Текст книги "Люди как боги (илл. С. Цылова)"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

5

Ромеро после разлуки не здоровается, а обнимается, он говорит, что этот обычай раньше существовал во всех цивилизованных племенах. Хорошо еще, что он не целуется,– был, кажется, и такой странный обряд приветствования.

– Это вы, Эли!– сказал он важно. – Ясно вижу, что это вы!

Они стояли передо мной, плечо к плечу, улыбающиеся, довольные. Оба были невысокие, всего метр девяносто один каждый– меньше, чем Лусин и я, – широкоплечие, молодые:Андре ровесник мне и Лусину,Ромеро на пять лет старше. На этом сходство заканчивается,все остальное,от облика до привычек, вкусов и поступков,у них не только различно,но и противоположно. Ромеро ни на кого не походит, кроме себя, его усы и бородка-эспаньолка мало напоминают окладистые бороды и усы на портретах доисторических королей, хотя он утверждает, что скопировал их не то с римского цезаря, не то с американского президента – в общем, с какого-то из владык древних республик.И он всюду для забавы таскает трость. Он и обнимал меня, не выпуская трости.

Но если Ромеро ни на кого не похож, то Андре не бывает долго похожим на самого себя. При каждой встрече Андре иной и неожиданный. Если бы он не был гениален, я бы сказал, что он тщеславен. В школе он менял волосы чаще, чем костюмы. На пятом курсе второго круга он удалил доставшиеся ему от природы каштановые кудри и вывел черные и прямые волосы,а на третьем круге растительность на голове менялась год от года: гладкие волосы сменились локонами,за ними появились пучки,похожие на кочки, потом он был сияюще лыс, затем снова завел волосы, на этот раз короткие и колючие, как проволока.

Цвет волос тоже менялся: кудри были золотые, потом превращались в вороные, а проволокоподобная поросль обжигала малиново-красным, так что голова пылала на свету, как головешка,– Андре считал, что такое сверкание ему к лицу. На этот раз у Андре были мягкие каштановые кудри, такие же длинные, как у Жанны. Во всяком случае, это красивее, чем малиновая проволока.

– Ты загорел, Эли!– сказал мне Андре.– Неужели солнца на Плутоне так пламенны?

– Это результат концерта,– возразил я.– Твоя симфония меня чуть не испепелила. А один старичок хватался за сердце.

– Тебе не нравится? Нет, правда, тебе не нравится, Эли?

– Как может нравиться вздор?

– Та же мысль,что я высказывал,– подхватил Ромеро.– И те же слова, дорогой Андре: вздор ваша симфония!

– Твои намерения прекрасны, Андре, но неосуществимы. Мне кажется, не существует произведений искусства, воздействующих на все разумные существа Вселенной. Человеческое – человеку. А мыслящим рыбам – нечто особое, может, вовсе чуждое нашему пониманию.

Не помню случая, чтоб Андре уступил сразу. Он непременно поищет неожиданные ходы, изобретет запутанные варианты, те потребуют проверок, – лишь бы не признавать поражения.

– Пусть звездожители сами разрешат наш спор! Продолжим дискуссию на Оре!

Наступило замешательство. Мне трудно было смотреть на Андре.

– Разве ты не знаешь,– сказала Ольга с упреком, – что Эли не летит с нами на Ору?

6

Андре так огорчился, что мне стало его жаль. Он глядел на меня, словно не верил.

– Ничего не поделаешь,– сказал я.– Вы отправитесь знакомиться со звездожителями, а я возвращусь монтировать искусственные солнца в небесах далеких планет.

– Заупокойный тон не идет твоей насмешливой роже, когда ты это поймешь? – воскликнул Андре. – Я хочу знать, почему все так неожиданно повернулось?

