Текст книги "Учительница"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

2

Извещение о весенней учительской сессии на этот раз пришло своевременно: в Дудинке поняли, наконец, что она живет не в ста километрах. Оля кинулась к Селифону с просьбой отвезти ее. Но он не мог – его тоже вызывали на окружное совещание, на две недели позже, столько времени отсутствовать было нельзя. Остальные колхозники были заняты подготовкой к кочевью. Он предложил ей:

– Возьми Ядне, возьми моего Недяку – справятся, уже ездили в Дудинку. – Он тут же поправился: – Сами они не ездили, только со взрослыми, но это ничего.

Сначала Оля испугалась ехать в такую даль с подростками, потом ей это даже понравилось – сама будет начальником. В ней кипела энергия. Она опасливо подумала: «А вдруг заблудимся или ударит пурга?» – и тут же решила: «Тундра не лес, здесь и при желании не заблудиться, а случится пурга – отсидимся в чуме, по крайней мере будет что вспомнить». Она сама на очередном занятии сообщила мальчикам об ожидавшей их радости:

– Ядне и Недяку, поедете с мной в Дудинку.

Это был целый маленький аргиш. На Олиных нартах лежал мешок с продуктами, Ядне и Недяку везли топливо и небольшой разобранный чум. Выехали они в полдень, в самое солнце. Все стойбище вышло их провожать. Оля первая лихо скатилась с холма в долину – она уже хорошо правила упряжкой, только на другом берегу реки она обернулась и помахала рукавицей провожающим. Она помчалась на юго-запад на факторию: дорога эта была ей уже известна. Оля ликовала при мысли, что скоро увидит кино, магазины, сможет накупить нужных товаров, зарплата ее почти не тронута. Она с упоением вытягивала лицо навстречу солнцу, с восхищением оглядывала сверкающую тундру. Скоро она перестала эго делать – от сверкания быстро заболели глаза, ледяной ветер не церемонился со щеками: солнце шло на весну, зима упрямо поворачивала на мороз, минутами казалось, что сейчас даже холоднее, чем было в полярную ночь. В действительности было не ниже сорока, по здешним условиям совсем тепло, но каждый из этих сорока градусов на ветру резал злее ножа. Мальчики мчались за ней, закутанные так, что не было сантиметра голой кожи, на глазах у них были костяные пластинки с узкими прорезами – солнечные очки.

На фактории Жальских протянул Оле руку и широко оскалился, ничем не показывая, что между ними что-то произошло.

– В Дудинку, значит? – сказал он. – Дело, дело. Ну, заходи, чайком побалуешься – с холоду неплохо. Могу и погорячее стопочку выдать – чистый, как слеза.

– Личный спирт? – насмешливо поинтересовалась Оля.

Жальских нахмурился.

– А ты все думаешь – государственный? Больше на это дело не замахиваюсь – себе дороже обходится. – Он вдруг сказал с презрением: – Неужто только твои олешки умеют охотиться? Меня, если хочешь знать, Селифон с руками оторвал бы в колхоз – целую бригаду охотников заменю. Свои меха пропиваю – никому отчет давать не буду. Так что пойдем по-приятельски посидим? Или будешь нос воротить?

Оля знала, что Жальских прекрасный охотник, и Селифон и Тоги с восторгом отзывались о точности его стрельбы, не раз завидовали его удаче. Ей стало совестно, что она попрекает его прошлыми грехами. Она дружески взяла Жальских под руку и предупредила на всякий случай:

– Немного выпью с удовольствием. Но условие – без приставаний.

– Ладно, – пробормотал он. – Битый – на рожон не полезу.

Оля выпила меньше четверти стакана разведенного спирта, от второй порции наотрез отказалась. Жальских сказал со вздохом:

– Жаль все-таки, непокорная ты. Учительница, а человеческой души не понимаешь. Все думаешь, нехорошими руками к тебе тянутся. А я, если хочешь, к тебе белее снега был. Переехала бы ко мне, хозяйкой стала – на таких, как я, землю пашут. Не подхожу – с образованием надо. – Он сердито посмотрел на нее и недоброжелательно закончил: – Ищи образованных среди своих нганасан, может, кто найдется – поддашься.

