Текст книги "Ноги"

Автор книги: Сергей Самсонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

14. Здесь и сейчас
Барселона
Март 2006

«От тебя уже совсем ничего не осталось. Посмотри на себя, от тебя уже совсем ничего не осталось. Лживое дерьмо, лживое дерьмо, дай мне свою руку, ну дай мне свою руку!» – слышал он истеричный визг… и хохот, хохот.

И Шувалов узнавал его – узнавал юродивого, узнавал Попрыгайчика Джимми, который и во сне оправдывал свою репутацию величайшего футбольного проныры, способного проходить сквозь любые стены.

«Дай мне свою руку сейчас же, дай мне свою руку!» И Шувалов против воли подчинялся, и рука его, непомерно разбухшая, как будто протекала сквозь бледные с синюшным отливом пальцы Джимми. И Шувалов ее больше не чувствовал. Она словно отрывалась по локоть, и Джимми хохотал.

«Ах, ручка, моя ручка, у меня есть теперь твоя ручка! Попробую-ка я теперь ее продать, желающие найдутся, а лучше изготовить двести тысяч слепков и продавать по доллару за каждый. Так я стану миллионером, так бедный Джимми станет миллионером. А чем же он хуже других? Шувалова распродают по частям, а Джимми в это время должен стоять в стороне? Нет, пусть у Джимми тоже будет частичка святых мощей. Святой гниет заживо, а его распродают – кому пяточку, кому носик, кому глазик. Распродают, пока он окончательно не протух. Ведь его же давно разрезали и заполнили соломой. Он несется со скоростью света, наш великий футбольный святой, весь набитый дерьмом фальшивых побед и совершенно неуязвимый. Его скоро будут выносить на носилках, выкатывать на роскошном золотом катафалке, а не то он весь рассыплется, бедный, прямо на поле. Ты мне не веришь? Ты, что же, ничего еще так и не понял? Ну тогда посмотри на свою ножку, на ножку со стеклянной коленочкой, на ножку, которая стоит все пятьдесят миллионов евро. Посмотри на ногу, дерьмо! Проверь, проверь, проверь, на месте ли она. На ножку нашу, ноженьку никто не посягнет – она ведь священная, приложись к ней губами, и она исцелит все болезни. Ох, какая прелесть, как ее все холят, как ее все лелеют, как ее обхаживают, эту ножку, как будто один крохотный мозольчик на ней во сто крат дороже нашей черной Мадонны…»

И Шувалов, холодея от злости и отвращения, хочет что-то прокричать в ответ, протестующее, опровергающее, но язык не слушается его.

А Джимми трясется и задыхается от хохота. «Да все нормально, нормально, дерьмо. Что ты взвился-то так? Все равно все они там думают, что она у тебя совершенно нормальная. Даже краше прежней стала. А тебе ведь теперь все равно. А нам все равно, а нам все равно, не боимся мы призрака Пеле… Посвящаю эту песню тебе, вонючка. Какая тебе-то забота? Тебе рукоплещут, твоими бесподобными соло по-прежнему обжираются – что еще желать? Ты выбрал себе это сам…»

«Ты же знаешь, мать твою, что я не знал! – что есть силы кричит Шувалов, но слова его срываются с губ беззвучно. – Я ничего этого не знал. Я не знал, что они делают со мной это, я боялся подумать, что такое вообще однажды может стать возможным».

«Нет, ты зна-а-ал. Не хотел знать, но знал. Боялся подумать, вот именно, боялся поверить, боялся предположить, боялся обжечься этой истиной, так что пришлось тебе ее подсунуть под самый нос, чтобы ты уже не мог отвертеться».

Тут Шувалов проснулся. Нет, вернее, он проснулся не сразу, поначалу он просто понял, что спит. И это осознание принесло ему такую успокоенность, такое чувство невесомости… Он открыл глаза.

– Что с тобой опять такое? – прошептала Полина. Перевалившись через него, она нашарила на столике сигареты и поставила ему для пущего успокоения холодную пепельницу на живот.

