Текст книги "Поэтическая Россия. Стихотворения"

Автор книги: Семен Надсон

 
Я не щадил себя: мучительным сомненьям
Я сам навстречу шел, сам в душу их призвал…
Я говорил «прости» всем светлым убежденьям,
Все лучшие мечты с проклятьем погребал.
Жить в мире призраков, жить грезами и снами,
Без думы плыть туда, куда несет прилив,
Беспечно ликовать с рабами и глупцами —
Нет, я был слишком горд, и честен, и правдив.
 
 
И боги падали, и прежние светила
Теряли навсегда сиянье и тепло,
И ночь вокруг меня сдвигалась, как могила,
Отравой жгучих дум обвеяв мне чело, —
И скорбно я глядел потухшими очами,
Как жизнь, еще вчера сиявшая красой,
Жизнь – этот пышный сад, пестреющий цветами, —
Нагой пустынею лежала предо мной!..
 
 
Но первый вихрь затих, замолкнул в отдаленьи
Глухой раскат громов – и ожил я опять:
Я стал сбирать вокруг обломки от крушенья
И на развалинах творить и созидать.
Из уцелевших грез, надежд и упований
Я создал новый мир, воздвигнул новый храм
И, отдохнув душой от бурь и испытаний,
Вновь стал молиться в нем и жечь мой фимиам!..
 
 
И в тягостной грозе, прошедшей надо мною,
Я высший смысл постиг – она мне помогла,
Очистив душу мне страданьем и борьбою,
Свет отличить от мглы и перлы от стекла.
«Вперед же! – думал я, – пусть старая тревога
В твоей груди, боец, заглохнет и замрет,
Ты закалил себя, ты истинного бога
Прозрел в угрюмой мгле – не медли ж, и вперед!»
 
 
Напрасная мечта!.. Уходят дни за днями,
И каждый новый день, отмеченный борьбой,
С бессильным ужасом, с безумными слезами,
Раскаты новых гроз я слышу над собой!
Святилище души поругано… сомненья
Внесли уж и в него мертвящий свой разлад
И в мой священный гимн, в смиренный гимн моленья,
Кощунственных речей вливают тайный яд!..
 
 
Отверстой бездне зла, зияющей мне в очи,
Ни дна нет, ни границ – и на ее краю,
Окутан душной мглой невыносимой ночи,
Бессильный, как дитя, в раздумье я стою:
Что значу я, пигмей, со всей моей любовью,
И разумом моим, и волей, и душой,
Пред льющейся века страдальческою кровью,
Пред вечным злом людским и вечною враждой?!.
 

Апрель 1883

 
Я пришел к тебе с открытою душою,
Истомленный скорбью, злобой и недугом,
И сказал тебе я: «Будь моей сестрою,
Будь моей заботой, радостью и другом.
Мы одно с тобою любим с колыбели
И одной с тобою молимся святыне, —
О, пойдем же вместе к лучезарной цели,
Вместе в людном мире, как в глухой пустыне!»
 
 
И в твоих очах прочел я те же грезы:
Ты, как я, ждала участья и привета,
Ты, как я, в груди таить устала слезы
От докучных взоров суетного света;
Но на зов мой, полный теплого доверья,
Так же беззаветно ты не отозвалась,
Ты искать в нем стала лжи и лицемерья,
Ты любви, как злобы, детски испугалась…
 
 
И, сокрыв в груди отчаянье и муку
И сдержав в устах невольные проклятья,
Со стыдом мою протянутую руку
Опускаю я, не встретивши пожатья.
И, как путник, долго бывший на чужбине
И в родном краю не узнанный семьею,
Снова в людном мире, как в глухой пустыне,
Я бреду один с поникшей головою…
 

Апрель 1883

 
Оба с тобой одиноко-несчастные,
Встретясь случайно, мы скоро сошлись;
Слезы, упреки и жалобы страстные
В наших беседах волной полились.
Сладко казалось нам скорбь накипевшую
Другу и брату, любя, изливать;
Ново казалось нам грудь наболевшую
Тихою лаской его врачевать!..
Только недолго нас счастье желанное
Грело в своих благодатных лучах, —
Что-то холодное, что-то нежданное
Брату послышалось в братских речах:
Точно друг другу мы сразу наскучили,
Точно судьба нас в насмешку свела,
Точно друг друга мы только измучили
Повестью наших невзгод без числа…
И разошлись мы со злобой мучительной.
Полно, товарищ, кого тут винить?
Нищий у нищего лепты спасительной
Вздумал, безумный, от горя молить!
Мертвый у мертвого просит лобзания!
Где нам чужие вериги поднять,
Если и личные наши страдания
Нам не дают ни идти, ни дышать!
 

