Текст книги "Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы"

Автор книги: Сергей Демченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава VII

Когда пацан немного пришёл в себя, хотя и это понятие было для него крайне относительным, я сделал ему чаю.

Пока он, аж зажмурившись от удовольствия, прихлёбывал бодрящий напиток, я выяснил, что все, кто лёг на этой поляне почти часа назад, приходились ему что-то вроде «командиров». А он – «салабон», новобранец.

Если это слово было применимо к весьма странной по сути «армии», в которую его угораздило угодить.

Незадолго до катастрофы их, кучку молодых оболтусов, потянуло на модную турбазу в районе Красной Поляны.

Вдоволь накуражившись и натусившись на тамошней вечеринке с заезжими ди-джеями и гостями из разных регионов, весь этот недозрелый бамбук в количестве двухсот тридцати с лишним душ, не считая большого количества людей разных возрастов, отдыхавших там же, оказался заложником происшедших перемен. Какое-то время заботу о них взяли на себя работники баз отдыха и пансионатов, согнавшие со всех окрестных мест весь наличный люд в одно огромное стадо.

Завезённых накануне продуктов и запасов питьевой воды хватало на первое время, а потом… Потом в район нагрянули толпы бездомных и голодных людей, пролилась первая несмелая или наглая, намеренно жестокая, кровь. За извечное: еду, кров, одежду…

Народ разбился на группы и занял "круговую оборону" от «соседей». Так продолжалось две недели.

А спустя ещё неделю, когда съели даже окрестных енотов, вооружённые до зубов лица вошли в долину…

Тех, кого посчитали нужным и достаточно жизнеспособным, построили в колонны и повели, почти погнали, в сторону Горячего Ключа. То есть почти весь молодняк старше 16, что там был. Естественно, – всех молоденьких девушек; девчонок – почти детей, и женщин среднего возраста.

По какому ещё критерию шёл отбор, Паша (это было настоящее имя мальчишки) не знал. Что стало с остальными, которые "не глянулись" людям в форме, Жук – такой ещё кличкой представился мне тинэйджер – тоже не знал. Похоже, общее состояние здоровья играло далеко не последнюю роль. Однако в толпе смутно гуляли рассуждения о том, что тех, оставшихся и «невостребованных», просто перестреляли.

Наиболее «умные» сообразили и поделились этими мыслями с другими, и заявили, что они теперь – пленники. И что вести себя стоит тихо и покладисто, не поднимая шума и недовольства по поводу тяжестей перехода и отсутствия удобств.

И действительно, – как только маленькая группка молодняка из Москвы попробовала запротестовать относительно скромного питания, отсутствия чистого белья и душа, совместного беганья по кустам в туалет на привале, – их жестоко, нечеловечески избили. Двое из семи умерли почти сразу же. Девушек, первыми поднявших этот глупый возмущённый хай, изнасиловали. Попытавшуюся вступиться за них женщину постарше тоже зверски отметелили, изнасиловали уже толпой, после чего колонну вновь пинками построили и погнали быстрее обычного.

Больше прав качать не пробовал никто.

А после того, как их привели на место, в какой-то укреплённый посёлок, они были распределены между своими «инструкторами». Для которых они скорее служили слугами и мальчиками на побегушках, чем бойцами.

Хотя несколько ребят, ушедших со взрослыми куда-то к этим местам, так назад и не вернулись. Жуку в качестве «наставников» достались Ермай и его "банда".

Для чего служили девочки и остальные женщины, понять не трудно. Но те очень быстро свыклись со своею естественной природной ролью, словно поняли, что теперь мир целиком принадлежит мужчинам. И даже вовсю старались угодить в кустах и постелях воякам. За что им перепадало всякого рода вкусностей и поблажек куда больше ребят…

– Хм… а ты на них в обиде за это, что ли?

