Текст книги "Ноги"

Автор книги: Сергей Самсонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Семен немного усложнил приемы, но опять же не настолько, чтобы поставить в тупик «профессора».

Вновь они с Роналдинью передали мяч друг другу, и вновь Русский Дьявол рванулся по свободному краю. Тюрам позволил Семену протолкнуть мяч между своих ног. Шувалов, уже уходивший, ждал удара по ногам сзади – такого надругательства над собой ни один настоящий игрок не простил бы… Но не настиг его этот неминуемый удар! Шувалов же – нечего делать – пошел с довольно острого угла к воротам, не отдавая верной передачи в центр, и, как только Буффон вылетел ему навстречу и распластался по газону, перекрыв длинным телом любое направление удара, Семен поддел мяч и заставил его перепрыгнуть распластанного вратаря. Гол, достойный двух дюжин замедленных повторов! Да и те не дадут глазу схватить то самое неуловимо короткое движение!

Шувалов побежал к угловому флажку, к враждебным трибунам и, обращаясь к застывшим тиффози, ударил ладонью по локтевому сгибу полусогнутой руки. И тут же за оскорбительный жест удостоился подзатыльника от вскочившего на ноги Буффона. Арбитр, моментально растащив схватившихся игроков, помахал перед носом Семена желтой карточкой. Но Шувалову было плевать. Факт – но Тюрам и это готов был проглотить.

Еще минуты три спустя на совершенно невинной паузе заставил он Тюрама проскочить мимо – опять случайность? – подождал, пока тот развернется, и опять пробросил ему мяч между ног.

– Что с тобой? – крикнул он Тюраму. – Убирайся с поля или играй по-настоящему.

Блестящее испариной лицо гиганта оставалось застывшей маской.

– Почему ты не играешь, мать твою, я тебя спрашиваю? – Семен чуть не въехал своим раскаленным лбом в этот приплюснутый нос. – И ты думаешь, я поверю, что ты можешь купиться на такую дешевку?

Тюрам невозмутимо молчал.

Теперь при каждом удобном случае Шувалов награждал его парой ласковых слов.

– Что ты делаешь, скажи мне? Что с тобой? Ты слышишь меня, дерьмо? Почему ты меня не трогаешь? Какого хрена ты меня отпускаешь? Мой двухлетний сын, мать твою, играет лучше.

– Отвяжись! – наконец-то не выдержал француз.

– Ты позволил мне забить два гола! Ты думаешь, я ни хрена не вижу? Думаешь, я вконец уже ослеп?

– Отвяжись!

– Как я должен отвязаться? Ты позволяешь мне разгуливать по полю.

– Отвяжись!

– Еще раз скажешь «отвяжись», я тебя урою прямо здесь. Ты что делаешь? Почему не играешь? Почему уступаешь мне? С какой такой стати? Ведь это финал, ты слышишь. Твои трибуны рассчитывают на тебя, а ты мне позволил делать все, что угодно.

– Больной на голову, – огрызнулся Тюрам.

– Да ты сам больной! Ты какого дерьма объелся, скажи мне? Что с тобой происходит? Ты сдал мне всю игру!

– Ты самый крутой здесь, да? А все перед тобой дерьмо? У тебя от твоей крутизны крыша поехала? Два раза прошел, и все, крыша слетела напрочь, стал думать, что все перед тобой нарочно расступаются? Нет, ты точно псих, тебя лечить надо.

– Ты что, считаешь, что я ничего не вижу? Не вижу, что тебе осталось только раком встать, чтобы все поняли, что ты мне всю игру сдал?

– Если ты сейчас не заткнешься, я тебе язык в жопу затолкаю! – пообещал Тюрам.

– Да ты сам стоишь кверху жопой, дерьмо!

И тут Тюрам боднул его бритой головой в грудь – ударил неожиданно, Семен едва смог удержаться на ногах. Всем уже было ясно, что творится что-то неладное, один лишь судья ничего не слышал и заметил только последний тюрамовский тычок, отчего и полез в нагрудный карман за красной карточкой. Тюрам был удален, но и Шувалова после вмешательства бокового арбитра также изгнали с поля.

Расхолодившись, «Барселона» позволила противнику отквитать один мяч. Шувалов, теперь следивший за игрой по монитору, и здесь обнаружил какой-то подвох: неужели и наши тоже?.. Показалось ему, что враждебному форварду (восходящей звезде, довольно проворному парню, которому прочили блестящее будущее) предоставили непозволительную и как будто заранее оговоренную свободу действий. И тут к горлу его подкатила тошнота.

