Текст книги "И на Солнце есть пятна"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

        

 

 

 

 

 

 

                    Антоний ЧАСОВ

 

 

 

 

 

 

 

И  н а  С о л н ц е

е с т ь  п я т н а

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                               Луганск

                                     2008

 

 

ББК 84(4УКР-4ЛУГ) 6-445

Ч 24    ISBN 966-8383-08-7

 

 

       Часов А.  Ч 24 И на Солнце есть пятна: -Луганск:

       Издательство «ЧП Медведева», 2008.

       80 с.

 

 

Герои фантастических произведений Антония Часова тайно высаживаются на Луну, общаются с «людьми в черном», с легкостью становятся американскими президентами. Им по силу с помощью бутылки водки и нехитрой закуски остановить вторжение инопланетян на Землю, выиграть президентские выборы в масштабах всей Галактики и даже похитить писателей – диссидентов из Советского Союза, в котором не было Михаила Горбачева и его «перестройки».

 

 

 

 

ÓЧасов А., 2008.

ÓИздательство «ЧП Медведева», 2008.

 

 

 

ISBN 966-8383-08-7

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                   Б Р Е М Я    У Ч Е Н И К О В

 

 

 

 

                                                   "В сущности, они по воспитанию своему  и

                                                     в самой своей основе были – большевики.

                                                     Комиссары  в  пыльных  шлемах.  Рыцари

                                                    святого  дела.  Они  только  перестали

                                                    понимать – какого именно".

                                                                                               С.Витицкий,

                                                    "Поиск предназначения, или двадцать

                                                      седьмая теорема этики".

 

 

     Жилин вышел из метро на станции «Аэропорт». Теперь, если идти  по  Ленинградскому проспекту вдоль похожего на дворец здания автодорожного  института, можно было хорошо  отследить  любой  «хвост».  Суетливые  и  веселые группки студентов перемещались навстречу Ивану от институтских  учебных корпусов и одна за другой исчезали за  массивными  деревянными  дверями  станции  метро.  В  противоположном  направлении,  в  сторону  Волоколамского шоссе, проспект оставался почти совершенно безлюдным до  самой аптеки на углу Рязанской.

     Жилин сунул руки в карманы плаща, зябко поежился  от  налетевшего  невесть  откуда  холодного  осеннего  ветерка  и  не спеша  зашагал  по  проспекту, старательно обходя большие лужи, усеянные  оранжево-желтыми  корабликами опавшей листвы. Денег у Моссовета в  последние  годы  едва  хватало только на уборку и ремонт проезжей части дорог,  а  пешеходные  дорожки  даже   на   центральных   улицах   постепенно   трескались  и  проваливались, заполняясь после дождя водой вперемешку  с  песком  и  мелким мусором. Несколько раз, обходя очередную лужу, Жилин исподтишка  бросал взгляд назад и словно бы фотографировал глазами  идущих  следом  за ним редких прохожих. Впрочем, если не считать всю дорогу  маячившей  метрах в ста у него за спиной толстой дородной тетки с двумя огромными  авоськами в руках, никого больше у себя на «хвосте»  Жилин  так  и  не  обнаружил. Хотя тетка по всем канонам шпионских романов явно не тянула  на профессионального топтуна, Иван на всякий случай решил  провериться  тщательнее. По нынешним временам от полиции госбезопасности можно было  ждать любой пакости.