Я объяснил, что неожиданного нет ничего. При отборе претендентов у меня не оказалось тех преимуществ, какими блистали мои друзья. Без Ольги, Аллана и Леонида дальние полеты невозможны– они инженеры и командиры космических кораблей.Андре тоже необходим: мало кто сравнится с ним в умении расшифровывать незнакомую речь.И Лусин нужен:он познакомится с иными формами жизни, некоторые попытается потом воспроизвести искусственно. Тем более потребуется знаток старины Ромеро. Кто знает, не повторяют ли иные обычаи и законы новооткрытых обществ того, что уже некогда цвело и увяло на Земле?

Ну, а кому там нужен я?

– В жизни не встречал большего глупца,чем ты!-закричал Андре.– Я спрашиваю о другом: добивался ли ты, чтоб тебя зачислили в экспедицию? Что ты сделал для этого?

Я терпеливо разъяснил Андре, что еще год назад записался на отборочный конкурс. Большая Государственная машина три месяца назад приступила к обработке данных. Всего нас было около шестидесяти миллионов человек, но после первой же отбраковки по возрасту и здоровью осталось три с четвертью миллиона.

– Ты был среди прошедших первую отбраковку?

– Да. Легче от этого мне не стало. Машина последовательно сужала круг отобранных.В конце концов осталось сто тысяч человек, удовлетворявших всем условиям конкурса,и среди них снова был я.И тогда бросили жребий. Мне выпала пустышка.

Некоторое время мы шли молча. Андре хмурился. Я догадывался, что он выискивает возможности возобновить мое ходатайство. Я был спокоен. Таких возможностей не существовало.

– Мы сделаем так,– сказал Андре.– Эли полетит вместо меня. Он отлично меня заменит.

Одна Жанна обрадовалась, что Андре остается. Мы хором ругали Андре. Наше возмущение было тем сильнее, что мы знали, как нелегко переубедить этого человека, когда он вобьет что-нибудь себе в голову.

– Без Эли не полечу!– твердил Андре.– Еще в школе мы мечтали, что первое путешествие в иные созвездия совершим вместе. Поймите, мне не хочется расставаться с ним!

– Правильно,миленький!– быстро говорила Жанна.– И со мной не надо расставаться. Я тоже не хочу с тобой расставаться. Не слушай их!

Андре и без ее советов не слушал нас, мы кричали и перебивали друг друга. Потом в спор вступила молчавшая до того Ольга:

– В твоих действиях нет логики, Андре. Если Эли полетит вместо тебя, вам все равно придется разлучаться.

Андре зачастую в спешке хватается за первый попавшийся аргумент, не соображая,что тот повернется против него.Ошеломленный,он уставился на Ольгу. Этим воспользовался Ромеро.

– Я попрошу Веру помочь Эли,– объявил он.– Через пять минут я лечу в Столицу,– сказал Павел.– Сейчас десять. В одиннадцать вы узнаете, Эли, благосклонна ли к вам судьба.

Он завершил эти напыщенные слова таким же напыщенным поднятием руки и удалился. Ромеро умница и добряк, но говорит и ходит, как древнеримский император.

Андре пригласил нас к себе в гостиницу. Лусин вспомнил о своем драконе: бедного дракона, вероятно, обижали пегасы. Леонид и Ольга торопились на галактическую базу, у Аллана тоже нашлись неотложные дела.

– Хотелось поругать тебя за дешифраторы, но придется отложить, – сказал он с сожалением.

Андре взял меня под руку.

– Погуляем еще и пойдем ко мне. Нет, я так рад, так рад, что вижу тебя, Эли!

7

В Каире я люблю летние вечера.Конечно,с тех пор как Управление Земной Оси научилось ориентировать в пространстве нашу планету, различия в климате разных широт смягчились.Еще на моей памяти в Антарктике в иные зимы бушевали бесконтрольные снежные бури. Лет пятнадцать назад всерьез обсуждалось, не установить ли на Земле стационарный климат – вечное лето в тропиках, вечную весну на высоких широтах. Идею постоянной весны на шапках планеты и непрестанной жары в центральном поясе, однако, отвергли – и хорошо, что отвергли. Чувство жаждет перемен и противится однообразию. Нынешняя, расписанная по месяцам и неделям, смена тепла и холода, дождей и ясности, ветров и тишины мне по душе.