– Я того почтальона во сне увидел.

– Господи, какого еще почтальона? Ты в последнее время сам не свой.

И он рассказал ей, как однажды раздался звонок в дверь и он побежал со всех ног открывать (ему было тогда девять лет), открыл, и в дверную щель просунулись две толстые длинные сардельки, а в этих сардельках был зажат почтовый конверт. Почтальон-инвалид. Безрукий. Стоически переносивший свое отвратительное увечье. И такую он злость почувствовал тогда, такое неприятие всяческого уродства, такое бешенство на то, что человека можно так унижать, что могут так глумиться над ним и люди, и природа… На какой-то момент он даже лишился дара речи. И вместе с тем почувствовал себя счастливым, непристойно, возмутительно, непозволительно счастливым: он радовался, что избежал подобной участи при рождении и что не попал до сих пор ни под циркулярную пилу, ни в какое-нибудь зубчатое колесо. И много-много раз потом испытывал он всю ту же преступную радость, и любовался на свою телесную цельность и нетронутость, и упивался той ничем не ограниченной свободой, которую ему давали собственные ноги.

– Ну почему же ты сейчас вспомнил об этом? Сейчас-то почему он вернулся? – спросила Полина.

– Не знаю, почему. Я ведь не могу этим управлять, – соврал Шувалов.

И тут она впервые за долгое время испытала мучительную тревогу и страх: Шувалов, давно такой прозрачный, ясный и понятный, сделался опять непроницаемым и совершенно отдельным от нее. Он вновь отдалялся, он вновь ускользал, он погружался в какую-то тягучую трясину беспокойства, в какое-то оцепенение, весь предавался напряженному всматриванию, и где-то очень далеко от нее, в недоступных ей и потому ужасных дебрях блуждали сейчас его мысли. И взгляд его, конечно, был направлен сейчас на зеленое поле, которое она ненавидела, и думал он о какой-то сложнейшей комбинации. «Ничего, ничего, – сказала она себе. – Это все у него пройдет. Он временами такой становится угрюмый, сосредоточенный. Ты должна понимать. Ты давно все это как следует выучила. Потом все закончится и станет как было. Он же нужен нам, нужен и поэтому не может не вернуться. Господи, да чего же ему не хватает? Чего еще хотеть? Бояться-то чего?» По ее представлениям, он сейчас находился в самом расцвете и его честолюбие было полностью удовлетворено… Когда же он наконец забросит хмурое недовольство собой и просто начнет получать удовольствие от игры, которую он так любит? «Еще года два или три, – думала она, – и все это кончится. Он повесит свои проклятые бутсы на гвоздь. Пусть напишет об этом книгу, дурак, уж если в голове у него столько много всего. Я ему помогу. Пусть мысли будут его, а слова мои. Ну хорошо, даю ему пять лет, раньше он вряд ли успокоится. А потом будет просто жить. Ты слышишь, Шувалов, будешь просто жить у меня как миленький. Я тебя не брошу, маленький мой дурак, и не отпущу. Если только раньше… Нет, этого не может быть, потому что этого не должно случиться никогда. Я его прикреплю к себе, приклею, я к нему прирасту. Точка». И с какой-то мучительной нежностью она гладила и целовала его.

А он все никак не мог теперь отвязаться от Попрыгайчика Джимми и на каждый новый матч выходил с засевшим в сердце страхом, с удушающей боязнью повторения той проклятой игры на «Делли Альпи». Тюрама больше не было, Шувалов больше с ним не встречался, пропустив из-за красной карточки ответную игру. «Барселону» ожидал в полуфинале европейской чемпионской лига грозный лондонский «Тоттенхэм» – настоящая машина по убийству романтически настроенных и безоглядно атакующих команд, клуб – собственность Коплевича, российского банкира, давно уже имевшего на каталонцев зуб. Шумиха вокруг предстоящей встречи очень скоро приобрела неслыханные размеры. Как только не называли предстоящую схватку: и битвой каталонских «аристократов» с лондонскими «плебеями», и схваткой последних футбольных «романтиков» с безликим прагматизмом расчетливых циников новейшего образца. Но и без всех этих перлов, без этого пышного суесловия всем было очевидно, что предстояло столкновение двух совершенно противоположных философий, исключающих друг друга мировоззрений. «Барселона» проповедовала футбол как искусство, а «Тоттенхэм» – футбол как бизнес. Припоминали фантастический шуваловский побег, железный ящик в грузовом отсеке самолета, несостоявшийся контракт с Коплевичем…