     Возле  гастронома  «Маяк»,  чуть  правее   подземного   перехода,  выходящего прямо в вестибюль станции метро  «Сокол»,  змеилась,  почти  перекрывая пешеходную часть проспекта, длиннющая разномастная  очередь.  Было где-то около половины третьего, винно-водочный отдел  в  магазине  только начал отпускать  товар  и  количество  страждущих  и  жаждущих,  выстроившихся на асфальте перед стеклянными дверями гастронома, еще не  успело  ощутимо  уменьшиться.  После  известного  указа  «О  борьбе  с  пьянством и табакокурением»,  изданного  шесть  лет  назад,  партия  и  правительство  пошли  на  радикальное   уничтожение   виноградников  и  табачных плантаций по всей стране. И уже через  полгода  население,  как всегда испытывающее  чувство  глубокого  удовлетворения от решений  родных и любимых вождей, – покорно и поголовно выстроилось  от  Бреста  до Владивостока и от Мурманска  до  Кушки  в  бесконечные  очереди  за  вожделенными продуктами, а барыши  подпольных  спекулянтов  табаком  и  спиртными напитками превысили все мыслимые размеры. Тогда  неугомонное  и по-молодецки активное партийное руководство в своей праведной борьбе  с «зеленым змием» шагнуло еще дальше и ввело предельные месячные нормы  потребления водки на одного человека. Ну, а поскольку на Руси  еще  со  времен Рюриковичей пили много больше,  чем  два литра  на  брата  в  месяц,  на  широких  просторах  Советского  Союза   тотчас   же  стало  стремительно  расти  количество  неудовлетворенных   жизнью   граждан.  Смягчить последствия очередного судьбоносного излома  партийной  линии  героически взялись многочисленные  советские  пенсионеры  и  ветераны,  которые за сравнительно небольшую  доплату  брались  выстоять  очередь  любой длины и получить  бутылку  с  животворящим  продуктом  по  своей  личной карточной квоте, на пару емкостей в месяц  превосходящей  квоту  трудящихся граждан. Народная мудрость тут же  весьма  метко  окрестила  участвующих  в  этом  мелком  частном  бизнесе  женщин  –  пенсионерок  отстойницами, а мужчинам присвоила хотя и двусмысленное,  но  в  целом  очень почетное наименование стояльцев.

     Спросив крайнего, Жилин пристроился  в  конец  очереди,  краешком  глаза  незаметно  отслеживая  приближающуюся  тетку  с  авоськами.  Но  женщина лишь на мгновение  притормозила  у  хвоста  очереди,  переводя  дыхание  и  оценивая  перспективы  стояния   присутствующих   граждан,  мысленно сделала какой-то явно не оптимистический вывод, и, перехватив  свою поклажу из  руки  в  руку,  переваливаясь  с  ноги  на  ногу  как  выбравшаяся на берег утка, двинула  по  проспекту  дальше,  куда-то  в  сторону Волоколамки. Жилин еще пару минут  провожал  ее  настороженным  взглядом, а потом облегченно вздохнул и, совершенно потеряв интерес  к  удалявшейся женщине  с  авоськами,  собрался  уже  было  совсем  сдать  очередь и продолжить свой  путь,  когда  к  магазину,  весело  сигналя  клаксоном,  подкатил,  ослепительно   посверкивая   стеклами   окошек,  новенький  желто  –  синий  милицейский  «газик».  Дверцы   автомобиля  стремительно распахнулись и на все еще не  успевший  просохнуть  после  моросившего утром дождика асфальт  один  за  другим  спрыгнули  три  милиционера, одетые в короткие серые куртки, мешковатые брюки – галифе  и высокие, почти до самых колен сапоги. Следом степенно и  неторопливо  выбралась из машины крупная и холеная немецкая овчарка.

     – Облава, блин, –  испуганно  просипел  стоявший  впереди  Жилина  сгорбленный  старичок  в  перешитом  в  гражданское  платье  поношенном  армейском плаще. – Ах, ты твою мать!

     – Трое в  машине,  не  считая  собаки!  –  процедил  сквозь  зубы  невысокий чернявый парнишка с дипломатом – «мыльницей» в руках. –  Ну,  мужики, щас начнется...

     Очередь сразу напряженно замерла и как-то  даже  поджалась.  Пару  минут  приехавшие   о   чем-то   негромко   и   смешливо   похахатывая  переговаривались между собой, словно бы и не замечая  направленных  на  них сотен глаз. Овчарка на длинном  кожаном  поводке  широко  зевнула,  лениво повела  головой  сначала  направо,  потом  налево  и,  наконец,  остановила свой скучающий взгляд на копошащихся около лужи воробьях.

