Текст книги "Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы"

Автор книги: Сергей Демченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава VI

Если мама говорит, что в лесу не стоит орать, бегать, есть всякую каку, палить огромные костры и вообще вести себя громко, неразумно и вызывающе, – она заботится, сама того не подозревая, о вашем здоровом будущем.

Во всяком случае, её стоит хотя бы изредка слушаться. Мама ерунды не присоветует.

По крайней мере, особо огрызаться с ней на эту тему не стоит. И в сопливом детстве отходить по малой нужде в кустики действительно следует под присмотром взрослых.

Потому как за деревьями, тщательно скрывая своё непрошенное присутствие, может действительно терпеливо и злорадно ждать гадкий и безжалостный дядька…

Однако эти парни явно переборщили в детстве с самостоятельностью.

Их костёр, кипящий котелок, запахи варева, смех и довольно громкие голоса не заметил бы разве что слепоглухонемой.

Вот уже полчаса, как я, спокойно перейдя босым текущий через обширные проплешины леса ручей, терпеливо наблюдаю за их «привалом», устроенным по всем правилам пофигизма в военное время.

Я не спеша и обстоятельно вытер ноги, обулся… и только после этого встал, подошёл ближе. Внимательно и с улыбкой осмотрел их «бивуак», прибрал в кусты три безалаберно брошенных у деревьев «ствола»… и успел даже аккуратно покурить, пошуршать обёрткой галеты… Чем совсем уж расстроил бы своего первого инструктора.

Думаю, он не слишком хвалил бы меня, даже если учесть, что действовал я в быстро сгущающихся сырых сумерках.

Но шум, гам, пал, треск горящих дров и дымина от костра были такие, что я не смог пройти мимо и удержаться, чтобы просто малость не покуражиться. Чего я только не нарушил из правил маскировки…

…Я из чисто хулиганских побуждений разрезал чей-то тощий вещмешок, спёр мокрую от пота и влаги шапку…

Как только я не изгалялся, посмеиваясь про себя и скользя неслышной тенью, «нарезая» ломтями темнеющий лес вокруг их стойбища!

Только что разве не ходил перед ними нагишом!

В довершение всего, просто пройдя не спеша пару раз за их спинами, я даже умудрился точно бросить «бычок» в их костер. Никто не среагировал. Они были так заняты собственными делами и ленивой перебранкой, ожиданием ужина, препирательствами по каждому глупому поводу, что я подумывал, – а не написать ли мне им на спинах что-нибудь обидное и нецензурное перед тем, как идти дальше?

Скука смертная…

Клянусь, если б мне вздумалось нагадить им каждому в штаны, они бы и то не возражали. Когда их дебилизм перестал вдохновлять и радовать, я совсем было уже собрался свалить по-тихому, поскольку эти ребята не казались мне чем-то чересчур опасным. Ну, выжили группки и

здесь. Само собой! Ну, лазят пятеро по склонам в поисках невесть чего, – пропитания или дров. Не резать же тупо горло каждому встречному?!

С такими милыми мыслями я, почти прослезившись от умиления, собрался идти, внутренне посмеиваясь тому, как прозреют парубки, обнаружив, что за их спинами кто-то набедокурил…

Когда пара брошенных ими фраз с ходу влила абсолютно свежую струю в мои размышления:

– Дутыш, ты и вправду дебил… Какого хрена ты полез на ту суку, спрашивается?! Тебе ж ясно тогда дохтур говорил: сифилис щас кругом, гонорея…, всё такое… Теперь ты стонешь и ссышь через раз. Да чухаешься, как скотина… А мы тут все с тобой маемся…понимаешь ли… Несёшь заразу ты в стан, дружок… Вот в чём проблема.

– Ну, бля…, она такой сладкой мне показалась… – плаксивый голос карапуза с метр двадцать ростом отозвался с дальнего края поляны. – Да и бабу я не видел уже, почитай, три месяца. Ещё как тот хутор брали… Не утерпел я, Ермай…

Ермай?! Помним, как же… Вот так встреча! Эк тебя далеко от вотчины закинуло, волан ты наш перелётный…

– Не утерпел он… Ты хоть понимаешь, дурная твоя мякина, что ты почти труп?