Все понимали, что Коплевичу не терпится растоптать строптивого беглеца, а с ним заодно и весь каталонский клуб, уведший у него из-под носа русского форварда. И с самого начала игра пошла довольно грязная: беспрестанные взаимные обвинения сторон, язвительные насмешки, площадная ругань… «Мышление «Барсы» взято из каменного века, – утверждал перед игрой главный тренер лондонцев Жозе Гаудильо. – Каталонцы действуют слишком однообразно и схематично и напрочь лишены тактической гибкости. Они полагаются на контроль над мячом, но я знаю, как не дать им продвинуться вперед. Я подарю им мяч, пусть заберут его себе – мне это не нужно. Пусть держат мяч хоть все сто восемьдесят минут, а потом посчитаем, сколько раз они вошли в мою штрафную. Они слабы и бесхарактерны, и после первого же гола «Барселона» рассыплется. Шувалов? Он мне не нужен. Он слишком эгоистичен и слишком сконцентрирован на себе для того, чтобы стать игроком моей команды. А кроме того, я не думаю, что его так называемые духовные ценности существенно отличаются от ценностей шлюхи. Три года назад весь футбольный мир мог в этом убедиться. До сих пор ему не доводилось встречаться с по-настоящему серьезным сопротивлением, и сам он прекрасно знает об этом, потому так и нервничает; он знает, что очень скоро ему придется столкнуться с моими защитниками, которые съедят его с потрохами».

«Он имеет в виду тех двух инвалидов? – усмехался в ответ Шувалов. – Пусть на этот счет не беспокоится: я не слишком сильно их обижу».

На деле же игра его теперь целиком превратилась в одно непрерывное вглядывание, и каждый новый матч он выходил на поле не с прежней и единственной задачей – восхитить людей, а с новой, противоестественной – во что бы то ни стало уловить в работе опекающих его защитников предательскую двойственность, какой-то непристойный, оскорбительный поддавок. То самое едва уловимое отшагивание, промашку, замедление, которое и помогало ему раньше беспрепятственно выходить к враждебным воротам. «Говорит, что я сдулся? – думал Семен. – Неужели и он, этот хлыщ Гаудильо, все понимает?»

Что касается тренера «Барселоны», то Райкаард изнурял своих подопечных нещадно, испытывая новый способ командного взаимодействия при отборе мяча, жесточайший, тотальный, повсеместный прессинг, который должен был начинаться у чужих ворот и от которого не имели права отлынивать даже такие «свободные художники», как Шувалов. «Давление против давления. Только так мы сможем с ними совладать. Не уступая ни метра…» Решено было сыграть без обычного нахрапа, без обычного пренебрежения своими защитными позициями, без излишней, а на деле ничем не ограниченной фантазии. «Перестаньте думать о том, что, когда вы безраздельно контролируете мяч, все нормально. Они будут ждать от вас малейшей небрежности и ошибки». Защитники, согласно новому плану, должны были находиться как можно ближе к собственным воротам, чего «Барселона» не делала никогда раньше, и, лишенные привычной мощной поддержки, Шувалов с Роналдинью полагались теперь только на самих себя.

…Рокотал и ревел, распевал и раскачивался «Ноу Камп» – величайший футбольный амфитеатр Старого Света.

