Текст книги "Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы"

Автор книги: Сергей Демченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Демченко Сергей (Сергей Заграба)
Люди из ниоткуда
Книга 2. Там, где мы

Сеющий чисто и радостно разумное, доброе, вечное…

Он должен помнить и быть готовым. К тому, что Зернышко Беды, куда большее, чем пестуемый им самим нежный росток – украдкой брошенное кем-то в соседнем поле – непременно прилетит василиском на его счастливые плоды.

Чёрным, моментально вызревшим, приумноженным многократно «урожаем». Густым облаком семян, при первом же дуновении благоприятного ветерка, он накроет светлые всходы его…

Нет прощения Злу, но нет приятия и умножающим его, – бездействием, боязнью ли, покорностью ли своею. Достоин же презрения обходящий Зло, бегущий Зла. Умеющий давать абсолютное и бескорыстное благо должен уметь держать и не забывать в ножнах меч, как умеющий петь небесным сферам не должен забывать в высотах своих слов простых и понятий обыденных. И как Зло, смеясь, кладёт свои жертвы на весы свои, так и дана к наполнению Чаша для тел Детей Его…

Ибо лишь на том стоит и существует в мире хрупкая гладь Равновесия…

Сергей Заграба.

Глава I

…Многие кубические мили воды превратились в пар, и дождевые тучи окутали всю Землю.

В районе цепи Гималаев образовывались погодные фронты, несущие адский холод.

Страшные грозы пронеслись над северо-восточной частью Индии, над севером Бирмы и китайскими провинциями.

Плодородные долины Азии оказались залитыми водой, а по возвышенностям ударили ливни.

Плотины не выдержали и рухнули, воды обрушились вниз, и понеслись дальше, затопляя всё вокруг…

Дождевые ливни обрушились на планету, вулканы пробудились к жизни и выбрасывали многие миллиарды тонн дыма и пылевых частиц – и они поднимались в стратосферу.

Земля теперь походила издали на ярко светящуюся жемчужину, сверкающую мерцающим светом.

Альбедо Земли изменилось. Солнечное тепло и свет в большей степени, чем раньше, отбрасывались от Земли прочь, в космос.

Некоторые последствия столкновения можно было считать временными. К их числу относились, например, всё ещё несущиеся по океанам цунами. Многие из этих цунами уже трижды обошли вокруг всей планеты.

Или ураганы и тайфуны, безжалостными бичами хлещущие моря и сушу. Или льющие надо всей Землёй грозовые ливни.

Некоторые последствия носили более постоянный характер. Так, в Арктике вода выпадала в виде снега, и этот снег не растает теперь на протяжении многих и многих столетий…

(Примечание Автора: Здесь и далее – предположительно Джузеппе Орио, «Основы смертных начал». 1465 г., в современной обработке названий, имён и терминов Л. Нивена и Дж. Пурнель, «Молот Люцифера».)

…Грязный, крупный, прокопчённый уже от рождения и не вызывающий прежнего восторга и доверия, снег которую неделю заботливо, быстро и бесконечно настырно лепил до безобразия пухлые горы сугробов. Достающих, казалось, уже до самих границ низко нависших облаков.

Он упрямо шёл, сыпался, кружился и валил, – словно задавшись целью окончательно спрятать, погрести под собою всё живое, обладающее горячей кровью и плотью.

Всё столь ненавистное и чуждое ему – сыну равнодушных небес и холода.

Было странно, даже дико осознавать и видеть, как по прошествии буквально трёх месяцев от первых оттепелей, подающих робкие надежды на скорое выздоровление, планета преподнесла ТАКОЙ препоганый сюрприз…

Жестокий, варварский «подарок».

Природа словно хохотала над этим миром, давя его ледяным каблуком, словно садист – бездумно ползущего по своим глупым делам морковного слизняка.

Уже четвёртый квартал, как на смену той поганенькой, но «весне», нам на головы нежданно и безо всякого на то предупреждения, как всегда это и бывало в Росси, рухнула очередная и внезапная порция ледяного «мороженого».

В виде внеочередной, – но уже практически полярной, – зимы.

Даже в самые первые недели и месяцы после катаклизма никто из нас не видывал подобного.