– Дело не в образовании, в душе, – возразила Оля. – Души у нас разные. Смотрим на мир одними глазами, Прокопий Григорьевич, видим каждый по-своему. Что же за жизнь такая – я скажу: «светло», вы – «темно».

Она почувствовала удовольствие от своей разумности, вдруг ощутила, что стала совсем взрослой и серьезной. Что бы сейчас сказали ее подружки: «Ай да наша Оля, как рассуждает – неотразимо!» Но Жальских был не из тех, кого легко свалить словом. Он сердито отмахнулся, словно от мухи, от всех ее объяснений, показал рукой на окно.

– Гляди – солнце встало. Кто же из нас скажет на него – темь? И оленя в медведя не превратить. А когда полюблю я, сам черт признается, некуда ему будет деться: «Любит, сукин сын, ничего не скажу – любит». И тридцатью глазами смотри на это дело: свет – светом, тьма – тьмою. – Он улыбнулся ей угрюмой недовольной улыбкой. – Вот как оно поворачивается, Ольга Ивановна, дорогая. Выдумки все это – насчет разных глаз, люди от излишней образованности несущественное вокруг себя разводят, а чего в руки не взять, глазом не поглядеть, на то, конечно, разная точка понимания.

Оля не захотела больше спорить, пора было уезжать.

– Мы с вами потолкуем, – пообещала она, выходя. – Соседи ведь – будем дружить без глупостей.

– С глупостями было бы лучше, – хмуро возразил Жальских.

3

В Дудинке Оля прежде всего побежала в окружком комсомола.

– Явились всей организацией, – весело сказала она, вводя в кабинет секретаря заробевших Недяку и Ядне.

– Ты же писала, ему пятнадцать лет, – удивился секретарь, поглядев на Ядне.

– Да ведь метрики у него нет, – отшутилась Оля. – Мы в кочевье пока без загса обходимся. А парень он рослый.

– Да, рослый, – согласился секретарь. – Ну, ладно, самое главное сделано – есть организация. С осени вернутся подростки из интерната, вас будет побольше. Ты как – свободна сегодня?

– Я приехала на учительскую конференцию.

– Тогда торопись, ее вчера открыли. Я пока побеседую с твоими ребятами, потом тоже приду.

Оля поспешила в клуб, где проходила сессия. Зал был заполнен. Она пробралась на свободное место, стараясь никому не мешать. Но Олю заметили. Заведующий окроно, председательствовавший на конференции, дружески кивнул ей головой из президиума. Прошло некоторое время, пока она смогла сосредоточиться. Затем ее увлекло совещание. Оля даже не думала, что это может быть так интересно – официальные доклады, речи приехавших учителей. Не одну ее захватывали выступления, на ораторов глядели не отрываясь, слушали с вниманием – учителя делились своими успехами и неудачами.

И Оля с большим облегчением видела, что не одной ей приходилось нелегко, многим досталось и побольше – не было такой помощи от колхоза, как у нее. Ей даже стало казаться, что гордиться нечем, скорее ее нужно ругать – вон как другие работали: без тетрадей, не хватало продуктов, в холодных классах – топить удавалось не каждый день, это в Заполярье-то! И когда заведующий окроно назвал ее фамилию и пригласил к трибуне, она растерялась и не поднялась с места – о чем же говорить: другие лучше сказали.

– Вас, вас, Ольга Ивановна! – крикнул ей заведующий. – Да вы не стесняйтесь, тут все свои, можете подробно доложить об особенностях вашей работы – ведь вы у нас чемпион по отдаленности.

