Текст книги "Учительница"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЧАС РЕШЕНИЯ

1

Оля уже привыкла к разочарованиям, старалась не поддаваться дури: будет письмо – хорошо, не будет – не надо. Письмо пришло только через месяц, путь был окружной – через Дудинку. Угаров сообщал, что его находки произвели большое впечатление в Норильске, с окончанием темного периода к ним приедет инженерная партия, уже без него – оценивать мощность месторождения. Сам он занялся камеральными работами, зиму проведет в Норильске: «Вы даже не знаете сами, Ольга Ивановна, до чего вы были правы. Я часто вспоминаю вас, а вы?» Она ответила шутливо и дружественно. Второе письмо от него примчалось через две недели – на Хатангу открыли почтовую авиатрассу, можно было налаживать переписку. Еще недавно – нет, страшно давно, в молодости – она замирала, принимая письма, гадала, не от Сероцкого ли они. Сейчас она не замирала, но улыбалась, знала – хорошее письмо от хорошего человека. Человек этот, однако, с каждой строчкой становился ближе. Если пурга задерживала самолеты, она скучала и тревожилась – не за него, за письма, она знала, что они где-то лежат в ожидании летной погоды. И еще одно она знала, Угаров тосковал без нее, ему не хватало ее дружеского голоса. «Теперь я со всем старым грузом разделался, – делился он новостями. – Вы были правы – в тысячу раз легче быть справедливым. Умершие связи удел мертвецов, пусть мертвецы сами себя хоронят, – а мы – живые. Вчера я встретил Нину и Андрея, я проводил их, мы смеялись – честное слово! Ах, как мне хочется вас увидеть, моя дорогая Ольга Ивановна!» Она положила это письмо на колени, грудь ее дышала легко и радостно. Она понимала Угарова, ей тоже хотелось его увидеть.

В Дудинку на зимнюю сессию она прилетела на рейсовом самолете. Селифон и Тоги были вызваны на окружную партконференцию – они летели все вместе. Среди прочих сообщений она рассказала в своем выступлении, как школа и местный комсомол помогали геологам в разведке, это заинтересовало всех. Вечером ее с Селифоном вызвали в исполком, попросили рассказать подробнее.

– Ну, поздравляем, поздравляем, – сказал председатель, довольный. – Конечно, и мы кое-что сделали, времени не теряли, из случайного стойбища подняли вас до села, скоро в районный центр превратим, полагается вам по территории. Но, конечно, хозяйственники – народ более мощный. Ко мне недавно приезжал из Норильска ихний директор, как проситель. А по существу – я и он? У меня бюджет на весь округ – несколько десятков миллионов, у него на клочке земли – миллиарды. Такой дядя вашим месторождением заинтересуется, сразу вверх полезете – размах!

– Нельзя ли, чтоб этот дядя пораньше нами заинтересовался – до рудника, – попросила Оля. – Нам нужно коровник заводить и некоторые машины – моторные лодки, вездеходы, аэросани. Совсем по-другому кочевье пойдет с машинами. А от вас только приемника дождались, да ручных часов в магазин – вся техника.

– Еще капроновые сети и швейные машины, – спокойно добавил председатель. Он подумал и предложил: – А почему не попросить их взять над вами шефство? Такому здоровому предприятию это пустяк, над авамскими колхозами они давно уже шефствуют, пускай и вас прихватят. А рудник, конечно, пойдет только через несколько лет, тут вы правы. – Он решил: – Свяжусь с ними, дам вам знать.

Оля возвратилась в становье и написала Угарову, что скоро нагрянет к нему в гости – подписывать договор о шефстве. В увлечении она даже поставила срок – март. Март прошел, за ним апрель, потянулся май – только тогда прибыла обещанная бумажка от председателя исполкома. Мощный промышленный комбинат соглашался принять под свою руку затерянное на Крайнем Севере селение, он приглашал представителей колхоза приехать.

На заседании правления была выбрана делегация – Тоги и Оля от колхоза, Недяку, Ядне и Аня от комсомола. Недяку предложил кружной путь – самолетом на Дудинку, оттуда железной дорогой в Норильск, сам он еще не летал и не ездил в поезде. Его горячо поддержал Ядне. Тоги стоял за аргиш, к нему присоединилась Оля.

– Летать вы еще успеете, не все сразу, – сказала она разочарованному Недяку и Ядне. – И по железной дороге покатаетесь. Лучше приехать на оленях, в национальных костюмах – покажем кусочек нашего быта. И надо торопиться, пока реки не вскрылись – опередить весну.