Однако каждое место на Земле имеет свою особую прелесть. Никакие старания метеорологов не придадут воздуху в Гренландии и Якутии южного аромата и неги. На севере мир суровей и светлее, а у тропиков природа задумчивей и нежней. Синий, напоенный выразительными, как крик, ароматами южный вечер волнует меня своей музыкальностью – возможно, это надо сказать по-иному, я просто не подберу слов точнее.

Именно так я и выразился, когда мы прогуливались с Жанной и Андре по бульвару под пальмами и кипарисами.Жанна сорвала амариллис,кроваво-красный, с дурманящим запахом. Садовые амариллисы на севере не пахнут. Этот же изнемогал, источая благовоние, два-три вдоха из его распахнутой чаши заставляли усиленно биться сердце.

– Глупая!– Андре забрал цветок у Жанны.– В твоем состоянии надо быть осторожней.

Я поинтересовался, что за состояние у Жанны. Она мало изменилась за два года, что мы не виделись. Андре объяснил, что они ждут мальчика. Он показал синтезированный по формулам портрет их ребенка, каким тот будет в десять лет. Я поразился, до чего малыш походил на Андре, – те же глаза, нос, подбородок.Оказалось,Жанна на четвертом месяце,и вчера, перед отлетом в Каир на концерт, Медицинская машина, обследовавшая Жанну, установила, когда будут роды, а затем рассчитала и отпечатала будущий портрет сынишки.

– Вот генетический гороскоп Олега, мы хотим назвать его Олегом,– сказал Андре.– Чудный парень, не правда ли? Ты полюбуйся, какова степень его познавательных способностей, как высок индекс жизненной активности!

Не прошли мы и двух шагов, как на аллее вспыхнул видеостолб и в нем загорелся силуэт Веры. Она сидела на диване и улыбалась мне. Я видел люстру и цветы справа, остальное терялось во тьме меж цветами и картинами. Слева от Веры кто-то стоял, мне показалось, что это Ромеро, но Вера поняла, куда я смотрю, и освещенное пространство сузилось, охватывая лишь ее.

– Брат,– сказала Вера,– ты мог бы по приезде на Землю явиться ко мне.

– У меня были дела по командировке. И я не знал, что на вашей суматошной Земле стало модой ходить в гости.

– Ты мало изменился, Эли,– заметила она.

– Другие находят, что я очень изменился,– отозвался я.

– А теперь ты хочешь лететь на Ору?

– Разве запрещено хотеть, что вздумается?

– Не все желания осуществляются, Эли.

– Я уже изучал это в курсе «Границы возможного» и, кажется, получил за благоразумие высший балл – двенадцать.

– Боюсь, твоего благоразумия дальше экзаменов не хватило.

– Я часто огорчался своему благоразумию на экзаменах.

Она засмеялась.Я люблю ее смех. Никто так не умеет смеяться, как Вера. Она словно освещается при смехе.

– Тебя не переговоришь, брат. Завтра вечером приходи. Обстоятельства стали другими, и, возможно, твое желание осуществится.

Я не успел ни поблагодарить, ни узнать, почему обстоятельства стали другими, – видеостолб погас. Андре в восторге обнял меня.

– Итак, ты летишь с нами, Эли!

– Вера сказала: возможно.

– Если Вера говорит «возможно», это значит – наверно!

Жанна тоже поздравила меня,но по-своему.Она сказала,что двумя сумасбродами на Земле станет меньше, а она устала от сумасбродств. Потом она прислушалась к себе.

– Охранительница требует, чтоб я легла, Андре. Не понимаю, почему такая спешка, еще нет двенадцати.

Андре схватил нас с Жанной под руки.