Май 1883

 
Долго в ясную ночь я по саду бродил,
Бледный месяц в лазури кусты серебрил
            И качался на зыби реки;
А вдали, где заря, догорая, легла,
Чуть виднелись убогие избы села
            И мерцали, дрожа, огоньки.
 
 
Этот сад, с перекрестною сетью аллей,
Эту реку, село и безбрежье полей —
            Всё вокруг я с младенчества знал.
Здесь, на шатких качелях, в прохладной тени,
В невозвратные дни, в незабвенные дни,
            Детский смех мой беспечно звучал.
 
 
Здесь прочитана первая книга была,
Здесь впервые стыдливо любовь расцвела
           В пробудившемся сердце моем.
Этим звездам я милое имя твердил
И на этом стволе в старину начертил
            Милый вензель дрожавшим ножом.
 
 
Помню, как я в столице, за школьной стеной,
Ждал весны с замиравшей от неги душой,
            Чтоб родимую глушь повидать,
Ранним утром с ружьем по полям побродить,
В ясный вечер веслом гладь реки бороздить,
            Душный полдень – в лесу переждать…
 
 
Я природу тогда, как невесту, любил,
Я с природой тогда, как с сестрой, говорил,
            И скорбел за нее я душой
С каждым желтым листом, облетавшим с ветвей
С каждым легким морозом осенних ночей,
            С каждой с неба упавшей звездой…
 
 
А теперь?.. Отчего эта ночь мне страшна?..
Что в разбитой душе подымает она
            Из-под пепла остывшей любви,
Из-под блеклых цветов ожиданий и грез?..
Я не ждал, не хотел этих хлынувших слез,
           Сладких грез, говорящих: «Живи!»
 
 
Я страданьем купил мой холодный покой.
Что же этою ночью вдруг сталось со мной?
            Оживает, трепещет душа;
Снова детски хочу я любить и страдать,
И не в силах я снова в груди удержать
           Детских слов: «Ах, как жизнь хороша!»
 
 
Я давно уж привык никого не любить,
Ничего не желать, ни о чем не просить, —
          И моей безнадежной тоской
И пытливой работою мысли моей
Я мечтал оградить от тревог и страстей
           Мою душу, как крепкой броней!
 
 
И в раздумье стою я, – и сам не пойму,
Верить чуткой душе или верить уму?
           И со страхом я слышу, что вновь
В это сердце, больное от скорби и ран,
[В это мертвое сердце свой сладкий обман
            Заронили мечты и любовь!..]
 

Весна 1883

 
Прежде белые ночи весны я любил, —
           Эти годы еще так недавни, —
А теперь я пугливо от них затворил,
            Как от недруга, окна и ставни.
Грустно лампу зажег я и книгу открыл;
            Пред глазами мелькают страницы,
Но их смысл уловить нет ни воли, ни сил:
Тени прошлого вновь восстают из могил,
            Прошлых грез вновь летят вереницы…
 
 
Ах, весна, не томи ты меня, отойди!..
          Прежде, в дни моей юной свободы,
На призыв твой в ответ находил я в груди
          Звучный гимн в честь ожившей природы, —
Но тогда моим песням я сам был судьей,
          И лились они вольно и страстно,
И я верил, я верил всей чуткой душой,
          Что прекрасное – вечно прекрасно!..
 
 
«Даже, – думал я, – в годы борьбы и тревог,
          В годы смут и народных волнений,
Красота – это мощь, это сила и бог,
          Бог, достойный и жертв и молений!»
 