Опередить весну не удалось, дорога шла на юго-запад – весна летела навстречу. Идти было нелегко, всем пришлось потрудиться. Особенно тяжким оказался путь сквозь хребты Путорана – узкие долинки взметались вверх, вершина лезла на вершину, приходилось искать кривушек – санный путь раскис. А потом они увидели город – он лежал на дне созданной горами чаши, это было цветное пятно зданий, красные четырехугольники заводов, окутанные дымовым туманом. Ничем он не напоминал черную деревянную Дудинку, центр округа. Светлый, обширный, многоэтажный, улицы прорезали его на многие километры, как каналы, они вливались в правильно очерченные площади – таков был этот город. До них, за многие десятки километров, донесся его голос – гудела мощным басом ТЭЦ. Они скатились вниз, плутали в лесах, выдирались на озера – из озер вытекала река, подходившая почти к самому Норильску, по льду было легче идти. Но скоро пришлось убираться со льда на берег – показались первые разводья, река готовилась вскрываться. Теперь город давал знать о себе не только голосом ТЭЦ и дымами заводов, высоко поднимавшимися в небо, – его, как всякую столицу, окружали младшие города и поселки, он начинался с далеко выброшенных предместий. По тундре, через лесок, шагали мачты высокого напряжения, на берегах реки Норилки возникали селения – крестовины радиостанций, базы, затоны. Потом открылся большой поселок, Валек – аэровокзал, пристань, трехэтажные каменные дома, приземистые бараки, неизбежные дощатые балки. Аргиш вел Тоги, он лихо выкатил на шоссейную дорогу, еще покрытую снегом, помчался по ней – сзади бежали мальчишки. Тоги тут же пришлось спасаться на обочину – по шоссе с диким рычанием мчались семитонные «МАЗы», олени начинали пугаться, сам Тоги чувствовал себя не очень хорошо – в Дудинке подобные страшилища встречались редко, а других городов он не знал. Еще через некоторое время аргиш остановился – после того как они проехали совхоз, снег на шоссе исчез, под полозьями нарт скрипел асфальт.

– Нельзя ехать, Ольга Иванна, – сказал огорченный Тоги, – олени не вытянут.

– Пойдем пешком, – решила Оля. – Конечно, асфальт не трава, тем более не снег, но нарты без нас они потащат.

Так они шли рядом со своими нартами – олени с трудом тянули их по шершавому асфальту. И снова за ними бежала толпа детишек, останавливались и взрослые – в этом заполярном городе олени были более редки, чем автомашины, поезда и самолеты.

– Олешки, смотри, олешки! – кричали дети в восторге, выбегали на мостовую, старались похлопать животных по спине – таких озорников Тоги сурово отгонял хореем.

Недяку с Ядне, забывая о своих нартах, разевали рот на пятиэтажные здания с колоннами, на автобусы и автомобили, на рекламы кинотеатров и клубов. Аня казалась совсем растерянной, лицо ее, выглядывавшее из-под пыжиковой шапки, пылало от смущения – от этого она становилась еще красивее.

– Что с тобой, Анечка? – спросила Оля.

– Ой, стыдно, Ольга Ивановна, – шепнула Аня с мучением. – Все на нас смотрят, мы так плохо одеты, ни одного нет, как мы.

Она с отчаянием показала на свою роскошную праздничную малицу – творение искусства, мозаику из меха горностая, пыжика, лисы, цветной кожи и бисера. Действительно, такой одежды ни у кого не было, девушки в городе ходили в простых плащах, легоньких пальто, распахнутых по случаю теплого дня – виднелись их ситцевые, шерстяные и шелковые платья. На Аню засматривались мужчины и женщины, это приводило ее в содрогание, она готова была куда-нибудь убежать.

– Глупенькая, – ответила Оля. – Конечно, в городе по-другому одеваются, но что из этого? Не обращай внимания, пожалуйста.

Она сама начинала чувствовать смущение. Она знала, что город этот больше и красивее Дудинки – подлинная столица центрального Заполярья. Она помнила, как Сероцкий, еще не видя Норильска, восхвалял его. Да и Ирина не раз говорила: «Мы к Норильску относимся, как Вашингтон к Нью-Йорку – командуем им и завидуем ему». Она готовилась встретить то, что увидела, – и нарядные дома, и вывески, и сияющие витрины магазинов, и бурное движение машин. Но ее ошеломила толкотня на улицах – было воскресенье, даже широких тротуаров не хватало для потока прогуливающихся людей. Оле показалось, что она попала на Невский или Крещатик, высокие яркие здания с колоннами усиливали эту иллюзию. Пожалуй, только одно указывало, что город этот раскинулся не в южных краях, а в далеком Заполярье. Посреди мостовых, разделяя их на две стороны, были устроены цветочные клумбы, целая цветочная дорога – вместо цветов на дороге этой покачивался на ветру овес, единственная зелень в городе.