– В смысле, Ер-ррмай? – Пузан даже икнул испуганно.

– А в прямом смысле, придурок ты конченный… Сдохнешь ты от заразы этой! Чем мне тебя лечить? Это тебе не горчишники ставить на хребтину! Это, ублюдок ты разэтакий, зараза такая, что поноса куда посерьёзнее будет…

Сидящий ко мне вполоборота здоровый жиган хряпал ножом прямо из банки какие-то консервы, ковырял в зубах хвоинкой и сыто рыгал. Собственные звуковые непотребства явно воодушевляли его безмерно, и он заливисто ржал, будто отчебучил что-то дьявольски умное и прекрасное.

Интересная, достойная компания мне попалась… Мною уже вовсю распоряжалось злое любопытство…

От правого края освещаемой неровными отблесками костра поляны отделилась громоздкая сутулая фигура:

– А может, шлёпнем его прямо тут, чтоб не вонял гноем из члена по дороге? Как мыслишь, Ермоха? – и утопала за круг света, приподняв края пуховика и ковыряя пальцами у ширинки.

Кривая кочерыжка, по недомыслию природы названная человеком, потрясённо уставилась на Ермая, словно жаба на приближающегося удава. Тот поднял на замершего перед ним грязного человечка глаза и с улыбкой хмыкнул…

…Знакомый альт… До коликов знакомые колебания тембра… Где же я слышал этот голос?

Быстро и бесшумно перемещаясь по периметру «привала» "группы товарищей", внезапно возникаю за спиною отошедшего отлить здоровяка. Намеренно слегка хрупаю веткой…

– Кука, ты не мог выбрать себе другого места, придурок?! – дядя уже почти тужится, стоя ко мне спиной и пытаясь начать выдавливать капли обогащённой простатитом мочи на и без того квашеную землю.

– Неа… Уж больно тоже охота…

Я не собирался его убивать. Во всяком случае, сразу. Однако он, словно почуяв опасность, оборачивается торопливо…

– Что тут за херня?

И замирает, испуганно выдыхая смрадной гнилью мне почти в лицо:

Ты-ыыы?! – кажется, он вот-вот заверещит, как раненый заяц… Глаза его полезли из орбит, широченный рот с осколками почерневших зубов начал плавное движение вверх и в стороны… Чтобы через секунду разразиться дурным ором на всю Ивановскую…

Вместо этого из пасти раздаётся сдавленный всхлип… и несостоявшаяся торжественная оратория по случаю нашей нежданной и радостной встречи тут же переходит в сладкую музыку затухающих булькающих колебаний… Эдакое неумелое контральто приговорённого…

С сухим, звонким и лёгким металлическим шелестом по кости позвонков, нож мой сам – привычно и заученно, вне понимания происходящего и осознания хоть какой-то необходимости действовать – молниеносно делает «тудэма-сюдэма»… прямо от плеча вперёд, по плоскости…

А потом совершает почти полный оборот вокруг орбиты кадыка… Это чтобы вышел без помех и сопротивления…

Попутно шаг влево и чуть вперёд…

Чтобы эта грязная, парящая миазмами чужой души кровь не рванулась мне в глаза и на одежду…

Быстро перехватываю и придерживаю этот куль с дерьмом, чтобы уложить почти заботливо на вспухшую от воды глину…, успевая негромко шепнуть напоследок в его начинающие навеки глохнуть уши:

– Я, Сазонов… Я, родной… Тебе пламенный привет из нашего милого прошлого… – его мелко и противно трясёт, потому не мешает слегка попридержать, чтоб не наделал тут шуму…

…Кровь его упругими толчками порождает крохотные волнообразные всплески, опорожняя вены и камеры сердца, пробивает себе новую дорогу, – уже на свежий, бодрящий воздух ночи. Словно работает из последних сил маленький насос, который вот-вот радостно «сбросит» давление… и освободится от тяжких трудов своих навсегда.

Что же, зрением ты всегда отличался отменным, мой старый добрый враг… И узнал ты меня даже в гриме и спустя все эти годы… Даже постаревшим и седым, в этом промозглом лесу, – на ковре из мёртвых реалий и несбывшихся надежд…

Что я тебе пообещал однажды и задолжал?