     Троица  в  сером,  в  конце  концов,   о   чем-то   договорилась,  развернулась и неторопливо двинулась в  сторону  очереди.  На  полшага  впереди  группы  с  дистанционным  спирт   –   индикатором   наперевес  горделиво вышагивал высокий  плечистый  старшина.  На  его  широком  в  крупных  оспинах  лице  словно   маска   застыла   легкая   и  немного  высокомерная улыбка. Старшина явно предвкушал предстоящее развлечение.

     Первой жертвой облавы оказался хлипкий понурый мужичонка в черной  поношенной куртке, мятых серых брюках  и  стоптанных,  давно  нечищеных  туфлях. Едва патруль поравнялся с  ним,  спирт  –  индикатор  радостно  застрекотал и плотоядно замигал  своим  единственным  красным  глазом.  Старшина тут же одним профессионально отработанным и мощным  движением  руки ухватил мужика за шиворот, выдернул из очереди и развернул  лицом  к себе.

     – Та-ак, – его оценивающий взгляд скользнул по фигуре  жертвы. – Ты когда принимал в последний раз, родной мой?

     – Товарищ старшина, – мужичонка принялся нервно облизывать  губы,  – я только лекарство пил... Честное слово, только лекарство. Вот...

     Он полез куда-то во внутренний  карман  своей  куртки  и  вытащил  стеклянный флакончик с «Корвалолом»:

     – Сердце пошаливает... Врач вот прописал...  Три раза в день...

     – Ну, ты мне только тут не звезди, понял? Больные у нас за пойлом  не стоят. Больные у нас в койках  лежат.  В  окружении,  тля,  любящих  детей и внуков. Или ты без ста грамм с утреца загнешься, а? – старшина  зло сплюнул себе под ноги прямо на асфальт и сказал в висевшую у  него  на нагрудном ремне портативную рацию:

     – Первый, я – седьмой. Коля, высылай фургончик.

     Рация что-то одобрительно крякнула в ответ. Лицо извлеченного  из  очереди мужика сделалось мертвенно белым:

     – Товарищ старшина, я ж не себе... У племяша юбилей.  Десять  лет  свадьбы. Я...

     – Разберемся, – старшина отмахнулся от него,  как  от  назойливой  мухи. – Если не брешешь, отпустим...

     Он щелкнул пальцами и стоявший рядом с  ним  востроносый  сержант  молниеносно вогнал иглу парализатора в  левое  плечо  все  еще  что-то  бормотавшего себе под нос мужика.  Старик  дернулся,  выгнулся  вперед  дугой и, коротко и жалобно всхлипнув, повалился кулем прямо на  мокрый  асфальт. Третий милиционер, тоже с сержантскими нашивками на погонах и  коротким копьем парализатора в руках, брезгливо пнул упавшего в  живот  носком лакированного сапога и озабоченно заметил:

     – Бледноватый он какой-то... Слышь, Федорыч, как бы этот хмырь  и  впрямь не загнулся...

     – Жить захочет – не помрет,  –  жизнерадостно  изрек  старшина  и  громко захохотал, неестественно широко  растянув  губы.  Зубы  у  него  оказались крупные и желтые. – А чтоб не отдал концы, мы ему  для  пары  сейчас боевую подругу подберем! Пусть папашке сопли повытирает!

     Взгляд  старшины  скользнул  вдоль  очереди   и   остановился  на  невзрачной и аккуратной старушке в клетчатом пальтишке и сером  теплом  платке:

     – Ну-ка, мамаша, предъявляй свои документики.

     Бабка  всполошено  встрепенулась,  вытащила  откуда-то  из  недр  своей хозяйственной сумки красную  и  засаленную  серпасто-молоткастую  книжечку и молча протянула ее старшине. Он длинным ногтем  на  мизинце  подцепил обложку и раскрыл паспорт:

     – Та-ак... Марьина Авдотья Прохоровна... Отстойница, а?

     – Господь с тобой, сынок, – бабка испугано шарахнулась от него. – Себе я беру, вот тебе крест – себе!

     – Какой еще Господь? Какой крест? Ты чё?  –  серо-стальные  глаза  старшины хищно сузились. – Публичное отправление  религиозных  обрядов  проводишь, мать твою налево? Ну-ка, топай к дедуле.  Сейчас  поедем  с  тобой в отделение разбираться...

