Текст книги "С пером и автоматом"

Автор книги: Семен Борзунов

Писатель показывает, как по мере продвижения Советской Армии в глубь страны интерес румынских трудящихся к ее бойцам возрастает, теплее становятся их чувства, постепенно перерастающие в подлинную дружбу. Где бы воины Советской Армии ни остановились, их всюду окружали толпы румын. Они обнимали советских солдат, от души благодарили их за освобождение от фашизма. И советские воины твердо верили в то, что румынский народ станет нашим надежным другом, ибо семена этой дружбы сеяли они, советские солдаты, потому что несли освобождение всем простым людям. Этого ни один народ не забудет. Во всяком случае – не должен забывать!

В «Путях-дорогах» мы снова встречаемся с уже знакомыми и полюбившимися нам героями – отважными, веселыми, дружными воинами из разведроты лейтенанта Федора Забарова.

Одно из центральных мест в книге по-прежнему занимает парторг сержант Шахаев. «Наш Шахаев», – с любовью говорят разведчики, для которых он является не только командиром, но и старшим товарищем, советчиком, наставником. К нему они обращаются с наиболее сложными вопросами, перед ним открывают свои самые сокровенные тайны, с него берут пример, ему подражают. В поведении парторга нет искусственности и надуманности. Умелым подбором красок писатель нарисовал этот образ цельным и глубоко реалистичным. Шахаев предстает перед нами подлинным представителем новой, советской эпохи. Он глубоко предан народу, Родине, партии и потому твердо верит в торжество коммунистических идеалов.

Замечательные качества Шахаева как коммуниста наиболее полно и ярко проявляются в бою, в минуты наиболее тяжелых испытаний.

В книге есть потрясающий эпизод. Группа разведчиков, проникнув в расположение гитлеровских войск, отбивает у врага центральный дот – наиболее серьезное препятствие на пути наших наступающих подразделений. Укрывшись в этой железобетонной коробке, советские воины, многие из которых были тяжело ранены, около трех суток вели неравный бой с врагом, мужественно отбивая многочисленные его атаки. Это было не только физическое, но и моральное сражение солдат двух армий, двух миров, двух идеологий. Возглавляемые парторгом Шахаевым, советские воины удерживают дот до прихода подкрепления. Они выигрывают эту невиданную по своей напряженности битву.

Страницы, описывающие пребывание разведчиков в осажденном доте, являются, пожалуй, наиболее сильными и волнующими.

Смелым воином, опытным и бережливым хозяйственником помнит читатель первой части романа старшину роты Петра Тарасовича Пинчука.

Любовь к земле, к общественному хозяйству своей артели – вот главная, отличительная особенность Пинчука. Недаром, едва перешагнув румынскую границу, Петр Тарасович стремится поскорее узнать о жизни крестьян в этой незнакомой стране, «потолковать с простым народом: выяснить, что и как, и присоветовать в чем».

Шагая по чужим полям и дорогам, Пинчук не может спокойно смотреть на жалкие полоски, клинья и лоскутки земли румынских крестьян. Особенно возмущают его многочисленные межи, разрезавшие вдоль и поперек и без того убогие крестьянские наделы. В эти минуты Пинчук делался суровым и неразговорчивым. Наморщив лоб, он мысленно прикидывал, сколько же теряется пахотной земли с каждого гектара из-за этих проклятых межей.

«– Сколько хлеба зря пропадает! – сокрушался он. – Не знают, как жить нужно!»

Как и в книге «Грозное лето», Михаил Алексеев яркими, сочными красками рисует образ командира роты разведчиков лейтенанта Федора Забарова. Смелость, самообладание, трезвый расчет, спокойная рассудительность, твердое знание тактики современного боя – все это плюс отеческая забота о подчиненных создает Забарову непререкаемый авторитет среди воинов-разведчиков. Они горячо и искренне любят своего командира, во всем подражают ему, а в бою «жмутся к лейтенанту, как железные гвозди к большому и сильному магнитному якорю».