Обросший трехдневной щетиной, с ввалившимися щеками и воспаленными глазами, Шувалов вышел в центральный круг под неистовый рев девяноста тысяч фанатов. С первых же минут ему пришлось испытать адское давление и нехватку пространства. Игроки в ненавистных черно-белых футболках, казалось, задались единственной целью – не оставить ни просвета. Хорошо Гаудильо сплел свою паутину! Нужно было развивать атаку, но любые возможности для ее продолжения немедленно отсекались, и Шувалову оставалось только продираться к воротам в одиночку. Однако враги его были вышколены и просекали любой обман.

Шувалов начинал беситься. Да, он ненавидел эту команду, которая думала на десять ходов вперед, в которой на подмогу одному неизменно прибывали еще трое; он ненавидел их выучку, их взаимную согласованность и идеальную слитность; он ненавидел в «Тоттенхэме» каждого игрока, который казался ему всего лишь маленьким винтиком в безжалостной и абсолютно безотказной машине. Он ненавидел убийственную безошибочность, с которой они занимали защитные позиции, и умение при перехвате мгновенно разворачивать атаку на флангах. Но еще больше ненавидел он самого себя. Свою невыносимую ущербность, унизительное бессилие. Жалкость всех своих тщетных переступов и постыдную неспособность открыться под разрезающий пас. Сегодня с ним играли всерьез. По-настоящему. А он уже от этого отвык. Потому и был немощен. Его не пускали, ему не сдавали позиции, не открывали коридора. Внешне полный двойник того беспомощного Тюрама – француз Виллиам Галлас вцепился в него, как волк, и ребрам Шувалова приходилось выдерживать серьезную проверку на прочность. Галлас поспевал за ним повсюду и с изяществом обкрадывал его. Ни единой прокидки, ни единого вальяжного разворота ему сделать было не позволено, и даже перенятый им у Роналдинью «эластико» (хитрый финт, при котором игрок действует лишь одной стопой, выворачивая ее и изменяя направление мяча) совершенно у него не выходил.

Но тут вдруг и Галлас, и Терри (еще один защитник лондонцев, имевший репутацию «непроходимого») вдруг обнаружили поразительную пугливость и невиданное безволие, и Шувалов раз за разом заставлял их отшатываться от себя как от чумного, и его никак не покидало ощущение, что они все делают преднамеренно. Он был изумлен. Выходит, и эти тоже вздумали уступать? Выходит, и этих тоже заставили? Два раза после беспрепятственных проходов он мог забить и не забил, послав мяч в молоко, а в третий раз и вовсе аккуратно вложил его в руки голкиперу. После этих его промахов на трибунах поднялся чудовищный свист.

Он не мог оскорблять и дальше этих свистунов, настолько он от них зависел, и тотчас принялся за дело. Минуты не прошло, как Шувалов уже мягко покатил мяч к воротам, а там оказался Роналдинью и «сделал» гол с какой-то предупредительной, застенчивой нежностью. Как будто даже извиняясь за то, что все у них с Шуваловым получилось с такой запредельной легкостью, как будто он и сам этого не хотел, но ничего другого ему не оставалось.

А под занавес встречи на Семена пошла длинная верховая передача. Он, стоя спиной к защитнику, развернулся на сто восемьдесят градусов и вдруг, вместо того чтобы приклеить мяч к носку, перекинул его над плечом несчастного Терри. И, завершив в ту же секунду свой восхитительный разворот, настиг мяч в той единственной точке пространства, где никого, кроме него самого, не было. Застывший Терри так и не решил, за кем ему бросаться – за мячом или за Шуваловым. Еще секунда, лаконичный тычок в свободный угол ворот – и над влюбленным в Шувалова стадионом повисает молчание.

И вот тут-то бы, пожалуй, Семену успокоиться – тут и в самом деле защитники не смогли с ним справиться, – но очень скоро, в следующем матче, он вновь встретил такую вопиющую уступчивость с их стороны, что страх разгорелся в нем с новой силой. Как будто второсортные актеры из бразильских сериалов, защитники противника с таким неестественным усердием набрасывались на него, в таком преувеличенном сокрушении заламывали руки, что хотелось хорошенько отделать их за безыскусную, плоскую игру, за покорное отбывание тяжелой повинности.