     – Сыночек, – по морщинистым щекам бабки поползли мелкие бисеринки  слез, –  прости  ты  дуру  старую.  Ну,  невзначай  вырвалось...  Я  ж  неверующая... У меня и медали есть, сыночек...

     Трясущимися  руками  она  снова  полезла  куда-то   внутрь  своей  тряпичной  сумки  и   извлекла   на   свет   зеленый   прямоугольничек  ветеранского удостоверения.

     – Это, мать, ты раньше была комсомолкой и спортсменкой. А  сейчас  ты – злостная отстойница и религиозная фанатичка, – бросил через плечо  старшина, даже не повернув в сторону бабки головы. – Топай  к  дедуле,  тлень, пока я добрый!

     Один из сержантов подхватил бабку под локоть и с силой подтолкнул  в сторону распластавшегося на  асфальте  и  уже  успевшего  обмочиться  парализованного мужика:

     – Ну-ка, стерва, стой здесь и не рыпайся!

     – Гарантированные  пятнадцать  суток  принудиловки  и  месяц  без  пенсии, – прошептал почти на ухо Жилину парень с «дипломатом».  –  Ох,  зверье, ох, зверье...

     Старшина   отступил   пару    шагов    назад,    окинул   очередь  бесшабашно-веселым  взглядом  и,  явно  копируя  актера   из   старого  комедийного фильма, гаркнул:

     – Ну-ка, граждане тунеядцы и алкоголики, приготовить  документики  к проверочке! Стояльцы и отстойницы, шаг вперед  марш!  Добр-ровольное  признание о-облегчает наказание!

     Очередь приглушенно зароптала и недовольно зашевелилась, доставая  из карманов и сумок книжечки паспортов и картонные месячные абонементы  на закупку табака и спиртных напитков.

     «Вот черт, – выругался про себя Жилин, – мне для полного  счастья  еще только в облаву попасть не хватало!»

     Документы у него были в порядке, но из  своего  опыта  общения  с  московскими правоохранителями, он уже  знал,  что  придраться  патруль  сейчас мог к чему угодно. Все же разбирательства в отделении  милиции,  как правило, заканчивались жестоким избиением задержанных, несколькими  сутками принудительных работ на расчистке городских свалок и  солидным  денежным штрафом. Что же тут поделаешь, если в последние  годы  городу  очень была нужна дармовая рабочая сила и дополнительные поступления  в  местный бюджет? Количество  задержанных  за  «табак-водку»  и  религию  особенно выросло после того, как в июне прошлого  года  Лихачев  своим  указом  ввел  обязательные  поощрительные   премии   для   сотрудников  правоохранительных органов в размере  пятидесяти  процентов  от  суммы  наложенного на задержанного нарушителя штрафа. Проще всего  патрульной  службе оказалось  брать  пенсионеров  –  заутюженные  пропагандистской  машиной  и  вышколенные  за  десятилетия  работы  до  беспрекословного  подчинения любому начальству, они и помыслить не могли даже  о  робком  сопротивлении властям и жалобах в вышестоящие инстанции.

     Жилин уже было полез за паспортом во внутренний карман пиджака  и  стал мысленно собираться, готовясь к предстоящей  проверке,  когда  из  передней части очереди вдруг  стремительно  выскочил  молодой  высокий  парень в джинсах  и  кожанке,  пулей  промчался  мимо  пыльных  витрин  гастронома и магазина фотопринадлежностей «Юпитер» и, почти не  снижая  скорости на повороте, резко вильнул вправо за угол.

     В следующие несколько  мгновений  самодовольная  улыбка  медленно  сползала с лица старшины, постепенно  вытесняясь  выражением  горькой,  почти до детских слез, обиды. Но где-то среди немногочисленных извилин  его мозга,  глубоко  спрятанного  под  фуражкой  с  высокой  тульей  и  толстыми  костями  черепа,  замкнулась  цепочка  заученных   служебных  команд, и уже в следующую секунду рот старшины страшно осклабился и он  рявкнул во всю мощь своих могучих легких:

     – Взять его! За ним, быстро!

