Текст книги "Действо"

Автор книги: Сергей Болотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

Арена.

Они стояли на арене – широком пустом кольце, посыпанном мелким техническим песочком – слишком чистым и одноцветным, что бы быть настоящим. Вокруг арены громоздились некие циклопические конструкции – смесь Колизея и самого дорогого японского стадиона – впрочем, намеченные столь условно и грубо, что казались примитивными декорациями, как оно собственно и было. В южном ярко-синем небе светило жаркое солнце да описывали круги два гиппогрифа, на такой высоте кажущиеся едва видимыми точками.

Трибуны были пусты, а в дальней части арены имелась дверь – единственное, что абсолютно не вписывалось в антураж арены – вызывающе сирая и убогая, обшитая дешевым пурпурным дерматином. Кособоко прикрученный номер – наследник советской стандартизации – был, впрочем, не совсем прост. На гладкой поверхности номерка была выписана цифра ноль. Нулевой этаж. Ground zero.

Было здесь тихо и покойно, как только может быть покойно на морском дне, в самой глубокой точке исполинского водоворота – или в центре убийственного циклона. Там, за переделами арены ярился и завывал хаос, выдавая на гора ворохи причудливых видений и химер, там семеро пришедших людей были в центре внимания. Здесь же – за сценой, царили тишь и покой. По крайней мере до поры.

Соседи оглядывались. Они находились в центре арены, а позади них не было и намека на дверь – лишь схематично прорисованные трибуны. Великий Вождь, Юпиэс, ван-Доорн и десятка охраны бесследно исчезли. Вернее сказать их никогда и не существовало.

Лишенные болельщиков ряды трибун лишь подтверждали это. Соседи потерянно переглядывались, моргали, словно только что очнулись от тяжелого полуденного сна.

– Арена… – сказал, наконец, Алексей Красноцветов, щуря глаза от яркого солнца, – что ж, я ожидал нечто подобное… – он повернулся к остальным, – Поздравляю, соседи дорогие, мы все же дошли до самого дна. Это точка ноль – точка отсчета. Мы прорвались к истокам.

– И что теперь? – вяло спросил Поляков. Он заметил, что письмо вновь лежит здесь, частично зарывшись в песок. Почтальон нагнулся и поднял его – странно, но, пройдя сквозь оставшуюся незнамо где щель почтового ящика, конверт стал слабо светиться жемчужно-голубоватым светом, отлично видимым, несмотря на царящий вокруг полдень.

Константин поднес письмо к глазами, любуясь отблеском, а потом нежно прижал к груди.

– Теперь мы будем ждать, – сказал Красноцветов, – думаю, к нам выйдут. На вашем месте я бы порадовался – в конце концов, мы совершили то, чего не было в сценарии. Мы собрались вместе, мы прошли сквозь полное безумие, мы здесь – у самого логова Твари. И я бы не сказал, чтобы этот путь дался нам легко.

– Не то слово! – усмехнулся Ткачев, – этот путь до племени… Я думаю, мы все временно сошли с ума – полное погружение. Страшно, под конец мне стало казаться, что я теряю себя. Эта бездна под ногами, к тому же мне почему все время казалось, что я гражданин империи. Я пытался себя убедить в обратном, но логика пасовала.

– Мы ведь могли там остаться, – добавил Валера, – вы что, не почувствовали? Затянуло бы и все дела…

– Так или иначе, мы здесь, – произнес Алексей Сергеевич, поднимая руку, – Живы, и в более или менее здравом рассудке, что иначе как чудом считать трудно. Вот за этой дверью прячутся те, кто все это затеял. Они, наверняка боятся нас, но отступать им некуда, а значит, они будут сопротивляться до последнего. Сплотитесь! Саша, вспомни Червя! Костя – держи свое письмо при себе, не выпускай его из рук. Я не знаю, что будет дальше, но если они нас одолеют, значит все было зря! Все что случилось – зря были Мясник и Бутчер, Тварь, демон, Каннабис, каннибал и Жаббервох. Зря убили Павлика, зря был съеден Чук и изуродован Волчок, напрасно травили Арсеникума, были бессмысленны гонки и эстафеты, наши нервы, болезни, наш страх. Я просто хочу, чтобы это вы усвоили.