Оля путалась, с трибуны говорить было страшно. Она хотела отделаться несколькими словами: приехала, начала с азбуки, по складам ребята уже читают – вот и все, интересного больше нет ничего. Но из зала посыпались вопросы, председательствующий напомнил:

– В одном из писем, Ольга Ивановна, вы очень красочно изобразили, как проходят у вас читки со взрослыми, – что же, продолжаете вы это нужное дело?

Вместо двух минут пришлось простоять на трибуне полчаса. Провожали Олю аплодисментами. Соседка, коротенькая полная девушка с круглым, как блин, веселым лицом, радостно шепнула ей:

– Так это вы и есть Журавская? Очень приятно – ругать буду.

Олю так смутил ласковый прием на конференции, что она чуть ли не обрадовалась угрозе. Ругать ее, конечно, нужно, у нее много промахов, ужасно много. Когда объявили перерыв, веселая девушка взяла Олю под руку, они вместе пошли в столовую.

– Плохо у вас с животноводством, – объявила девушка, с аппетитом принимаясь за уху из свежей рыбы. – Колхоз ваш – последний в округе по росту поголовья. Давно нужно от охоты переключаться на оленеразведение, а вы готовы домашнего оленя потерять, лишь бы пристрелить дикого. Ваши кочевые маршруты – варварство, еще при Чингис-хане кочевали на те же озера. Я проезжала по этим местам – большому стаду кормиться нечем, а вы там неделями диких поджидаете! Стыд просто!

– Позвольте, кто вы? – удивилась Оля.

– Ирина Кравченко, – представилась девушка, – по специальности – животновод, работаю в окрисполкома. Чему вы смеетесь? – спросила она с возмущением.

Оля, не сдержавшись, прыснула. Вот он, оказывается, каков, этот суровый И. Кравченко, грозивший ей в каждом письме выговорами. А она представляла себе этого страшного человека мужчиной с бородой, двухметрового роста, с громовым голосом! Кравченко, похоже, больше минуты не могла сердиться, она сама расхохоталась – звонко и неудержимо.

– Простите меня, – сказала Оля, успокоившись. – Совсем вас иной воображала и ужасно боялась.

– Стоило бояться, – снова нахмурилась Кравченко. – Я знаю, что вы скажете: «Я учительница, меня это не касается». Нет, извините, касается! Вы – наш актив в колхозе. Я так и доложила этот вопрос председателю исполкома, он сам выговор вам объявит.

Но Олю не испугала перспектива выговора.

– Я очень рада, что познакомилась с вами, – сказала она дружелюбно. – Пойдемте вместе в кино, Ирина.

Целую неделю шла сессия, семь чудесных дней, каждый был заполнен до отказа. В перерывах между заседаниями Оля торопилась в магазин, на склады – получать отпущенные школе товары. Недяку и Ядне по три раза в день ходили в кино, каждый день посещали баню. Им страшно понравилось парное отделение, они не могли о нем наговориться. Сессия закончилась торжественно – на последнем заседании присутствовало все окружное начальство, лучших учителей награждали ценными подарками. Среди награжденных назвали фамилию Оли. Она получила патефон и набор пластинок – танцы, хор Пятницкого, даже серьезную музыку – «Ночь на Лысой горе» Мусоргского.

А на следующее утро Олю вызвали к председателю исполкома. У председателя сидел заведующий окроно, оба они встали при появлении Оли, улыбнулись ей, пожали руку.

– Вы хорошо выглядите, Ольга Ивановна, – сказал председатель. – А помните, как вы боялись ехать, чуть слезы не текли? Теперь не так мрачно смотрите на будущее, не правда ли?

Он расспрашивал обо всем, школа интересовала его, пожалуй, меньше, чем другие дела колхоза, особенно сами колхозники.

Оля подробно отвечала на все вопросы и удивлялась: когда же грянет обещанный выговор?