Тот стушевался:

– Да ну почему… Нет. Просто… обидно как-то. Они же люди, гордость какая-то должна быть, что ли… А не за конфету…

– Они прежде всего суки, понимаешь? В смысле – самки. Они всегда будут с тем, кто правит и сильнее, и крайне редко – до конца с тем, кто угнетаем. И знаешь, сынок… Они мудры от природы, эти женщины. И они, пусть только лишь теперь, но всё же признали то, что так или иначе им приходилось вдалбливать в их чумные головы все те времена, что просуществовала человеческая цивилизация. Для этого понадобилась мировая жопа. Но если это должно было случиться хотя бы для того, чтобы прозрели наши бабы, может, будем считать, что оно того стоило?

…Мир ценностей поменялся моментально. Вот ты. Разве ты думал когда-нибудь о том, что потеряешь тьму времени глупо и без пользы, вытанцовывая на ваших «дансингах»? Прокалывая уши и ноздри, как дикарь?

Жук напряжённо слушал, словно боясь пропустить хоть слово. И торопливо вставил:

– Я не прокалывал, как видите. – И он поспешно стал тянуть себя за уши. – Ну, я «ботан» по-вашему, конечно… Но до «педикализма» не дошёл, слава Богу…

Я кивнул:

– Ну, не ты, так другие. Во все времена хватало кретинов и бездельников, подобных пчёлам без жала. И они сгинули. Сечёшь мою мысль? Так и с женщинами… Тряпки, сплетни, удовольствия, дорогие побрякушки, – вот что для них было смыслом жизни. Редко, опять же – дети и родные.

…Хрен его знает, может, по-другому они и не хотели? За этими бирюльками им удавалось, наверное, прятаться от ужасов и трудностей обыденной жизни… А мы, мужики, как распоследние дураки, изо всех сил и всячески – потакали им, – в этом их стремлении свалить на нас же свои проблемы и трудности… Ох, и преуспели же мы в этом! В результате все… понимаешь, – ВСЕ мы – просто жирные, не способные уже прыгать блохи на скатерти жизни. Пришёл некто…и попросту смахнул нас ладонью… Как крошки поролона. Да уж… – я закуриваю и смотрю в огонь.

Похоже, тот тоже прислушивается к моим разглагольствованиям так, будто пытается сравнивать, – а насколько ж вырос интеллект человека с тех времён, когда он помнил нас, ещё бегающих с каменным топором по девственным лесам начала Эры.

… – В моё время была вот такая глупая песенка: "Лучшие друзья девушек – это бриллианты". Ты её, наверное не застал. И не помнишь, мал ты был ещё… Да только ТЕПЕРЬ у этой песенки появился совершенно новый, настоящий смысл. Смысл наизнанку. Теперь эти самые драные бриллианты они порой рады бы зарядить в виде дроби в патрон. Все – зараз. Хотя бы в один патрон, чтобы выжить в определённый момент… Самое время.

Что-то меня понесло куда-то в лирику с этим, незнакомым мне, подростком. Нужно менять направление разговора:

– Родители твои где, как ты думаешь?

Тот молчит сперва, а потом с какой-то затаённой надеждой начинает говорить:

– Батяня был электронщиком. Классным электронщиком. Много зарабатывал. Но не в городе, а где-то заграницей. Он любил меня безумно…

– А ты?

– О, я просто не мог без него! Особенно в раннем детстве… – В его глазах блеснула всё-таки непрошенная слезинка. Он сглотнул её торопливо, украдкой смахнул с угла глаза, будто стыдясь этого проявления тоски.

– Как раз за месяц, как нас… ну, накрыло, он уехал куда-то в командировку. Так сказал. Я почему-то так не хотел, чтоб он уезжал. Не знаю, – как чувствовал… – Тихий вздох…

– А маманя – они в разводе. Уже лет пять. Я с батей и бабкой жил. Ну… бабуля… и мать, я думаю, утонули… Как все…

Он старательно не хлюпал носом, но что-то в его голосе говорило о том, что сдерживаться ему стоит больших, безумно больших трудов.