Помните, что нам идти тоже некуда. Только туда, за эту дверь!

– Странно, – сказал Андрей Якутин, – я совсем не боюсь…

– И я, – произнес Ткачев, – мы долго гонялись за Тварью. Теперь мы здесь. Мы настигли ее. Я снова думаю свободно. Я – это я и никто другой! Проклятье, да я счастлив!

Они улыбались, пожимая друг – другу руки, похлопывая по спинам, учтиво кивая. Мы здесь. Мы дошли. Лица окружавших людей казались родными и близкими. И сам факт, что они вот так, просто стоят все вместе посередине пустой спокойной арены, наполнял их непонятным ликованием, от которого хотелось пуститься в пляс. Больше не надо были играть в прятки. Вообще не надо было играть.

– Эй ты там! – весело крикнул Красноцветов, поворачиваясь к дальнему краю арены, – Выходи, что ли! Хватит скрываться за дверью от человеческого общества!! Гости пришли!

За дверью зашебаршилось, заскреблось, словно в смятении, а потом пурпурная створка, скрипнув, открылась, и на желтый песок арены вышла Альма. Она была точно такая же как обычно, только ростом увеличилась, став размером с доброго теленка – явно чересчур крупный размер для немецкой овчарки. Она уселась на краю арены, уставив на Красноцветова внимательный взгляд умных медовых глаз. Ярко красный язык свешивался из пасти, а шею собаки обхватывал кожаный ошейник. Альма тряхнула головой:

– Ну что хозяин, – мелодичным голосом легко произнесла она, – Что же ты встал? Где моя миска? Где моя ласка? Ты что, забыл обо мне? О ком ты должен заботиться? Ведь тебе это было так необходимо! Это наполняло твою жизнь смыслом, хозяин.

Красноцветов пошел вперед. Поляков предостерегающе крикнул:

– Не ходи! – но собачник даже не отреагировал.

Алексей Красноцветов сделал десять шагов и остановился перед своей собакой. Та смотрела на него сверху вниз. По сравнению с Альмой ее бывший хозяин казался совсем незначительным.

– Альма… – ласково сказал Алексей Сергеевич, без всякого страха протягивая руку и чуть касаясь шерсти, – я не забыл. Конечно нет! Просто побыв здесь некоторое время…

– он легонько погладил морду псины, потрепал густую шерсть на мощной шее, – я понял одну вещь. Кажется я плохой воспитатель, Альма. Отвратительный… Да, я старался, честно, но я не могу и не хочу больше делать то, к чему не имею способностей.

– Послушай… – сказал собака, – все еще можно исправить. Вспомни наши прогулки, наши революционные идеи – вы ты был с нами. Ты знаешь, как ведут себя животные, с которыми плохо обращаются? Они нападают на хозяев! Они могут даже съесть их!!!

– Да, я знаю, – со вздохом сказал Красноцветов, а потом его рука легко скользнула к ошейнику, и, щелкнув застежкой, резким движением содрала его, – И именно поэтому я отпускаю тебя. Ты отныне свободна от попечения. Свободна от меня, своего непутевого воспитателя. Мне уже не нужны воспитанники! Беги, Альма!! – крикнул он и резко стегнул ошейником животное по крупу.

Альма взвилась с хриплым ревом, ее зубы клацнули совсем рядом с Красноцветовым, но тот увернулся, и поспешно отступил в сторону, по-прежнему держа перед собой ошейник.

Животное дернулось, но вместо того, что бы прыгнуть на бывшего хозяина нелепо крутнулось, а в следующую секунду то, что появилось на месте Альмы, холодно уставилось на Александра Ткачева.

Это был человек, но невообразимо уродливый. Его кожа была мертвенно серебристого цвета, с разветвленной системой тонких имплантов, по которым пробегали блеклые вспышки. Его живот отвратительно раздувался, плавно переходя в плоский экран монитора.

Бледное лицо с прозрачными глазами, однако, было знакомо – перед сетевиком стоял, безусловно, Кусака, чудовищно скрещенный с рыжим Васей Рябушевым. Бледные губы весело, хотя и несколько безумно улыбались.