Ты уж извини, – я был немного занят, потому и подзадержался с оплатой…

Нет, не зря я всё-таки всегда думал и знал, что даже самый отчаянный твой враг, самый «крутой» и вонючий ублюдок, – все без исключения, буде состоят они из плоти и крови, – все хотят жить. И подсознательно, получив предупреждение, ждут своего часа…

Так или иначе, но нет-нет, а подлая трусливая мыслишка о том, что кто-то и когда-то чётко и недвусмысленно «записал» тебя в жмурики… – она приходит на ум… Не даёт спать… И заставляет – для начала робко и застенчиво – оглядываться, стыдясь собственной трусости на фоне такой, тобою же самим разрекламированной, "крутости"…

А потом…

Потом, глядишь, и смыться пора б негромко… Туда, где можно б и встретить спокойную, ласковую, тихую старость… И где тебя, наверное, не достанут… Ни Рок, ни человек…

Глупцы…

В отличие от скотины, что рано или поздно, но НАВЕРНЯКА кончает свой короткий век на бойне, человек не в состоянии ни знать, ни предугадать место и время конца своего пути.

…Теперь мне уже не хочется останавливаться. На поляне почуяли что-то неладное.

Повернувшись немного назад, коротким броском прямого ножа от себя отправляю на недоумённое свидание с Вечностью ближайшего, – гундосого, кряжистого буль – терьера. Тот хватается за грудь и, силясь привстать, шатаясь на слабеющих ногах, вдруг заваливается лицом прямо в костёр. Бурное веселье взметённых вверх искр и надсадный хрип умирающего, – они удачно и неожиданно дополняют картину несостоявшейся идиллии.

На поляне начинается первое удивлённое шевеление и попытки вскочить с мест, когда пара «перевёртышей» с разрывом в полсекунды прорезает себе путь сквозь пляшущие языками костра первые сполохи ночи.

Дутыш, словно поперхнувшись кашлем, падает на спину, смешно и жалко дрыгая короткими ногами в дурацких полуботинках не по размеру.

В его глазнице сидят добрых три дюйма тонкой, узкой веретенообразной стали. С таким подарком не побегаешь, даже будь ты в коньках на босу ногу…

…Боковым зрением вижу, как долговязый молокосос с перепугу роняет себе на ноги какую-то баланду, что он за пару секунд до этого успел снять с огня, и лес оглашается ошалелым визгом побитой собаки. Как бы ни воинственен он был, возможно, в иное время, ему теперь не до разборок с Неизвестным, что притаилось в тёмной чаще. Из которой, к тому же, непрерывно летит свистящая, отточенная до безобразия смерть.

Лишь тот, кому повезло больше, пытается ещё что-то сделать… То ли потому, что в момент броска Ермай нечаянно совершил какое-то лишнее движение телом, то ли просто черти у него щитом служат, но только симметричное обоюдоострое, вытянутое крайне узким ромбом лезвие, прочертив на его щеке вектор угрозы, вонзается в ствол дерева, у которого эта шельма сидела. Аккурат в край уха жигана, разрезав его на два драных, непропорциональных огрызка, как у мартовского кота.

Не эстетично как-то, надо сказать, разрезало… Но времени исправлять композицию у меня нет. Извернувшись не хуже того же кота, Ермай, согнувшись в пояс, молнией бросается куда-то вправо… – туда, где так недавно ещё лежал его обрез…

…Мне всегда нравилась моя собственная гадкая привычка прибирать небрежно разбросанные вещи.

Здоровый он бугай. На голову выше меня, и с лапами, как ковш у экскаватора. Немного попотею, однако…

…Потыкав наскоро рукой по мёртвой жухлой траве, разочарованный Ермай медленно встаёт. Он понимает, что обреза ему не найти. Да даже если б и нашёл – меня на прежнем месте уже нет.

Его глаза полны злобы и страха. Нет, надо отдать ему должное, – не того страха прирождённого истерика, что заливает все окрестности бесконечным лаем ужаса и сотрясает мандражом землю.

