Текст книги "Учительница"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

3

Селифон загорелся при мысли, что у них в становье появится минералогическая коллекция. «Нужно знать не только тундровые снега и травы, но и землю, горы наши», – веско сказала учительница на совещании п правлении, с этим согласились все. Недяку с воодушевлением заявил, что его комсомольцы готовы хоть сейчас выйти на поиски. Селифон, в свою очередь, отметил, что у соседей их пока еще нет необходимого для каждой хорошей школы собрания минералов – они первые начинают такое важное дело.

И через два дня шестнадцать неутомимых молодых разведчиков разъехались на отведенные им участки. На столе в школе лежала нарисованная от руки карта местности, на нее наносились все маршруты. Угаров прочитал своим новым помощникам лекцию о значении руд в народном хозяйстве страны, о методах поисков, показал каждому найденный якутом кусок породы. Ребята с энтузиазмом принялись за дело, недостающие геологические молотки были заменены топорами, большими ножами, просто увесистыми кусками железа. Никифор Матвеевич и Нгоробие обрабатывали пробы – готовили этикетки, надписывали и наклеивали их. Текст надписей диктовал Угаров. Специально отведенные для коллекции полки – их подвесили на стене на ремнях – стали заполняться образцами, на «белых пятнах» карты появились первые крестики. Угаров теперь только наблюдал за работой своих разведчиков, на большее не хватало времени.

Первые дни Угаров был полон надежд. Через неделю он грустно признался Оле:

– Что-то и этот метод не помогает. Удивительно пустой район. Ума не приложу, где тот якут мог найти слюду.

Они сидели на пригорочке над рекой. Внизу гремела вода. Был один из тех дней, что часто выпадают в этот период: незаходящее солнце припекало, снег быстро исчезал, больше испаряясь, чем тая, на небе не было ни тучки. Угаров сбросил альпаговую куртку, расстегнул рубаху. Оля с сочувствием глядела на его унылое лицо. В последнее время они встречались по нескольку раз в день, много разговаривали. Она удивлялась, как он не походил на свою внешность – сухостью, спокойным взглядом близоруких глаз, даже немногословием он прикрывал неустойчивость, внезапные переходы от подавленности к восторгу. Ергунов бесцеремонно говорил ему при Оле: «Искусственник ты, Николай, – семь пятниц на одну пятидневку, вот твои решения!» Оля, впрочем, видела, что Ергунов искренне привязан к своему начальнику, – Угаров тоже знал это и старался не обижаться, хотя был обидчив.

– Не везет, – сказал Угаров с досадой. Он помолчал и прибавил мрачно: – Всегда почему-то до глупости не везет. Черт знает, какая судьба – вся жизнь несется по кочкам и колдобинам. Если бы вы только знали, как не хотел я отправляться в эту экспедицию. Думал ехать на шхеры Минина, Смородин же сам навязывался сюда – нет, послали меня.

Она видела, что ему хочется поговорить. На Угарова временами нападало такое настроение – он вдруг пускался рассказывать о своей работе, о товарищах, о том, как ему надоел этот проклятый север – он уже десять лет в этих местах и неизвестно, когда вырвется. Оля со смехом заметила:

– Вы, конечно, Николай Александрович, преувеличиваете. В чем-нибудь да везло же.

Угаров сердито ответил:

– Знаю, трудно поверить, что такие люди имеются. А я именно такой. На то, что другому достается шутя, мне нужно положить гору трудов – хорошо еще, если не напрасно. И думаете – только по работе? Нет, во всем так. Именно – не везет. Достаточно притронуться к чему-нибудь рукой – все разваливается. – Он улыбнулся и шутливо закончил: – Мною командует самый страшный из законов природы – закон подлости: захотел чего-нибудь, будет наоборот.

Выковыривая из земли травинку, Угаров продолжал улыбаться, словно его самого смешило, что он попал под власть такого дурацкого закона. От улыбки его лицо сразу менялось, из строгого и унылого становилось добрым и наивным. Оля вдруг спросила:

– Николай Александрович, Ергунов как-то сказал, что вы женаты. Где ваша жена?

Угаров даже не удивился, словно вопрос соответствовал ходу их разговора. Снова становясь серьезным, он сказал с глубоким убеждением:

– Тоже поразительный пример фокуса, которые со мной проделывает жизнь. Ну что проще, жениться хорошо – таланта особого не требуется, каждому человеку доступно. Я понимаю, попадется скверная, злая баба, некультурная или пустая, – семьи не выйдет. А у меня и с хорошим человеком не выходит – вот что удивительно. Судьба, Ольга Ивановна, понимаете?