– Привет Паромщик, – сказал человек-терминал, – Вот и встретились. Не ждал старых гостей, да? Ну да ничего… Я хочу помочь тебе. Ты же запутался, так ведь? Что ты стоишь среди ЭТИХ? Иди сюда – люди, в сущности, злы, а мир жесток. Не так ли?

Ткачев кивнул и подошел ближе. Он был спокоен, даже расслаблен.

– Тут у нас совершаются чудеса. Ты уже заметил? – продолжил человек-терминал с улыбкой, – мы можем забрать тебя отсюда. Устроить такой мир, где у тебя все будет хорошо, просто замечательно! Иллюзия, но вся наша жизнь иллюзия – иллюзия счастья, иллюзия взаимности, иллюзия надежд? Ну, как тебе такое предложение. Учти, мы действительно это можем! Тварь все равно убьет тебя, а так ты выживешь! Ну же, отступись… Что делают умные люди, когда понимают, что не могут справиться? Они отступают! Пусть даже в себя! Ну?

– Я вас понял, крушители моих надежд, – сказал Александр с легкой улыбкой, – вот только вы привираете. Счастье иллюзорно, надежды иллюзорны, а вот в бедах реальная жизнь всегда правдива. Она одна никогда не врет.

Человекообразный терминал дернулся, кулаки сжались, лицо безобразно искривилось:

– Опомнись! – заорал он, – мы же предлагаем тебе самое главное – забвение!!! Ты забудешь это все! Нирвана! Ты что, забыл – счастье – это стакан водки и процессор седьмого поколения!!! Да, жизнь жестока, но ты то можешь от нее убежать, глупец!!!

Александр покачал головой:

– Извините ребята, – сказал он, – я, кажется, стал приверженцем традиционный ценностей, – и он резко, с места ударил ногой прямо в центре уродливого животамонитора. Экран с грохотом лопнул, разбрызгивая алые искры, человек-экран согнулся, держась руками за живот, а когда распрямился, это уже был Волчок. И одновременно Чук – то самое существо, что страдало на чердаке подъезда номер четыре.

– Валера… – слабо протянул Чук-Волчок, покачиваясь и болезненно вздрагивая, – Посмотри, до чего ты меня довел! Смотри, в кого я превратился… В какую жалкую развалину! Это ведь ты виноват, Валера! Я был твоим единственным другом – единственным существом, которое нуждалось в тебе. Ты предатель… исковеркал мне жизнь, пусть тебя заест совесть за это. Пусть она не даст тебе спать ночами! Запомни мое лицо Валерий Золотников, запомни на всю свою бессмысленную теперь жизнь, – черные слезящиеся глазки химеры смотрели на Валеру – со строгим сочувствием столетнего призрака.

Валерий Валерьянович Золотников сделал нечто странное в данной ситуации – он пожал плечами.

– Знаешь Чук, комплекс вины – это немного не то, в чем я сейчас нуждаюсь. И потом… ведь тебя уже давно нет. Тебя съели, и виноват в этом не я, и даже не этот шизофреник Волчок. Тебя съела Тварь, доступ к которой ты сейчас закрываешь. Простите Чук и Волчок, но время ложной жалости прошло, а я больше не нуждаюсь в суррогатах!! – и он жестоко ударил болезненную тварь в грудь, отчего та повалилась на песок, нелепо дрыгаясь.

В стане соседей это приветствовали несколькими возгласами, а к месту схватки уже бежал Поляков.

И вправду – с песка поднялся уже демон – крупный, с огненно красной, словно окрашенной фуксином, кожей, одетый в потертый комбинезон мусорщика и в древнюю фуражку почтальона. На боку у демона красовалась сумка из кожзаменителя, которую Константин точас же узнал. Демон хмуро смотрел на Полякова.

– Костя, тебя уволили… – сказал он с неприязнью, – ты больше не курьер и не почтальон. Ты не выполнил свою работу – не доставил письмо по адресу. Ты забыл о своем долге!

– Мне помешали… – сказал Поляков.