Анализируя свои Доисторические мысли, я вспоминал не раз и не два, и, как правило, с матом и проклятиями, собственные прикидки по этому поводу.

Да, я изначально предполагал нечто подобное, будь оно всё трижды проклято!!! И подспудно боялся, что эти мои собственные подозрения и самые худшие расчёты оправдаются.

Знал, что это – только начало, и что продиктованное припадком чьего-то единоличного безумия худшее для нас и всех выживших – ещё впереди…

…Последнее оледенение Земли, вызванное падением кометы, в результате чего вымерли динозавры, продолжалось не один миллион лет. И хотя нынешняя ситуация не в пример легче и менее катастрофична для планеты в целом, для слабого человеческого племени это очень серьёзное, если не последнее, испытание…

К тому же очень скоро на руинах цивилизации может вызреть чьё-то неуёмное желание «объединения». Такие всегда находились на фоне дезорганизованности и разобщённости, упадка и разброда, дабы раньше всякого разумного времени поднять пинками окровавленное население на борьбу ещё более самоуничтожительную, чем все войны, катаклизмы и моры разом. Борьбу за воссоздание новых «властных начал». А точнее, за собственные власть и амбиции…

Но я не спешил делиться своими грустными мыслями с кем-либо. Напугай я ими всех с самого начала, – можно было смело считать, что в нашем и без того напряжённом сообществе настроения и оптимизм рухнут ниже уровня ныне смёрзшегося в непреодолимой прочности кристалл дёрна.

Ну, предполагать-то я это предполагал, допустим. Ну, кое-что рассчитал. Что-то предвидел, – по опыту и логике имевших место ранее событий.

По знанию природы человеческой сущности…

Где-то в истории ныне загибающегося человечества. Где-то даже в далёком прошлом самой планеты…

Но чтобы та-ак нас снова приголубить?!

Так шаркнуть расхлябанным сапогом по ликующей морде…

К чёрту лирику!

Окурок остервенело, нагло примерзает, впиваясь клещом, при каждой торопливой затяжке норовя оторвать хоть кусочек, хоть мелкий лоскуток и без того растрескавшейся, спёкшейся кровянистыми волдырями сухой кожи синюшных губ.

Одеревеневшие пальцы рук и бесконечно давно потерявшие всяческую чувствительность костяшки высушенных адским холодом ног.

Промороженная до состояния шуги кровь и водянисто булькающие при дыхании истерзанные гадким воздухом и стужей лёгкие.

И глаза… – кровавые разливы безбрежной тоски и усталости на мертвенно-жёлтых белках. Лихорадочно сверкающие бусины, прячущиеся в глубине очерченных терпеливо сдерживаемой яростью впадинах чёрных глазниц…

Это мы.

Мы измотаны, голодны и давно на пределе.

И нас всего семеро. Лучших из тех, кто есть, кто ещё числится на этот момент в живых. Лучших, – тех, кто пировал и резался в картишки не раз и не два со смертью за одним потёртым кособоким столом, и оставлял её в «дураках», всякий раз вовремя и умело вынимая из колоды нужный козырь.

Семеро сгоревших, словно свечи, одичавших сердцем и обугленных душою существ. Людей, умеющих убивать гораздо лучше, чем причёсываться…

И всего лишь – семеро.

Это всё. Всё, что мы смогли собрать и выставить на кон в этой игре.

И далеко, далеко за нами осталась ещё жалкая горстка тех, кто со слезами и надеждой собрал нас в этот утопический и почти нереальный «сабельный поход».

Я не хочу и не могу уже даже вспоминать ничего из того, что дурным сном расплескало, разметало нашу жалкую, собранную по муравьиным крохам реальность, наш мнимый рай на берегу пылающей ныне своими серными водами «Реки Забвения».

Но раз за разом, – вновь и вновь, при любом удобном для них случае, – эти мысли лезут нам в головы.

И мы ожесточённо отхаркиваем их на снежную вату зимы, словно чужеродный сгусток из глубины поражённого недугом организма. Словно тугого, жирного червя, пожирающего изнутри наше измочаленное тело, мы вырываем из наших почти онемевших глоток горькую мокроту отчаяния.