– Что с тобой? – обеспокоился врач команды.

– Это не игра, – весь дрожа от омерзения, отвечал Шувалов. – Я вообще не знаю, что это такое. Свинство, дерьмо, онанизм…

Врач посчитал, что Шувалов разгорячен недавней стычкой и все еще злится на свое удаление с поля.

10. Там и тогда
Москва
Август 2004

– У меня никогда не получится, – вздохнула Полина, сдувая со лба упавшую прядь. Держа мяч на вытянутых руках, максимально его опустив и приблизив к своему носку, пару раз примерившись и едва не потеряв равновесие, она пнула его примерно так, как пинает ребенок, еще не вполне научившийся ходить.

– Ну еще бы, – сказал Шувалов. – Для начала джинсы нужно снять. А то в них даже ногу не поднимешь толком. Все самые приятные вещи в этой жизни человек делает нагишом. Или почти нагишом.

– А что же вы тогда не играете нагишом?

– Нельзя, – ответил Семен теперь уже со всей серьезностью. – Почти голыми можно, но только с боевой раскраской на теле. Людям страшно смотреть на кровь, на проломленные головы, вот мы и устраиваем для них бескровную войну. А если это война, то должны быть мундиры.

– Еще раз. – Она опять взялась за мяч. Слегка присела, будто делая старомодный книксен, и ударила. Попала, на радостях завизжала, но внезапно оступилась и угодила прямо в руки Шувалову.

Он едва не задохнулся от этой близости.

Она поспешила вырваться, как будто и сама была напугана той легкостью, с которой они притянулись друг к другу.

Шувалов же успел вдохнуть запах ее волос, и ему показалось, что этому запаху суждено остаться в нем воспоминанием о навсегда упущенном и невозможном счастье.

Нет, Шувалов мальчиком уже не был, хотя женщин в его жизни было не так уж и много. Тот самый Ильдар, который был для Шувалова с самых ранних лет кем-то вроде ангела-хранителя, один раз отвел его в какой-то удушливый кабак, где под красными шелковыми абажурами с китайскими иероглифами за каждым столиком сидели молодые скучающие женщины. Их лица были, что называется, изрядно потасканы, и в глазах у них стояло какое-то животное тупое равнодушие, неприятное и отталкивающее.

Это был бордель, одно из тех заведений, которые, как Семен по наивности полагал, существуют только за границей. А Ильдар между тем, промчавшись чуть ли не галопом вдоль столиков, возвратился назад и, ухватив Шувалова под локоть, увлек его за собой в полутемный коридор. Они поднялись по лестнице и оказались перед железной дверью. Ильдар постучал, на пороге выросла высокая дамочка в короткой черной юбочке, обшитой стеклярусом, и в узком черном лифчике. Ее обесцвеченные волосы были зачесаны назад. Ильдар толкнул Семена в спину, заставив его переступить порог, и тут же будто растворился. Семен поначалу хотел бежать, настолько все было беззастенчиво и откровенно буднично, но вожделение удержало его. Он был распластан на широченной кровати и впервые испытал мучительное прикосновение женских губ, от которого все тело его затрепетало. А дальше – унылая механичность платного секса и неизбежная опустошенность, глухое безразличие, с которым он поднялся с ложа продажной любви, поспешно оделся и убрался восвояси.

Вскоре Шувалов отличился в игре за молодежную сборную, и его взяли в основной состав ЦСКА, а потом и во взрослую национальную сборную. Блистательный его дубль против сборной Франции на «Стад де Франс» сделал его настоящим героем нации, все заголовки спортивных (да и не только спортивных) газет запестрели его доселе мало кому известным именем. На него навалилась слава, и сумма профессионального контракта с ЦСКА была многократно увеличена. К нему уже тогда сватались «Сен-Жермен», «Аякс», «ноль-четвертый» «Шальке», «Гамбург», поговаривали даже, что скауты лондонского «Арсенала» обратили внимание на русского вундеркинда. Так или иначе, к своим восемнадцати годам он уже узнал вкус больших денег, а большие деньги, как известно, делают женщин доступными, особенно ту категорию женщин, которые стремятся подороже продать свою красоту (один раз, но зато сверхвыигрышно и до самого конца жизни) и которые отчего-то гордятся тем, что избежали таким образом прямой и заурядной проституции. Все сделалось чрезвычайно легким и простым, и Шувалов купался во всеобщем девичьем восхищении, и не нужно было ничего предпринимать, нужно было только быть самим собой, а вернее тем, в кого его превратили. Развлекательные комплексы, кабаки, ночные клубы – все эти многочисленные «Сак» и «Фак», названия которых полностью соответствовали тому, что там происходило, – холеные девки с золотыми цепочками на щиколотке, их тугие икры, породистые ляжки, простосердечная отзывчивость… – одним словом, абсолютное отсутствие преград при абсолютной нестесненности в средствах. Но все это было придатком, приложением к его собственным ногам и тем фокусам, которые он этими ногами выделывал, – Семен это отчетливо сознавал, и вся эта разнузданная любовь неизменно обитала на периферии, на самом дальнем краю его жизни. Так продолжалась до тех пор, пока не появилась Полина.