– Не важно, – помотал головой демон, – Это была твоя любимая работа и те ее потерял, а вместе с ней и людское доверие. Ты теперь никогда не сможешь смотреть на людей так как раньше, не почувствуешь себя полезным. Тебя ждет страшная жизнь! Страшная… Но, так или иначе, у тебя теперь нет права переносить письма – поэтому отдай свой конверт мне.

Я донесу его до адресата, и тем самым исправлю твою ошибку.

– Предпочитаю свою работу делать сам, – сказал Константин, – У меня теперь есть свой долг, и я его выполню, даже если мне потребуется сокрушить тебя.

– Долг – это только слова!! – зашипел демон, – кроме того, ты находишься в заблуждении. Страшном заблуждении! Ведь ты потерял письмо – оно покинуло тебя и исчезло в мусорном контейнере! Но я могу исправить это положение – вот оно, – и демон, запустив руку в свою сумку извлек на свет точно такой же конверт как у Полякова.

Одновременно с этим вид демона стал изменяться – на голове возникла шляпа, в когтистых руках – аккуратный портфель из крокодиловой кожи. На бычьей шее болтался галстук в синюю полоску.

– Мы ведь сможем все исправить, не так ли, молодой человек? – с хитрецой молвил демон, – Надо только доложить, дожать и обсудить! Пойдемте со мной, и мы решим эту маленькую проблемку. Ваше письмо рассмотрят компетентные… эээ… специалисты и всю будет хорошо… у вас, да чтобы не получилось, а я буду ходатайствовать в меру моих скромных сил… Ну же, Костя, вы же у нас выдающийся сотрудник! Настоящий герой.

Поляков вынул свое письмо – оно все так же чуть светилось – казалось бумага наполнена молочным светом, и покачал головой:

– Я ведь выполнил свой долг. Письмо, оно вот, со мной. И я его не терял, просто потому, что в ту декабрьскую ночь его у меня просто не было! Оно не лежало перед подъездом. А герои… знаете, я уже был героем. И мне не понравилось! – резко присев Константин зачерпнул песка с глади арены и швырнул его (так похожие на пыль!) в сочувственно-огненные глаза демона.

Создание оглушительно завыло, пытаясь протереть запорошенные глазницы, а когда это все же удалось, на мир глянули блекло-голубые глаза Сени Гребешкова. Он все еще был в бинтах, но лицо вновь стало живым и более или менее полнокровным.

– Максим, иди сюда!!! – заревел он требовательно, – я тебе даю последний шанс, засранец малолетний! Ты кем себя возомнил, чмо? Думаешь, такой умный, обскакал меня раз и выиграл войну? Да я тебя поломаю… Ты забыл мельницу? Если ты сейчас не подойдешь ко мне, я к тебе подойду, и тогда мельница тебе покажется развлечением.

Максим подошел. Он старался не смотреть в глаза Сене.

– Ты шибко умный, да?! – заорал на него Гребешков – думал, мой бизнес подорвать, магнат хренов?! Ум, мол, побеждает силу. А вот что ты сделаешь сейчас? Вот так, стоя передо мной, а?

– Когда ум побеждает силу – это почти всегда бывает подлость, – сказал Максим Крохин, – Но ты, Сеня давно не силен. Ты слабак! Ты прогнил изнутри, Гребешков!!! – и он со всей силы ударил прямым правым в нависшую над ним массивную харю Арсентия. Казавшееся когда-то несокрушимым, лицо Сени Гребешкова лопнуло под ударом с отрывистым сухим хрустом, словно под колеса машины попал грецкий орех. Из разломившегося черепа хлынул сухой, пахнущий корицей, песок.

Без звука мумия осела на землю арены, задергалась там в пыли, а потом на ноги нетвердо встал человек. Андрей Якутин вздрогнул. Пашка жалобно и заискивающе улыбнулся ему, а следующую секунду на пленника уставились холодные глаза каннибала, смотрящие с круглого невыразительного лица второго пилота. Одет он был в летный комбинезон с улыбающейся коровой на груди, а сверху накинул полувоенный френч.

– Зачем ты сбежал из клетки? – спросил пилот-каннибал, – ты не подумал, что именно она спасала тебя?

– Думал, – согласился Якутин, подходя ближе, – я носил ее с собой, и она позволяла мне жить не думая о будущем.