Но как бы мы ни старались, проклятый змий успевает отложить в наши поры личинки воспоминаний, и мы опять, опять больны этой мучительной памятью…

* * *

… Он явился на рассвете. Вынырнул из туманного марева, подобно лёгкой лодке, скользящей по предрассветной глади озера.

В неплохо сохранившейся одежонке, в почти новых кирзачах. И ещё довольно крепок в ногах. Возрастом за шестьдесят, но работой у мартена явно не замордован.

Лысый череп и водянистые глаза, в сырой мути которых плескалась лохань не испитого греха.

В руках брезгливо, словно делая нам одолжение, визитёр держал сломленную по пути веточку с небрежно прилаженной к ней грязно-белой тряпицей. Пожалуй, лишь это помешало Круглову отстрелить ему, прущему прямо на ощетинившиеся стволами ворота, причинное место.

Парламентёр, чтоб тебе…

Он не прятался и не лебезил. Словно за его плечами незыблемым стальным монолитом стояло наготове несокрушимое воинство.

Смотрел чужак с вызовом и с какой-то… усмешкой, что ли? Ну, ни дать, ни взять – владыка этих мест!

Подобная наглость (или всё-таки глупая смелость?) пришельца впечатляла.

Не утруждая себя никакой особой речевой «подготовкой», никаким «вступлением», чужак останавливается метров за тридцать от границы забора. Он словно знает, что периметр заминирован, и не лезет дальше.

Стал аккурат на границе безопасности, гнида, и оттуда, с ходу, прокуренным и сиплым басом орёт:

– Эй, там! Я по делу. Не дурите. Кто там у вас за старшого?

Постовые на ограде удивлённо переглянулись – смелость, мля, города берёт!

Хохол лениво ухмыльнулся:

– А что, так скоро надо? Горит где? Так это не к нам, мы не пожарные. А что до старшего… Ну, я старший. Говори, чего надо, да по-быстрому вали, откедова пришёл. А то ненароком выйдет казус какой-нить… Больно ведь будет!

На реплики и подтрунивания странный и нахальный мужичонка обращал внимания не более, чем голодный комар на рёв кусаемого им слона.

Лишь осклабился гадливо:

– Слышь, солдатик! Ты мне не лей на уши, лады? Я ж за версту «хозяина» чую, и вижу, что ты – просто «бык», лошара с большою пушкой. Ты мне «хозяина» подавай, – я с ним, и только с ним, бакланить буду! А ты там постой тихо, пока мужики дело тереть станут…

От подобного хамства Хохол даже потрясённо икнул:

– Слышь?! Дык… А может, тебе это…, слышь…может, лучше отстрелить те чё-нить, а, старче?! На всякий случай. Чтоб ты ещё бодрее пошёл своей дорогой! – он даже начал «заводиться».

Заливистый, с хрипотцой смех был ему ответом.

Выставив напоказ, подобно коню, редкие гнилые пеньки зубов, незнакомец от души хохотал, хлопая себя по коленкам и приседая, словно лицезрел перед собою не боевой расчёт готовых на всё людей, а ярмарочный балаган, где чудил, – гадливый и придурковатый, – средневековый Петрушка.

– Ты? Меня?! Кишка у тебя тонка, шерстюга! Понял?

Хохол совсем растерялся.

На своём веку он успел повидать всякого, разных идиотов, – и тех, кто от начала времён дружил с «шизоидным геном», шествуя с ним под ручку по жизни. И тех, кто сбрендил уже после потопа. Но чтоб такого…

Смутить дерзкого и неунывающего, острого на язык Хохла?! Это нужно очень постараться, и обладать к тому же особым талантом.

В этот раз нашему извечному балагуру утёрли нос. Просто и безо всякого напряга.