Это был какой-то вечер, церемония вручения премий «Лица года», и на звание «Спортивного лица года» претендовал и он, Шувалов, – наряду с российскими пловчихами-синхронистками и вольным борцом, исполинской глыбой, свежеиспеченным олимпийским чемпионом по фамилии Медведь. Во всей этой толчее с бокалами он чувствовал себя потерянным, окружающее пространство не подчинялось ему совершенно – уж слишком хаотично и бессмысленно перемещались человеческие фигуры, сбивались в беспорядочные кучи, не желая рассредоточиваться и расставляться в атакующем или защитном порядке. И тут он увидел ее, ту самую надоедливую журналистку, но теперь она была в открытом платье с голой спиной и собранными в узел на затылке тяжелыми волосами. Ловко изгибаясь, она пробиралась между оживленно беседующими людьми и умудрялась при этом ни на кого не наткнуться и никому не наступить на ногу. Она растерянно улыбалась, глаза ее словно искали кого-то и вот наконец уперлись в Семена, который ждал этого столкновения.

– Вот так да! – сказала она весело. – А вы, что же, выходит, не только едите своей головой и продумываете различные комбинации? Вы здесь какими судьбами?

– Пригнали, – состроил скорбную мину Семен.

– А, так это вы – «Спортивное лицо года»?

– Не я, – отвечал он. – Медведь.

– Это тот огромный увалень?

– Ага.

– Ну ладно.

Повисло молчание.

– Я это… – начал Семен с кривой усмешкой. – Я это… тут подумал своей головой и решил, что надо мне перед вами извиниться. Короче, я некрасиво себя повел. Нахамил. А это вещь непозволительная. Вообще-то я всем, кому хочешь, спокойно нахамлю, но вот вам – это было преступление.

– В чем же преступление?

– Вас трогать нельзя.

– Почему?

– Ну, потому что вы такая…

– Какая такая?

– А то вы не знаете, какая?

То, что она могла нравиться, а вернее, не могла не нравиться, Полина прекрасно понимала. И к растерянности, озадаченности мужчин, не знавших, как им с ней себя вести, привыкла. Вспоминая теперь себя прежнюю, уже не существующую, навсегда потерянную, она видела ребенка, которым оставалась и в том возрасте, когда иные ее сверстницы уже стали и женами, и мамами. Она видела стройную, довольно высокую кудрявую девушку, которая считалась первой красавицей в классе. Наверное, с самых одиннадцати лет никто не мог оспорить этого ее первенства, и такое положение сохранялось до самого выпускного. Впрочем, первая красавица в классе – это обычно что-то неживое, что-то слишком «само для себя», не щедрое, не греющее. Королева снежная, царевна Несмеяна, замороженная красота и чуть ли не мороженая рыба. Неживая эта идеальность вызывает у парней настороженность, неприятие, перерастающее в пренебрежение, и заставляет переключиться на более отзывчивых и непосредственных девушек. К тому же природа зачастую творит неожиданное превращение, и вчерашний гадкий лягушонок вдруг становится «лицом с обложки», а вчерашняя первая красавица – бледной молью, бесцветной клячей с постыдными усиками над верхней губой. Но она-то могла сейчас констатировать, что счастливо избежала подобной участи. У нее была крепкая, с безупречной репутацией школа и очень сильный класс, в котором процветала нездоровая или, во всяком случае, несколько болезненная конкуренция между учениками. Каждый стремился доказать свое лидерство, превосходство в творческих способностях и знаниях. И она не осталась в стороне от этих соревнований, и на довольно протяженное время успехи в учебе заслонили от нее живую реальность. Все нужно было делать точно, своевременно и красиво, постоянно ловя краем глаза свое отражение в зеркале и отстаивая свое превосходство над другими девочками. И все это для какой-то довольно абстрактной цели – однажды стать совершенной и гармонично развитой личностью. Она очень хорошо теперь понимала, откуда эта цель взялась, – от семьи, в которой полагалось знать по два иностранных языка и в которой к людям были чрезвычайно требовательны. Нужно было непременно реализовать себя как носителя высокого интеллекта, обладателя бессмертной души, и поле для этой реализации подбиралось самое что ни на есть исключительное. То поле, на котором находилось наибольшее количество препятствий, а значит, и возможностей для «духовного роста», то поле, на котором играли ученые, писатели, музыканты – все те, кого принято считать представителями славной интеллигенции. Никто не решал в ее доме насущных задач выживания, и самые основные, базовые, изначальные потребности человека как будто были вытеснены на задворки жизни.