     – Дракон, фас! –  один  из  сержантов  спустил  с  повадка  бурую  плотную  псину  и  та,  недовольно  рыкнув,  молнией   устремилась  за  беглецом.

     – Вперед, бегом! – румянец охотничьего  азарта  заиграл  на  щеках  старшины и он перекинув спирт-индикатор на ремень за плечо,  рванул  с  места вслед за собакой. Мгновение  спустя  и  оба  сержанта  бросились  следом, на ходу вытаскивая из кобур на поясных ремнях  свои  вороненые  «макаровы». Оторопевшая очередь проводила бегущих глазами и уже  через  секунду, вся, разом, мгновенно позабыв  про  «табак-водку»,  пришла  в  движение и прыснула в  разные  стороны,  оставив  лежать  на  асфальте  только все еще совершенно беспомощного парализованного мужика.

     Жилин быстро  шагнул  за  щит  объявлений  около  дороги,  поднял  воротник плаща и широкими шагами торопливо зашагал по проспекту  прочь  от гастронома. Сзади, уже вдали, послышались свистки, крики, неистовый  собачий лай, а потом, перекрывая все звуки, грохнули два выстрела.

     – Все, при  попытке  к  бегству,  –  испуганно  охнул  кто-то  из  прохожих за спиной у Жилина и тут же от греха подальше опасливо юркнул  в двери ближайшего подъезда. Жилин, больше не оглядываясь назад, дошел  до книжного магазина «Мир», потянул на себя тяжелую  входную  дверь  и  шагнул внутрь помещения.

     В обширном торговом зале магазина, несмотря на дневное время, почти  никого не было. Слева, около  стендов  отдела  научной  и  технической  литературы, копался в пыльных залежах справочников и  учебных  пособий  хмурый худощавый  мужчина  средних  лет.  Девчонка  лет  пятнадцати  в  выглядывающей из-под короткого пальтишка отутюженной школьной юбочке и  аккуратно заштопанных на коленках колготках, читая названия  книг  про  себя и смешно шевеля при этом полными губами, искала что-то на  полках  под  броской  красной  вывеской  «Советская  русская  литература».  За  круглым окошком кассы, устремив взгляд куда-то в  мировое  пространство,  скучала средних лет продавщица в синем форменном халатике.

     Скользнув взглядом по  залу,  Жилин  свернул  вправо  от  дверей,  оказался в отделе политической литературы и остановился у стенда новых  поступлений. Из большого  окна  около  стенда  хорошо  просматривались  редкие прохожие и ползущие друг  за  другом  автомобили.  Периодически  бросая взгляд за оконное стекло, Жилин  сделал  вид,  что  неторопливо  просматривает политиздатовские новинки.

     После  десятилетней  давности  идеологического  пленума  ЦК  КПСС  количество  партийных  и  пропагандистских  изданий  в   стране  резко  возросло, почти  иссушив  и  без  того  тонкий  ручеек  художественной  литературы. Даже Толстого, Тургенева и Пушкина теперь издавали  только  для школьных библиотек в исковерканном и урезанном  до  крайности  виде.  Современные же литераторы были представлены, в основном,  многотомными  пудовыми трудами секретарей Союза писателей и лояльными к  руководству  страны зарубежными авторами – коммунистами. Для компенсации духовных и  культурных  потерь  слегка   зароптавшей   интеллигенции   в   учебных  программах  школ  и  вузов  появился  обязательный двухгодичный  курс  «Советская партийная литература», в рамках которого молодое  поколение  советских людей могло получить глубокое удовлетворение,  например,  от  «Малой   земли»   Брешнева,   «Свершений   и    судеб»    Грикина  или  многостраничной эпопеи воспоминаний нынешнего Генсека Лихачева.