Оля ответила с досадой:

– Нет, не понимаю. Вы очень темно рассказываете. До сих пор я думала, что на судьбу валят ленивые люди, которые не могут сами организовать свою жизнь.

Он пренебрежительно махнул рукой.

– Вы учительница. Все учителя рационалисты. Вы так старательно обучаете своих детишек простоте мира, что сама начинаете верить в эту мнимую простоту. Да, не смейтесь – это правда. На любом примере докажу. Вы спрашиваете, где жена? Здесь, в Норильске, врач – Нина Николаевна. Думаете – плохая, раз не живу с ней? Ничего подобного – мягкая, отзывчивая, умная, все ее уважают, я – первый. Так в чем дело? Не знаю. Один черт разберет, в чем суть. То есть сейчас уже не трудно понять, я говорю о самом начале, когда все пошло разваливаться. Мне пришлось поехать на север, тут я застрял, она прикатила ко мне – не испугалась ни палатки, ни морозов и пурги, ни прочих лишений.

– Что же, пока все очень благородно, – проговорила Оля.

– Несомненно. Дальше не менее благородно – вот что меня возмущает. Пожили мы с ней год, я уехал в тайгу – на сложную разведку. У нее в клинике появился больной мой приятель, кстати, – Танев Андрей Осипович, человек обаятельный, поэт, умница, никому зла не делал. Она его спасла от верной смерти, три месяца боролась за него и в результате – влюбилась. А он в нее, конечно. В мое отсутствие они и сошлись. И думаете – все хорошо у нее? Нина меня жалеет, а уйти от него не может. Глупая жизнь, прямо заявляю. Скажите, где тут ваша хваленая простота? Все дьявольски запутано!

– Вы разведены с Ниной? – тихо спросила Оля.

Он насупился, лицо его стало черствым и злым.

– С какой стати? Все-таки восемь лет вместе прожили, ни разу не ссорились. Я ей прямо сказал – добровольно от тебя не откажусь. Вы и тут несогласны, что я прав?

– Не знаю, – сказала Оля, качая головой. – Одно понимаю – из-под палки мил не будешь. А что ваш отказ? – палка!

Он хмуро посмотрел на нее, но смолчал.

4

Скоро и Оля стала волноваться не меньше Угарова – на карте почти не оставалось мест без крестиков, а слюда не находилась. Даже веселый Ергунов приуныл – вываливая очередной мешок с образцами, он огорченно пробормотал:

– Все дороги ведут к нулю.

Угаров, показывая последнее «белое пятно» на карте – выход в долину, участок около водопада, мрачно предрек:

– По закону подлости и здесь должно провалиться. И тогда – точка. И знаете, что самое обидное? Ведь мне в геологическом управлении не поверят, что обследование произведено самым тщательным образом, там ваших маленьких нганасан считают еще полудикарями. Мой начальник Тураев, хоть и умнейший человек, первый скажет, что неграмотный мальчишка не является геологическим аргументом. И пошлет кого-нибудь другого повторить все поиски. Он верит в кусок породы, привезенный тем якутом, как дикарь в священный амулет. Он мне сам говорил, что геологическая логика этой части сибирской платформы подсказывает наличие слюды и некоторых других минералов. А я против его логики выдвину два десятка подростков-нганасан. С его точки зрения это чудовищно.

– Подождем еще несколько дней, – посоветовала Оля. – Может, ваш страшный закон даст, наконец, осечку. При таком большом количестве проб что-нибудь должно получиться.

На следующий день все партии прибыли почти одновременно – обследование происходило в последнем неизученном районе. Ергунов опорожнял мешки, Угаров хватал образцы. На последнюю груду камней Ергунов плюнул.

– Ничего, – устало сказал Угаров, выпрямляясь. – Даже меньше, чем ничего. Наш баланс – потерянное время, потерянные труды…

– У нас еще камни, – прервал его красный от возбуждения Недяку, протискиваясь вперед, – они с Ядне приехали позже других. Недяку рылся под малицей, Ядне помогал ему. – Эти камни не полезли в мешок, мы нашли их в стороне… Вот смотри – самые лучшие!