Рисуя взаимоотношения Забарова и солдат, автор утверждает единство офицерского и рядового состава нашей армии. Это очень верная и глубокая мысль.

На целом ряде примеров писатель показывает, что советским воинам свойственно глубокое, государственное понимание происходящих событий. Слушая, например, сводки о действиях наших тогдашних так называемых союзников, они чувствуют их неискренность, их нежелание помочь Советской Армии, сражающейся с немецко-фашистскими полчищами один на один. Прочитав сводку Совинформбюро, Сенька Ванин говорит: «неплохо», а по поводу информации о действиях союзников замечает:

«– Ничего себе воюют. Штаб загорает где-то в Сахаре, а войска в Италии ждут, когда дождичек перестанет…

…Сенька не стал спорить со своим случайным собеседником.

– То, что они – неважные вояки, давно всем известно, – охотно подтвердил он. – Но тут, дружок, если пораскинуть умом, другое вытекает: они, союзники-то наши, черт бы их забрал совсем, не торопятся еще и потому, чтобы мы побольше повоевали с немцами да силы свои поистратили… Дураки они, эти англосаксонцы!.. Разве сталь не становится прочней от огня!»

Дальнейшее развитие получили и другие персонажи книги – разведчик Аким Ерофеенко, комсорг Василий Камушкин, лейтенант Фетисов, лейтенант Марченко, Наташа и другие. Все они даны в действии, в непрерывном и поступательном росте.

В книге умело показана настоящая боевая сплоченность и взаимная выручка советских воинов, спаянных единством целей и задач борьбы. Эта солдатская дружба помогала разведчикам легче переносить тяготы воины, успешнее бить лютого врага.

Герои романа глубоко оптимистичны. Они твердо верят в то, что враг будет разгромлен и на земле наступит долгожданный мир. Вернутся тогда они, воины навеки прославленной русской армии, в свои родные края, на фабрики, заводы, в МТС, колхозы. С небывалым энтузиазмом будут восстанавливать разрушенное войной народное хозяйство, строить новую, счастливую жизнь. Тысячи раз прав лейтенант Забаров, который, наблюдая за работой разведчиков, помогающих румынским крестьянам пахать землю, произносит: «Как легко эти люди из воинов становятся тружениками. С какой же яростью будут строить они после войны!..»

В своих героях писатель видит людей, которым суждено не только разгромить врага, но и возродить порушенное хозяйство, украсить родную землю садами, построить то великое, ради чего так много пролито крови, так много отдано драгоценных жизней. Произведение пленяет своей свежестью, яркими художественными образами, в которых раскрывается вся глубина духовного мира советского воина, горячая любовь и беззаветная преданность своей социалистической Родине, великой партии коммунистов.

Одну из привлекательных черт книги составляет живой, сочный юмор. Язык героев строго индивидуализирован, выразителен и прост. Читатель без труда отличает, например, спокойную, размеренную речь Акима Ерофеенко или предельно отточенные, западающие в душу фразы Шахаева от остроумных, полных юмора изречений Сеньки Ванина, от украинского говора Пинчука.

С героями романа «Солдаты» мы расстаемся в тот момент, когда они перешагнули венгерскую границу, чтобы вывести из войны последнего союзника фашистской Германии в Европе и принести свободу трудовому народу Венгрии. Поистине великая и благородная миссия! Не секрет, что государства на Западе и на Востоке стали социалистическими благодаря тому, что туда пришел как освободитель советский солдат. В этом и заключалась его великая освободительная миссия.

У героев же романа впереди были большие и трудные пути-дороги, дороги великих побед и бессмертной солдатской славы.

Созданные писателем литературные образы солдат, сержантов и офицеров, их умение и отвага, их беспредельная любовь к Родине и верность военной присяге – пример для воинов, призванных зорко охранять мирный созидательный труд советских людей и государственные интересы социалистической державы. У героев романа «Солдаты» наши воины могут поучиться тому, как надо решать сложные задачи боевой и политической подготовки, поставленные перед Советскими Вооруженными Силами в послевоенный период и особенно сейчас.