     Жилин взял со стенда толстый  тяжелый  том  в  красно  –  зеленой  обложке. Виктор Протопопов, «Торжество ленинских идей  в  Афганистане.  Двадцать лет Апрельской  социалистической  революции,  1978  –  1998».  По-прежнему настороженно  кося  глазом  на  прохожих  за  окном,  Иван  раскрыл том на лощеной вкладке с цветными фотографиями. Могучий  Т-82М  в противорадиационной защите, с навесными  ракетами  класса  «земля – земля» на бортах, подняв гусеницами  в  воздух  облако  песчано-желтой  пыли,  неуклюже  разворачивался  на  узкой  городской   улочке.  Сбоку  испугано жалась к  глиняным  стенам  домов  группка  женщин  в  темных  национальных  платьях  и  оборванных   грязных   детей.   Подпись  под  фотографией гласила: «1995 год. Население  Кабула  радостно  встречает  освободителей».

     «Оставшееся население Кабула, – мысленно  поправил  автора  книги  Жилин. – Боже мой, сколько же там народу полегло?»

     Почти четыре года назад Третья ударная  армия  под  командованием  генерал  –  лейтенанта  Калинина,  совершенно  очумев  от   пятилетней  бессмысленной кровавой бойни  на  границе  с  Пакистаном,  в  одну  из  холодных зимних ночей совершенно неожиданно вдруг перебила  замполитов  и военных  партработников   и,   объявив   себя   Русской   народно – освободительной армией, при поддержке партизанских отрядов из местного  населения, двинулась на Кабул,  по  дороге  разоружая  вторые  эшелоны  Ограниченного воинского контингента Советской Армии и части афганского  цорандоя. Московское руководство во главе с Лихачевым  было  настолько  шокировано восстанием  боевых  воинских  частей,  что  несколько  дней  пребывало в абсолютном ступоре и смогло прийти в себя только в  начале  марта, когда части мятежного  генерала  взяли  Кабул  и  с  ходу,  уже  практически  не   встречая   сопротивления   и   обрастая   афганскими  добровольческими силами, повернули  на  север,  к  советской  границе.  Говорят,  что  Лихачев  больше  всего  опасался  даже  не  перелома  в  афганской войне, а именно встречи калининцев с частями  Туркестанского  военного округа. Якобы были совсем немалые шансы,  что  войска  могут,  окончательно   наплевав   на   московское    партийное    руководство,  объединиться в совместном марше в глубь страны. Может быть, так все бы  и получилось, если бы Калинин не решил устроить  перед  броском  через  границу большое совещание командиров  верных  ему  воинских  частей  и  отрядов  добровольцев  в  освобожденном  Кабуле.  Советская  разведка,  конечно же, не дремала...

     Жилин вспомнил, как три с половиной года назад мартовской  стылой  ночью  он  лихорадочно  крутил  ручки  настройки  своего   старенького  «Меридиана», пытаясь сквозь надсадный вой  глушилок  уловить  передачу  хотя бы какой-то из западных  радиостанций.  Но  на  частотах  «Голоса  Америки», «Свободы» и «Свободной  Европы»  непроницаемой  акустической  стеной стоял оглушительный переливчатый визг. Только  под  самое  утро  Иван наткнулся  на  чью-то  едва  пробивавшуюся  сквозь  искусственные  помехи  радиопередачу.   Диктор   что-то   скороговоркой   говорил  на  незнакомом – может быть,  арабском,  –  языке.  Напрягая  слух,  Жилин  вслушивался в незнакомые слова и несколько минут совершенно ничего  не  понимал. Не понимал до того  момента,  пока  далекий  радиокомментатор  вдруг не оборвал свою речь на полуслове  и  после  короткой  паузы  не  произнес, а скорее даже прошептал в микрофон срывающимся, дрожащим  от  едва сдерживаемых слез голосом: Хиросима, Нагасаки, Кабул...

     Партийное руководство,  конечно  же,  немедленно  после  разгрома  военного мятежа устроило «разбор  полетов».  Полетели  сотни  голов  в  армии, авиации и даже на флоте. Комитет  государственной  безопасности  был зашельмован с самых высоких трибун за  отсутствие  бдительности  и  разогнан. Впрочем, свято место  пусто  не  бывает.  Уже  через  неделю  вместо бесславно почившего КГБ Политбюро ЦК  КПСС  приняло  решение  о  создании  еще  более  крупной  структуры  –  полиции   государственной  безопасности, ПГБ. Острословы на кухнях за бутылкой водки шутили: «Кто  попался Пэ-Гэ-Бэ – тот, конечно, по-ги-бэ».  Смех  смехом,  а  в  этой  мрачной шутке была немалая доля истины.  Уровень  репрессий  в  стране  после разгрома калининцев взлетел  едва  ли  не  до  отметки  тридцать  седьмого года.