 
Но теперь уж не властен я в, песнях своих,
         Я на рынок принес вдохновенье,
Я к запросам толпы приурочил мой стих,
        Чтоб купить бы ее поклоненье.
 
 
И пусть к братьям во мне неподдельна любовь,
         Но себе и за то уж я жалок,
Что я буду им петь только муки и кровь
И, боясь их насмешек, не в силах уж вновь
         Петь им прелесть весенних фиалок!..
 

Весна 1883

 
Давно в груди моей молчит негодованье.
Как в юности, не рвусь безумно я на бой.
В заветный идеал поблекло упованье,
И, отдаленных гроз заслышав громыханье,
Я рад, когда они проходят стороной.
 
 
Их много грудь о грудь я встретил, не бледнея.
Я прежде не искал, – я гордо ждал побед.
Но ближе мой закат – и сердце холоднее,
И встречному теперь я бросить рад скорее
Не дерзкий зов на бой, а ласковый привет.
 
 
Я неба на земле искать устал… Сомненья
Затмили тучею мечты минувших дней.
Мне мира хочется, мне хочется забвенья.
Мой меч иззубрился, и голос примиренья
Уж говорит со мной в безмолвии ночей.
 

Весна 1883

 
Тревожные слухи давно долетали;
Беда не подкралась к отчизне тайком, —
Беда шла открыто, мы все ее ждали,
Но всех взволновал разразившийся гром:
И так уж немного вождей остается,
И так уж безлюдье нас тяжко гнетет,
Чье ж сердце на русскую скорбь отзовется,
Чья мысль ей укажет желанный исход?..
 
 
Больной и далекий, в последние годы
Немного ты дал нам, учитель и друг:
Понять наши стоны и наши невзгоды
Тебе помешал беспощадный недуг.
Но жил ты – и верилось в русскую силу,
И верилось в русской души красоту, —
Сошел, побежденный страданьем, в могилу —
И нет тебе смены на славном посту.
 
 
Не здесь, не в мерцаньи свечей погребальных,
Не в пестрой толпе, не при громе речей,
Не в звуках молитв заунывно-печальных
Поймем мы всю горечь утраты своей, —
Поймем ее дома, поймем над строками
Высоких и светлых творений твоих,
Заслышав, как сердце трепещет слезами —
Слезами восторга и чувств молодых!..
 
 
И долго при лампе вечерней порою,
За дружным и тесным семейным столом,
В студенческой келье, в саду над рекою,
На школьной скамейке и всюду кругом —
Знакомые будут мелькать нам страницы,
Звучать отголоски знакомых речей
И, словно живые, вставать вереницы
Тобою воссозданных русских людей!..
 

Сентябрь 1883

 
Я шел к тебе… На землю упадал
Осенний мрак, холодный и дождливый…
Огромный город глухо рокотал,
Шумя своей толпою суетливой;
Загадочно чернел простор реки
С безжизненно-недвижными судами,
И вдоль домов ночные огоньки
Бежали в мглу блестящими цепями…
 
 
Я шел к тебе, измучен трудным днем,
С усталостью на сердце и во взоре,
Чтоб отдохнуть перед твоим огнем
И позабыться в тихом разговоре;
Мне грезился твой теплый уголок,
Тетради нот и свечи на рояли,
И ясный взгляд, и кроткий твой упрек
В ответ на речь сомненья и печали, —
И я спешил… А ночь была темна…
Чуть фонарей струилося мерцанье…
Вдруг сноп лучей, сверкнувших из окна,
Прорезав мрак, привлек мое вниманье:
 
 
Там, за зеркальным, блещущим стеклом,
В сияньи ламп, горевших мягким светом,
Обвеяны искусственным теплом,
Взлелеяны оранжерейным летом, —
Цвели цветы… Жемчужной белизной
Сияли ландыши… алели георгины,
Пестрели бархатцы, нарциссы и левкой,
И розы искрились, как яркие рубины…
Роскошные, душистые цветы, —
Они как будто радостно смеялись,
А в вышине латании листы;
Как веера, над ними колыхались!..
 