Он вытащил большой камень, более мелкие со стуком посыпались на пол. Блеснули тонкие чешуйки наружной поверхности, мягкий, золотисто-перламутровый излом. Угаров почти вырвал камень из рук Недяку.

– Смотрите, Ольга Ивановна, вот слюда, удивительной чистоты образец – такой и в университетском музее не потеряется. Ну, рассказывайте, ребята, где вы его нашли.

Недяку начал рассказ, его немедленно перебил Ядне.

– У самого водопада, – сказал Недяку. – На скале под водопадом! – поправил Ядне. – Мы сразу видим – тот самый камень! – похвалился Недяку. – Все бросили, побежали его ломать, столько ломали! – рассказывал Ядне. – Нож сломали! – подтвердил Недяку. – Руки побили! – воскликнул Ядне. И Недяку закончил с ликованием: – Отдельно положили, сказали – потом покажем! Не надо – сразу!

В классе стоял крик и визг, товарищи и подруги поздравляли – по-своему – обоих друзей. Недяку и Ядне деловито поворачивались во все стороны, чтоб каждый мог их стукнуть кулаком по спине или толкнуть ладонью в бок. Общий гам покрыл веселый голос Ергунова:

– Айда, ребята, – одна нога здесь, другая там! Ведите к водопаду.

Ребята с шумом побежали к нартам. Бешеный аргиш с таким грохотом и воплями промчался через становье, что люди в испуге выбегали из чумов и изб. Селифон выскочил из нового дома правления и прыгнул в свои нарты – он сообразил, что поиски, наконец, дали желанный результат. Подобраться к выходу породы было нелегко – неистовая горная речка образовывала здесь водопад, целая пелена из пены и тончайших брызг прикрывала узкую полосу слюды, косо уходившую в землю, – только кусочек торчал наружу. Ергунов стал подбираться поближе – отбить молотком еще образцы. Угаров, наоборот, отошел подальше – так легче было оценить контуры месторождения.

– Неплохое местечко, – говорил он, любуясь выходами слюды. – Поглядите, каков угол наклона пластов – весьма крутое падение, тут целая кладовая первоклассного минерала. Очень перспективное месторождение, поверьте опытному глазу старого разведчика. Ну, спасибо вам, Ольга Ивановна, – в отчете обязательно укажу, как вы нам помогли. Черт его еще знает, добрались бы мы сами до этого скрытого уголка.

Селифон, выдохнув столб дыма, заметил:

– И вы нам помогли, товарищи геологи, музей сделали – вам спасибо.

Угарову захотелось пошутить. Он засмеялся:

– А знаешь, Селифон, мы ведь тебя обманули. Музей школе полезен, но дело было вовсе не в нем. Просто мы зашились – два человека не могли обследовать сколько-нибудь детально такой обширный район: вот мы и решили взять твоих ребят в помощники, а для тебя предлог выдумали – музей. Пока что ребята проделали работу, которой хватило бы на две поисковых партии.

Угарову тут же пришлось убедиться, что Селифон вовсе не так прост, как ему представлялось. Селифон выколотил трубку, снова зарядил ее, глаза его хитро блестели – он улыбался. Он сказал спокойно:

– Ты меня обманул? Я тебя обманул – вот. Думаешь, колхозу нужно ребят в кочевье? Справились – бригадиры не жалуются. А музей есть, ни у кого такого нет – раз. Мой Недяку все камни расскажет, геологом будет, как, ты, другие все тоже знают – два. И ты слюда нашел – три. Теперь приедут работать, дома построят каменные, электричество заведут, кино – это что? Четыре, товарищ Угаров, – видишь, кто больше обманул.

– Обманщики! – сказала Оля с досадой. – Нашли чем хвастаться. Послушаешь – в самом деле подумаешь, что у вас не было иной мысли, только надувать один другого. – Она весело сказала Угарову: – Все же я была права, ваш ужасный закон на этот раз оскандалился.

– Ничуть – еще больше торжествует, чем когда-либо, – шутил, радостно смеясь, Угаров. – Слюда-то существует, от этого никуда не денешься – рано или поздно мы должны были ее найти. Так разве это не возмутительно, что она скрывалась на последнем участке? Не на первом, ну, на худой конец – на среднем, а в самом конце, когда мы уже начали впадать в отчаяние – типичный пример действия закона подлости!