     Ладони у Жилина  вспотели. На  долю  секунды  ему   даже  вдруг  показалось, что он сейчас держит в руках  не  толстый  многостраничный  том, а огромную, мертвую и  холодную  зеленую  жабу,  с  тела  которой  срываются на пол большие кроваво-красные капли. Ком подкатил к горлу, и  Ивана едва не стошнило от отвращения. Только невероятным усилием  воли  он смог сдержать вдруг охватившее его желание тотчас же  не  запустить  тяжелой книгой в красно-зеленом  целлофанированном  переплете  прямо  в  уныло-безразличный мир за оконным стеклом.

     «А вот это уже нервы, товарищ пилот, – тут же укорил он сам себя,  чувствуя, как холодные струйки пота медленно ползут по  спине.  –  Что,  нервишки у тебя сдают, парень? Н-да...»

     Он  сделал  несколько   глубоких   вдохов,   чтобы   окончательно  успокоиться, закрыл книгу и  аккуратно  поставил  ее  на  место.  Бегло пролистав еще несколько тощих бело-красных брошюр,  Жилин  купил  тоненькую книжечку с материалами  последнего,  июньского,  пленума  ЦК  КПСС и вышел из магазина. Он на секунду  замешкался  на  ступеньках  и  внимательно оглядел улицу. Затем сунул  купленную  брошюру  глубоко  в  карман плаща и зашагал к перекрестку.  Слежки  за  собой  он  пока  не  обнаружил.

     «Хотя это вовсе не означает, что слежки и в  самом  деле  нет, – подумал Жилин, остановившись у полосатой зебры перехода.  –  Они  ведь  вполне способны вести меня на расстоянии. Кто может гарантировать, что  сейчас  из  проезжающих  мимо  машин  не  следят  за  мной  чьи-нибудь  внимательные и, конечно же, бесконечно любящие глаза?»

     В круглом глазке светофора зажегся зеленый свет. Жилин  быстро  перешел на другую сторону улицы. Справа, на пересечении Ленинградского  проспекта и улицы Алабяна, стоял огромных размеров стенд,  на  котором  традиционно с начала восьмидесятых годов вывешивали  цветные  портреты  Генеральных секретарей ЦК КПСС.

     «Сколько  их  сменилось  за  эти  годы?  –  Жилин  на   мгновение  задумался. – Брешнев, Антропов, Черненок, Грикин, Ромаков... А  теперь  вот Лихачев»...

     В последние полтора-два десятилетия стране и партии  фатально  не  везло на правителей. Старика Брешнева подкосил обыкновенный насморк. У  Антропова неожиданно сдали больные почки. Черненок в последние  месяцы  своего секретарства едва мог дышать от непроходящих приступов астмы...  Сменивший Черненка в руководящем кресле бывший партийный  босс  Москвы  Грикин выглядел на этом фоне бодреньким здоровячком и сначала вселил в  партаппарат уверенность в долгом и беспроблемном  своем  царствовании.  Кое-кто уже всерьез предвкушал скорое  возвращение  к  хлебосольным  и  пьяным брешневским временам, порушенным антроповскими  дисциплинарными  новациями, но судьбе было угодно распорядиться иначе. Всего через  два  с половиной года  после  своего  избрания  на  очередном  внеочередном  пленуме, аккурат на  семидесятилетие  Октябрьской  революции,  товарищ  Грикин  сильно  перебрал  на  банкете  в  ЦК  партии  и   выйдя  из-за  праздничного стола в туалет по малой нужде, не удержался  на  ногах  и  рухнул головой прямо в мраморный  итальянский  унитаз.  Новый  Генсек,  ленинградский  выходец  Ромаков,  оказался  человеком   вспыльчивым  и  чрезмерно крикливым. В конце концов, это  его  и  сгубило.  Узнав,  что  информация о пьяном кураже его племянника в Грановитой  палате  попала  на  страницы  зарубежных  газет,  Ромаков  вызвал  к   себе   министра  иностранных дел и первого зампреда КГБ и устроил им  разнос  со  швырянием папок  в  лицо  и  битьем  кулаком  по  столу.   Но его  горячее  партийное сердце  на  высшей  ноте  самого  крутого  и  эмоционального  выражения не выдержало нагрузки и просто остановилось. И с  тех  пор,  вот  уже  восемь лет, страну твердой рукой вел к полной и  окончательной  победе  коммунизма новый Генеральный секретарь – Кузьма Егорович Лихачев.