 
Садовник их в окне расставил напоказ.
И за стеклом, глумясь над холодом и мглою,
Они так нежили, так радовали глаз,
Так сладко в душу веяли весною!..
Как очарованный стоял я пред окном:
Мне чудилось ручья дремотное журчанье,
И птиц веселый гам, и в небе голубом
Занявшейся зари стыдливое мерцанье;
Я ждал, что ласково повеет ветерок,
Узорную листву лениво колыхая,
И с белой лилии взовьется мотылек,
И загудит пчела, на зелени мелькая…
 
 
Но детский мой восторг сменился вдруг стыдом:
Как! В эту ночь, окутанную мглою,
Здесь, рядом с улицей, намокшей под дождем,
Дышать таким бесстыдным торжеством,
Сиять такою наглой красотою!..
 
 
К чему бессилен ты, осенний вихрь? К чему
Не можешь ты сломить стекла своим дыханьем,
Чтоб в этот пошлый рай внести и смерть и тьму
И разметать его во прах с негодованьем?
 
 
Ты помнишь, – я пришел к тебе больной…
Ты ласк моих ждала – и не дождалась:
Твоя любовь казалась мне слепой,
Моя любовь – преступной мне казалась!..
 

1883

 
Опять вокруг меня ночная тишина.
Опять на серебро морозного окна
Бросает лунный свет отлив голубоватый,
И в поздний час ночной, перед недолгим сном,
Сижу я при огне, склонясь над дневником,
Тревогою, стыдом и ужасом объятый.
 
 
Таких, как этот день, минувший без следа,
Растратил много я в последние года, —
Но их в мою тетрадь я заносить боялся:
Больную мысль страшил растущий их итог…
Так медлит счет свести неопытный игрок,
С отчаяньем в груди сознав, что проигрался…
 
 
Сегодня совесть мне отсрочки не дает…
За что, что сделал я?.. За что меня гнетет
Мое минувшее, как память преступленья?
Я жил, как все живут, – как все, я убивал
Бесцельно день за днем и рабски отгонял
Укоры разума, и думы, и сомненья!
 
 
Я жил, как все живут, – а в этот час ночной,
Быть может, я один с мучительной тоской
В тайник души моей спускаюсь беспристрастно.
И тихо всё вокруг, и за моим окном,
Окованный луны холодным серебром,
Недвижный город спит глубоко и бесстрастно.
 

1883

Посвящается Д. С. Мережковскому

 
Долго муза, таясь, перед взором моим
         Не хотела поднять покрывала
И за флером туманным, как жертвенный дым,
        Чуждый лик свой ревниво скрывала;
Пылкий жрец, я ни разу его не видал,
        И в часы вдохновенья ночного
Только голос богини мне нежно звучал
       Из-под траурных складок покрова;
Но под звуки его мне мечта создала
       Яркий образ: за облаком флера
Я угадывал девственный мрамор чела
       И огонь вдохновенного взора;
Я угадывал темные кольца кудрей,
       Очерк уст горделивый и смелый,
Благородный размах соболиных бровей
       И ресниц шелковистые стрелы…
И взмолился я строгой богине: «Открой,
       О, открой мне черты дорогие!..
Я хочу увидать тот источник живой,
      Где рождаются песни живые;
Не таи от меня молодого лица,
      Сбрось покров свой лилейной рукою
И, как солнцем, согрей и обрадуй певца
      Богоданной твоей красотою!..»
 
 
И богиня вняла неотступным мольбам
     И, в минуту свиданья, несмело
Уронила туманный покров свой к ногам,
     Обнажая стыдливое тело;
Уронила – и в страхе я прянул назад…
      Воспаленный, завистливый, злобный, —
Острой сталью в глаза мне сверкнул ее взгляд,
      Взгляд, мерцанью зарницы подобный!..
Было что-то зловещее в этих очах,
      Отененных вокруг синевою…
Серебрясь, седина извивалась в кудрях,
      Упадавших на плечи волною;
На прозрачных щеках нездоровым огнем
      Блеск румянца, бродя, разгорался, —
И один только голос дышал торжеством
      И над тяжким недугом смеялся…
И звучал этот голос: «Певец, ты молил,
      Я твои услыхала молитвы:
Вот подруга, с которой ты гордо вступил
     На позорище жизненной битвы!
О, слепец!.. Красотой я сиять не могла:
     Не с тобой ли я вместе страдала?
Зависть первые грезы твои родила,
     Злоба первую песнь нашептала…
Одинокой печали непонятый крик,
     Слезы горя, борьбы и лишенья —
Вот моя колыбель, вот кипучий родник,
     Блеск и свет твоего вдохновенья!..»
 