– Так что же случилось? – участливо спросил каннибал, – ты сломал ее. Что те сделаешь среди этого быдла? – он махнул рукой в сторону, – они ведь не ровня тебе. Нет! Ты же лучше их, и прекрасно это знаешь! Так зачем же опускаться, втаптывать себя в грязь. Ты уже извини, но, приковав тебя к батарее мы невольно оказали тебе услугу, хотя это и не входило в наши планы.

– Не извиняйся, – качнул головой Якутин, – не вы посадили меня в клетку. Я сам себя в нее посадил, чтобы отгородиться от остальных. Моя броня всегда была со мной, и я не чувствовал ее тяжести. Мне было легко. Но вот летать я не мог. Спасибо вам всем, пытаясь помешать, вы и вправду помогли мне. Я все-таки полетел. Я перепрыгнул Луну.

Другие глаза теперь смотрели на Андрея – усталые, покрасневшие, его собственные, а на лицо падала перекрещенная тень от решетки. И Андрей Якутин ударил по этим ненавистным прутьям, круша и ломая их. С воем, создание схватилось за лицо, и через пальцы проступила алая кровь. Но лишь на мгновение. Фигура врага раздалась, огрузнела, пальцы укоротились и обзавелись золотыми перстнями и холеным маникюром.

Кошмарный андрогин, состоящий одновременно из матери Анны Воронцовой, друга семьи Николая Петровича и Жаббервоха, сочувственно улыбался. Метаморфозы происходили с врагом стремительно, глаз не успевал заметить момент изменения.

– Аня… – слабо вымолвила мать, – посмотри на меня, дочка. Посмотри на свою маму. Что ты видишь перед собой?

– Я вижу того, кто стоит на моем пути, – сказал Анна, делая два шага вперед.

– Что ты, доча, опомнись! Приди в себя! То, что ты видишь вокруг, это иллюзия – ты не думала об этом? Ты находишься в помрачении – тебе все это кажется! Ты совсем ушла в себя! Я так боялась, что это случиться! Ты закончила так же как твой отец – полностью сошла с ума! Стала безумной!

Анна заколебалась. Такая мысль приходила ей в голову и не раз.

– Не верь всему, что вокруг тебя! – продолжало вещать создание, – Этого не существует, это сложная галлюцинация. Подойди же ко мне, не дичись. Мы вызовем врачей и они выведут тебя из этого психоза. Все будет хорошо! Подумай о будущем! Обо мне подумай!

Глядя широко открытыми глазами на говорящего, Анна сделала еще один шаг. Андрогин улыбался – ласковой улыбкой работника учреждения для трудных подростков.

– Не существует? – спросила Анна тихо, – не настоящее?

– Мы вернем тебя на землю, – пропело создание, протягивая холеные руки, – материнская любовь, она навсегда…

– Анна! – резко крикнул Ткачев и она обернулась, растерянно заморгав, словно смотрела на яркий свет.

– Но ведь всего этого не существует, – сказал Анна Воронцова сетевику, – он не врет!

– Он говорит полуправду, – сказал Александр, – это еще хуже, чем ложь. Ты существуешь, Аня. Я существую. Они все – он кивнул в сторону соседей, – а вот эта дрянь, – нет!

Анна повернулась к матери. Маленькие глазки андрогина хитро поблескивали. Голубая радужка, черный зрачок, а внутри… внутри ощущалась все та же пустота. Такая знакомая! Глазницы окон, портрет…

– Ты врешь! – крикнула Анна, – ты, тварь, прикрывшаяся лицом моей матери! Я не безумна, я более нормальна, чем когда-либо! Это все ты! Ты, пыталась свести меня с ума! Врачей не будет, слышишь, и я выйду отсюда сама, потому, что я так хочу! Я сама решу, что буду делать! Я действительно королева, слышишь! Королева самой себя!!

И она от души залепила отвратительному существу жгучую пощечину. Не слишком сильный, этот удар, однако, оказал разительное воздействие. Существо отбросило метров на пять, у краю арены, где оно кувыркаясь, пробороздило песок, вздымая крошечную песчаную бурю, и застыло. До соседей донеслись тонкие стоны.