– Немедленно в гостиницу! Я могу объяснить, что случилось. Ты сегодня чувствуешь себя хуже, но не знаешь этого, а Охранительница на то и Охранительница, чтобы все знать о нас.

Мы прошли в их номер. Жанна удалилась в спальню, а я вышел на балкон. Внизу лежал спящий Каир, над ним раскинулась звездная полночь.

8

Может,я сентиментален,но у меня все внутри замирает, когда я остаюсь один на один со звездным небом.

Наших предков-пастухов охватывал страх при виде Вселенной, сверкающей тысячами бессмертных глаз,меня же охватывает восторг. Они и понятия не имели, как неисчислимо велик мир, и все же ощущали себя исчезающе малыми перед лицом звездного величия.Я отлично знаю, сколько десятков и сотен парсеков до каждой из ярких звезд, но не чувствую себя ничтожным перед их грозной отдаленностью и громадой. Это блажь, в ней неудобно признаваться, но мне всегда хочется протянуть руки далеким мирам, так же вспыхивать и менять свой блеск, так же кричать, кричать во Вселенной сияющим криком!…

– Что с тобой?– спросил Андре, выйдя на балкон.– На тебе лица нет.

– Любуюсь небом– ничего больше.

Он сел в кресло и, тихо покачиваясь, тоже засмотрелся на звезды. Вскоре и у него стало странно восторженное лицо, как у всех, кто делается сопричастен величественности мироздания.

Звездная сфера медленно вращала светила вокруг невидимой оси.Небо, бархатно-черное,было почти над головой, протяни руку– дотронешься до звезды! На севере,у горизонта, сверкала Большая Медведица,в зените горел исполинский Орион, неистово пылал Сириус, а пониже, тоже чуть ли не у горизонта, торжественно вздымался Южный Крест, в Киле полыхал багрово-зеленый костер Канопуса. Воздух был так прозрачен, что я легко различал светила седьмой величины, а от жгучего блеска нулевых и отрицательных глазам становилось больно.

Андре тихо проговорил:

– А там,в безмерных провалах Вселенной,мы будем тосковать по родной Земле. Знаешь, Эли, я иногда думаю о людях, которые улетали в космос до того, как был применен эффект Танева. Рабам жалких досветовых скоростей, им не хватало их маленькой жизни на возвращение, они знали это – и все же стремились вперед.

– Ты хочешь сказать, что они были безумцы?

– Я хочу сказать, что они были герои.

Внизу тихо шумели листья пальм и акаций, всегда недвижные кипарисы вдруг забормотали жесткими ветвями. Я закрыл глаза, улыбаясь. Прямо на меня низвергался оранжевый глаз разъяренного небесного быка – Альдебарана. Двадцать один парсек, шестьдесят пять световых лет разделяли нас. Где-то там, в стороне Альдебарана, летела невидимая искусственная планета – Ора.

– Четыреста двадцать лет назад в пространстве затерялись Роберт Лист и Эдуард Камагин с товарищами,– задумчиво сказал Андре.– Может, и сейчас их корабль несется шальным небесным телом,а мертвые космонавты сжимают истлевшими пальцами рукояти рулей.Как же страдали эти люди, вспоминая маленькую, зеленую, навеки недостижимую Землю!

– Почему такая печаль, мой друг?

– Я страшусь оставлять Жанну.

– Что за опасения! Неудачных родов давно не бывает.

– Да нет, не то!…

Он помолчал, словно колеблясь.

– Перед женитьбой мы с Жанной запросили Справочную о нашей взаимной пригодности к семейной жизни.И Справочная объявила, что мы подходим друг другу всего на тридцать девять процентов.

– Вот как! Никогда бы не подумал.

– Мы сами не ожидали. Я был как пришибленный. Жанна плакала.

– Помню, помню, перед женитьбой ты ходил мрачный…

– Будешь мрачным!Соединиться, имея прогноз, что брак будет неудачен! Потом я сказал Жанне:ладно,пусть тридцать девять,да наши, в старину люди сходились при двух-трех сотых взаимного соответствия, ничего– жили!.