Ещё лучше тему я нашёл, дурак старый…

– Прости, Пашка. Думал, живы твои…

– Ничего, я сильный, наверное… Я уже выплакал по этому поводу своё, – всё, что было. Всех оплакал. И теперь только сильная горечь в душе и осталась…

Мы посидели вот так, без слов, минут пять.

Я медленно и задумчиво ворошил догорающие ветки в костре, измельчая от нечего делать угли. А он застыл – напряжённо, не мигая, держа в руках давно остывшую кружку чая… и глядя куда-то в глубину рощи, словно там увидел что-то из светлых картин собственной коротенькой и глупой жизни.

Невольно я со щемящей грустью вспомнил собственное детство. Свой ущербный, жёсткий детский мир.

Отца, вечно занятого собственными мыслями и странными делами, с которым мне редко удавалось найти, о чём даже просто поговорить…

Просто пройти с ним гордо по улицам, держась доверчивой ручонкой за его крепкую ладонь… Не знаю, стоит ли уже высказывать прошлому свои детские обиды… Но я вдруг остро, от души, до привкуса крови в горле позавидовал этому мальчишке, что с головою купался в отцовской любви и ласке все свои незрелые годы. Как же ты, должно быть, был счастлив, рыжий молокосос…

…Время текло, тикало неумолимо, и как ни хорошо было глазеть на огонь, копаясь в памяти и нежась в волнах его ласкового тепла, у меня было дело.

– Жук… – Он вздрогнул, пока ещё не отрывая глаз от своих "туманных далей":

– Д-да…

– Что из себя представляет эта «армия»? Сколько их? – Он, наконец, словно нехотя оторвался от собственных мыслей и переключился на эту тему. Помедлил, будто прикидывая:

– Сколько? Я думаю, дяденька, пару тысяч их есть точно. Но они не сидят все на одном месте, вот в чём дело. Постоянно приходят и уходят куда-то. Словно по поручениям каким-то. Постоянно новые лица. Вроде как это место – что-то вроде сборного или промежуточного пункта.

– Х-ха! Пересылка, этап ещё скажи! – я насмешливо глянул на Жука. – До фига знаешь, сопля…? Такие слова умные порешь, – "сборный пункт", "промежуточный пункт"…

– Ага… – Довольный похвалой, тот даже заулыбался. – «Наблатыкался» там, у них. Так вот. Поэтому, мне кажется, их гораздо больше. Знаете, их вообще трудно назвать однородной армией в полном смысле этого слова. Там были люди и в военной форме, и в охотничьей.

Многие приходят туда вообще в гражданском рванье. Как дохляки, вставшие из могил. Кожа да кости. Так их на месте там «банят», стригут, кормят. Обучают. Чем-то там лечат, если вши и прочее. Там даже врачи есть. Переодевают уже в форму. Вооружают. А потом, когда очухаются, уводят колоннами куда-то. По сотне и больше за присест.

Я присвистнул. Вот тебе раз! И сколько ж реально через этот… и подобные ему, накопители, прошествовало народа? Не просто гражданских попрошаек, а БОЙЦОВ?! И куда всё это воинство затем растекалось?

Жук тем временем заливал вдохновенно и взахлёб:

– Знаете, немало там и кавказцев, хотя основной костяк составляли мужики, похожие больше на русских. Не знаю, – русскими ли они все были на сто процентов, потому что мне слышались иногда странные слова. В основном большинство молчало. Командовали нами вообще несколько человек. Те точно русские. А, вот ещё… Среди них долго была какая-то группа… Потом ушла. Так перед ними все просто ходили на задних лапках.