1883

 
Не вини меня, друг мой, – я сын наших дней,
          Сын раздумья, тревог и сомнений:
Я не знаю в груди беззаветных страстей,
          Безотчетных и смутных волнений.
Как хирург, доверяющий только ножу,
          Я лишь мысли одной доверяю, —
Я с вопросом и к самой любви подхожу
          И пытливо ее разлагаю!..
 
 
Ты прекрасна в порыве твоем молодом,
         С робкой нежностью первых признаний,
С теплой верой в судьбу, с детски ясным челом
          И огнем полудетских лобзаний;
Ты сильна и горда своей страстью, – а я…
         О, когда б ты могла, дорогая,
Знать, как тягостно борется дума моя
         С обаяньем наставшего рая,
Сколько шепчет она мне язвительных слов,
         Сколько старых могил разрывает,
Сколько прежних, развеянных опытом снов
         В скорбном сердце моем подымает!..
 

1883

 
Окрыленным мечтой сладкозвучным стихом
            Никогда не играл я от скуки.
Только то, что грозой пронеслось над челом,
            Выливал я в покорные звуки.
 
 
Как недугом, я каждою песнью болел,
           Каждой творческой думой терзался;
И нередко певца благодатный удел
          Непосильным крестом мне казался.
 
 
И нередко клялся я навек замолчать,
         Чтоб с толпою в забвении слиться, —
Но эолова арфа должна зазвучать,
         Если вихрь по струнам ее мчится.
 
 
И не властен весною гремучий ручей
         Со скалы не свергаться к долине,
Если солнце потоками жгучих лучей
         Растопило снега на вершине!..
 

1883

 
На ближнем кладбище я знаю уголок:
Свежее там трава, не смятая шагами,
Роскошней тень от лип, склонившихся в кружок,
И звонче пенье птиц над старыми крестами.
Я часто там брожу, пережидая зной…
Читаю надписи, грущу, когда взгрустнется,
Иль, лежа на траве, смотрю, как надо мной,
Мелькая сквозь листву молочной белизной,
Цепь белых облаков стремительно несется.
Сегодня крест один склонился и упал;
Он падал медленно, за сучья задевая,
И, подойдя к нему, на нем я прочитал:
«Спеши, – я жду тебя, подруга дорогая!»
Должно быть, вешний дождь вчера его подмыл…
И я задумался с невольною тоскою,
Задумался о том, чей прах он сторожил
И кто гниет под этою землею…
«Спеши, – я жду тебя!..» Заветные слова!
Услышала ль она загробный голос друга?..
Пришла ль к тебе на зов, иль всё еще жива
Твоя любимая и нежная подруга?..
Я имени ее не нахожу кругом…
Ты тлеешь, окружен чужой тебе толпою,
Забыт и одинок, – и ни одним венком
Ее любовь к тебе не говорит с тобою…
Жизнь увлекла ее в водоворот страстей
И жгучую печаль, как рану, исцелила,
И не придет она под тень густых ветвей
Поплакать над твоей размытою могилой.
И только этот крест, заботливой рукой
Поставленный тебе когда-то к изголовью,
Храня с минувшим связь, смеется над тобой,
Над памятью людской и над людской любовью!
 

1883

 
Упали волнистые кудри на плечи,
Улыбка горит на лице молодом,
И пылко звучат ее милые речи,
Звучат о любви и о счастье вдвоем.
А я, я на грудь к ней припал головою,
И бледные ручки целую, любя,
И тоже мечтаю, объятый тоскою,
Но только мечтаю один, про себя.
 