– Все влюбленные глупы. Радуюсь, что не влюблен.

– Это ругань, а не аргумент, Эли.– Андре уныло покачал головой. Я еле удержался от смеха, такое у него было лицо.

Он ушел, а я задержался на балконе.

Когда Орион повернулся над головой,я лег на диван и заказал Охранительнице музыку под настроение.Если бы Андре узнал,что я делаю, то закричал бы, что у меня нет вкуса и я не понимаю великих творений. Он обожает сильные словечки. Что до меня,то я считаю изобретение синтетической музыки для индивидуального восприятия величайшим подвигом человеческого гения.Она лишь для тебя, другой бы ее не понял. И древние Бах с Бетховеном, и более поздние Семенченко с Кротгусом, и штукари-модернисты Шерстюк с Галом творят для коллективного восприятия. Они подчиняют слушателя – хватают меня за шиворот и тащат куда нужно им, а не мне. Иногда наши стремления совпадают, и тогда я испытываю наслаждение, но не часто. Индивидуальная музыка как раз та, какой мне в данный момент хочется. Андре обзывает ее физиологической, но почему я должен бояться физиологии?Пока я живу, во мне совершаются физиологические процессы, от этого никуда не денешься.

Вскоре зазвучала тонкая мелодия. Я сам создавал ее, Охранительница лишь воспроизводила то, чего я жаждал.Грустные голоса скрипок звенели, тело мое напевало и нежилось, за сомкнутыми веками, в темноте, вспыхивали световые пятна. Сперва все это совершалось живо и громко, потом слабело, и я засыпал, борясь со сном, чтобы по-прежнему ощущать музыку. «Завтра будет… Что будет?… Завтра… день!»– возникла последняя смутная мысль, и она отозвалась во мне торжественно-радостной, радужно-зеленоватой мелодией.

9

Утром я узнал, что сегодня в средних широтах праздник Большой летней грозы, и поспешил в Столицу. Андре с Жанной улетели на рассвете. Когда я подошел к гостиничному стереофону, на экране показался смеющийся Андре.

– Ты так крепко спал, что нам с Жанной было жалко тебя будить. После Веры приходи к нам.

На улицах Каира чувствовалось, что предстоят важные события, в воздухе проносились аэробусы и авиетки, шумели крылья пегасов, извивались молчаливые драконы. Я вскочил в аэробус, летевший к Северному вокзалу, и полюбовался сверху панорамой гигантского города. На земле Каир многоцветен и разнообразен, с воздуха все забивают две краски– зеленая и белая, но сочетание их приятно для глаз.

Мы обогнали не меньше сотни пегасов и летающих змеев, пока добрались до вокзала. Экспрессы уходили на север поминутно.

Гроза по графику начиналась с двенадцати часов. Над серединой Средиземного моря мы врезались в первый транспорт облаков. Я знал, что с Тихого и Атлантического океанов заблаговременно подняты тысячи кубических километров воды и что их неделями накапливают на водных просторах, пока не придет время двинуть на материк. Но что и заповедное Средиземное море стало ареной тучесборов,было неожиданно.На Земле произошло много нового за два года, что я отсутствовал.Я пожалел, что узнал о празднике поздно: хорошо бы слетать на Тихий океан– посмотреть, как гигантские облачные массы, спресованные в десятикилометровый слой, внезапно приходят в движение и, опускаясь с высоты, куда их загнали, бурно устремляются по предписанным трассам в предписанные места.

Ветер был около тридцати метров в секунду,Средиземное море бурлило,с каждым километром за окном становилось темней.Через некоторое время экспресс повернул на восток и вырвался на ясное солнце. Минут двадцать мы летели вдоль кромки туч. Я поразился, с каким искусством формируют транспорты облаков– километровая толща тумана неслась таким четким фронтом, как если бы ее подравнивали под линейку. Переход из темноты в ясность был внезапен.