Она к своим тринадцати годам имела уже точное представление о том, что происходит между женщиной и мужчиной. Представление это сперва вырастало главным образом из произведений художественной литературы, в которых влечение мужчины к женщине возводилось в ранг высокой болезни, в качество божественного вируса. И по страницам Тургенева, Мопассана, Бунина, Куприна – тех книг, которые были в доме, – она довольно скоро научилась разбираться в очередности симптомов любви. Не пропустила она и описание того глухого желания, что горело в глазах отставного гусарского унтера Жоржа Дюруа, внимательно прочитала веселые скабрезности Боккаччо. В итоге все это чтение любовной классики привело к тому, что она начала старательно подгонять свои переживания под книжные чувства. Столь ранняя ее искушенность, которой она так гордилась и которая полностью лежала вне реальности, вне действия, «вне прикосновений», сыграла с ней дурную шутку. Пока она гналась за призраками «книжной любви», в реальности все происходило гораздо быстрее и проще. И пока она искала соответствий, совпадений, попадания в тот или иной мужской образ, и пока она медленно решала, как же ей себя повести и как вот к этому человеку относиться, живая жизнь оставляла под скамейками в ее дворе пустые пивные и винные бутылки, перепачканные помадой окурки и использованные презервативы.

В четырнадцать лет она вдруг словно споткнулась о собственное отражение в зеркале, вдруг застигла себя в ванной комнате и как будто увидела впервые. И то, что еще вчера было естественным, близким и само собой разумеющимся – ее собственное тело, – показалось неожиданно странным, чужим. Еще вчера она его совершенно не замечала, а сегодня ощутила всю его иную, отдельную от нее самой и пока что незнакомую ей природу. Еще вчера ей нужно было просто ходить, потягиваться, резвиться, ударять ладонью по волейбольному мячу, сворачиваться калачиком и засыпать, а сегодня это тело самовольно, будто за нее, отдельно от нее хотело манить, притягивать, быть условием еще одной чьей-то жизни. С каким-то бесконечным изумлением она разглядывала собственные груди с напружинившимися сосками, и бедра, и колени, и лоно. Поразительно, но ей вдруг захотелось увидеть себя не своими, а чьими-то чужими глазами. Представить, с каким чувством этот кто-то – мужчина – будет на нее смотреть.

Вспоминая то время, она могла теперь признаться себе, что жила постоянно в каком-то ожидании: та девушка, которую она вдруг увидела в зеркале в ванной, хотела нравиться и даже больше того – любить, прижиматься, не упуская больше ни единой минуты. Но живя теперь с этим смутным беспокойством, с этим тайным нетерпением, она тем не менее с крайней осторожностью и придирчивостью выбирала. Выбирала не методом «проб и ошибок», что на деле означало перепрыгивание из одной постели в другую, как это делали многие ее подруги, – выбирала на расстоянии.