Это страх другого рода. Страх, присущий ярости загнанного зверя. Страх, порождающий из себя жестокость и смелость отчаяния. Особый страх – неповторимый, не имеющий разума и предела. Страх смерти и одновременный страх несмываемого позора у бывалого зека… Зека, который прожил жизнь, денно и нощно, по крупинкам, завоёвывая и отстаивая собственное «я» в среде ему подобных волков…

Он затравленно озирается, пытаясь отыскать источник опасности.

– Эй, ты, тварь! Давай, выходи!!! Слышишь?! Ну, где ты там, давай! Ну?! Я порву тебя на куски, сука… – он намеренно «заводит» себя собственной «храбростью», словно напитывая клетки адреналином для решающего броска.

Выкрикивая оскорбления и угрозы, он начинает пятиться в пределы светового круга от костра, в котором начинает уже активно поджариваться его соратник. В его руке вспыхивает тусклым светом сталь плохого клинка… Скорее, даже не клинка. Это средних размеров мачете. С утяжелённым «колуном» и широкой гардой.

…Остро и сладко пахнет горелым телом. Тошнотворно и горько – палёным волосом.

…Не могу сказать, что восхищён подобным проявлением его «отваги», – не такое видывал. Но всё-таки в этом слизняке что-то ещё не совсем умерло от человека, от мужчины… Или это только кажется?

Пожалуй, я дам ему шанс… Нет, не жить. Хотя бы умереть максимально достойно.

– Не блажи. Я здесь… – выхожу из зарослей на середину поляны, где затравленным хорьком кружит, слегка отступая к центру, Ермай.

Из-за его спины.

Останавливаюсь от него в пяти шагах и вынимаю из «шлюза» в голенном креплении названного Брата.

Этот нож сделан одним моим знакомым арабом специально для меня и под меня. Это своего рода святыня, дар благодарной крови.

Благодарной за свершённую месть. Могу себе представить, сколько горечи, слёзного удовлетворения и сил вложил он в своё изделие, куя и закаливая его на рассвете того дня, когда я всё-таки пришёл к нему с известием, что убившие его семью более ни когда не возьмут в руки ничего, кроме собственных поминальных свечей…

…Не узкий и не короткий, он скорее похож на укороченный ятаган. С более прогонистым, чем кривым, лезвием… и «клюющим» вниз «орлиным» острием. Мой "фирменный знак"…

– Возьми, возьми, солдат… – Прокопчённый низкосортным углём, в котором не сделать и лома, передо мной из облака струящегося к потолку сладковато-терпкого дурмана возник наклонившийся ближе Кяфар, и протягивал мне истинное совершенство. Должен признаться, что я видел много самых разных образцов оружия, но в тот момент у меня впервые так перехватило дыхание. Я не мог, я не смел, я просто не решался дотронуться до этого творения изначального, невесомого, нематериального пламени, словно боясь осквернить текущие сквозь него энергии незамутнённой, воистину вселенской мощи…

И мастеру пришлось меня даже уговаривать.

Изящная, исполненная неповторимой красоты линий и изгибов, словно живая и разумная, передо мною светилась олицетворением тайного могущества сталь… Она словно свежий, благоухающий плодами и росою сад, источала восхитительные вибрации, подобные тем, которые можно ощутить лишь от трепета молодого, стыдливо и доверчиво зовущего, девственного женского тела…

…Никогда не мог понять, как в таких диких, кустарных условиях можно делать такие вещи.

За весь вечер Кяфар ни словом, ни жестом не выдал своего недавнего горя. Он устроил мне праздник, и был самым радушным и добрым хозяином, какого я только мог себе пожелать.

…Мы сидели с ним за хорошо накрытым столом, пили какой-то бодрящий отвар, я не преминул тяпнуть что-то вроде финикового самогона. Или он был из плодов инжира? Не помню.