Словом, роман «Солдаты», выдержавший испытание временем, является значительным литературным явлением. Он проникнут огромной любовью и глубоким уважением к ратному подвигу рядового солдата. Роман читается с большим интересом не только людьми военными, но и гражданскими, особенно молодежью. Во многих библиотеках мне приходилось встречать экземпляры романа, зачитанные до дыр и неоднократно переплетавшиеся.

Все началось с книг…

Михаил Николаевич не любит рассказывать о себе. Это знают все его друзья. Особенно когда начинаешь назойливо расспрашивать: как да что, расскажи, мол, о том-то и о том-то… В таких случаях он всегда мило улыбается и тонко переводит разговор на другие, отвлеченные темы. Правда, в этих «отвлеченных» суждениях иногда просматриваются биографические детали, поданные, конечно, в несколько преломленном виде. Но это лишь иногда и при очень внимательном отношении к тому, что говорится. Я же пришел в тот вечер с твердым намерением – узнать наконец-то об Алексееве все…

Встреча та была особенной, единственной в своем роде. Именно тогда и рассказал Михаил Николаевич о своих родителях, родных и о себе. Конечно, сделал он это не сразу и рассказал далеко не обо всем, что меня интересовало. Но кое-что все же рассказал.

Попробую восстановить все как было.

Семья Михаила Николаевича Алексеева (жена Галина Андреевна и дочери Наташа и Лариса) жила тогда в небольшой двухкомнатной квартире на Смоленской набережной, в доме под номером 5/13. На третьем этаже.

На медной пластине, прикрепленной к двери, была высечена цифра – 126.

…Был один из летних дней 1963 года. Михаил Николаевич только что вернулся из редакции «Огонька», где он работал заместителем главного редактора. В руках он держал июньский (24-й) номер журнала.

– Что нового? – спросил я, принимая свежий, пахнущий красками экземпляр.

– Все главные новости вынесены на обложку, – ответил Михаил Николаевич, – чтобы читателю легче было ориентироваться. На, смотри…

«Воскресенье и по обе стороны от него…», «Судьбы в двух письмах», «Как же возникла жизнь?», «Рассказ Итало Кальвино – кража в кондитерской», «Чемпионы европейского ринга», – прочитал я.

Пока Галина Андреевна хлопотала по хозяйству, Михаил Николаевич рассказывал всякие смешные истории. О том, например, как два закадычных друга «мучительно» изыскивали повод для того, чтобы лишний раз встретиться. Вот как это выглядело в пересказе Михаила Алексеева.

* * *

…В субботу, в пятом или шестом часу пополудни, в квартире Ивана Сидоровича либо Петра Ивановича непременно раздастся телефонный звонок. Если он зазвонит у Ивана Сидоровича, то так уж и знай – на проводе Петр Иванович. И наоборот – в зависимости от того, кто перехватывает инициативу.

– Старик, это ты?

– Да, я – Петр Иванович. Здравствуй. Ну, как у тебя там?

– Все хорошо. Ты что думаешь делать завтра?

– Что же делают в выходной – отдыхать. Жена вот в театр тянет.

– Чего выдумали! Театр никуда не денется. Заходите-ка лучше к нам.

– А что там у вас?

– Как что? Посидим. Попьем чайку, хм, хм… Потолкуем о том о сем. Ну так как же, придете? Добро. Ждем. До завтра!

Иван Сидорович поворачивается к жене:

– Слыхала?

– Слыхала. Можешь идти один. Мне это надоело: одно и то же, одно и то же! Эх вы! А еще называют себя культурными людьми. Интеллигенция!..

– Ладно, ладно. Ишь тебя понесло! Обязательно испортит настроение. Нам с Петром Ивановичем о деле надо поговорить, а ты… – Иван Сидорович делает обиженное лицо и демонстративно уходит в другую комнату.

На следующий день, собравшись, он говорит супруге, так, для виду:

– Ну, пойдем к Петру Ивановичу. Они ждут и могут обидеться, ежели ты не придешь.