И выглядели они просто…ну, просто шикарно, наверное. Человек двадцать пять. Форма – просто суперовская! И держались они как-то обособленно. Ни с кем в разговоры почти не вступали. Только с каким-то Минаком. Он там навроде командира над остальными был. Но те ему не подчинялись. Скорее, наоборот. Как отдельная каста, честное слово! – Парнишка ожил, отвлёкся и разговорился.

– Форма чёрная? Как кожаная или резиновая на вид? – я уже знал, что услышу в ответ.

– Да… А Вы откуда знаете? – Жук даже перестал жевать выданную мною галету. И застыл с набитым ртом.

– Да уж знаю. Ты ешь, ешь, давай. Мне идти надо. Сейчас сделаю тебе ещё один укол… – и прощай, брат.

Над поляной повисло тягостное молчание. Лишь слышно было, как потрескивает и шипит, под падающими в него каплями дождя, совсем уж несильно горящий огонь костра.

– Куда же Вы пойдёте? – Паша тупо смотрел на меня, как будто не понимал, что ну, не кинусь же я ему отчитываться о своих планах и маршрутах.

Спросил, скорее, для того, чтобы скрыть собственный страх. Страх перед пустым, чужим лесом. И наступившей ночью. Явно парень никогда не оставался в них один. Тем более так далеко от жилья и взрослого мира…

– Да так, Пашок… Прогуляюсь по своим делам-с… – Я встаю с бревна.

…Мне придётся бросить тебя, парень. Не таскать же мне тебя за собою до тех пор, пока не убьют или тебя, почти калеку… Или меня, – отягощенного твоим неспешным и малоскоростным присутствием. Ты виден и прекрасно слышен издалека, как тяжело пыхтящий тысячетонный локомотив. А мне… Мне в друзья и попутчики больше подходят тишина, скрытность и умение иногда почти не дышать…

Ты для меня сейчас – обуза.

Я ему так и сказал. Клянусь, из его глаз вот-вот готовы были снова брызнуть слёзы, но уже слёзы отчаяния. Его можно понять. Один, на полуприсядках, в раскоряку. И к тому же полный профан во всём, что касается того образа жизни, что так привычен мне… Куда я с ним, чёрт меня задери?!

– А… а куда же мне-то идти?! – в этой фразе было заключено всё невысказанное отчаяние мира. Но я на такие штуки не покупаюсь.

– Да не ори ты так, чудо в перьях… Куда хочешь иди, пацан. Я для тебя не папа, пойми. Скажи спасибо, что просто жить оставил. Ты ведь меня видел, верно?

Тот непонимающе кивнул.

– Мне бы по "долгу службы" приколоть тебя надо, как кабанчика. А я тебя лечу, разговоры тут с тобою разговариваю… Чуешь? Возвращайся к своим.

– Да уж, блин… Спасибо… Вот уж чего не хотел бы, так это идти туда. – Кажется, он обиделся. Ну, смехота… Распухшие губы подрагивают.

– Послушай, Жук… Я иду туда, где смерти будет больше, чем тебе доведётся увидеть за пять жизней. Ты хочешь, чтобы я привёл тебя под первую же пролетающую мимо пулю? – Молчание.

– Или под нож такого же мясника, как я? Мало ты увидел сегодня? – Сиренево-серые чернила ночи испуганно заколебались.

Будто протестовали против покусительств дождевых струй на бордово-оранжевые поля заботливо взращенных костром углей. Тех, что давали им успокаивающий шатёр мирного света. Похоже, сама ночь боялась оставаться сегодня наедине сама с собой.

Такую ночь лучше провести дома, под семью замками, в постели, в большом городе, на улицах которого ярко горят фонари и неспешно катят, мигая сине-красными огнями, многочисленные и бдительные патрульные машины…

Как нескоро мы ещё увидим всё это снова…

– Дядя… а хотите… А хотите, я покажу Вам, где их схроны?! Мне Кука как-то мимоходом примерно показывал… – Жук вскинулся, – он нашёл, как ему показалось, способ убедить меня взять его с собою…

– Схроны? – ему и вправду удалось меня немного заинтересовать. – Далеко?