– Мы вызвали вас, чтобы сообща посоветоваться, – задумчиво сказал председатель. – Страшная даль у вас – руку не дотянуть. Ведь если на карту посмотреть – нет в мире севернее вашего стойбища, может, только какие-нибудь арктические зимовки. Чукотка, Аляска, Мурманск. Лабрадор, в общем все поселения в Европе, Азии и Америке – все они южнее вас. Это уважать надо. И помогать вам надо, обязательно надо. Но не было возможности – война. Скоро такая возможность появится. Слыхали радио? Наши наступают на Берлин! Подождите, Ольга Ивановна, придет к вам помощь – фельдшера, животноводы, культурники. Я уже дал распоряжение базе кинопроката включить ваше стойбище в план обслуживания на следующую зиму. И люди у вас хорошие. Таких, как Селифон или Тоги, можно в партию готовить. И сами вы об этом подумайте – о вступлении в партию. На мою рекомендацию можете рассчитывать.

– На мою тоже, – вставил слово заведующий окроно.

– Спасибо, – сказала Оля, обрадовавшись и смутившись.

Председатель продолжал:

– Еще одно дело – тоже немаловажное. Стойбище ваше – непостоянное, сегодня здесь, на другой год – в ста километрах. Перенести чум – пустячное дело, школу перенести – потруднее. Будем строить вам в этом году настоящую школу, на несколько классов, лес выделим, мебель. Вот наша перспектива на ближайшие годы – стойбище превратим в селение, переведем в него заготпункт, больницу небольшую оборудуем, красный чум с библиотекой и экраном.

– Учителя бы еще одного – в помощь Ольге Ивановне, – сказал заведующий, – она бы в старших классах, он – с малышами.

– Из своих надо готовить, – ответил председатель. – Людей-то ведь пока нет. Как этого мальчика, что хорошо занимается?

Она ответила:

– Нгоробие Чунанчар.

– Вот и прекрасно – Нгоробие. Занимайтесь с ним отдельно, потом к нам на курсы пришлете, еще из подростков кого-нибудь подберите – вырастим свои национальные кадры учителей.

Он закончил беседу вопросом:

– Ну как, удалось вам достать что-нибудь полезное для школы?

Оля, решившись, высказала заветное свое желание:

– Часы нам нужны – совсем невозможно без часов. Хотя бы такие, – она показала на ходики, тикавшие над столом председателя.

Ходики были старые, уставшие от работы, – к свинцовому грузу была привязана бутылка для тяжести.

Председатель встал на стул и осторожно снял ходики с гвоздя. Обдув пыль, он протянул часы Оле.

– Берите, Ольга Ивановна, думаю, снабженцы в беде меня не оставят.

4

Небо на дворе исходило сиянием, пульсировало и вспыхивало, а в красном чуме на настоящем столе гремел патефон – ведьмы мчались на ежегодное свое сборище, плясали колдуны, черти скакали, как жеребята. Почему-то эта пластинка нравилась, больше других, ее все заказывали. Когда начинался концерт, в красный чум сбегались все колхозники, приплетались даже старухи. Олю заставляли каждый раз объяснять, какую музыку она играет. Культурная работа в красном чуме пока исчерпывалась музыкой и читками. Деятельным помощником Оли стал Недяку. Он не отходил от патефона, протирал каждую пластинку песцовой лапкой, командовал, куда садиться посетителям. Уставая, Оля поручала ему и читки. Читал он неважно, но громко и старательно, а слушали его еще внимательней, чем её.

В школе занятия шли теперь по звонку – ровно в половине девятого колокольчик предупреждал детей, что пора собираться. Начало уроков, перемены и конец тоже отмечались колокольчиком. Звонила Марья Гиндипте, командовала ею Оля – Марья в часах не разбиралась. На некоторое время ходики превратились в какой-то кошмар. Оля боялась, что они от ветхости остановятся, у них была такая особенность – немного постоят, потом сами пойдут. Она даже по ночам вскакивала посмотреть, не случилось ли с ними чего.