После этой игры Шувалов завел себе пухлую, в кожаном переплете тетрадь, которая служила поводом для насмешек (уж не футбольным ли стратегом Семен заделался?) и в которую он полудетским корявым почерком записывал имена всех уличенных в уступках игроков. Тюрам (да), Джон Терри и Галлас (эти двое под большим вопросом), Пеллегрино (да), Митчелл (да), Сальгадо и Эльгейра (оба под вопросом), Риксен (да), Айяла (да), дель Неро (да), Фердинанд (под вопросом). Все были на ведущих ролях в лучших клубах Старого Света, выступали за национальные сборные, и ничто их, казалось, не объединяло, кроме разве что одного общего противника – Шувалова. Неужели их всех заставили и склонили к предательству поочередно? Но чем? Что посулили взамен? Чем угрожали? Ответить на этот вопрос было легче, чем на другой, – кто заставил? Против каждой фамилии в списке Шувалов стал делать отметки; против некоторых рисовал знак американского доллара, а против остальных – пистолет. Скоро выстроилась у него безупречно стройная иерархия: внизу защитники поплоше, добросовестные трудяги, с неба звезд не хватающие и баснословных гонораров не получающие (их Шувалов автоматически причислял к купленным), а на самом верху – дорогие, блистательные защитники, несомненно, гордые своим искусством и неспособные его так запросто продать.

То, что непосредственные шуваловские соперники смотрелись куда как скромнее и невзрачнее на его фоне, сомнений не вызывало. Даже самые сильные и одаренные из них – Десаиль, Каннаваро, Джон Терри – никогда бы не достигли такой звонкой славы, которой добился центрфорвард Шувалов. Да и их годовые доходы никогда бы не достигли шуваловского уровня. Разница налицо – девятнадцать миллионов против, в лучшем случае, девяти. Может, кто-то из тех, кто имеет жалкие полтора «лимона», и правда пожелал несколько сократить разрыв. Ну а остальные? Где же их честолюбие, гордость, наконец их желание получить то удовольствие, которое приносит игра и которое ничем не заменишь? А может, именно из-за того, что они сознавали свою вторичность и даже ненужность, никчемность, они и обозлились на Шувалова и были пойманы именно на этот крючок? Ведь никто, кроме немногих специалистов, не мог оценить по достоинству их неброское, скромное искусство, их ловкость, дальнозоркий расчет, невидимую работу по охране собственных ворот, в то время как Шувалову и другим форвардам принадлежали любовь и безраздельная преданность миллионов, их беспрестанно короновали, увенчивали, титуловали. Всего лишь один защитник был удостоен «Золотого мяча» и звания лучшего игрока планеты! А ведь и в самом деле, порой они представлялись Шувалову охранниками на дискотеке, прыщавыми стражами правопорядка, угрюмо наблюдающими за тем, как «золотой юнец» Шувалов выделывает коленца и лапает в танце смазливых крепкогрудых девок. Шувалов их, конечно, уважал и даже часто восторгался их тонкой работой. Но факт оставался фактом – самим своим существованием он их оскорблял, издевался над ними, получал сексуальное удовольствие от «дефлорации» ворот, тогда как они являлись стражами, блюстителями охранительной морали, «сторонниками» «запрета на секс». Тут выходил на поверхность самый глубокий, подсознательный пласт: Шувалов был великолепным самцом и оставлял их с носом, смеялся над ними. Да еще и срывалось у него частенько: как я, мол, вас! Они могли его возненавидеть. Но представить силу, которая привела этот подсознательный пласт в движение, он был не способен, как ни пытался. Сексуальная ущемленность защитника была всего лишь символом и никакого отношения к реальности футбольного искусства, конечно же, не имела. По ногам, они, естественно, могут врезать, да лицо разбить, повинуясь сиюсекундному приливу гнева, но самостоятельно повести против него полноценную войну на поддавки – едва ли. Ну, а если подсознательное зомбирование, о котором он знал по научно-фантастическим триллерам? Зловещие фигуры в белых халатах с лицами нацистов? Какая-нибудь особо изощренная программа? И уже представлялась Семену тень таинственного дирижера: полумрак, шторы, массивный дубовый стол, пара спутниковых телефонов, ноутбук, раскрытый перед тем, чьего лица не видно… Нужно было искать мотив, тот скрытый рычаг, тот крючок, на который их всех подловили. «Как там говорится? – спрашивал он Полину. – Ищи, кому выгодно, и найдешь того, кто виноват?» – «Главный принцип римской юриспруденции, – отвечала она. – Ты чего, совсем сбрендил? Зачем тебе это?» – «Для общего развития», – усмехался он.