Помню лишь, что меня долго, очень долго, томно и умело ублажали какие-то миниатюрные, слегка раскосые, смуглые женщины…

Заунывно, тихо и проникновенно звучал барабан. Помню, я пил что-то вроде кумыса, лёжа в прохладной ванне с благоухающей водой, а нежные руки женщин ласкали и массировали моё избитое и уставшее тело…

А потом… Потом мы много и неспешно курили гашиш… и просто грустно молчали. Каждый о своём, пока араб не нарушил этой вязкой и приятной тишины:

– Его зовут Гяур. Я сделал и назвал его именно для тебя, – в честь самого могучего и мстительного среди духов, – Духа Гор. Он даст тебе сил, не обернётся против тебя, и никогда не покинет твоей ладони. Как бы ни был силён твой враг, им он никогда не сможет завладеть. Пока ты спал, моя мать совершила над ним ритуал. И когда она вернулась, первым, что она произнесла, были такие слова: "Этот человек и эта часть души моего сына пойдут одной дорогой и… умрут вместе"… Ты прости, что говорю тебе такое…, у нас не принято говорить человеку о скорой смерти… – он поднял на меня извиняющийся взгляд.

Я усмехнулся: – Кяфар, я умираю каждый день. По всяким глупым и важным поводам, в зависимости от настроения и придури тех, кто отправляет меня на смерть. В самых разных местах и разными способами. И для меня это уже так же обыденно и привычно, как, скажем, для тебя по утрам умыться и разжечь горн. Это, как твоё для тебя, – моя работа. И для меня давно нет никакой разницы, когда и как это случится. – И рассмеялся уже от души, успокаивающе похлопывая его по предплечью.

Показалось ли мне, или он действительно успокоился немного?

– …Я видел и запомнил твою руку, иноверец. У нас не принято жать руки так, как это делаете вы, европейцы, но пожав тогда твою с искренним чувством, я приобрёл вдвойне, – прочувствовал силу твоего неуёмного, большого сердца… и сделал таким образом мерку. – И он показал мне свою ладонь.

– Твоя рука моей, как брат. И хотя ты не моей веры, я знаю, что Гяур примет тебя за меня. И не раз оставит тебя жить именно тогда, когда многие умрут. Это лучшая работа моей жизни. Никогда мне не удастся больше ни превзойти, ни даже повторить подобное. И я горжусь тем, что моим лучшим ножом будет владеть такой боец…

Ты сделал всё, как и обещал, воин. И даже больше, чем смог бы на твоём месте другой… – он покачал головою:

– Ты пошёл один против Саргиза. И убил там всех… всех, о ком я просил… Мне иногда страшно даже думать, что ты – земное воплощение Шайтана… Я так и не знаю твоего имени, хотя Аллаху оно и не нужно, он знает всех в лицо. Всех своих благословенных детей, и тех, кто живёт по закону чести. Я думаю, он разберётся, – кто ты есть на самом деле. А мне не остаётся ничего другого, как верить тебе и благодарить…

Он поднял к небу гноящиеся от постоянной работы с жаром и огнём глаза, тихо выдохнул и произнёс:

– Я буду молить Аллаха о том, чтобы твой земной путь оказался длиннее пути самого Магомета. А теперь прощай, воин. Я буду петь о пристанище душ своих близких. Не хочу, чтоб ты видел мои слёзы…

…Услышав меня, зэк подпрыгивает, разворачивается и нервно сглатывает; его глаза начинают шарить по моему лицу. Словно пытаясь запомнить меня навеки.

Словно от того, насколько хорошо мой образ врежется ему в память, зависит его поганая жизнь.

А может, просчитывает возможность какой-то будущей мести?

Моё лицо, раскрашенное в боевой «орнамент», подразмытый вездесущим дождём – оно, пожалуй, скажет ему совсем немногое. Лишь то, возможно, что я далеко не случайный в своей «работе» человек. И что я тот, кто, возможно, сейчас обыденно и просто лишит его никчёмной жизни…

Хмырь, похоже, настроен весьма решительно… Он начинает «играть» мачете, перекидывая его из руки в руку, покачивая торсом, – мягко и плавно, словно водя длинным хлыстом по воде… – почти как заправский регбист… Словно рисуя телом картины…

Хм… Парень знаком с техникой «нипао»? Это для меня не ново, но чтобы это знал зэк?

– Ну…что же ты, а? Типа, крутой? Давай… Иди…иди сюда… Дядя краповый берет сейчас разделает тебя на кучку маленьких лягушат…

Ах, вон оно что… Твоё прошлое, словно не теряемое оружие, всегда с тобою, говоришь? Ну, тогда ты умрёшь более жёстко… Как это и подобает не обычному мужику с сохой, а воину.