На помощь задохнувшемуся от возмущения бойцу почти вежливо пытается прийти Круглов:

– Правда, дядя…. Шёл бы ты… по – добру, по – здорову, что ли?… Пошутил, ну и ладно. Не заставляй нас ещё один грех на душу брать! Тут ходить очень, очень опасно, знаешь…. Тут солдатик может – пух! – и бяка твоя всякая по земле растечётся…. Иди, иди с Богом, родной! Не засти нам тут горизонт…

Старый зек, легко угадываемый по «сленгу» и повадкам, неожиданно быстро успокаивается и злобно бросает, колюче сверкая зрачками:

– Смотри, а то застелют тебе… горизонт! Белым покрывалом, умник… Старшего твоего, говорю, зови! Я сюда не в шахматы и не в гляделки играть пришёл! – он разбушевался не на шутку, начав вставлять в речь непечатные обороты и шедевры из «фени».

Похоже, товарищ был настроен довольно сурьёзно. Правда, по запарке запамятовал, видимо, о приличиях.

Судя по поднятому им шуму, он представлял из себя не меньше, чем межпланетное правительство в изгнании…

И в мирное-то время дураков убивали за куда меньший их дебилизм. Однако ему удалось заинтриговать ребят, и те посылают за мной.

Мне сегодня разве что до смерти не хватало задушевных бесед с всякими умалишёнными, невесть как выжившими в водовороте «нижнего» города.

Однако юродивое чудо внизу всё не унималось, поэтому мне пришлось оторваться от крайне важного дела, – починки генератора, и подняться наверх. Вернее, меня позвали в тот момент, когда я этим процессом мудро руководил.

С появлением на Базе такой кучи народа у меня отпала необходимость во всём пачкать руки, а тем более чинить этот самый генератор.

Но дабы не терять навыков, я счёл за необходимость в ореоле «интеллигентного слесаря» стоять рядом с мужиками, что ковырялись в его нутре, и пить им кровь, беззлобно изгаляясь над их «умениями механиков».

Благо, моё положение «начальства» позволяло мне нагло и всерьёз рассчитывать, что меня отсюда всё-таки не попрут, кинув в сердцах вслед какой-нибудь особо поганой железякой…

При виде меня мужик оживился, снял треух и «припудрил базар»:

– Вот теперь вижу, – это старшой! У меня нюх, я же говорю! Тебе, старшой, отдавать бумагу и велено.

С этими словами он, важно оттопырив нижнюю губу, лезет за отворот верхней одежды и вынимает из-за пазухи засаленного ватника продолговатый зеленовато-коричневый матовый предмет, при виде которого в его сторону мгновенно зашевелились стволы и защёлкали затворы.

«Посол» делает удивлённые глаза, рука его замирает на полпути, и к нам на стены несётся его предостерегающий сердитый окрик:

– Но-но, не балуй там, гайдамаки…. мать…! Не граната это, чего переполошились? Это только футляр! В нём вот, – бумага. Тут всё и по делу. Лови, весёлый братец!

И, не дожидаясь ответа, он отработанным жестом, метко и точно, швыряет предмет поверх стены. Заточки с письмами через ограду зоны он, наверняка, метал уж ничуть не хуже.

Круглов сноровисто ловит летящий почти в него предмет, который на деле оказывается обрезком потемневшей латунной трубки.

Трубки, с обеих сторон запечатанной для сохранности содержимого парафином.

Пока мне передают сию вещицу, гражданин внизу, потоптавшись на месте, деловито сморкается и изрекает:

– Ну, пойду я. Передать – передал. Всё, значит, путём. Ну, бывай тебе, старшой, да не болей, по возможности!

Он развернулся и, слегка ссутулившись и засунув руки в карманы бушлата, двинулся было обратно. Затем словно что-то вспомнил, притормозил и обернулся:

– Это… На словах ещё вот велено передать: если вдруг надумаете миром, милости просим к нашему, значит, шалашу. Наладимся, чего там… А нет… – ну, значит, ТАМ… – он многозначительно кивнул куда-то за спину, – будут принимать «превертивные меры». Так, кажется. Ну, теперь вроде точно всё.

Он шмыгает носом и ленивой рысцой, вразвалочку, трусит к подлеску, по-жигански загребая сапожищами едва припорошивший землю сухой снежок.

… – «И предлагаем вам в течение ста двадцати часов, считая от часа получения Ультиматума, сложить и сдать имеющееся в наличии оружие, признать существующую Власть законной, и осуществить слияние вашей общины с коммуной Первого Дня.

Все имущество необходимо передать в Общий фонд резервного снабжения.