5

Они гуляли по тундре. Была яркая солнечная полночь, теплая и тихая. На озерке покачивался прилетевший самолет, образцы слюды были погружены, летчики и Ергунов ушли спать перед отъездом. Угаров продолжал разговор, начатый уже давно, – он удивлялся, как могла она провести годы в этом глухом краю. Оля рассказала, как трудно ей пришлось первое время.

– Но с годами становилось легче, – продолжала она. – Жизнь здесь быстро меняется, да, вероятно, и я сама привыкаю к северу.

Он осуждающе пожал плечами.

– К северу нельзя привыкнуть. Нельзя привыкнуть к пурге, как нельзя жить в горячей печи. Вы не привыкли, Ольга Ивановна, а смирились. Я вам удивляюсь – такая деятельная, а жизнь свою устроить не сумели. Скажите, неужели вы ни разу даже в отпуск не ездили на юг?

Она призналась краснея:

– Ни разу. Знаете, здесь хорошая весна. И лето мне нравится. Я уже три раза добиралась летом до океана. Конечно, от зимы хотелось бы подальше, но кто же даст учителю отпуск зимой? – Она нашла возражение против его доводов. – А сами вы уже десять лет на севере и пока не знаете, сколько еще придется пробыть. Ведь вы ни разу не подавали заявления о переводе на юг?

Он немедленно ответил:

– Ни разу, конечно. Но не потому, что люблю север, – ненавижу эту зимнюю тьму и ледяные ветры. Если бы от меня зависело, я поселился бы в Крыму или на Кавказе. Но я разведчик руд, это не только профессия – призвание мое. С детства я не мыслил другой специальности – бредил рудными жилами в земной глубине. Что же поделать, если чертова природа разбросала руды по закоулкам и забыла населить ими райские уголки. Если на полюсе найдут что-нибудь обещающее – обследовать буду я.

– Вот видите. – сказала она.

– Ничего не вижу, – вскинулся он. – Повторяю – я там, где руды, такова моя горькая судьба, и я не променяю ее ни на какую другую. А вы там, где ваши школы, – согласен. Но школы имеются везде, не обязательно ехать к черту на кулички.

Она покачала головой. Конечно, школы имеются везде, в обжитых местах их больше, и они лучше. Дело не в этом. Ей, может быть, не повезло – заслали в такую даль. Но она привыкла. Она привязалась к своим малышам, к стойбищу, ее все любят и уважают – это дорого. Он фыркнул – везде любили бы и уважали. Она ласково дотронулась до его руки. Может быть, но здесь уже уважают. И она совершает важное дело, в этом она уверена.

– Вы не представляете, какие изменения произошли на моих глазах! Возьмите и такое явление, – сказала Оля с увлечением. – Вы не замечали, что молодежь наша рослее, чем их отцы?

– Да, пожалуй, – согласился Угаров. – Ваш комсомольский вождь Недяку на голову выше своего родителя.

Оля воскликнула:

– И все они таковы! Они нормального роста, у них открытые лица, умные глаза, чудесный характер – такова нганасанская молодежь. Это словно иные люди по сравнению с их родителями. Я читала в одной книжке о старых нганасанах: «Тавгийская самоядь – низкорослая слабосильная раса». Разве вы сможете сказать, что Ядне, Недяку, Аня, даже тот же сравнительно маленький Нгоробие, низкорослы и слабосильны? Во всяком случае, вам нелегко будет положить на обе лопатки Ядне.

– Скорее, наоборот – он меня положит, – засмеялся Угаров. – А чем вы объясните такое удивительное различие между стариками и молодежью?

– А просто тем, что они вырастали в иных, более культурных условиях. Тавгийские нганасаны были расой не низкорослых и слабосильных людей, а расой голодных, обиженных социальными условиями и суровой природой. Голод, холод и нищета сопровождали их от первого до последнего дня жизни, ни один из них не вырастал до своего естественного роста. Все их помыслы были направлены на еду. Даже в песнях у них удачливые охотники и богатыри наедаются до того, что ходить не могут. И еда их – при удачливой охоте – одно мясо и рыба, высшее лакомство – жир. А молодежь питается, как и все мы, она и понятия не имеет, что такое голод, ставший бытом. Все они нормально развиваются, хорошо учатся.