…Правило "четвёртого круга" просто до безобразия, но чертовски действенно против ЛЮБОЙ техники владения холодным оружием. Будь то перочинный ножик, скальпель, меч или секира.

И я начинаю свой собственный танец… Мягкий и странный, не похожий ни на что другое. Скорее всего, лишь на замедленную пляску обожравшегося мухоморов шамана.

…Ватные и неловкие корявые ноги… – они так обманчивы. Поникшие плечи и неловко растопыренные пальцы правой руки – словно пьяный пытается дотянуться до стакана…

Левая – она держит нож плашмя на ладони… – расслабленно, прижимая лишь большим пальцем лезвие. Рукоятью от себя, на противника…

Небольшая амплитуда нескладных, «резаных» и «плавающих» движений. Ну, паралитик, ни дать ни взять!

Ермай крайне озадачен, но отступать теперь уже некуда. Он бросил вызов, и понимает, что чуда не будет. Я намерен его выпотрошить. И он знает, что я не возьму вот так просто… и не сжалюсь над ним. Как в кино. Он назвался героем… и теперь он или вырежет мне гланды… Или просто умрёт здесь. Болезненно и страшно.

…Нервно вытерев нос рукавом, Ермай осторожно подбирается ближе, поддёргивает на себя ладонь с зажатым в ней куском сталюки…, заходит бочком на круг… и делает первый, быстрый пробный выпад. Не слишком сильный, – скорее для острастки. Как бы наперерез и вдогонку. Для проверки моих нервных синапсов и реакции. Он рассчитывает, что я отпряну, отпрыгну…либо попросту тупо напорюсь на его "нож".

Вместо этого я наоборот, – тут же резко сближаюсь, пропуская его клинок подмышкой…и сильно бью головой в широкую переносицу. Поворот руки вокруг его локтя, "на гадюку"… Рывок на себя и чуть вверх…

Несильный толчок – тут же и не мешкая – руками в грудь… и я сам от инерции удара уже на расстоянии трёх шагов от «крапа». Тот, не устояв на ногах, падает на одно колено в грязь, очумело мотает гудящей башкой, чуть подавшись вперёд и выставив далеко перед собою свой кусок железа. Будто эта глупая мера в состоянии помочь ему, сейчас почти незрячему, удержать меня на почтительном расстоянии…

Его рука теперь ослаблена. Треск в суставе и короткий вскрик тому порукой… Не следует быть таким торопливым, если ты слишком уверен лишь в своей силе.

Я не атакую, а терпеливо жду. Назвавшись груздем… Тебе придётся вкусить ВСЮ гамму ощущений, парень. Пройти весь цикл умирания. Несмотря на весь твой прошлый опыт, ты сейчас узнаешь, что такое качественная смерть, мой друг…

Во мне просыпается и начинает разрывать когтями тесное узилище самоконтроля беснующаяся ярость. Гнев – плохой советчик, но это не он. Скорее, это огонь. Огонь жгучего желания убить. Передо мной есть цель. А как её достичь – уже совершенно неважно…

– Вставай, солдат… Ты же не позволишь мне просто забить тебя, как щенка, палкой?

Ермай унижен. Ему следовало бы разозлиться после этих слов. Броситься, ломая ветки и завывая истерически, в атаку.

Но пока он скорее спокоен, чем психован.

Проморгавшись, он тяжело подымается. Похоже, он ещё и прихрамывает. Скрытый размякшей почвой корень или камень попал ему под коленную чашечку. Два – ноль в мою пользу, приятель.

"Бывший" пока не решил, – взбеситься ему или поосторожничать. Но что-то ему явно подсказывает, что ни то, ни другое ему не в помощь. Ему нужно убить меня быстро, если он сам хочет выжить. Потому как он проигрывает мне прежде всего в дыхании, пластике и технике. И сделать ему всё нужно до того, как он вымотается. Его огромные вес и размеры утомляют его куда больше, чем мои собственные движения.

Поэтому – он рискнёт. Другого варианта ему не дано.

…Пара секунд размышления, во время которых он пытается восстановить дыхание и тяжело, исподлобья смотрит на меня серыми, холодными глазами, – и вот он уже перекидывает мачете в левую ладонь…, нагибается справа от себя, недалеко от костра, не спуская с меня ненавидящего взгляда. Я ни единым словом или движением не мешаю ему.