– Куда едем? – спросил Тоги – он шел по барьеру мостовой, с опаской поглядывая то на автобусы, то на толпу, напиравшую на его оленей.

– В горком партии, – ответила Оля. – Там укажут, куда обратиться дальше.

Она спросила, как проехать к горкому, ей ответил десяток голосов, целая куча детишек побежала вперед показывать.

2

Дел было много – их возили по заводам, водили по городу, достали билеты в кино и театр. Больше всего Оле понравились школы – со спортивными залами, зимними садами, освещенными лампами дневного света. «В Заполярье зелени мало, – сказал ей знакомый, заведующий гороно, – она встречала его в Дудинке. – Приходится весь верхний этаж отдавать под сады – выкручиваемся понемногу». Тоги поразили коровники совхоза – он не мог оторвать глаз от рослых холмогорских быков. Научный сотрудник совхоза, одноглазый и коренастый, проводил их по теплицам, подарил Оле букет цветов, угостил помидорами и клубникой – кусты плодоносили у него круглый год под люминесцентными лампами.

– Отстраиваемся от страшного нашего климата, – сказал он. – Вводим свой по графику: когда пожелаем – лето. Советую и вам кое-что перенять – без теплиц вам не обойтись, это ясно.

Тоги равнодушно посмотрел на цветы и помидоры, но Недяку наотрез отказался выходить из теплиц – он упивался пряным запахом листьев и прогретой паром земли. Он объяснил, что у него в плане работ на этот год значится организация первого комсомольского огорода. Оля знала об этом плане, она сама его подсказала.

А потом все они присутствовали на спортивном параде в спортзале – это было крытое помещение, на хорах свободно помещалась тысяча человек. Сотни три юношей и девушек проделывали гимнастические упражнения под музыку. Толстый Федюха, прикрепленный горкомом партии для обслуживания делегации из отдаленного становья, обвел рукой стены и сказал кратко: «Второй в Союзе – только в Ленинграде побольше недавно построили». Олю эти слова не удивили – она уже привыкла к тому, что норильчане пренебрежительно относятся не только к Дудинке, но и к Красноярску и знают одну меру – первый или второй в Союзе. Она еще не встречала людей, так гордившихся местом, где они живут, как гордились эти – норильчане. Вначале слова их казались хвастовством, норильчане превозносили любую мелочь, способны были показать на магазин, где имелись только консервы и люминесцентные лампы, и воскликнуть: «Ближе Урала другого такого магазина не найти!» Вечером они обедали в ресторане. Им объяснили, показывая на ковры и роскошные люстры: «Ресторан принимает зараз триста человек, ни в Новосибирске, ни в Красноярске, ни в Иркутске ничего похожего нет», – о других сибирских городах, конечно, и упоминать не стоило. Здесь не гордились ни хорошим обращением, ни изобилием товаров, ни добрыми нравами – только масштабами. А масштабы покоряли, это Оля скоро поняла – и заводские трубы были вторыми в Союзе по высоте, и обогатительная фабрика потребляла больше воды, чем иной город, и люминесцентных ламп в домах было больше, чем в любом городе Союза – «нельзя, пора кончать с полярной ночью», – и рудники, угольные шахты, медный и другие заводы составляли в целом собрание цехов, единственную в мире комбинацию разнообразной цветной металлургии и горного дела.

И самое удивительное – все было создано, пущено полным ходом за какие-нибудь десять-двенадцать лет не в обжитой местности, а в глухом Заполярье, в краю, только на триста километров южнее того края света, где жила Оля. Потрясенная всем виденным, она выразила восхищение Федюхе – сколько же трудов и мысли нужно было положить на этот удивительный город, на его великолепные заводы и рудники, и ведь те, кто создавал его, не имели тогда в своем распоряжении ни ванн в каждой квартире, ни горячей и холодной воды, ни центрального отопления, ни семиэтажных домов, мощно сопротивляющихся пурге, ни кино и театров, – не легко им приходилось, нет!

– Конечно, не сладко, – ответил Федюха. – Трудная судьба выпала на долю первых строителей Норильска. Впрочем, что о нас говорить – разве вам легко, вы еще севернее.