Нет, не зависть, не бессильную злобу питали они к нему. Зачем им делать его еще более всемогущим, блистательным, неуязвимым? А сущность ведущейся против него игры заключалась именно в этом. Сделать его всемогущим до крайности, сделать его безупречным всегда и непогрешимым во всем. И тут его ночные кошмары принимали другой оборот: во сне ему являлись разом все игроки, с которыми и против которых ему доводилось играть, – и Деку, и Роналдинью, и Хави, и Джон Терри, и Тюрам, и Зидан, и те ребята, с которыми он занимался еще в армейской школе. А вместе с ними и судьи, и президенты клубов, и туча репортеров с камерами… И вот, окружив, обступив его, они объявляют, что все было лишь затянувшимся розыгрышем. Как будто все эти сотни людей объединились вместе для того, чтобы сделать его калифом на час и убедить его в том, что он по-настоящему блистательный игрок. И вот уже в заговор включаются новые и новые люди: неуступчивые немцы, виртуозные бразильцы, флегматичные англичане… И ревущие толпы фанов, и целые города и страны… Все они заявляют сейчас, что больше уже не могут и устали молчать. На самом деле Шувалов – бездарь. И он хочет спросить их – зачем? Зачем ради него, ради ничтожества, насекомого, было жертвовать своей репутацией, честью, победами, очками? А они ничего ему не могут ответить. Просто так было нужно. Просто так им приказали.