– Я сказала, что не пойду.

– Как хочешь…

Друзья, конечно, встретились и полностью выполнили «намеченную программу». Они говорили «о том о сем», а в общем-то, ни о чем, потому что точно таким же образом встречались в прошлое воскресенье и еще много-много раз раньше того. Говорить им было уже не о чем, потому как они давно «успели, по выражению самого рассказчика, высечь друг из друга все искры, а зарядить свой умственный аккумулятор не успели…»

* * *

Внимательно слушая эту юмореску, я подумал: «Как это верно подмечено, как похоже на всех нас, да и на самого автора. Вот она – одна из множества биографических деталей, глубоко спрятанная в занимательную литературную форму. Поди улови ее, эту деталь!..»

В следующий раз повторяется та же картина. Но только в квартире Ивана Сидоровича. Петр Иванович, правда, ни с того ни с сего почему-то обрушился на содержимое пузатого графина, который неизменно «царствовал» при подобных встречах.

«– Это страшное зло, – гудел Петр Иванович. – Пережиток проклятого прошлого… С этим надо бороться…»

Приводил Петр Иванович и еще какие-то веские доводы. И почти убедил всех в том, что необходимо предпринять самые кардинальные меры вплоть до прекращения производства ликеро-водочных изделий вообще. Но тут, как бы обидевшись за «сердешную», изрек разрушившую все фразу молчавший до этого момента Иван Сидорович: «За водку я спокоен. На своем долгом веку она не раз подвергалась гонениям. И от этого только крепчала».

«…К тому же сюжет какой-то новой вещи опробывает на нас», – подумал я, и, словно угадав мою мысль, Михаил Николаевич протянул только что вышедшую в издательстве «Советская Россия» книжку с очень простым, но емким названием «Бьют родники».

– Здесь можешь полностью прочитать об этом и кое о чем другом, – добавил он. – Событий в жизни и в литературе так много, что пройти мимо них никак невозможно. В том числе и эта проблема: она не такая уж пустяковая…

Да, это книга широких писательских раздумий, чувств и переживаний о времени и о себе. Небольшая по своему объему, она состоит из многих заметок, статей и очерков, написанных в разное время и по разным поводам. Автор рассказывает в ней о роли и значении советского писателя и советского журналиста в нашей стране, о волшебной силе художественного слова, о книгах и литературе вообще. А в специальном разделе «О бойцах» дает яркие и точные портреты-миниатюры многих писателей – Ф. Панферова, А. Довженко, В. Закруткина, С. Воронина, С. В. Смирнова и других.

Кстати сказать, Михаил Алексеев талантлив во всех жанрах: он и беллетрист, и публицист, и киносценарист, и поэт. Да, поэт. Его перу принадлежат не только прекрасные романы, повести, новеллы, рассказы, но и стихи (их у него немало, однако автор почему-то не хочет печатать их отдельными сборниками и только изредка вкрапливает в прозу). Ему принадлежат превосходные статьи, очерки, корреспонденции и просто заметки, часто появляющиеся в различных центральных газетах и журналах. В своем предисловии к тому же сборнику «Бьют родники» сам автор так объясняет свое участие в журналистике: «Одновременно с работой над повестями «Наследники», «Дивизионка» и романом «Вишневый омут» мне часто приходилось выступать в качестве публициста. Да и вообще, деление писательской и журналистской работы на категории разновеликие полагаю искусственным, потому что трудно провести грань между первой и второй. По этой причине я и решил: коль скоро ты посмел явиться перед читателем с романами, повестями и рассказами, почему бы тебе не познакомить его и со своей публицистикой?»