– Нет! Здесь рядом, и аж два! – он жарко зашептал, почуяв мои сомнения. Ему так хотелось быть убедительным…

Я стал прикидывать. Последние двое суток я напряжённо оглядывался назад, – туда, где осталась База.

Но зарева и жирного столба дыма, свидетельствующего о нападении на мой дом, не наблюдалось. Не слышно было и канонады. Правда, с такого расстояния я мог её уже и не слышать. Но вот увидеть горение заранее и специально для этого приготовленных ям с дизельным топливом и кусками автошин я мог и отсюда. И слава Богу, что горизонт над горами так и не окрасился этими сигналами тревоги. Значит, «делегаты» исправно тащат моё «письмо» Вилле. И моя уловка пока работает, как надо. Я очень, очень на это надеюсь…

И значит, в запасе у меня есть ещё три, ну пять дней… За это время я могу наворотить такого…

Но эти схроны, которые то ли есть там, то ли их нет…

Вопрос: стоят ли они того, чтобы добровольно терять время, которого и так мало? И вдобавок ко всему тащиться к ним черепашьим шагом с калекой, ежечасно рискуя подставиться и засветиться?

Щенку только того и надо, чтоб я пошёл с ним, – ему будет не так страшно. Да и подохнуть он не хочет, понятно.

В его наивных глазах я читаю тайную надежду: что я вдруг сжалюсь и пристрою его где-нибудь, что ли?

А кста-аа-ати…

– Слышь…ты, селёдка пучеглазая! А откуда твои дохлые «братья» притащились с этим…мясом, бля…? Хотя бы сторону укажи!

"Селёдка" без колебаний вытянула руку в направлении Адыгеи. Почти. Потому как мнимая линия их маршрута, выходит, проходила по средней параллели между моим городом и Адыгеей, а не указывала точно на неё…

– Эй… а ты с ними сам-то там бывал?

Ещё не зная истинной причины моего интереса, Жук снова кивнул, но как-то вяло. Словно не хотел признаться в чём-то постыдном, в чём ему пришлось участвовать. Это не ускользнуло от моих глаз.

– А ну-ка, ну-ка… Выкладывай. Только не шуми…

Поминутно издавая тяжкие вздохи и пряча глаза, пацан поведал, что неделю назад…нет, больше! – отряд Ермая и ещё двух таких «формирований», объединив усилия, настиг, обложил и захватил в горах несколько человек. Ермай тогда радовался, как ребёнок. Всё скалился от удовольствия и твердил, что "соседушки в гости пожаловали, да в сети и попали"…

При этих словах я похолодел… Мне хотелось тряхнуть головой, отгоняя этот высокий голос, но вместо этого я, напротив, превратился в слух:

– …Правда, говорили, что гнались за четырьмя или пятью, а двое всё-таки ушли. Ушли, положив перед этим что-то около трёх десятков этих… ну, которые из-под Ключа… – у пацана не повернулся язык назвать ЭТИХ другим именем: СВОИ.

– Они кэ-эк дали им там…хороших… чих-пыхов, а потом разделились и стали пробираться куда-то в сторону Анапы, что ли… Да вот только двое и смогли уйти. И эти, – он кивнул на наряженную трупами поляну, – их схватили. Когда у этих… ну, у тех, кто защищался…, патроны закончились. Там шуму было – мама, не горюй! Говорят, они…, – ну, эти, что дрались и уходили, ещё человек семь напоследок насмерть порезали… Ну, перед тем, как их скрутили… – глаза мальчишки горели странным огнём. Он как-будто восторгался тем, как досталось втайне ненавидимым им «ермаям» и иже с ними. Словно гордился подвигами захваченных героев. Его кулаки самопроизвольно напрягались, сжимаясь в небольшие острые комочки некрепкого костяка…

– Я тогда ещё, когда их привели, воду им носил. Как увидел их, сразу понял, что мужики порядочные, классные. Не чета этим… скотам… – он вновь указал головой на едва различимые в темноте останки, поливаемые мелкой дождевой моросью.