Селифон уехал на другой день по возвращении Оли – даже музыка его не задержала. Известия, привезенные Олей, о планируемом строительстве в их стойбище больницы, ветпункта и заготконторы потрясли его, он хотел слышать все это сам. Селифон захватил с собой Надера и умчался на пяти нартах. В колхозе командовал Тоги. Шел апрель, первая бригада собиралась в кочевье. Она ушла за неделю до возвращения Селифона, стойбище стало меньше на четверть чумов. Селифон возвратился окрыленный, олени еле вытягивали тяжелый груз – лес, другие строительные материалы. Он рассказал о совещании при окрисполкоме – колхоз их отметили за перевыполнение плана по пушнине, ругали за плохой рост-поголовья, обещали прислать плотников – строиться.

– Нельзя всех охотников посылать в кочевье, – сказал он озабоченно. – Кто будет плотникам помогать? Из каждой бригады двух оставим.

Тоги уехал в конце апреля, увел с собою пятьсот голов скота и забрал половину чумов. Потом у шел Надер с оставшимися оленями, кроме двух десятков ездовых. Оля со стесненным сердцем ходила по становью – его больше не было, оно вдруг распалось. На холме стояла школа, напротив нее – красный чум, еще три чума лепились к школе – это было все. В один из майских дней разразилась пурга, она смела все, что оставалось от снятых жилищ. Пурга сменилась снегопадом. Ничто не напоминало теперь о том, что здесь располагалось селение, целая улица конусообразных домов. Оля знала, что такова природа кочевья, но ей было грустно от этого разорения, казалось, что-то вырвали живое и нужное из ее души. Дети остались, занятия шли, а ей чего-то не хватало. Она пожаловалась Селифону. Он широко открыл глаза.

– Что ты, Ольга Иванна, много осталось, очень много, – сказал он убежденно. – Раньше все уходили, понимаешь?

Она понимала, но легче ей от этого не стало. Она удивлялась себе, ей временами думалось – провались это селение, только бы обрадовалась. А оказалось, она привязалась к нему – ей уже трудно было обходиться без толкотни в красном чуме, не хватало лая собак. Теперь и музыка гремела впустую – приходили слушать два-три человека. Занятия шли хуже, ребята словно отупели – еле-еле готовили уроки. Ядне виновато сказал, когда Оля разругала его за невнимательность:

– В тундру хочется, Ольга Ивановна, за диким.

Один Нгоробие не замечал перемен. Он усердно читал, писал, упражнялся в счете. Он далеко обогнал других, учение захватило его. При объяснениях нового Оля чаще обращалась к нему, чем к другим, – он хорошо слушал, его умные глаза горели, он испытывал наслаждение оттого, что узнает что-то, чего не знал.

Селифон часто уезжал из стойбища – на факторию, в соседние якутские селения. Якуты жили богаче нганасан, у них можно было многому поучиться. В одну из поездок он взял с собой Олю. Оля увидела настоящее село, добротные рубленые дома. И природа здесь была иная: к селению подступала тайга – крупная лиственница и береза, на холмах, где ветром обдуло снег, лежал ягель, плотный и пушистый, как ковер, нога утопала в нем. Трудно было поверить, что такие чудесные места находились рядом с ними, в каких-нибудь двухстах километрах.

– При этих ягельниках и кочевать не нужно, кормов в окрестностях хватит, не правда ли, Селифон? – заметила Оля. – И, знаешь, здесь можно развести огороды. Смотри, какой лес растет, значит, солнца хватает.

Селифон, по обыкновению, прихвастнул:

– У нас солнца больше, Ольга Иванна. И огороды заведем! Не пожалеешь, что с нами живешь.

Поездка к якутам была удачной. Соседи пообещали Селифону помощь мастерами и лесом в обмен на оленей и пушнину. На обратном пути Селифон спросил Олю:

– Долго еще занимаешься, Ольга Иванна?

Она ответила:

– Нет, скоро кончаем, в конце мая.

Он предложил:

– В кочевье не хочешь? Вместе поедем.