Оля только махнула рукой. Она была взволнована, стыдилась самой себя. Ну да, ей временами было нелегко – что из того? Иные люди страдают и в Москве и на Кавказе – трудная жизнь определяется не географическими широтами. Суть в том, что она не может ничем похвастаться вроде того, чем гордятся они, – просто жила, ходила на работу, ничего больше.

– Бросьте, бросьте! – прервал ее Федюха. – Кое-что и вы сделали, а сейчас дело пойдет быстрее – мы вам подсобим. Библиотеки выделяют книги для вас, комбинат поможет строительными материалами, скотом, машинами – это уже решено.

В первый же день приезда в Норильск Оля вырвала часок – побежать в геологическое управление. Ей хотелось увидеть Угарова. Но вместо Угарова ее встретил Ергунов. Он протянул ей обе руки, шумно приветствовал, забросал вопросами. Она поинтересовалась – где Николай Александрович? Он ответил с сожалением:

– Исчез наш Николай Александрович – вызвали в Красноярск. Планируем совместную работу с краевыми геологами – они с Синягиным будут там по крайней мере месяц. А жаль – Николай знал, что вы приедете, очень жалел, что не увидит. Записку он вам оставил – на всякий случай.

В записке Угаров сообщал то же самое, что она услышала от Ергунова. Угаров сокрушался – похоже, в этом году им не встретиться, зиму он проведет в тайге, километров двести южнее ее становья. А так хотелось бы увидеть ее, пусть бы она попилила его – он скучает по ее строгой критике. Единственная возможность – может быть, в их партию выделят вертолет, тогда, конечно, он сбегает к ней в гости, на чай. Только пока это еще вилами по воде писано, на вертолет претендует партия Смородина и сам Синягин.

Она вышла из геологического управления расстроенная. Ее уже не занимали ни великолепный город, ни заводы, ни списки товаров, выделяемые им шефами. Она вспомнила философствования Угарова о законе подлости и невольно улыбнулась: он-то, конечно, подвел бы все под действие этого закона – заставили уехать ровно за два дня до ее приезда. Оля продолжала улыбаться – закон будет посрамлен раз и навсегда, она мобилизует новейшие достижения техники для опровержения этого старинного зловредного закона. Оля направилась в кассу аэропорта и вышла с билетом в сумочке. Вечером она сказала Тоги:

– Послезавтра я улетаю в Красноярск.

Он изумленно посмотрел на нее, Оля пояснила:

– Ничего нельзя поделать, Тоги, важное дело. Я столько лет не была на материке, больше не могу. Приеду прямо к занятиям в августе. Думаю, вы без меня управитесь.

Он кивнул головой.

– Езжай, Ольга Ивановна, – управимся. И все довезем – не сомневайся.

Она и не сомневалась – Тоги не походил на Селифона, готового отдать последнюю оленью шкуру, лишь бы похвастаться, этот цепко держал в руках добро. И он, пожалуй, лучше Селифона понимал нужды колхоза – шефы только изумленно переглядывались, когда он шарил по складам. Зато Аня расплакалась, узнав об отъезде Оли, Ядне и Недяку тоже загрустили.

– Вам и без меня будет весело, – убеждала она их. – Признайтесь, вы ведь во всех кинотеатрах побывали? И на танцы ходили? Это все можно делать и без меня.

Аню еще страшил город. Правда, после того как она сбросила малицу и нарядилась в магазинное платье и плащ с капюшоном, ей стало лучше, на нее уже не так заглядывались. И в горкоме комсомола им троим сказали с удивлением: «Молодцы, ребята, вы, оказывается, в курсе всех важных событий!» – это тоже утешало. Но в остальном было трудно – приходилось привыкать и к ваннам, и к цветному кино, и к ярко освещенным улицам, и к толкотне в магазинах, и к грохоту автомашин, и особенно к телефону в номере гостиницы – их часто вызывали из горкома.

Недяку мужественно сказал:

– Поезжай, Ольга Иванна, как-нибудь обойдемся.

Еще одно нужно было совершить перед отъездом, дело это было давно задумано, но оно казалось очень непростым. Оля пришла в поликлинику, ее проводили в кабинет врача – высокая худая женщина подняла на нее усталые глаза, молча показала на стул, взяла по привычке стетоскоп.

– Нет, я не больная, – заторопилась Оля, – я просто так – хотела с вами познакомиться. Я немного знаю Николая Александровича, он о вас говорил. А сейчас его нет – решила сама зайти. Может быть, вам неприятно, Нина Николаевна?