Лет в шестнадцать она, кажется, всерьез забредила извечной мечтой всех романтических юных особ – стать актрисой кино, и в каком-то полудетском, розовом тумане представлялись ей блестящие роли: то роковой «пожирательницы мужчин» Клеопатры, то сексапильной подруги брутального и неуязвимого Джеймса Бонда, то страдающей, без единой кровинки в лице Сонечки Мармеладовой – упоительная «жизнь в искусстве и ради искусства», но потом все это пропало, развеялось… К тому же, оказавшись на занятиях подготовительной группы во ВГИКе, она с ужасом смотрела на обезьяньи прыжки и ужимки, в которых изощрялись будущие студенты, демонстрируя свое искусство импровизировать на заданную тему. И не то чтобы их игра показалась ей чудовищной, просто Полина поняла вдруг, что в подобной же ситуации, попытавшись выглядеть естественной, свободной, сама она непременно окажется сущим «пугалом огородным». И вот пришлось ей, выпустившейся из школы с серебряной медалью, поступить в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза – один из самых престижных в Москве. В нем учились блестящие молодые люди, ни разу не покидавшие пределов Садового кольца, а если и покидавшие, то ради Токио и Лондона, но никак не ради Челябинска и Костромы. Было там много юношей-иностранцев всех цветов и оттенков кожи… были там и эфиопы, и ливийцы, и иранцы с чудесными томными глазами. Был и один суданский принц, пытавшийся всерьез за ней ухаживать, и ей это необъяснимо льстило, как будто и в самом деле те несколько мифических капель крови, отмытых родственными браками до небесной голубизны, имели какое-то особенное значение. Принц был совершенно невозмутим и, казалось, не оживлялся даже тогда, когда звал ее уехать с собой, но в его глазах неизменно стояло такое серьезное и глубокое обожание, такое преклонение перед ней, что она только диву давалась. Поэтому и не могла и не хотела сразу ответить ему отказом. Благосклонно принимая приглашения, она тайно радовалась могуществу собственных чар. Но в конце концов все точки над «i» были ею расставлены, и наследный принц уехал на историческую родину недоучившись.

В ее памяти всплывала череда мужчин, чем-либо ее восхитивших, задевших ее воображение. Был один поэт, как две капли воды похожий на врубелевского Демона, правда, она очень скоро обнаружила, что поэт слишком уж старательно изображает «мировую скорбь» и слишком уж настойчиво пытается сделать ее еще одним своим сателлитом, еще одним спутником на своей орбите. На втором и третьем курсе не на шутку ей нравился один институтский преподаватель, сорокалетний, зрелый. Он был эрудитом, желчным скептиком, холодным пересмешником, с виртуозной легкостью повествовавшим о Данте и Беатриче, о сексуальных упражнениях даосов, об Адамовиче, Иванове и высокой строгости «Парижской ноты». Та властность, то пренебрежение, с которым он обращался со своими студентками, почему-то привлекали ее. Все прекратилось, когда она увидела его под руку с женой – откровенно страшненькой девицей одного с собой возраста.

Пожалуй, в то время она и в самом деле была неисправимой идеалисткой, твердо уверенной в том, что где-то на свете существует мужчина исключительных достоинств. И потому чрезвычайно зорко смотрела по сторонам в надежде не пропустить своего идеального избранника.

У нее была прекрасно отлаженная внутренняя, духовная жизнь, в которой все было разложено и расставлено по полочкам: и презрение к толпе, к агрессивно-послушному большинству с примитивными инстинктами и штампованными мозгами, и несколько ходульное представление о свободе самовыражения независимой творческой личности, и любовь к родителям. В этой жизни находилось место и преклонению перед немногими талантливыми мужчинами – каждого из них она полюбила бы безусловно, каждому она простила бы за талант и предельный эгоцентризм, и откровенное пренебрежение по отношению к ней. Но все-таки венцом всех ее представлений о мире была мистическая идея об органично прирастающих друг к другу одном мужчине и одной женщине. Потому-то, наверное, и была Полина придирчивой и осторожной: любое серьезное соприкосновение не с тем человеком означало колоссальные разрушения в том внутреннем мире, который столь долго и тщательно она строила и который столь ревностно оберегала.

Время шло, она оставалась одна, и подруги за ее спиной поговаривали, что она со своим целомудрием носится как с самой величайшей драгоценностью. К этому шепотку примешивалась немалая доля злорадства: Полина ведь и в самом деле была привлекательна, но никак не могла своей привлекательностью воспользоваться. И вот когда ей окончательно надоели все эти разговоры, она одним махом, без трепета, без сожалений и как-то очень буднично и легко рассталась со своей девственностью. Он был честный, добросердечный, открытый, жизнерадостный юноша, и тоже футболист, – но без шуваловских, конечно, «откровений». Она запомнила дачу, где все много пили, а потом танцевали, а потом разбились на пары и начали разбредаться по комнатам. И куски грязной ваты в щелях между оконными рамами в той комнате на втором этаже. И скошенный потолок с древесными разводами под слоем морилки. И она, пожалуй, все же могла остановиться, но так сильно была раздражена своим отставанием от подруг, тем, что все вокруг считают ее какой-то неполноценной и слишком, до безжизненности правильной… и так сильно она устала от собственной бесплотности, от мнимости и призрачности своего телесного существования… одним словом, все закончилось поспешной и какой-то щекотной, с фырканьем и смехом, неудобной (на расстеленном на полу черно-зеленом клетчатом шерстяном одеяле) любовью.