Тяжёлое, резанное из кизила топорище ложится ему в руку. Что ж, осложним игру. Поскольку я вроде бы не против, и не делаю озабоченного лица, Ермай решает, что так ему, наверное, сбудет сподручней.

И что соотношение сил и вооружения сейчас – наиболее важный для него фактор, чем всякие там мораль, техника боя или такое сомнительное понятие, как "честь".

Однако он не подозревает даже, что техника «работы» тёсовым топором, – как и скипетром, и булавою, – имеет в себе некоторые деликатные особенности.

Которые ему точно уж не знакомы.

Впрочем, пусть его тешится. Вооружившись своей угрожающего вида «ковырялкой» и этой "боевой мотыгой", которую держит привычно ближе к пятке, чем к передней трети длины, зэк поднимает оба своих «причиндала» на уровень рёбер… и внезапно с рёвом кидается на меня. Опустив на бегу мачете книзу, словно намереваясь вскрыть мне им паховую вену, он одновременно отводит топор назад и немного вверх. Словно собираясь метнуть в меня топор, как гранату, или рассечь наискось мою грудь…

Иного я от него и не ожидал.

…Примитивная память приёмов атаки на мамонта и лысозадого зайца, доставшаяся нам от первобытных предков, подводит в минуту гнева и не таких бойцов. Напрочь забывая о приличиях и правилах ведения боя, человек в эти секунды одержим лишь одной мыслью и рьяным, безумным желанием, – разорвать, втоптать в грязь ненавистного обидчика. Любой ценой напиться его горячей крови.

Именно эту часть психологии стоит особо изучать и неустанно практиковать тем, кто собирается воспитать ДУМАЮЩЕГО солдата.

Солдата, умеющего спокойно и без дёрганья сносить даже публичные оскорбления. Прямо в лицо.

Сносить не заводясь и не кидаясь кошкою в глаза.

И именно этой вспышки злобы я добивался от Ермая. Теперь он мой.

…Короткие диагональные и вертикальные удары от кисти и локтя, скорее наносимые для того, чтобы причинить противнику максимальное количество боли, глубоких и не очень порезов, ошеломить натиском и частично обескровить, ослабить и подавить видом его собственной крови… Вот первостатейная задача воина, вооружённого малым топором. И лишь ближе к концу весьма скоротечной схватки есть одна, максимум две возможности, чтобы сильным, размашистым ударом прибить врага. Поймав того на ошибке защиты или заставив «провалиться» при атаке.

Скорее всего, все эти тонкости для моего противника полная чушь, тарабарская грамота.

Чтобы нанести удар топором, на который он и возлагал свои самые серьёзные надежды, ему волей или неволей придётся для начала почти до отказа разогнуть, а затем почти СОГНУТЬ в локте руку. А так же особым образом вывернуть свой плечевой сустав. Плюс удельный вес, помноженный на скорость разгона всей этой огромной массы мышц…

В этом и кроется главная опасность для его тела. Начало его полной уязвимости и беззащитности. Несмотря на дополнительный фактор в его руке в виде «ножа», о котором он начисто уже забыл, и вспомнит он о нём лишь несколько неприятных мгновений спустя. Когда будет поздно…

Лихорадочно он попытается тыкать им меня снизу, сбоку… Но меня это уже не волнует. Я придержу эту руку своей.

Двух, ну трёх секунд максимум мне будет достаточно, хватит с лихвою, чтобы его изувечить… И отойти практически невредимым. Пара небольших синяков в худшем случае – не в счёт.

…Когда рука противника достигла пика отведения назад, я моментально изменяю своё спокойное состояние на до предела ускоренное движение вперёд. И немного влево…

Подняв вверх согнутую в локте руку, я перекрываю ею столь лакомый кусок, как беззащитно задранный и раскрытый локтевой сгиб Ермая. Скользнув вдоль его предплечья вниз, на краткий миг запускаю ему за бицепс тыльную сторону ладони с зажатым в ней ножом… и резко рву на себя…

Раздирая ткань одежды и жгуты напряжённых мышц, распуская их на закручивающиеся макаронами волокна, нож охотно и с каким-то наслаждением проскальзывает по трицепсу, прёт между локтевым сгибом, напоследок почти отделяя предплечье от локтя… Одновременно с этим я всё время поворачиваюсь вокруг собственной оси за спину Ермая, чуть приседаю… и другим локтем бью его под нижнее ребро. Чуть повыше почек.