 
Она говорит: «День для честной работы,
А вечером вместе сойдемся мы вновь, —
Сойдемся, отгоним от сердца заботы,
И пусть нам, как солнце, сияет любовь.
При лампе, за нашим столом соберется
Кружок дорогих нам, немногих друзей;
Тут смех, там запутанный спор заведется,
Всё весело, просто, без лжи и затей…
Все братья, все сестры!.. Часы, как мгновенья,
Бесшумно несутся в уютных стенах…
Во взглядах доверье, в речах оживленье,
И тихое счастье в спокойных сердцах;
А жизнь – пусть она посылает нам грозы,
Мы будем смеяться над ними в тиши!»
Наивные, милые, детские грезы:
Бред пылкой головки и юной души…
 
 
Ты просишь не мало, моя дорогая,
А я в моих грезах, я счастья не жду.
Но мне бы хотелось лежать, умирая,
В бессильной истоме, в жару и бреду,
Чтоб с мыслью затихли в мозгу и сомненья,
Затих и вопрос неотступный: «К чему?»
Чтоб два-три неверных сердечных биенья,
И смерть унесла меня в вечную тьму…
И в это мгновенье хочу я, родная,
Чтоб ты наклонилась на миг надо мной
И кудри мои чтоб, любя и лаская,
С чела отвела ты холодной рукой.
И речь бы твоя надо мною звучала,
Сияли лазурные очи твои,
И тихая смерть чтоб меня укачала,
Как старая няня, под ласки любви!..
 

1883

 
Скончался поэт… Вдохновенные звуки
Грозой не ударят по чутким сердцам;
Упали без жизни усталые руки,
Привыкшие бегло летать по струнам.
Скончался поэт… Невозвратно увяли
Душистые розы младого венца,
И облако жгучей, застывшей печали
Туманит немые черты мертвеца!
Вы знали ль его?.. Он был честен душою;
Не славы он в жизни корыстно искал, —
Он в песнях боролся с угрюмою мглою,
Он в песнях с измученным братом страдал.
Он сам был суровой судьбой обездолен,
Сам с детства тяжелые цепи носил,
Сам был оскорблен, и унижен, и болен,
Сам много страдал и безумно любил.
И в песнях не лгал он; красивым нарядом
Он взоров толпы за собой не манил,
И если свой стих он напитывал ядом,
Тот яд и его беспощадно убил.
И если порой его песня звучала
Тяжелой, как ночь, беспросветной тоской,
То та же тоска и его истерзала,
Окутав рассвет его черной грозой…
 

1883

 
Я их не назову врагами,
Но часто в страхе я готов
От них, с их смехом и слезами,
Бежать, как узник от оков.
Я жить хочу, – хочу волнений,
Кипучих дум, мятежных гроз,
Хочу безумных наслаждений,
Борьбы и тернов, мук и роз.
Я жажду подвигов и дела, —
А жизнь – их жизнь – вокруг меня
И замерла и онемела,
Как сонный лес под зноем дня!..
О, как мне жалки их тревоги
И боль их гнева, и любви,
Как наторенной их дороги
Скучны и узки колеи!
Как мало чувствам их простора,
Как повесть жизни их проста,
Как ширину их кругозора
Стеснила мысли нищета!
Кипит незримая работа
Во имя истины святой.
Потоки крови, слез и пота
Поят простор земли родной,
Вулкан бурлит уж под ногами…
 

1883

 
Не сравнивай с грозой души моей страданье…
Гроза б умчалась прочь: ее мятежный гром
Сменило бы опять дубрав благоуханье
И солнца мирный свет на небе голубом.
Гроза – мгновение: суровы и могучи,
Над миром воцарив томительную ночь,
С разбега налетят разгневанные тучи,
Просыплют гром и блеск – и разлетятся прочь.
И как хорош покой остынувшей природы,
Когда гроза сойдет с померкнувших небес!
Как ожили цветы, как влажно дышат воды,
Как зелен и душист залитый солнцем лес!
Нет, я бы рад сойтись лицом к лицу с грозою,
Но жизнь вокруг меня так буднично пошла,
Что даже нет вокруг врагов, могущих к бою
Позвать меня, – и враг язвит из-за угла!..
 

1883