? Собирателем быть?

– А кому же ещё? Ты ведь писатель.

– И что из того, – скромничаю.

Оно конечно приятно, когда безвестного бумагомараку называют писателем.

– Не обязательно получить признание, чтобы стать Собирателем, – прочитал мои мысли сосед, – Ты ведь видишь меня. Другим этого не дано. Свой крест Собирателя несут те, кто способен пропускать через себя чужие чувства. Потому к нам больше всего приходят из писателей. Только не обольщайся. Ходить в Собирателях не благо. Чужие грехи покоя не дают и своих никто не отменял. Душа на разрыв, сам видел.

"О чём он? Какие Собиратели? Какие грехи?" Я вгляделся в собеседника. Улыбка стёрлась с его лица. Глаза... глаза усталого человека. Не походил он ни на завзятого шутника, ни на сумасшедшего. Я опустил взгляд на осколок зеркала в моей руке. С него ещё глядели на меня грустные глаза девочки. Как такое можно? Вместо ответа сосед тронул меня за плечо и указал на бабочку, что зависла в воздухе в паре шагов от нас. Она не махала крыльями, а, замерев, тем не менее, не падала! "Время остановилось? Или это мои последние мгновения...".

– Тебе ещё долго жить, – оборвал мои страшные догадки Собиратель, – Тебе ещё совершать и совершать ошибки. И расплачиваться за них. А мне пора.

Он начал терять очертания, расплываться и вдруг исчез. Бабочка перед моим лицом замахала крыльями, забрала вверх и улетела. Осколок зеркала в моих руках напомнил о себе острыми краями. Детские глаза, исполненные тоской, продолжали глядеть с него. Изображение стало тускнеть, растворяясь в глади стекла. Также обиды детей тонут в рационализме взрослых. "Не забыть записать эту мысль", – подмигнул я уже своему изображению в осколке.

Как ни хорохорься, а настроение уже не то. Нет, не из-за откровения Собирателя, от судьбы не уйдешь. Глаза девочки не отпускали. И застывший в них вопрос: "Почему, папа?". Воскресный папа! Ловлю себя на мысли, что сам в шаге от этого. Уж больно сладка подружка, что занимала все мои помыслы последнее время. Чтобы потом мне вложили в руки осколок зеркала-памяти с глазами моей дочери?

Не глядя, достаю мобильник, набираю знакомый номер.

– Я уже скоро, – слышу в трубке игривый голосок.

Сбивчиво лепечу:

– Прости, срочные дела образовались. Сегодня никак не могу. Извини, прости, – и отключаю телефон.

Быстрей отсюда, чтобы не объясняться глаза в глаза. Сейчас просто не время. Потом, как-нибудь потом. Спешу через другой выход из парка. Пусть дальше, но чтоб наверняка не встретиться. Бегу. Спасаюсь? Наверное – да.

ПРАВО НА ВЫСТРЕЛ

– Спи, спи, моя милая, – тихонько шепчу жене.

Воспалённые веки её раз, раз... раз, слипаются. Она выпускает мою руку, измождённое лицо её с облегчением расслабляется. Запредельная доза болеутоляющего наконец-то подействовала.

– Вот и хорошо, спи.

Перевожу взгляд на револьвер в моей руке. Револьвер старый, отцовский, один из самых надёжных моделей. Таким он и должен быть, чтоб без осечки. Осечку потом доказывай. Кладу его на тумбочку у изголовья кровати рядом с красным яблоком. Знатный получился натюрморт: вазочка с цветами, стакан с водой, яблоко и револьвер с одним патроном.

Больше патронов и не нужно, достаточно одного. Да у меня больше и нет. Один единственный. Выдали мне его 25 лет назад, как и каждому у нас по достижении тридцатилетнего возраста. Имя владельца выбито на пуле с четырех сторон. Случись экспертизе, оно должно читаться.

Кажется, жена шевельнулась? Нет, показалось.

– Поспи, поспи пока.

Перевожу взгляд на свои руки, растопыриваю пальцы. Не дрожат. Это хорошо. Не хватало ещё промахнуться. Я имею право только на один выстрел. Почему именно я? Ну, да, в такой момент думаешь только о себе. А ведь у нас все мужчины после 30-ти имеют право на выстрел. Туристы всё удивляются: "Как это у вас такое узаконено? Какая дикость!" На себя бы поглядели. А заставлять женщину ходить в парандже – не дикость? А разрешать однополые браки – не дикость? И если мужчине раз в жизни можно выстрелить – ничего в этом ужасного нет. Зато у нас меньше всего подлецов на душу населения. Потому что мужчина у нас – мужчина, а женщина – женщина. И женщины наши никогда в семейных скандалах не переступают черту. Разве это плохо? Какая страна может этим похвастаться? И насильников у нас почти не бывает. А если и случается подобное, то не выживают они.