И вот теперь появился Шувалов, похожий одновременно и на чумазого школьного хулигана, и на полубезумного джазового гения. Угрюмый, погруженный в себя человек. Она, между прочим, успела посмотреть, как он играет, и скучная бессмысленная возня на поле в какой-то момент обернулась для нее чем-то совершенно иным… Там действительно было что-то от искусства. Игра была серьезная – с португальцами. Шувалов получал мяч чаще других. Она видела, как он обводит соперников. «Движенья быстры, лик ужасен, – с усмешкой сказала она себе, – сияют очи, он прекрасен…» Российская сборная проигрывала со счетом 1:0, но за две минуты до конца при подаче углового Шувалов забил в непробиваемые доселе португальские ворота.

– А вы даже элегантны… когда играете, – сказала она ему после матча.

– Да ну? – усмехнулся Шувалов.

– Вас вообще где-нибудь воспитывали? – зло спросила она.

– Нет, – отозвался он. – Я сам воспитывался – в армейском футбольном интернате. Не Оксфорд, конечно, но если на язык обычной жизни переводить, то что-то вроде вашего МГУ получится. Хотя я, между прочим, и в Оксфорде мог учиться, – сказал он горделиво. – Только никто об этом до сих пор не знает. В футбольной академии «Аякса». Там, я думаю, меня бы заодно и вилку с ножом держать научили.

– Вам предлагали уехать в Европу?

– Мне четырнадцать лет было. Я тогда впервые за границу поехал играть. А как только вернулся, двух недель не прошло, приходит мне письмо. С иностранным штемпелем – там лев оранжевый, вставший на дыбы, корона и буквы KLM – до сих пор их помню.

– И что же было в письме?

– Дорогой Семен…

– Прямо так вот по-русски?..

– Там на двух языках – на английском и на русском. Я его наизусть запомнил. «Дорогой Семен, мы с большим интересом следим за Вашими успехами. Вы производите большое впечатление своим трудолюбием и стремлением постоянно совершенствоваться. Мы имеем большой интерес к работе с Вами. Мы предлагаем Вам начать обучение в нашей Академии, в которой обучаются талантливые парни из самых разных стран мира. Наша школа славится своими методами воспитания будущих чемпионов. У наших тренеров особая программа работы. Многие выпускники нашей школы с честью защищают цвета амстердамского «Аякса», а также заключают профессиональные контракты со многими знаменитыми клубами Европы. Занимаясь в нашей Академии в течение четырех лет, Вы можете заметно усовершенствовать свою технику, получите возможность участвовать во многих престижных турнирах. Все расходы на Ваше содержание, проживание и обучение Академия берет на себя. Принимая во внимание Ваш возраст, мы рассчитываем, что Вы посоветуетесь со своими родителями и получите от них согласие на временный переезд в Европу. Связавшись с нами, Ваш адвокат узнает, как оформить все необходимые документы. С огромным уважением и пожеланием успехов, управляющий академией "Аякс" (Амстердам) Луи ван Галл». Ты знаешь, кто такой ван Галл?

– Да откуда мне знать?

– Деревня! – со смехом сказал Шувалов. – Живете там в своем великосветском колхозе, а таких вещей не знаете. Ван Галл сейчас главный тренер «Барселоны». Чуешь, чем пахнет? Сначала я бы у него в Академии занимался, а потом бы он меня с собой в «Барселону» забрал.

– Ты хочешь играть в Европе? – неожиданно для себя самой переходя на «ты», спросила она.

– Я хочу играть в «Барселоне».

– А ты не думал, что это предательство, ведь здесь Россия, а там чужая страна?

– Нет. Родина – это мать, а «Барселона» – жена, любовница.

– Вот, значит, как? И чем же она так тебе приглянулась?

– Ну, это опять сто лет объяснять. Запал – и все тут.