«Бьют родники»! Название на первый взгляд простое, но глубокое по мысли. Когда я прочитал эту книгу, то будто прикоснулся к живительному роднику…

В тот день я получил письмо от своего односельчанина Владимира Горохова, и в нем небольшое стихотворение «Родник». Оно очень ассоциировалось с книгой, и мне хочется привести здесь эти поэтические строки:

 
В глубоком овраге
у старой березы
Родник поселился.
Вода в нем, как слезы, чиста и прозрачна
и в зной и в мороз.
Мне пить из него
много раз довелось.
Проходит охотник,
проходит лесник;
Живою водою
напоит Родник.
Проходят туристы
дорогою дальней,
Родник угощает
водою хрустальной.
Хотелось бы мне быть,
хотя бы на миг,
Полезным народу,
как этот Родник.
 

Мне кажется, что молодой поэт просто и образно сказал о роднике, будто выразил мои чувства, которые возникли в связи с прочтением книги Михаила Алексеева.

Действительно, пленительна и велика сила родника. Его чистая, свежая вода тугой струей вырывается из недр земли, пробивая себе дорогу через горные породы и дремучие заросли. И тот, кто устанет и сделает хоть один глоток его влаги, сразу почувствует, как по всему телу пройдет живительный ток. Родниковая вода придает человеку бодрость, будит в нем энергию, побуждает к действию. Путник набирает новых сил и продолжает нелегкий путь. Вот такие родники бьют из этой и других книг Михаила Алексеева.

Но вернемся к разговору, который происходил в тот прекрасный вечер на Смоленской набережной. Когда зашла речь о современной молодежи и сложных проблемах ее воспитания, Михаил Николаевич буквально преобразился. Он стал горячо, логично и убежденно излагать свою точку зрения на этот действительно сложный и довольно запутанный вопрос.

– Вот послушайте, – говорил он, – что пишет в нашем сегодняшнем номере «Огонька» некий Леонид Е. поэтессе Ольге Фокиной. – И Михаил Николаевич стал читать пространные выдержки из этого небезынтересного письма-исповеди.

«Не подумайте, что я какой-нибудь герой – покоритель целины. Я принадлежу к тем, кого именуют отбросами общества, о которых много и красиво пишут, показывают в кино, которых перевоспитывают, хотя они давно уже знают жизнь, правда, по-своему. Короче говоря, я преступник, попросту сказать – неудачный вор… Кажется, совсем немного времени прошло с той поры, как отзвучало футбольным мячом мое детство, отзвенела гитарой юность, но жизнь уже заставила меня задуматься над вопросом:

«Как же жить дальше? Оставлю ли я после себя ступеньку, по которой мир поднимется на сантиметр выше? Или же снова тюрьмы и колонии, колонии и тюрьмы?..»

Вы знаете, Ольга, какой-то мудрец сказал, что ничто не изменяет так взгляд на жизнь, как тюремная решетка. Но все равно есть у меня две страсти, которым я отдаю все свободное время. Первая – это стихи, вторая – изучение иностранного языка. Это у меня с самого детства, когда передо мной открывалась большая жизненная дорога. Но я пошел не по ней, а по извилистой, жалкой дурной тропе…

Где-то за забором шумит жизнь, большая, недоступная, люди мечтают и любят, учатся, нянчат детей, читают стихи или романы, умирают мудро и просто, зная, зачем жили на земле. А я не знаю, зачем живу…»

В конце письма Леонид Е. сообщает несколько слов о себе. Родился он в Москве. Там же поступил в Иняз. Учиться не стал. Жизнь давалась легко – спасали большие звездочки отца. Полюбил легкие деньги, остальное понятно. Тыкался повсюду, словно слепой щенок, не замечая, что жизнь была в двух шагах, рядом… Три раза сидел на скамье подсудимых. И вот снова в тюрьме.

Прочел Михаил Николаевич и несколько строк из стихотворного ответа поэтессы Ольги Фокиной:

 
…Вам нужен счастья образец?
Жизнь беспощадна:
Или – или…
Звезда, что носит ваш отец
И под которой схоронили,
Как многих,
Моего отца, —
Звезда рубинового цвета,
Простая, о пяти концах,
Известная на всю планету.
Создайте сами ту звезду,
Что вы с погон отцовских рвали,
Создайте сами красоту,
Ту, что небрежно растоптали.
Узнайте горе и нужду,
Судьбу сирот
И долю вдовью,
Создайте сами ту звезду,
Окрасьте собственною кровью…
 

С каждой новой строчкой Алексеев читал все взволнованней, проникновенней, убедительней. А я чувствовал, что и сегодня ничего не узнаю о самом рассказчике и уйду ни с чем. Отчаявшись, я решительным жестом руки прерываю чтеца:

– Остановись! Хватит!..