Ворочаясь на кровати и не давая спать Полине, он находил всему этому единственное логическое объяснение. Во-первых, фанатские толпы ни о чем не знали. Они и не должны были знать – не должны принципиально. И как раз в их невинной, близорукой любви, в фетишистском преклонении перед Шуваловым и заключался смысл. Сотни тысяч людей готовы были отдать все за возможность получить, урвать, унести с собой хотя бы малую частицу Шувалова. Клочок его майки, волос, исподнего, шнурок от бутсы. Продажи гранатово-синих маек с тринадцатым номером на спине взлетели до астрономических цифр. Три миллиона шуваловских маек было продано в тихоокеанском регионе Азии, миллион девятьсот тридцать тысяч в Европе. Русский Дьявол, Царь Семен Великий – он оставил далеко позади себя и Роналду с Анри, и даже Бекхэма с Зиданом. И разве что только Роналдинью мог потягаться с ним. Каждое лето отправлялся он с командой то в Бангкок, то в Токио, то в Пекин, и тщедушные узкоглазые азиаты встречали его примерно так же, как островные аборигены первых «белых богов» – европейцев. Он показывал им свои старые трюки, и его самого мутило от их оскорбительной дешевизны. Барселонская клубная майка с шуваловской фамилией и номером на спине стоила примерно шестьдесят-семьдесят евро, и оставалось лишь гадать, какими сумасшедшими деньгами пополнились счета американского монстра «Найк» – гиганта мировой спортивной индустрии. Это были вагоны, танкеры денег. А плакаты, а статуэтки, а фаянсовые кружки с изображением футбольного бога, а мячи, увенчанные стилизованной шапкой Мономаха… А все эти многочисленные бренды – от «Жилетт» до «Кока-колы», – присосавшиеся к нему как пиявки, извлекавшие из шуваловского имени громадные прибыли… Работало его «лицо». И ноги. На рекламном щите он, будто канатоходец над пропастью, удерживал равновесие на грани очередного смартфона. Для того-то его и делали. Моделировали идеального игрока, универсального солдата. Создавали ему имидж непобедимого. И тут нужны были другие манипуляции – куда более тонкие, не такие, которые проходили с размалеванными идолами поп-сцены и голливудского кино. Тут было недостаточно продемонстрировать публике свои расшитые бриллиантами трусы, подтянуть лицо и вновь стать двадцатилетним. Одной только личины, пустотелой оболочки тут было мало. Нужно было кое-что уметь. Чтобы все было по-настоящему – не компьютерная графика, не искусное наложение кадров, не синтетическая, не виртуальная ложь. А игра вживую – на виду у миллионов. Так что невозможное – возможно. Лишь купи нашу майку «Адидас»! И вот неподдельная сердцевина, неразрушимое ядро футбольного действа и начало, как снежный ком, обрастать всей этой гнусью, нескончаемыми наслоениями бритвенных станков «Жилетт», «официального напитка» «Пепси» и прочего товарного хлама. А для того, чтобы стимуляция спроса не прерывалась ни на секунду, чтобы не размыкалась цепь маленьких радостей обладания, и был нужен он – жертвенный агнец, подходящий игрок, который избавлен от падений и на десять лет вперед обеспечен взлетами. Сам он, без посторонней помощи мог и оступиться. Вполне мог попасть в ту самую черную полосу, которая способна растянуться и на месяцы, и даже на сезоны, угодить в яму, в которой все усилия форварда оборачиваются каким-то сизифовым трудом. А ведь ноги, эти самые две конечности, состоящие из голеностопных суставов, костей, мускулов и сухожилий, представляют собой чрезвычайно хрупкий и уязвимый механизм, и зачастую его исправная работа нисколько не зависит от самого игрока, от его желаний… Стоит ему выйти из строя – и самый прославленный футболист может испытать унизительное футбольное бессилие. Ведь сколько таких падений уже было! Сколько игроков, поражая публику блистательным дебютом и выдав дерзновенную, раскованную игру, потом вдруг начинали демонстрировать нечто совершенно невразумительное. Ведь сколько их было, подающих огромные надежды и так этих надежд и не оправдавших. К слову сказать, первейшие звездные игроки совсем недавнего времени вдруг неожиданно поблекли, сделались какими-то безвольными, апатичными, вялыми и, изнуренные нескончаемыми благотворительными гастролями, коммерческими турне и съемками в рекламных роликах, бесстыдно провалили последние два сезона за свой мадридский «Реал». Вот тут-то их Шувалов и обошел – по продажам футболок, по рекламным контрактам с «Найк», «Кока-колой» и «Сони». Значит, этим транснациональным монстрам и было выгодно «поднимать» Шувалова, как того титана, который вытеснит с футбольного Олимпа прежних звезд. Их тоже поддерживали искусственным способом, не давали им до поры до времени «умереть естественным путем». А потом, выжав, обратились к новым «взлетевшим» игрокам, напрочь позабыв о тех, канувших в футбольное небытие. Правда, давали им еще какое-то время пожить в своем прежнем звездном статусе, по инерции, а затем выбрасывали на помойку. Хотя некоторые возвращались! И Бекхэм, и Зидан, и Рауль с Роналду со временем вновь начинали показывать лучшую свою игру, за которую их и полюбили миллионы. После якобы естественного спада, после временного провала все как бы возвращалось на круги своя. Но находились в этом мире такие игроки, которые попросту не могли кануть в Лету, исчезнуть окончательно. Роналду – в начале своей карьеры совершенно фантастический игрок, проходивший любую защиту, – понемногу расхолодился, стал руководствоваться какими-то внеигровыми интересами, оставил «Барселону» ради других, в то время куда более богатых клубов, потом получил тяжелейшую травму колена и был вынужден пройти через серию операций… В его возвращение верили слабо и еще слабее верили в то, что он сможет вернуться прежним. Он и на самом деле возвратился погрузневшим и разжиревшим, лишенным прежней легкости, былой непредсказуемости в действиях, но вдруг через короткое время как-то вальяжно и походя вновь начал забивать. Раз за разом оставался – или все же его оставляли? – в совершенном одиночестве перед воротами и довольно незатейливым, простеньким тычком посылал мяч в свободный угол.