Оля уже раньше подумывала об этом.

– Очень хочу, Селифон!

В эту поездку Оля впервые увидела солнечную полночь. Солнце высоко прошло западную точку горизонта, начало склоняться к северу, больше половины его диска скрылось под землею. Но оно не зашло совсем, золотой круг снова выкатился и стал подниматься к востоку. Пока еще холодный, но яркий свет заливал холмы и озера, отражался густым сверканием на плотном, как камень, полированном ветром снегу. Начался трехмесячный полярный день. Незаходящее солнце пустилось в стодневную дорогу по небу, оно будет подниматься все выше, светить все жарче. Может, и в самом деле ей надоест так много солнца?

5

Бригада Тоги весновала на одном из притоков сурового озера Таймыр. Стоянка была раскинута в закрытых лайдах, под защитой крутых береговых холмов. Движение на север пришлось временно прекратить, начался отел важенок. Месяц «торулие китеда» – холода и дрожи оленей – сменился «анья туой китеда» – месяцем первых телят. Время шло к июню, а погода не радовала: то падал мокрый снег, то ударяли запоздалые морозы, с океана непрерывно дули сырые пронзительные ветры – от них не спасали даже холмы. Отел шел дружно, каждый день прибывало по десятку телят, стадо быстро увеличивалось. Оля скоро увидела, что много телят замерзало в первые же дни. Только деревянные щитки, поставленные около отелившихся важенок, немного помогали от ветра, но щитков было мало, их стали употреблять недавно и еще не привыкли к ним. В конце мая пронесся бешеный циклон, стадо занесло снегом. Важенки, хоркая, выбирались наружу, но телят своих не откапывали. В эту страшную ночь погибло почти сто телят, не менее трети приплода. Оля вместе с другими пастухами доставала из-под снега полузамерзших телят, уносила их в тепло. Ее поразило спокойствие пастухов, обрушившееся несчастье казалось им обычным, некоторые даже шутили. Оля вспомнила наставления Ирины и накинулась на Тоги.

– Все у вас глупо, – сердилась она. – Зачем вы так стремились на север? Здесь почти нет ягеля, олени голодают. Южнее сейчас весна, корму вдоволь. Еще одна такая пурга – все стадо погибнет, не только телята.

Тоги, смущенный, оправдывался:

– Нужно идти на север, там дикого много, скоро гусь пойдет. И зелень будет, завтра будет, через неделю, не сомневайся, Ольга Иванна.

Оля пригрозила:

– Напишу в Дудинку, – как вы обращаетесь со стадом. И на колхозном собрании подниму этот вопрос, так не оставлю!

Охота шла неплохо. Достаточно было подняться на высокий холм, где-нибудь обязательно виднелось на снегу темное пятно – стадо из нескольких голов. Но это было не простое занятие – охота на диких. Олени видели охотника на равнине издалека, чуяли его на ветру за много километров. Приходилось часами ползти, лежать, уткнувшись в снег. Оля пошла с Тоги и Ядне на охоту. Дикие были рядом, но к себе не подпустили – она обморозила щеки, пока лежала в снегу. В другой раз она увидела удивительное зрелище – после удачного залпа два оленя свалились, один, раненый, пытался бежать, за ним погнались Тоги и Ядне. Это был бешеный бег, он длился не менее двадцати минут. Тоги нагнал оленя и повалил его на землю. Он потом объяснил Оле, почему не стал стрелять, а пустился в погоню:

– Припасу мало дают, все на войну идет.

– Ты бы сумел стать чемпионом по бегу, – сказала она.

Это, впрочем, можно было утверждать и о других охотниках, даже о Ядне, – все они бегали с поразительной быстротой в своих бакарях, делавших их носи похожими на конское копыто.