За Жизнь, Справедливость и Порядок!»

– Печать… Ух ты, блин… И подпись закорюкой: «Губернатор Кавказа Могилевский»…. Смотри-ка ты, вошь подрейтузная… «Могилевский» он… Тоже мне, – «спокойно, Маша, я – Дубровский»… Экая важная депеша! Даже подтереться такой страшно. – Офигевший донельзя Переверзя так и сяк вертит в руках лист настоящей офисной бумаги.

Практически идеально чистый лист, не порченный ни водою, ни грязью. Словно только что из распакованной пачки.

И тут же – свежий круг, идеальной формы – фиолет печати! Где взять такое ныне?!

Вокруг меня – удивлённо вытянувшиеся физиономии. Кто-то прыскает в кулак, кто-то озадаченно чешет макушку, не зная уже, – смеяться нам или плакать.

– Это уже третий претендент на властный горшок, Босс. Они что там, – белены объелись? Что за клоунада?! – Недавно проснувшийся после полуночного дежурства недовольный Глыба переводит недоумённый взгляд с меня на толпу собравшихся, которым я не спеша зачитывал этот дурацкий документ.

– Бред какой-то… Нет, ну надо же, – «Губернатор Кавказа»… Наместник Луны! – Чекун хмыкает и потрясённо мотает головой.

Я молчу… Ни они, ни все эти чокнутые «претенденты на престол», – никто не знает всего того кошмара, что ещё ждёт этот растоптанный сапогом Провидения мир.

Пережив первые последствия, практически все уверовали, что пронесло. Что самое ужасное позади.

Не ведая о грядущем, – и эти придурковатые самозванцы, эти новые Годуновы, и куда более серьёзные «куньи шапки», пока ещё никак не проявившие себя, и жалкие остатки смердящего человечества, – никто, разве что кучка чудом уберёгшихся «Знаек», разбросанных по всему миру, – не в состоянии знать о грядущем.

А уж если кто из этих «прохвессоров» и заикнётся о куда более худшем будущем, ему либо заткнут рот, чтобы не расстраивал людей по пустякам, не баламутил массы. И так, мол, натерпелись!

«Не будет, не может быть больше ничего страшного с этим миром! Всё, кончилось! Понятно?! Не будет, не будет более кошмаров!!!

А посему – молчи, молчи, вшивый пёс! Не кликушествуй…».

…А то и намылить шею могут. Перед надеваемым верёвочным «воротничком».

Не раз и не два ещё не сгнившие столбы и чахлые деревья украсятся повешенными «умниками». Я знаю… Я это точно знаю.

И не могу, не нахожу пока в себе сил рассказать им, огорошить их всех ещё более страшной новостью. Пусть для всех пока всё идёт так, как идёт. Может, так оно и лучше?

…Не прошло ещё и трёх месяцев с той поры, как мы получили своё первое «страшное чукотское предупреждение».

Накарябанное на почти истлевшем клочке хрупкого, высушенного невесть где ватмана, да за подписью «преподобного Андре», оно не вызвало ничего, кроме гомерического хохота населения нашего «городка».

Его приволокло под наши стены оборванное, всё в язвах, молодое существо с дикими глазами. Густо усеянное к тому же прыгающими, – по заросшему неряшливой порослью лицу и одежде, – мерзкими насекомыми.

Ни дать, ни взять – «сюрреалист» с Арбата! Насмотрелся я их в своё время. И этот… Такой же чокнутый и «продвинутый». Ходячий «креатив» с трижды пробитой насквозь башкой. Некогда весьма модные лохмотья теперь развевались на ветру, подобно обгоревшему знамени полка.

Сквозь зияющие прорехи которого было видно абсолютно голое и идеально грязное тело. Воняло при этом от этого воплощения «свободы от всяческих обязательств» так, что мы прослезились даже на собственном заборе.

Несло от тела воинствующего дурака то ли гнилой рыбой, то ли больными немытыми гениталиями, что неудивительно при такой-то жизни. Половые инфекции уже нагнули большую часть выживших несчастных.

От этого никуда не деться, – у огромной части человечества нет и ещё долго не будет средств их остановить. Похоже, мы здесь понемногу откатились к средневековью, когда от сифилиса и проказы вымерла половина Европы.