– Почему? Разве это не интересно? Тут же целая человеческая судьба…

– Интересно! Очень интересно! Но меня сегодня занимает другая судьба. Да, да… Твоя конкретная биография… Мне это необходимо знать… Для дела… Для литературы… Неужели ты этого не понимаешь?

И тут Алексеев совершенно неожиданно умолкает. С минуту сидит, не проронив ни слова. Потом поднимается. Подходит к окну и тихо, каким-то не свойственным ему голосом говорит:

– Посмотри, какой хороший обзор… Какая выгодная позиция…

Это уже была терминология профессионального военного. Чувствую, что в моем друге просыпается разведчик. К чему бы, думаю, это? Опять уведет куда-то в сторону. Сержусь на себя за то, что снова не сдержался: так прямо и обнаженно поставил вопрос о биографии. Размышляя, смотрю в окно. Прямо перед домом – Москва-река, одетая в гранит. Слева, по выпуклому мосту, проносятся голубые вагоны метрополитена и буквально через минуту исчезают в тоннеле. Чуть дальше – Киевский вокзал. Правее – красивые, многоэтажные дома. Затем – высотное здание гостиницы «Украина». И снова мост через Москву-реку, соединяющий Кутузовский и Калининский проспекты. Этот кусочек Москвы за какие-то восемь – десять лет преобразился до неузнаваемости. И похорошел. А обзор действительно великолепный…

Пока я рассматривал противоположную сторону реки и любовался новыми красивыми зданиями, Алексеев снова вернулся на свое место и миролюбиво сказал:

– Хорошо. Раз нужно – значит, нужно. Я солдат… С чего начинать?

– С самого начала. Со дня рождения…

– С рожденья так с рожденья… Только заранее предупреждаю: ничего необычного в моей биографии нет. Она такая же, как у тысяч и тысяч моих сверстников.

– Все равно начинай с самого начала. Именно детские и юношеские годы меня особенно интересуют. Более поздние годы мне в какой-то степени известны…

– Ну, хорошо, – с напускной решительностью начал Михаил Николаевич. – Родился в 1918 году. Это уже точно. – И, немного помолчав, добавил: – Что же касается дня и месяца моего появления на свет божий, то тут налицо немалые разноречия. То, что это должен быть ноябрь, ни у кого и никогда не вызывало ни малейшего сомнения: в прежние времена новорожденные автоматически наследовали имена святых. Стало быть, я родился где-то в районе Михайлова дня, каковой бывает только в ноябре. Старшая моя сестра, Анастасия, например, убеждена, что это произошло 21-го числа, я же, по чьему-то, похоже, более авторитетному внушению, ухватился за 29-й день этого месяца и уже в более поздние времена отмечал его как день своего рождения и настолько привык к этому, что ни о какой другой дате и думать не хочу.

– Ну и прекрасно, – говорю ему. – Отмечай себе на здоровье эту дату как день своего рождения. Друзья твои тоже привыкли к этому дню, и с их стороны я никогда не слышал возражений.