В один из дней Оля присутствовала на поколке, старинном способе охоты (в Дудинке ей говорили, что поколки запрещены, как варварский способ, и тут же добавляли: «Запрет действует не всегда»). В лощинке между холмами была натянута ременная сеть, от нее отходили шесты с пучками крыльев куропатки – махавки, на некоторые шесты набросили одежду – чучела очень походили на людей. Два ряда махавок составили расширяющуюся аллею, километра полтора длиной; на ее широком конце сторожили махальщики – подростки и взрослые с пучками черных перьев. Оленей гнали издалека, было далеко за полночь, когда вдали показалось стадо диких – голов пятнадцать. Две нарты мчались за ними, не давая свернуть в сторону, передней правил Селифон. Олени, испуганные криками и погоней, понеслись прямо к махавкам, но почуяли неладное и остановились в нерешительности. Тогда с боков вскочили махальщики и дико завыли, затопали ногами, замахали пучками перьев; сзади, запирая выход, летели две нарты с бешено кричавшими ездоками. Передовой бык взмахнул рогами и понесся вперед – на сеть. Он не добежал до нее – Тоги сразил его выстрелом из засады. Другие невредимо добежали до конца и запутались рогами в сети – этих кончали ножами. Телятам, с плачем носившимся около матерей, разбивали головы камнями, глушили палками, чтоб не портить шкуру. Оля в ужасе оглядывалась, она не узнавала своих добрых друзей, все преобразились – и взрослые и подростки. Вокруг нее были искаженные лица, люди в возбуждении били себя кулаками по голове, в ожесточении топали ногами, потом, размахивая ножами, бросались в свалку. К Оле подлетел Селифон, он еще издали закричал:

– Как, Ольга Иванна, говори – как?

– Страшно, – ответила она, содрогнувшись. – Ничего ужаснее не видела.

Селифон не понял ее, он соображал только одно: охота была на редкость удачна.

– Правда? – воскликнул он с гордостью. – Я знал – тебе понравится. Столько мяса, добычи – ужас!

Наступили переломные дни, первая половина июня – весна неудержимо напирала на эти высокие широты, зима, как олень, которого ударили по коленям, вдруг рухнула наземь. Оля даже не подозревала, что может быть такое стремительное утверждение весны. Еще вчера снеговые тучи закутывали небо, мороз опускался ниже двадцати, по твердому насту шуршала злая поземка – одни куропатки да дикие олени встречались в окрестностях. А сегодня с безоблачного неба лилось горячее, как на юге, солнце, с гор сползал снег, всюду звенели ручьи и ручейки, шумели водопады, глухо зарычала горная речка. Все совершилось вдруг, словно по приказу, – на склонах и во впадинах еще лежал ноздреватый снег, а на освобожденных клочках земли нетерпеливо продирались вверх цепкая зелень, мхи, лишайники, карликовый кустарник. В воздухе стало темно от тысяч крыльев – летели гуси и утки, стая за стаей, стая над стаей. Они кружились, высматривали нужные озерки, кричали, тяжело махали крыльями. По снегу метались их тени, похожие на диковинных животных, – со всей Азии, из далекой Индии, из аравийских степей прибывали сюда на летовку птицы. Еще через несколько дней распустились цветы, долины усыпали ярчайшие жарки, склоны покрыли голубые альпийские незабудки – оранжевый, почти золотой ковер долин переходил в голубое покрывало, наброшенное на горы, издали трудно было провести грань между горами и небом. На южных склонах, в защищенных от ветра местах, выбросил свои бутоны карликовый, стелющийся по земле шиповник – тонким запахом роз тянуло от этих склонов, они поражали своей яркой одеждой.

Оля с восторгом сказала Селифону:

– Вот не думала, что в этих местах может быть так прекрасно. У всех у нас представление: Крайний Север – могила, ничего нет, кроме пурги. А здесь все полно жизни, столько цветов, крику, движения. Что за изумительное время – полярная весна!

– Правильно, Ольга Иванна, очень трудное время, – сказал Селифон со вздохом. – Столько работать много – изумительно. На всю зиму запастись, вот какое время, Ольга Иванна.