Шатаясь и подвывая, с покрытия Арены кое-как вставала кособокая фигурка в нелепой яркой одежде, которая, впрочем, была изодранна до состояния лохмотьев и побурела от крови. Все еще мешая причитания с грязными проклятиями, она побежала прочь, хромая на обе ноги, и с натугой отворив дверь, исчезла внутри. Ткачев было рванулся следом, но Алексей Сергеевич положил ему руку на плечо:

– Пусть уходит… Это Клоун, он честно пытался остановить нас. Но ему больше некуда бежать.

Ткачев кивнул и соседи, сбившись плотной группой, пересекли арену, остановившись перед закрывшейся дверью. Они чувствовали странное освобождение. Их дао, наконец-то, подошло к завершению.

* * *

За дверью оказалась сцена – древние пыльные подмостки, ветхие настолько, что не оставалось сомнений – стоит ступить на них, и ты провалишься вниз, в темный, унылый чулан с ошметками декораций и высохшими трупиками насекомых. Было видно, что на сцене уже много лет никто не ставил спектаклей, и даже величественная панорама Земли, что медленно вращалась на месте зрительного зала, не могла, никак не могла улучшить общее убогое впечатление. Пахло пылью и мышиным пометом.

Взгляды соседей, обежали сцену и остановились на трех силуэтах, затерявшихся средь складок изъеденного молью пурпурного бархата. Справа, у самого края сцены застыл тощий субъект в беловатых нечистых одеждах – точь-в-точь заигравшийся в привидения дистрофик. Лицо его было вымазано белым гримом и выражало крайнюю степень ужаса. Мим нелепо взмахивал руками, словно старался отогнать от себя незваных пришельцев. Отчего то вид их, повергал несчастного в панику.

Чуть в стороне от него невнятной грудой изгаженной разноцветной ткани застыл Клоун.

Этот почти не шевелился, лишь слабенько хныкал и постанывал. Под ним, в темное дерево подмосток медленно впитывалась дурнопахнущая лужа.

А слева – темным, неподвижным изваянием застыл мрачный силуэт в агатовом плаще с капюшоном. Из складок одеяния возникала складная коса на алюминиевом основании, с порядком затупившимся лезвием. Профессиональная принадлежность создания не оставляла сомнений. Отчего то именно это нелепое существо, похожее не смерть канарейки из известного анекдота, привлекло внимание семерых. Они, не сговариваясь, сделали шаг в его сторону, и тут черный плащ отлетел прочь. Соседи застыли, мим закрыл глаза ладонями, а Клоун с проклятиями стал отползать в сторону зала.

Из-под бугристой черной ткани с грохочущим рыком выползала Тварь. Она выглядела точьв-точь как черный ротвейлер, но являлась им в той же степени, в какой термоядерный реактор напоминает обычный костер. Это, без сомнения был Бульдозер, но это был и Мясник, и Бутчер, это был Жаббервох, во всей свой неотразимой красе, это были каннибал, Арсеникум и Волчок, Ханурик, мусорщики, карнавальщики, фанаты и бизнесмены, гении высоких технологий, владельцы морских свинок, короли и смерды, собаки, прыгающие через луну копытные, ЦУПы И ЦАПы, полевые мыши, огненные демоны и прочие, прочие, прочие… А вернее всего – это был дом. Черная демоническая тварь, сущность которой и был дом в нынешнем его виде. Тварь, которая была внутри и снаружи здания, и которая держала в лапах клубок их судеб, одновременно и властвуя над ним и порожденная им.

Вскрикнула, отшатываясь, Анна – она поняла вдруг, что пыталось прорваться на нее из портрета. Скривился Ткачев, вспоминая терминал, и Красноцветов мотнул головой в тяжком моменте узнавания. Валере почудился призрак съеденного Чука, Максим, вздрогнул, вновь ощутив себя маленьким и незначительным. Десятки и сотни мелких воспоминания терзали соседей, сливаясь в единый агатовый сгусток – тело твари, что росло с каждым мгновеньем.

Тварь низко рыкнула – мощный вихрь прошел по сцене, яростно трепля ветхую ткань и сгоняя пыль – и открыла глаза. На людей словно взглянули все до единого пустые окна громадного здания, а одновременно глаза тех, кто, так или иначе, вставал у семерых на пути. И, несмотря на то, что эти радужные оболочки были разных цветов, взгляд твари был ярко-алым, словно там внутри черепа демонического пса кипел расплав.