– Я… Я, дяденька, помочь им хотел… Сбежать помочь хотел, понимаете?! – он схватил меня за руку, и заговорил жарко, сбивчиво, словно стараясь оправдать собственное бессилие или подлость:

– Я им принёс потом даже пистолет, еды… Я… Я… Они мне сказали, что за ними могут прийти… То есть, на выручку. Понимаете? Один, маленький такой, крепкий, всё посмеивался, когда говорил, что если мужики прорвались, то сюда явится то ли какой-то "босс"…, то ли Бес, то ли шатун… То, мол, всех тогда тут ушатает… И одной планетой под Солнцем станет меньше. По-моему, так и говорил. Ермай злился тогда страшно. Орал, грозился вырвать ему язык. Но никто всё не приходил, не приходил…а я всё думал, думал, – чем им помочь? Их держали взаперти. Почти без еды и воды. А я… Я смог уговорить Чику и Сома, чтобы они притащили мне ножовку по металлу. Это пацаны из соседнего отряда. У них там и инструментарий всякий есть… И они принесли… а тут… – Пашка сбился с дыхания, закашлялся… – их стали бить, чтобы они, значит, отнесли в свой… ну, отряд, домой, наверное, заразу какую-то. А те – ни в какую…

Он заткнулся, переводя дух.

Я пребывал в ужасном состоянии. Мои люди… Мои!!! Те, которым я так громко, так легко обещал защиту и покровительство… Что верили в меня. Верили и ждали до последнего…

А я – я просто НЕ ПРИШЁЛ. И нет оправдания мне даже в том, что я НЕ ЗНАЛ….

Обязан был. Пойти. Выяснить. Найти! Вызволить! Пускай даже для этого мне пришлось бы брать в одиночку Бастилию, ломать ворота Ада, вызвать на драку половину Вселенной… И неважно, что пробившиеся на Базу бойцы пришли слишком поздно…

Какой позор для тебя, такой неоспоримый, вечно правый и «мудрый» старик…

– …и тогда им пригрозили их повесить. Я решил им в ту же ночь, значится… помочь сбежать. Но Рыба что-то там заподозрил. И сдал, сука… И я… я не выдержал побоев… Я рассказал… Понимаете?! Всё… им рассказал… – Мальчишка с трудом сдерживал рыдания. Огромные, нереально огромные слёзы стояли меж его век, превратившихся спустя два часа после моих кулаков в узкие щели.

Я был готов провалиться не только сквозь землю, но и глубже…

Жук, давясь, сглатывал сопли вперемешку со слезами, и было видно, что пацану так хотелось облегчить, освободить душу этим рассказом о своей слабости! Да что там говорить, – ему, как слишком резко повзрослевшему, просто хотелось выплакать весь ужас происходящего, – словно он, кичливо недоплакавший в детстве перед сверстниками, теперь стремился наверстать упущенное…

Я взял себя в руки и положил ладонь на его плечо:

– Прекрати. Слышишь, перестань… Сейчас всё это уже не важно. Что было, то было. Такова сейчас жизнь. Пойдёшь пока со мною, если есть силы… Я тебе скоро что-то покажу. – И отправился принести свой «баул» со снаряжением.

Он понемногу успокоился. Острые плечи его ещё вздрагивали, но он уже начал подниматься на ноги, лишь иногда кривясь украдкой лицом. Обезболивающее понемногу отпускало. Он уже до некоторой степени познал страх, боль, унижение. Но ещё прежде, чем проснётся это вечно хмурое «утро», если у него достанет сил и мужества преодолеть боль и дойти, он будет знать и другую сторону жизни…