– И как ты оцениваешь свои шансы? – усмехнулась Полина.

– Нулевые, – ответил он.

– Почему же? Зачем же так сразу сдаваться?

– Да потому, что это нереально. Потому, что я деревянный, бесчувственный, потому что у меня слабо выражена индивидуальность. Потому, что я делаю все слишком медленно. Короче, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Они просто в нашу сторону не смотрят, на Восток не смотрят, только на Европу, на Латинскую Америку. Давно привыкли думать, что здесь сплошная снежная пустыня.

– А почему ты тогда не поехал в Амстердам?

– Даже сам не знаю. Испугался. Понимаешь, мне как-то стыдно было перед парнями, с которыми я играл в нашей старой школе. Если бы я тогда уехал, то они бы считали, что я их предал. Я, конечно, понимал, что мне сделано предложение, от которого не отказываются, но ничего с собой поделать не мог. Просто понимал, что если я уеду, им станет плохо.

– Да почему же, почему? При чем тут другие? Ка-кое-то это неправильное рассуждение. Советская логика. Если кто-то более талантлив, то он все равно должен шагать с другими в ногу, так, что ли, получается? Ты хоть теперь понимаешь, что, возможно, совершил ошибку? Вот же он этот твой ван Галл, вот твоя «Барселона»…

– А, – отмахнулся Шувалов. – Судьба! Ты идешь тем путем, который тебе предначертан. Что теперь об этом думать? Есть только «здесь» и «сейчас». Я вот остался в России и… тебя встретил, – выдавил он с усилием.

– Хорошенькая компенсация.

– Да уж не самая плохая.

– А сейчас тебя в Европу не зовут?

– Да ходят какие-то слухи. Руководство говорит, что за меня предлагают слишком маленькие деньги. Они же все время там считают – продать или оставить.

– А если тебя вдруг «Тоттенхэм» захочет?

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он с некоторым изумлением. – И про «Тоттенхэм»?

– Так его же русский банкир купил, сейчас все об этом только и говорят.

– Сильная команда, только неживая какая-то.

– Что значит «неживая»?

– Тоже долго объяснять. Понимаешь, они как машина. Железная защита, непробиваемая – да. Нападение мощнейшее – да. Они всегда выстраиваются идеально, все зоны закрывают, одного игрока успевают закрыть и вдвоем, и втроем, и в атаку идут с выверенными вертикальными пасами, но все это как-то слишком безошибочно, что ли. Они играют с мыслью не допустить ни единой ошибки. Только об этом одном и думают. А мне интересно красоту создавать, тонкую, живую. И при этом не думать ни о каких ошибках. Так что – ну их!

– А если тебе все же сделают такое предложение?

– Скажу: отвалите. Команда у вас, слов нет, превосходная, но не по мне. Не хочу быть винтиком в вашей машине.

– Но ведь это же Европа!

– И что?

– Великие команды, как я успела понять, все именно там находятся. И «Барселону» свою ты сможешь увидеть воочию, а не только по телевизору.

– Это точно. А что это ты так за мою дальнейшую судьбу волнуешься? И за «Тоттенхэм»?

– Ну вот! Только начали разговаривать как люди… Послушай, а тебя вообще кроме футбола что-нибудь интересует?

– Нет. Я вот в школу, помню, ходил в какую-то. Вычитать и умножать, по складам бурду читать учат в школе, учат в школе, учат в школе, – вспомнил он. – Меня там все дебилом считали, потому что, вместо того чтобы слушать учителя, я занимался совсем другими вещами. Мне один раз на день рождения родители подарили настольную игру: там были на карточках нарисованы представители всех видов спорта, и нужно было угадывать название спорта и за это получать очки. Самый идиотский вид – мотобол, в нем гоняют мяч на мотоциклах. Ну, так вот я взял всего одну карточку и перевел с нее футболиста под копирку. А потом на уроках сидел и раскрашивал футболку, гетры, трусы. Я уже тогда все клубные цвета знал и эмблемы. Красиво получалось. Но однажды училка наша увидела, чем я занимаюсь, и все отобрала – и копирку, и разноцветные ручки. Короче, тоска была сплошная – хотелось свободы, а тебя как будто гвоздями к стулу прибили.

– Господи, да как же ты с обычными-то людьми уживался?

– Плохо уживался. Я и со своим братом-игроком уживался плохо. Вот была со мной одна такая история…