Выходило, что Шувалов не один такой и что есть еще в мире игроки, которым защитники тайно предоставляют свободу действий. И этих игроков он мог назвать: Роналду, Роналдинью, Зидан, Бекхэм, ван Нистелрой, Анри, Имбрагимович, Рауль, Луиш Фигу, Индзаги, Вьери, Дель Пьеро, Дрогбу, Трезегет, Кассано, Франческо Тотти. Он мог вспомнить тех, чьи лица не сходили с экранов, и тех, кто штамповал свои изумительные передачи и голы с какой-то космической легкостью. И тут он начинал видеть весь этот вселенский заговор с ослепляющей ясностью. Он видел эту дьявольскую игру, которая велась одновременно на всех величайших стадионах мира, не останавливаясь ни на минуту и принуждая каждого выполнять положенную функцию искусственной звезды или «обслуживающего персонала». Ключ найден, цель атаки ясна. Уничтожить само таинство футбола, подменить его кощунственным подобием. То искусство, которому он служил, разъедал рак искусственных манипуляций, рак рекламы, фальшивого имиджа и не связанного с действительностью представления. Все было заранее заказано и куплено, и за каждым игроком тянулся длинный шлейф гонораров.

Что ему оставалось делать? Продолжать играть в эту мерзость? Продолжать и дальше участвовать в этом неумолимом повторении одних и тех же ходов? Такого оглушительного и бесстыдного издевательства над игрой он не мог вынести. Он не мог все это так оставить!

И Шувалов просиживал часы перед огромной плазменной панелью, щелкая пультом дистанционного управления, тер воспаленные глаза и смотрел, смотрел, прокручивал и прокручивал сотни замедленных повторов – и со своим участием, и с участием других больших игроков. И после долгого напряженного всматривания различал он все ту же потаенную гнусную уступку – опоздание здесь, замедление там, не туда пошедшую ногу, не-прыжок, не-подкат, в то время как прыжок и подкат вполне могли быть сделаны. Он уже ясно различал ту намеренную предательскую оцепенелость, ту показную растерянность, преувеличенную беспомощность, которую демонстрировали защитники. Наиболее показательные с его точки зрения моменты он записывал отдельно, и как только выдавался у него свободный час, тотчас же торопился проверить, а не померещилось ли все это ему. Нет, не померещилось! Вот здесь, к примеру, Луиша Фигу пропускают к воротам столь откровенно, так жалко и неуклюже падают, что никаких сомнений не остается.

Но, пожалуй, прежде всего ему нужно было добиться признательных показаний, а для начала выяснить, кто из игроков идет на подделку сознательно, кто только подозревает об этом, а кто и вовсе еще не догадывается, упиваясь своим невиданным превосходством над противником, превосходством, на деле мнимым.

На следующий день после ответного избиения «Тоттенхэма» (а обе игры «Барселона» выиграла с общим счетом 5:3) Шувалов пришел к Роналдинью.

Бразилец, сидя в глубоком кресле, остервенело орудовал джойстиком, уходя на своем «мазератти» от полудюжины неистово ревущих полицейских машин со сверкающими мигалками.

– Мать твою так, – комментировал он, – а теперь попробуйте меня поймать… Ну, здравствуй, ангелочек, – приветствовал он Шувалова, не отрываясь от экрана.

– Послушай, мне нужно с тобой поговорить.

– Тогда давай расслабься и валяй. Что с тобой случилось? Ты запал на ту красотку в гостинице и изменил жене? Ты хочешь поговорить об этом?