…Зато воспалённые глаза его были преисполнены странного огня, одухотворённостью одержимого и жаждою немедленных, безусловно решительных и конкретных действий. Казалось, дай ему поручение обмотать нитками земной шар – кинется выполнять.

И выполнит, не задумываясь.

«Ради всего и во имя в частности», что называется. А измочаленное и нереально худое тело его, казалось, абсолютно не ощущало сырого холода, вновь наваливающегося с севера.

И ко всему прочему оно беспрестанно бормотало и выкрикивало что-то про «волю Господню» вкупе со «спасением душ наших грешных». Правда, почему-то спасением душ, как удалось нам уловить из потока его горячечных слов, занимался некий бывший хирург.

Как я понял из визгливых кликушеств прокажённого, того загадочного эскулапа «посетили видения, и принял он сан святой»…

Уж не знаю, преуспел ли зело, но ведь и Магомет, когда начинал, вёл за собою максимум две тысячи сторонников. А через год – другой мусульманство стало, считай, второй религией мира…

«Оно» и огласило нам криком тогда сей «список», нервно подпрыгивая, словно шаман на раскалённой сковороде, поскольку никто из нас не рискнул бы взять из его жутко грязных когтей этот «документ».

Не крикни тогда тому «свободному художнику» Бузина, чтоб стоял «там, где стоишь», как пить дать разнесло б бедолагу вместе с его «гумагой» по окрестностям. Ибо не понимал он, по-моему, ни черта из написанного на табличках.

«Остановитесь – стреляют без предупреждения!», «Внимание – мины!» – для него это так и осталось тайною за семью печатями. Видимо, шибко занят был парень идеями о всеобщем братстве и единении, раз не замечал упорно элементарных вещей.

Зато проповедовал, ещё сверх прочитанного бреда, всякую чушь почти час, пока даже добрый и всегда спокойный Иен не сжалился над кретином и не пришиб слегка, – увесистым камнем, пущенным меткою рукою.

После чего тот поперхнулся обиженно на полуслове и удрал, напоследок осыпая нас проклятиями и обещаниями скорой кары небесной….

На этом бы и закончить судьбе нас смешить и расстраивать, однако через три недели Сабир, что нёс дежурство у «полевой радиостанции», засёк чью-то передачу на «центральных» частотах.

Собранное «недоразумение техники» на базе армейского образца, из всякого разнокалиберного хлама Луцким и Бузиной.

Это наше «радио» практически бесполезно шипело и потрескивало несколько часов кряду в день. Старательно и трудолюбиво выжирая с такой экономностью и тщанием заряжаемые нами батареи.

Но мы продолжали прилежно и со всей ответственностью «нести вахту» по очереди, всё ещё надеясь на маленькое чудо, – ожидая, что эфир пронзит чей-нибудь голос…

Взволнованный и красный Сабир влетел в помещение и заорал так, что зазвенели кастрюли на полках:

– Мужики, передача идёт!!!

Все, кто был на тот момент свободен, сообразив, о чём он так орёт, кинулись, гомоня и толкаясь, в пристройку. Где перед слабо топящейся «буржуйкой» стоял низкий столик, всё пространство которого и занимало это электронное убожество.

И оно говорило, чтоб мы были здоровы! Говорило! Живым, человеческим голосом!!!

Как оказалось, Сабир, будучи в этот день дежурным, зашёл на «радиопост» чуть раньше обычного, и как раз ставил на плиту чайник, дабы попить травяного чайку. Внезапно рация ожила, чихнула и прокашляла в эфир что-то неразборчивое и несуразное, вроде позывного.

Думая, что кто-то ещё вошёл в «рубку», кавказец буркнул, чтобы плотнее закрывали двери, а затем замер, осознав, что такой тембр голоса он где-то уже слышал…

Помнится, мы успели почти к самому началу передачи. Напрягши до предела уши и вытянув шеи, мы жадно и с волнением вслушивались в приглушённое расстоянием и помехами бормотание неизвестного «радиста».