Она продолжала, помолчав:

– Вы видите только недостатки, их, конечно, не мало, но не знаете, как далеко мы шагнули вперед. В нашем стойбище не было ни одного по-настоящему грамотного человека, на газету смотрели чуть ли не со страхом. А сейчас в красном чуме – журналы и газеты, музыка, приемник, в становье – врач, школа, комсомольская организация, нас в колхозе три члена партии, Тоги выбран народным заседателем в районном суде, Селифон – член окружного Совета. Когда я думаю об этих успехах, я радуюсь, больше мне ничего не нужно.

Угаров недоверчиво покачал головой.

– Прежде всего нужно быть справедливой к самой себе, Ольга Ивановна. Вы губите свою молодость и – напрасно. Вы не нганасанка, родившаяся в Заполярье. Государство считает для нас, приезжих, год работы в этих местах за два года – поверьте, это не случайно.

Она знала, что Угаров желает ей добра, – от сочувствия к ней шла вся эта беседа. Но ее понимание добра было иное. Да, конечно, уезжать когда-нибудь придется, тут он прав – всю жизнь в Заполярье не прожить тому, кто родился под горячим солнцем. Еще год, ну два – она распростится с северным Таймыром. Но только пусть он не говорит о справедливости, она поступит так из необходимости. Необходимость бросила ее сюда. Только необходимость вернет ее в полузабытые родные места.

Оля мягко сказала, дружески улыбаясь, чтоб смягчить суровость своих слов:

– Я где-то читала – кто не уважает других, тот не способен уважать себя. Быть справедливым к себе – это раньше всего справедливо относиться к другим. В справедливом отношении к окружающим тебя раскрываются лучшие твои черты. Это и есть быть справедливым к себе – развивать то хорошее, что в тебе заложено. Я знаю, вы снова скажете: учителя рационалисты. Николай Александрович, как вы можете говорить о справедливости, когда сами так нехорошо поступаете с другими? Бывшая ваша жена – она к вам не вернется, вы сами это говорите. Зачем вам нужно так усложнять ее жизнь? Из мести, из обиды? А разве справедливость – это обида и месть? Мне неприятно, что такие мелкие чувства командуют вашими поступками.

Он покраснел и отвернулся. Минуту ей казалось, что он грубо оборвет ее, крикнет: «Кто дал вам право лезть в мою душу?» Но он только недовольно спросил:

– Ну, и что же – вы не уважаете меня за это?

Она ответила прямо:

– Не уважаю, Николай Александрович.

Она добавила с глубокой искренностью:

– Как это не похоже на вас, если б вы знали, – ваше отношение к жене.

Он колебался, не знал – рассердиться и встать или продолжить этот разговор. Он с усилием сдержал раздражение, поглядел на нее. Он увидел сожаление в лице Оли, добрую грусть. Он засопел, криво усмехнулся, поддаваясь выражению Олиного лица больше, чем ее словам.

– Вы учительница по призванию, Ольга Ивановна. Ведь это что? Вы стараетесь и во мне поднять лучшие мои черты. Так сказать, заронить на прощание доброе семя в мою душу.

– Да, – сказала она просто. – Разве это плохо, Николай Александрович?

Он молчал, сердито всматриваясь в сияющую тундру. Оля опустила голову. Она успела привязаться к этому странному и неустойчивому человеку. Оля тихо вздохнула – вот и это пройдет, как многое уже прошло. Но она будет вспоминать эти недели – совместные поиски, долгие беседы под ночным солнцем. Нет, она не влюблена, глупости, – кусочек ее сердца он все же увезет, искреннее чувство дружбы.

– Я напишу вам, – сказал Угаров. Он вдруг улыбнулся ласковой улыбкой, снова что-то ребяческое и наивное проступило в его лице. – Только и вы пишите мне – взялись перевоспитывать взрослого дурака, доводите дело до конца.

Из палатки вышли выспавшиеся Ергунов и летчик. Летчик махнул рукой, показывая на самолет.

– Я все же думаю, что вы рассоритесь с Заполярьем, – проговорил Угаров, возвращаясь к старой теме. – Все эти ваши справедливости по отношению к другим действуют, пока вы одна, – с собой можно не посчитаться. Но наступит час решения, будет не до слов. Появится у вас муж, детей потянет на свежую травку – тогда сами увидите, в чем справедливость.

Она улыбнулась, пожимая его руку.

– Зачем такие крайности, Николай Александрович? Из Заполярья я, конечно, уеду, а ссориться с ним не буду.