     Жилин поднял  взгляд.  С  портрета  на  стенде  на  него  смотрел  седовласый упитанный  человек.  Пепельно-серые  брови  над  глубоко  посаженными небольшими карими глазками Генсека слегка приподнимались к  переносице. Это сочетание пухлых розовых щек  и  подчеркнутых  густыми  бровями почти затененных глаз делали Лихачева похожим  на  надувшегося  от собственной значимости хомяка.

     «Зверушка, – ухмыльнулся про себя Жилин. – Добродушный и ласковый  хомячок с маленькой лапкой на красненькой ядерной кнопочке... Наш Кузя  так любит, когда его хвалят и дарят ко дню рождения яркие цацки!»

     Этим летом товарищ Лихачев получил очередную, уже шестую,  звезду  Героя Советского Союза, переплюнув таким образом личный рекорд  своего  предшественника –  сентиментального  и  слезливого  скромняги  Леонида  Ильича.  Теперь  шесть  экземпляров  высшей  награды  страны   сияющей  перевернутой пирамидкой  украшали  на  всех  официальных  мероприятиях  горделиво выпяченную грудь Генсека. Звание Генералиссимуса  благодарные  народ и партия дали Кузьме Егорычу еще раньше, как только над  Кабулом  рассеялся радиоактивный пепел, а гусеницы танков заутюжили баррикады в  мятежных Праге, Варшаве, Кракове и Гданьске.

     Жилин перешел по подземному переходу к  стеклянно-бетонной  башне  «Гидропроекта», еще  раз  бросил  стремительный  взгляд  назад,  снова  пытаясь отыскать за спиной «топтунов»,  а  затем  широким  размеренным  шагом двинулся по Ленинградке к седьмому учебному корпусу авиационного  института. Финт с обнаружением возможного «хвоста» и  уходом  от  него  через территорию режимного объекта придумал Горбовский. Не  бог  весть  что, конечно, но в случае чего могло сгодиться и это.

     Жилин легко взбежал по ступенькам вверх, нырнул внутрь  здания  и  сунул вахтеру под нос стандартный институтский пропуск, взятый вчера у  владельца во временную аренду за две бутылки пива. Вахтер лениво повел  глазами и молча кивнул. Иван  прошел  сквозь  металлический  турникет,  опустился  по  лестничному  пролету  на  пол этажа   вниз,   в  сторону  гардероба, остановился и  настороженно  оглянулся  назад.  Отсюда  ему  хорошо был виден и сам пропускной пункт, и все входившие  в  институт.  «Топтун» – если он, конечно, был, – непременно должен был  сунуться  в  здание института следом за Жилиным.  И  вряд  ли  в  кармане  рядового  сотрудника московского ПГБ мог  бы  заваляться  пропуск  МАИ,  поэтому,  пересекая пропускной пункт, «топтун» непременно предъявил  бы  вахтеру  свое пэгэбэшное удостоверение. Вот тут-то, по убеждению Горбовского, и  должна  была  возникнуть  та  мимолетная  пауза,  когда  вахтер  будет  осознавать,   чем   предъявленная   красная   корочка   отличается  от  стандартной голубой институтской и почему  владелец  красной  книжечки  имеет право беспрепятственно пройти  на  территорию  любого  режимного  объекта.  Этот  момент  преодоления   «топтуном»   институтского  КПП,  утверждал Леонид Андреевич, расхаживая по своей просторной гостиной в  Мытищах, можно с высокой вероятностью засечь и окончательно  убедиться  в наличии или отсутствии «хвоста».