А потом Круглов кинулся к аппарату, включил микрофон…

…Прошло ещё три дня, долгих три дня, прежде чем мы, – ликующие, как дети, и обманутые, как лохи, – поняли, что все эти «передачи от имени Временного правительства «Обновлённой России» – есть не что иное и не более, чем дурная игра, затеянная выжившим радиооператором откуда-то с Приморья.

Всё это время мы с самыми противоречивыми чувствами внимали его ахинее. Он нёс что-то о «скором воскрешении страны», о наведении порядка, реформировании остатков армии… и о необходимости проведения какого-то референдума о признании независимости…

Какая, к свиньям собачьим, независимость?!

От кого?!!

И тут нам, наконец, стало ясно, что парень практически неадекватен. Почти не отвечая на наши попытки завязать диалог, он всякий раз вяло приветствовал нас, а потом вновь и вновь монотонно бубнил застарелые (и самолично, видимо, изобретённые) политические речи, как заводной попугай на торжище.

Словно читал по ветхой газете монологи лидеров разных почивших в бозе партий…

Правда, однажды он ненадолго снизошёл до почти десятиминутного разговора с нами, в ходе которого как-то слабо поинтересовался нашим числом, бытом и возможностями. А затем, будто внезапно утратив к нам интерес, снова предался своему речитативу.

За что Нос в сердцах прозвал его «рэппером».

Легко себе представить наше разочарование и гнев, когда до нас дошло, что мы денно и нощно, организованно и с блаженными рожами, словно разомлевшие селяне у первого на деревне радио, слушали бред сумасшедшего!

Вспыхнувшая было надежда остро, словно жгучим перцем, ожгла морды краской позора и унижения.

В порыве какой-то дикой злобы я хотел было раздолбить проклятую железяку, однако Иен мягко перехватил мою занесённую было руку, и остановил меня:

– Сэр, этот агрегат может быть нам нужно в дальнейший время. Никто не знать, где взять потом такой агрегат. – Он подкупающе улыбнулся и слегка пожал плечами.

Он был прав, прав, этот чёртов, вечно умный и невозмутимый англичашка… Вечно спокойный и рассудительный, как сто Каа.

И я, скрипя до изжоги зубами, вырвал руку, бросил-таки уже схваченный увесистый молоток, и ушёл, не забыв, однако, плюнуть в сердцах в сторону поганой машины.

Мы едва успели успокоиться от этих двух событий, как на тебе….

Верно я говорю: если в дом зачастила шиза, держи наготове успокоительное средство.

Похоже, в этом году нам придётся готовить до полного комплекта и смирительные рубашки…

Потому как теперь мы – счастливые обладатели почти «документа».

И, несмотря на то, что большинству из нас попросту смешно, мы улыбаемся уже вымученно и растерянно. Как улыбается до смерти вымотанный проблемами человек шалостям трёхлетнего карапуза.

Что-то именно в ЭТОМ листке подспудно не даёт мне покоя.

– Сэр! Вы думать, что этот бумага есть серьёзный причин беспокойство? – Пожалуй, лишь Лондон трезво смотрит на всё даже во сне.

Вот и сейчас я перехватываю его напряжённый взгляд. И устало киваю ему:

– Да, Иен. Уж не знаю, почему, не знаю…но именно ЭТО кажется мне куда серьёзней, чем весь предыдущий шапито…

Снова впиваюсь глазами в плоскость листа, испещрённого ровным, почти каллиграфическим почерком. В нём заложена масса всего интересного.

Для наблюдательного глаза…

– Вот видишь, – это писал человек грамотный и образованный. И он уже имел дело с властью. С организацией какого-либо процесса. Возможно, был руководителем какого-то органа, сектора, отдела… Да козьего выпаса, наконец! – К нам начинает прислушиваться Вурдалак.

Пока ещё с долей скрытого сарказма он, сложив на коленях руки, уставился в пол на отстукивающие какой-то такт собственные носы ботинок.

– Я думать, Вы правы, сэр. Этот человек очевидно, что имеет грамотность. Уверенность и аккуратность в письме и ведении дело… Он – педант. – Лондону хорошо виден край листа, и он исподволь поддерживает мои размышления.