Дом, их дом, поселившаяся в нем черная сущность в образе агатового зверя рос на глазах, раздаваясь во все стороны. Мощный запах перегретого металла, часть портьер вспыхнула и а веселеньким рыжим пламенем. Могучая, вбирающая в себе все, но вместе с тем загнанная в угол тварь низко взревела, отчего плотно сбившаяся кучка людей попятилась, зажимая руками уши. Мощный, переходящий в инфразвук бас, заставил сцену вздрогнуть и заколебаться звезды на их тонких серебряных гвоздиках. Вздрогнула и на миг остановила вращение земля, пыль и гарь взметнулись столбом. Клоун и мим лежали лицом вниз, изо всех сил вжимаясь в старое дерево. А все массивное строение панельной четырнадцатиэтажки тяжко содрогнулось от верха до основания.

Жница перестала молчать.

Чудовище продолжало расти, все больше и больше нависая над крохотной группкой людей.

Тварь открывала все новые и новые веки – яркие вспышки глаза зажигались тут и там, и вот это уже действительно был дом – мрачное его отражение – угрюмый стоокий замок, стремящийся уничтожить, раздавить своими полнящимися тьмой стенами.

Да, они действительно достигли истоков, вот только вместо чистого бодрящего ключа, началом здешний событий послужил бьющий из-под земли черный расплавленный вар.

Ревя так, что закладывало уши, Тварь рванулась вперед, намереваясь единым движением покончить с кучкой посмевших выйти против нее людей. Они в испуге подались назад, а Поляков в нелепом жесте защиты выхватил из-за пазухи письмо. Резко поднятое его рукой, белый конверт вдруг ослепительно вспыхнул, столь ярко, что стоящие рядом люди поспешили закрыть глаза ладонями. Уже не жемчужное свечение, но яркое, минующее все линии спектра всепроницающее фиолетовое сияние. Это было похоже на дуговую сварку, только в тысячу раз ярче. Сцена высветилась, резкие рубленные тени пали во все стороны.

Тварь ошеломленно взвыла. Алые рубины глаз слепли один за другим. Бешеный напор света остановил продвижение черного пса, и отогнал его прочь. Отступая тварь, слишком поздно заметил, что сияние творит с ее плотью. Чернота таяла, не выдерживая интенсивности светового потока, словно чернила бесследно растворяясь в бурном потоке обезумевших фотонов. Демонический пес стремительно сдавал в размерах, пласты черноты отваливались от него, и словно стремясь укрыться текли в сторону, но уходили недалеко и испарялись, подобно попавших на раскаленную жаровню каплям воды.

С широко закрытыми глазами Константин Поляков двинулся вперед – он и сам сейчас казался тенью – жалким и ничтожным картонным силуэтом на фоне локального большого взрыва. Пес снова завыл, но на этот раз неуверенно и испуганно. Он пятился вглубь сцены, с каждым шагом все больше уменьшаясь. Вой утратил раскаты, стал свербяще визгливым.

Шаг, еще шаг и еще и вот уже на вытертых ногами тысяч актеров стоит Бульдозер – в своем оригинальном размере. Стоит, шатаясь на подгибающихся лапах, и дико затравленно воет, мигая красными пустыми глазницами. Ему было некуда уменьшаться. Поляков подошел к съежившемуся, скулящему псу – казавшемуся жалкой кляксой на огромной и пустой белоснежной скатерти, и, источая ослепительный свет, наклонился, и подал твари конверт, со словами:

– Вам письмо, – и добавил, – распишитесь в получении…

В последнем отчаянном вопле тварь стремительно распалась, словно смытая световым потоком тень. Ни осталось ничего – ни пепла, ни клочка черной шерсти. Мигнув, ослепительное свечение погасло, оставляя на сетчатках людей фиолетовые тени.

Константин, словно во сне, смотрел на свои пустые руки. Конверт исчез – без сомнения туда, куда уходит весь свет после выключения электричества. Поляков ошеломленно покачал головой.