– Все это верно, – уже не так решительно, но по-прежнему бодро говорит Михаил Николаевич. – Дело в том, что в паспорте моем проставлено: родился 6 мая 1918 года. И месяц и число эти возникли из небытия, когда я поступал в 1936 году учиться в Аткарское педагогическое училище. Как отличника меня принимали без вступительных экзаменов, но в самый последний момент обнаружилось, что в документах не хватало метрической выписки о моем рождении. Пришлось срочно запросить таковую в сельском Совете села Монастырского, где на ту пору секретарствовал мой родственник Василий Дмитриевич Маслов, кстати, и ныне пребывающий в добром здравии, хотя ему и перевалило за седьмой десяток. Поскольку метрик в сельском Совете не оказалось (в тридцатом году они были уничтожены каким-то местным активистом-атеистом, потому как были религиозного происхождения), Василий Дмитриевич обратился за помощью к потолку, который и подсказал ему упомянутые выше и число и месяц. Так что теперь официально я обязан был бы праздновать свой день рождения намного раньше фактического своего рождения.

– Ну что же, это даже интереснее, – подтверждаю я. – Во всяком случае, это оригинально и ново: отмечать день рождения до того, как ты родился…

– И все-таки, – настойчиво продолжает Михаил Алексеев, – мне привычнее начать автобиографию так: родился 29 ноября 1918 года в селе Монастырском, Баландинского (ныне Калининского) района, Саратовской области (разумеется, надо при этом делать мысленные поправки, район называть уездом, а область – губернией), в крестьянской семье среднего достатка…

Среднего – пока жили под одной крышей одной большой семьей. Со стороны тогда казалось: живут Алексеевы (Хохловы – по-уличному), видать, неплохо, коль во дворе у них две лошади, один жеребенок, корова, две телки, десятка полтора овец и не так уж мало прочей живности. Забывалось при этом, что все это богатство приходилось без малого на два десятка ртов, к тому же три молодые женщины (мать Михаила Николаевича, тетка Дарья и тетка Феня) почти каждый год пополняли дом Алексеевых новым едоком. В конце или же – скорее всего так – в середине 20-х годов огромная семья Алексеевых разделилась на три семьи.

– И вот во дворе каждой из этих трех семей, – с юмором говорит Михаил Николаевич, – оказалось весьма жидковато в смысле конского ржания и коровьего мыка…

Теперь к слову «середняк» против имени отца будущего писателя – Алексеева Николая Михайловича – во всех сельсоветских списках непременно добавлялся эпитет «маломощный»,

– Этот эпитет, – снова с юморком, как о чем-то давнем и невозвратимом, говорит Михаил Николаевич, – оказался впоследствии спасительным для нас: не будь этого определения, могли бы, под горячую руку тридцатого года, оказаться и на Соловках, либо еще в каких-нибудь отдаленных местах.

И когда Алексеевы жили общей семьей, и когда разделились, самым дорогим для Михаила человеком (после матери, конечно) был дед Михаил Николаевич Алексеев. Он был старшим в доме. Миша же – самым младшим. Они были тезки и очень любили друг друга. Когда много-много лет спустя Михаил Алексеев писал свой роман «Вишневый омут», то своего главного героя Михаила Аверьяновича Харламова почти в точности списывал с деда своего. Боясь, как бы всепонимающие критики не обвинили автора в «лакировке», в «приукрашивании», в «идеализации» и во всех других подобных грехах, Михаил Николаевич мучительно напрягал свою память, чтобы отыскать дедову «изнанку», обнаружить на ней темные пятна, и, не найдя, плюнул на все предосторожности: стад писать его таким, каким помнил.

– Может быть, – с иронией, словно перелистывая прочитанные страницы, вспоминает Михаил Николаевич, – будь я постарше в ту далекую пору, то и отыскал бы в своем прародителе нечто, уравновешивающее его слишком очевидные добрые начала, но я был мальчишка, и ежели видел, что передо мной человек во всех отношениях хороший, зачем же я должен был думать, что он, этот человек, может быть еще и плохим?

Деду Михаилу, а точнее сказать, его матери, прабабушке Михаила Николаевича – Анастасии, обязаны Алексеевы прозвищем «Хохловы», на долгие времена заменившем для односельчан подлинную фамилию Алексеевых. Прабабушку все звали не иначе как Настасья Хохлушка, а всех других – хохлята. Когда прабабушка не была еще прабабушкой, а просто Настенькой, семнадцатилетней девчушкой, прадед Михаила Николаевича, участник Крымской кампании, отслуживший в царской армии без малого двадцать пять лет, буквально выкрал ее (с согласия, разумеется) у какой-то помещицы не то Харьковской, не то Полтавской губернии, где Настенька была дворовой девчонкой, и привез к себе на Саратовщину.