– Да что вы, в самом-то деле, мужики?! Из крайности да в крайность! – Упырь уже не выдерживает. – Очередной даун, пусть даже и образованный! Может, ещё с посольством к нему выехать? Санным обозом! Или ссаным…

Я не спешу со спорами и объяснениями, но знаю, что их придётся дать. И не только Упырю. Не только себе и Иену.

И когда я призываю всех к порядку и начинаю говорить, мне и самому, всё чётче и чётче, становится ясным, что не зря, ой, не зря…явился тот урка-лихоимец под наши ворота…

… – Начнём с того, что те, два предыдущих случая… – хохот и оживлённое шушуканье среди присутствующих.

– Так вот, господа хорошие, к своему и вашему великому прискорбию сообщаю вам: те два случая, которые мы с вами имели счастье пережить, по сравнению с данным «ультиматумом», похоже, не более, чем скалка против нейтронной бомбы…

При этих словах в помещении воцарилась недоумённая тишина. Уж не тронулся ли дражайший Босс? Что он несёт?

В представлении подавляющего большинства людей ультиматум, нота чьего-то грозного, но бесполезного протеста, чокнутый указ или любой пришибленный закон – это бред, конечно. Но… зато одновременно это – целая чехарда торжественно обставленных событий.

Полных помпы и приседаний, с радостным «гуканьем» и восторженным похлопываниями ладонями по щекам.

Занудливое, надоевшее…и вместе с тем именно официальное зрелище.

Стандартный сценарий, чьи глисты отложились в подкорке народа со спокойных времён. Когда какая-либо высохшая умом чурка, – с жилистым кошельком и витыми рогами собственника половины страны, – занимала добротный пост где-нибудь в МИД.

Когда она с удовольствием играла в приёмы всяких там делегаций, в торжественные ужины по случаю приезда очередного крашенного клоуна Буаглы Дуонгло Жыглына, – с выдачей верительных грамот и полной индульгенций на невозврат выдаваемых его горному Тыквостану кредитов…

Всё это сопровождалось таким дикими затратами и множеством условностей, что иного развития подобных событий никто из присутствующих (за исключением, пожалуй, нескольких человек) не мог себе и представить.

Там, в таком далёком и прекрасном прошлом, экраны заполняли дорогие костюмы, шикарные машины, расфуфыренные дамы и сиятельные рожи, сытые и кормленные, чьи слова и жесты, блеск и улыбки оплачивались и обеспечивались весом целых стран, – с их экономической и военной мощью, ресурсами и запасами.

Там несли ересь от имени держав, пороли всякую чушь и мололи абсолютную чепуху за деньги народа. Законным, заметьте, образом! А тут…

Тут явился под забор задрипаный мужичонка в занюханном зипуне, притащил какую-то сраную бумазейку…

Ту, в которой неведомый даун накарябал, пусть и красиво да складно, пару угроз, да шлёпнул «печатькой»… И уже наш железный Босс испугался, уже запаниковал…

Во всяком случае, я всё им именно так и преподнёс.

Уж я-то знаю, что в ИНЫХ от мирных условий ультиматумы приносят и нацарапанными на камнях. На коре и листьях пальм, на упругом мякише чужого глиноподобного хлеба; на тыльной стороне засаленного ремня, который скукожился в сухарь от пропитавшего его вонючего солдатского пота и крови. На содранной и подсушенной коже со спины или ягодиц молодой девушки, не познавшей ни сладостных мук любви, ни счастья материнства.

Или выжженными по букве, – на каждом из составляющих целую гроздь отрезанных ушах. Нанизанных при этом на нитку, словно сушёная хурма… Так, смеха ради.

Ну, могут и на атласном платочке начеркать. Или на коробке дорогих конфет. Это уже от эстетов. Тех, кто сидит в кабинетах, а не ползает по говну и грязи на брюхе, а за недостатком золоченых «Паркеров» карябает буквы ножом, штыком или патронной пулей.

Так я им и выдал.

Надо сказать, теперь впечатление на них это произвело. Пожалуй, не было ещё случая, когда моим словам не верили. Притихшие и подавленные, сидели «гражданские до корня ушей» товарищи. И лишь наша «боевая пехота» угрюмо молчала, как-то неловко и словно стесняясь, глядела в потолок, вздыхая о чём-то своём…