Нина Николаевна улыбнулась – невесело, с принуждением, сказала негромко:

– Вы Ольга Ивановна? Николай рассказывал о вас. Это хорошо, что вы пришли. Я рада.

Но Оля не видела радости, скорей наоборот – от Нины Николаевны исходил холодок, она говорила одно, а глаза ее – другое, они придирчиво изучали Олю. Похоже, она сама почувствовала неудобство от такого обращения и заговорила более приветливо:

– Я представляла вас другой, Оля. Мне казалось, вы должны быть даже по виду железной. Николай утверждал, что вы любого обгоните в оленьей скачке и что характер ваш – камень. А вы вон какая – хрупкая, молодая, хорошенькая.

Оля пошутила:

– Что же, это плохо – что я молодая и хрупкая?

– И хорошенькая, – повторила Нина Николаевна безжалостно – она видела, что Оле совестно произнести это слово. Теперь и глаза ее улыбались, не одни губы, Нина Николаевна с удовольствием глядела, как Олино лицо покрывается румянцем. – И знаете, обо всем говорил Николай – о вашей жизни, о ваших привычках и взглядах, о том, как вы вступились в мою защиту, а вот об этом – о вашей молодости и красоте – забыл упомянуть. Может быть, он и не заметил этого, как вы думаете?

Оля уже жалела, что пришла сюда, дружеский разговор не выходил – Нина Николаевна, кажется, собиралась посмеяться над ней. Оля сказала, смущенная:

– Простите, что мне пришлось высказать мнение о ваших отношениях – Николай Александрович сам коснулся этого. Я понимаю, как вам неприятно, поверьте. Я пойду – у вас прием, а я задерживаю.

Оля торопливо встала, но Нина Николаевна задержала ее. Она скинула халат.

– Глупенькая, ничего вы не понимаете, – сказала она ласково. – Боже мой, какая вы еще молодая! Садитесь, садитесь, мой прием давно кончился. Мы поговорим с вами здесь, нужно бы позвать вас домой, угостить чаем, но у нас ремонт в комнате, все красится. Расскажите о себе, Оля, как вы попали на север, как живете, все рассказывайте.

И Оля рассказывала, удивляясь, что так сразу подчиняется воле этой серьезной немолодой женщины. Понемногу беседа наладилась, Нина Николаевна, оказывается, еще больше провела на севере, чем Оля, была в глухих местах, недалеко от их становья.

– Уже сотню километров на лыжах не пройду, а было время – ходила, – сказала она задумчиво. – Узнала, что у соседей на станке появилась «Анна Каренина», не побоялась ни пурги, ни мороза. Сама порою удивляюсь – последние пять лет даже не выходила прогуляться в тундру.

– Я становлюсь такой же, – поделилась своими опасениями Оля. – С каждым годом меня все меньше тянет к блужданиям. В этом году не пошла в кочевье с оленными бригадами.

– Не клевещите на себя, – возразила Нина Николаевна. – В вас долго еще будет бушевать энергия. Теперь я понимаю, почему Николай так влюбился в вас – у вас имеется все, чего ему не хватает.

Оля знала, что багровеет, с этим ничего нельзя было поделать. Но с голосом своим Оля пыталась бороться. Она сказала со смешком:

– Вот как – влюбился? Лично я об этом ничего не знаю, Николай Александрович не поставил меня в известность. Самое большое, на что он поднимался в письмах, – это пожалуется, что некому его ругать, а я, мол, смогла бы.

Нина Николеавна тоже засмеялась. Она заметила:

– Это ужасно похоже на Николая. Если бы вы знали, как он о вас говорил, вы – и самая умная, и самая дорогая, и самая твердая, на это он особенно упирает, он ценит это качество. Андрею он признался, что мечтает жениться на вас, думает специально взять отпуск на две недели и достать нарты – ехать к вам делать предложение. Но вот вам почему-то не сообщил.

Она стала одеваться, взяла Олю под руку, заглянула ей в лицо.

– Проводите меня домой, по дороге еще поговорим.

А у своего дома, после длинного разговора, она с волнением сказала, обнимая Олю, – ничем она не напоминала ту хмурую сосредоточенную женщину, что ее встретила:

– Поезжайте, Оля, обязательно поезжайте. Я знаю, вас это удивит, но вы должны поверить: мы любим Николая – и я, и Андрей, и все наши знакомые. Он хороший человек, только ребенок – капризный, искренний. И он вас любит, я-то знаю, когда он любит, – очень, очень, Оля! Не бросайте его, ему нужна такая, как вы. А мы будем с вами друзьями – настоящими друзьями, Оля!