– Так-то вот и пошел наш род, – с удовлетворением заключает Михаил Николаевич. – Фамилия вроде определенно русская, а в жилах где-то струится частица крови и украинской. Через эту Хохлушку пришли в наш дом украинские песни и украинская еда. Добавлю еще – и поголовная любовь к природе, в первую очередь – к садам. С прабабушки и с деда началось в селе Монастырском повальное увлечение садами, или, как сказали бы теперь, садоводством. Дедушкин сад – это был для нас, детей, мир почти волшебный. Мы росли в этом мире. И гибель сада в 30-х годах – незаживающая, саднящая рана в моем сердце. Как это произошло, в подробностях рассказано в помянутом уже мною романе «Вишневый омут».

В двадцать седьмом, почти на девятом году от роду, Миша Алексеев пошел в школу. При записи в школьный журнал Марья Ивановна, учительница, некогда учившая еще Мишиного отца, спросила:

– Где родился?

Поскольку Миша был наслышан об этом и от матери, и от старших братьев и сестры, то сейчас же и ответил:

– На бабушкиной печке.

Стоявшие рядом великовозрастные ученики хохотнули. Марья Ивановна промолчала, лишь губы ее слегка покривились. Почтя смех ребят за выражение недоверия к сказанному, Миша было пустился в подробности, но старая учительница осторожно остановила его:

– Ладно. Завтра приходи в школу.

Ходил Миша вместе со средним братом Алексеем, который с наукой никак не мог найти общего языка. По причине этой ему почти в каждом классе приходилось задерживаться на один лишний год. Так что на третью или четвертую зиму младший брат настиг Алексея и оказался в одном с ним классе. С той поры дела Михаила на уроках существенно осложнились. Теперь он обязан был не только отвечать на вопросы, декламировать стихи, но еще и подсказывать брату, у которого особенно худо было с заучиванием стихов.

– Твердит, твердит дома, – с грустью вспоминает Михаил Николаевич, – а как только подымет его Марья Ивановна, тотчас же все и забудет. Стоит, бедняга, уши и щеки горят жарким пламенем, делает мне отчаянные знаки, чтобы подсказывал (я сидел на парте позади брата). Рискуя быть изгнанным из класса, я подсказывал, но толку было мало: Алексей, не расслышав как следует, перевирал все безбожно. Марья Ивановна какое-то время грустно глядела на него, сокрушенно вздыхала и все-таки ставила «неуд». С грехом пополам дотащился мой братец до четвертого класса – на том и поставил точку. Впрочем, и самый старший брат, Александр, дальше четвертого не продвинулся, так же как и сестра Анастасия.

Но тут были уже другие причины: у родителей не хватило сил учить всех разом – нужно было работать на поле. Ко всему прибавились нелады в доме. Давняя, застарелая обида отца Михаила Николаевича на свою жену почему-то обострилась, ссоры участились, хозяйство, которому отец почти не уделял никакого внимания, на глазах у односельчан приходило в упадок. Трудолюбивая до крайности, мать Михаила Николаевича Ефросинья Ильинична старалась изо всех сил, чтобы как-то поправить дело, но проку от ее забот-хлопот было немного. Старая лошадь по кличке Карюха (та самая Карюха, о которой Михаил Николаевич создал одноименную повесть) постарела еще больше. Жеребенка, который мог бы сменить ее, зарезали волки. С горя и отец и мать Михаила чуть было не наложили на себя руки. Сестра, чтобы облегчить малость положение семьи, уехала в город.

– Колхоз, как ни боялась его наша богомольная и совершенно безграмотная мать, – утверждает Михаил Николаевич, – был выходом из тупика, в который зашла наша семья. Отец записал нас всех в артель одними из первых на селе.