В Столицу мы прибыли в одиннадцать и высадились на пересечении Зеленого проспекта и Красной улицы. Чтоб не выходить на многолюдный в праздники проспект, я свернул на Красную.

Однако на Красной было много людей. Полеты на пегасах и драконах в Столице запрещены, зато сегодня жители высыпали в воздух на авиетках. Как всегда, усердствовала детвора, этому народу нужен лишь повод для шума, а разве есть лучший повод побеситься, чем Большая летняя гроза? Они отчаянно кувыркались над домами и деревьями.Я знал, что Охранительницы следят за ними, но становилось не по себе, когда малыши принимались соревноваться в падении с сороковых этажей. Один из десятилетних храбрецов с воплем обрушился на меня. Охранительница, разумеется, вывернула его авиетку, мальчишка пронесся мимо и повис, покачиваясь метрах в десяти.

– Вот догоню тебя! – рявкнул я, стараясь сдержать улыбку.

– Не догоните. Я от всякого убегу.

И он тут же удрал наверх – выглядывать с орлиной высоты новую жертву.

На пересечении Красной улицы и Звездного проспекта стояли свободные авиетки. Я сел в одну и мысленно распорядился: «В Музейный город». Авиетка через три минуты опустилась на площади Пантеона, около памятника Корове. Приезжая в Столицу,я всегда захожу в Пантеон.Ныне сюда уже никого не вносят. Но могучие умы и характеры прошлых веков, своей деятельностью подготовившие наше общество, заслужили вечный почет– он был им оказан прадедами, построившими Пантеон. Мне нравится надпись на фронтоне дворца: «Тем, кто в свое несовершенное время был равновелик нам». Андре иногда смеется, что надпись хвастлива: задираем нос перед предками. А я в ней вижу равнение на лучших людей прошлого, желание стать достойными их.

Я прошел аллею памятников вымышленным людям, оказавшим влияние на духовное развитие человечества,– Прометею, Одиссею, Дон-Кихоту, Робинзону, Гамлету, мальчишке Геку Финну и другим– сотни поднятых голов, скорбных и смеющихся лиц.В стороне от них, у стены, приткнулась статуя Андрея Танева, и я постоял около нее.

Собственно,Танев жил,а не был придуман, о его жизни многое известно, хотя тюремные его тетради были найдены лишь через двести лет после его смерти. Но правда так переплелась с выдумкой, что достоверно одно: в начале двадцатого века по старому летосчислению жил человек, открывший превращение вещества в пространство и пространства в вещество, названное впоследствии «эффектом Танева», этот человек долго сидел в тюрьме и вел свои научные работы в камере.

Скульптор изобразил Танева в тюремном бушлате,с руками, заложенными за спину,с головой,поднятой вверх,– узник вглядывается в ночное небо,он размышляет о звездах, создавая теорию их образования из «ничего» и превращение в «ничто».То, что мы знаем о Таневе,рисует его,впрочем, вовсе не отрешенным от Земли мыслителем– он был человек вспыльчивый, страстно увлеченный жизнью, просто жизнью, хороша она или плоха. До нас дошли его тюремные стихи– нормальный человек на его месте, вероятно, изнывал бы от скорби,он же буйно ликует,что потрудился на морозе и в пургу и, с жадностью проглотив свою еду,лихо выспится.Вряд ли человек, радовавшийся любому пустяку, очень тосковал о звездах. Тем не менее Таневу первому удалось вывести формулы превращения пространства в массу, и он первый провозгласил, что придет время, когда человек будет как бог творить миры из пустоты и двигаться со сверхсветовой скоростью, – все это содержится в его тюремных тетрадях.

В это время снаружи зазвонили колокола, запели трубы.

– Тучи! Тучи! – кричали на площади.

Я побежал к выходу, вызывая через Охранительницу авиетку.