Эдакий "буравчик"…

Боль он должен испытать поистине адскую… Так и есть. Провалившись на атаке, по инерции он проскакивает ещё несколько метров, гулко топоча сапожищами, чуть не вмазавшись мордой в дерево… С трудом тормозит, пытаясь ухватиться за ветви… и всё-таки заваливается набок. Собственный вес, помноженный теперь на энергию диагонального ускорения, делает падение и без того неприятным, а тут… Тут ещё и телепающаяся на одном суставе рука, мощно фонтанирующая под рукавом почти чёрной кровью, и дикая боль в районе надпочечников… Явно сломанные рёбра спины… Несколько секунд он просто лежит, жадно хватая ртом влажный воздух. Втягивая его с рёвом в лёгкие, и выпучив от боли и недостатка кислорода глаза…

Я жду. Мне не то чтобы некуда спешить, но что-то говорит мне, что не всё ещё я здесь закончил. И мне предстоит что-то узнать интересное.

…Ермай пришёл в себя. Точнее, он в состоянии дышать, и вот-вот к нему вернётся способность ещё немного подвигаться.

– Вставай. Хватит валяться, пора…

На его месте многие остались бы лежать, лишь их бы не трогали. Лишь бы оставили в покое и позволили жить.

Не перечесть всех слов мольбы и того количества изливаемых соплей, которыми вас окатило бы большинство тех, кто вот так же кровоточил бы, исходил жизнью в грязи, как этот некогда сильный человек, которого глупая судьбина поставила по другую сторону морали и ценностей.

У него достало мужества зло встать. Я готов был биться об заклад, что он знал свой приговор. И понимал, что всё равно умрёт, и уж лучше умереть, как мужчина, а не как крыса в капкане…

А может, он просто устал вот так жить, – в мире, в котором столь сомнителен возврат к прежним сладким временам?

Пожалуй, таких нашлось бы немало.

Расставшись с прежними иллюзиями и счастьем, не всем дано жить по уши в дерьме и при этом быть почти довольными такой жизнью…

В любом случае он – встал. С превеликим трудом, – его живая рука предательски подрагивала, когда он всё-таки тянулся ею к свисающим плетям ветвей. Рывком встав, он некоторое время копил силы даже на то, чтобы принять более-менее вертикальное положение торса.

Нужно иметь недюжинное здоровье и стойкость духа, чтобы поднять свою тушу после такого, и ещё держать при этом здоровою рукою тесак.

Силы быстро покидали зэка, но он решил истратить их не на мокроту харкающей мороси, а на один – единственный бросок на врага.

Внезапно он выпрямился и, покачиваясь от слабости, не обращая внимания на безобразно набрякший кровью над мертвенно-бледной кистью рукав, спросил, глядя прямо на меня:

– Кто ты вообще такой, чужак? И какого рожна тебе от нас надо?

На этот вопрос я мог ему ответить. И он ничуть не удивился, а даже как-то понимающе и утверждающе кивнул, сжав губы, когда я это сказал:

– Помнишь Гришина? Так вот именно от него я и принёс тебе привет…

– А-аа… Так это ты… Ну, значит, судьба. От неё ж, падлюки, не убежишь… – и он неожиданно хрипло засмеялся. Слабым, приглушённым смехом горько разочаровавшегося в жизни человека…

И внезапно с криком отчаяния вновь бросился на меня. Почти без замаха, не готовясь к удару… Просто бросился. Просто побежал, насколько можно было назвать бегом навстречу собственной смерти этот заплетающийся топот…

…Я оказал ему эту последнюю услугу. Он не нападал, а приближался к неминуемому. Он даже не пытался сопротивляться, когда я жёстко и точно встретил его прямым в грудину.

Лопнуло и тупо хрупнуло где-то в глубине, возле сердца. Он навалился на мою ладонь, ткнулся мне лицом в плечо…и выронил из рук осклизлый от крови мачете. Замер на несколько секунд…