– Все же доставил его по адресу… – произнес он ни к кому не обращаясь.

Тишину нарушало только слабое хныканье Клоуна. Соседи смотрели на почтальона. Земля крутилась.

– И что же теперь? – потерянно спросил Красноцветов.

– Что теперь?! – яростно крикнул на него из своего угла Клоун, – А вы не знаете?! Все кончено! Тварь мертва! Вы убили ее! Клубок разрублен, так или иначе! Вас больше никто не держит! Уходите отсюда, счастливчики, уходите, оставьте нас!

– Но вы…

– Что мы? – крикнул клоун, плаксиво, – мы тут ничего не решали. Мы даже не знали, что тварь прячется здесь! Умоляю вас, уйдите, путь свободен, оставьте нас одних в нашем горе! – и он залился рыданиями, стуча кулаками по сцене.

Воцарилась тишина, прерываемая лишь ненатуральным всхлипываниями клоуна. Кружиласьвертелась земля – красивая, как картинка.

– Да, уходите, – сказал, вдруг, мим, – Монстр мертв. Закончены три акта и вы свободу обрели! Так тщитесь ей распорядиться, что бы потом не было мучительно больно. Вы понимаете меня?

– Ну, соседи? – спросил Алексей Сергеевич Красноцветов, – тварь мертва. Ваши планы на будущее?

– Жить, – сказал Андрей Якутин, – просто жить. Уеду куда ни будь, посмотрю мир – вольному – воля.

– Перестану играть людьми, – хмуро сказал Максим Крохин, – это, пожалуй, лучшее, что я смогу сделать в будущем.

– Уйду с почты, – произнес Поляков, – свое последнее письмо я доставил. Хватит. На свете есть много куда более занимательных вещей… А ты Валера, куда?

– А что я, у меня теперь новая жизнь. Буду деньги зарабатывать – сколько можно жить в бедноте? Я теперь человек – самый настоящий. —Похвально, – сказал собачник – может быть еще покатаешь нас на «Бентли»… А у тебя, Сань, каковы планы?

– Определенные, Алексей Сергеевич, – улыбнулся тот, и осторожно обнял Анну за плечи. А она – не отстранилась. Только спросила с легкой усмешкой:

– Ну, а вы, сами то как? Куда теперь?

Алексей Красноцветов на миг задумался, а потом решительно сказал:

– Перееду на другую квартиру, – и качнул головой – ну, что, идем?

И они пошли прочь, оставляя позади сцену, на которой один за другим гасли огни.

Соседи на миг остановились перед дверью, а потом распахнули ее и вышли вон. Они прошли сквозь темное и пустое помещение котельной, полное угрюмых неработающих печей. Сбившись тесной группой, прошагали по короткому коридору и поднялись на четыре ступеньки в холл. Прошли мимо оторопевшей консьержки, которая с недоумением глядела на их изорванную одежду, исцарапанные лица и безумно поблескивающие глаза. Консьержка приняла их за бомжей и плотно сжала и без того тонкие губы, пробормотав про себя:

«недочеловеки».

А они отворили дверь подъезда и вышли в сияющий теплый полдень. На дворе был июль, и одетые по летнему люди спешили туда и сюда, ездили машины, пели птицы, мир жил бурно и радостно, как всегда возрождаясь и оживая после долгой зимней спячки. Мир был велик и полнокровен, а никак не решающиеся сойти с крыльца соседи напоминали извлеченных на поверхность подземных существ – бледные, они зачарованно щурились на буйствующую вокруг жизнь, и все не могли поверить. А потом, все же решившись, они ступили вниз и пошли вдоль улицы, не замечая удивленных взглядов прохожих. Они смотрели в лица – такие разные, смеющиеся, печальные и безразличные, но – живые. Мир вокруг них был вменяем – он был серьезен, смешлив, опасен и уютен. В нем жили шесть миллиардов человек. Он был настоящим.

Они шли и теплый летний ветер гнал им навстречу легкие катышки тополиного пуха, и перед каждым из этих семерых усталых людей, лежали их собственные судьбы. Они убегали вперед, в туманное смутное завтра, прямые и блестящие, как череда новеньких рельс.

Убегали, и расходились в разные стороны.