Текст книги "С пером и автоматом"

Автор книги: Семен Борзунов

– Я из всего этого смог поместить только несколько строк – подтекстовку под фотографией героев. А корреспондент остался без ноги.

Я стоял совершенно ошарашенный, сбитый с толку этими словами.

– Как? И это… Ради нескольких строчек?!

– Да. Именно ради нескольких строчек, – вставая из-за стола, печально произнес редактор. – Одни идут на смерть, чтобы освободить еще несколько пядей родной земли, принести свободу народам, спасти жизнь на земле. А вот мы, журналисты, ради нескольких строчек… Но эти строчки вдохновляют на победу…

На второй день в газете «За честь Родины» под заголовком «Герои-комсомольцы переправились первыми» была напечатана моя корреспонденция с Правобережья. Весь фронт в тот же день узнал о подвиге воинов-комсомольцев Василия Иванова, Николая Петухова, Ивана Семенова, Василия Сысолятина и других бойцов, которые первыми форсировали Днепр и самоотверженными действиями помогли создать букринский плацдарм.

Имена четырех гвардейцев стали еще более известны после того, как Указом Президиума Верховного Совета СССР им было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. О них узнала вся армия, весь народ. Поэт Александр Безыменский, работавший в то время в нашей газете, написал о них песню, которую фронтовики тут же подхватили:

 
Поправив бинты перевязки кровавой,
Спросил командир боевой:
– Кто первым рванется на берег на правый
Сквозь толщу стены огневой? —
И, сталь автомата воинственно тронув,
Шагнул Сысолятин вперед,
И с ним Иванов, Петухов и Семенов —
Лихой комсомольский народ…
Четыре героя на береге правом
Врага отвлекали стрельбой,
А наши полки навели переправу
И ринулись в яростный бой.
На лютых врагов, не жалея патронов,
Летел Сысолятин вперед,
И с ним Иванов, Петухов и Семенов —
Лихой комсомольский народ.
 

И когда в самых отдаленных подразделениях нашего фронта я вновь и вновь слушал эту песню, невольно вспоминались слова редактора о судьбе журналиста на войне, о цене нескольких газетных строчек…

* * *

Отдыхать долго не пришлось. Вечером я получил задание присоединиться к танкистам, которые в эту ночь должны были форсировать Днепр на другом участке реки.

В березняке, где были замаскированы наши танки, я увидел высокого, на вид угрюмого гвардии старшину, тяжелой походкой шедшего мне навстречу.

– Трайнин! – воскликнул я с радостью. – Петр Афанасьевич! Живой?!

Огромными, железно-цепкими руками Трайнин обнял меня, не говоря ни слова. Таков он всегда – молчаливый, с виду суровый, а на самом деле милейшей души человек.

– Все такой же могучий, несгораемый! – отойдя на шаг и раскинув в восторге руки, говорю ему.

– Несгораемый, оно, может, и верно, а насчет воды… – И он шепнул мне доверительно: – Плавать не умею.

Я почему-то искренне этому обрадовался и тоже в самое ухо признался, что страдаю этим же пороком. Но тут же добавил, что на правом берегу уже был и даже пытался добраться вплавь.

Трайнин махнул рукой и улыбнулся озорно, по-мальчишески:

– Ну, если и ты не плаваешь, тогда обязательно переплывем!

– Понтонов нет? – спросил я.

– Делаем, – гордо ответил он и повел меня знакомить с друзьями, членами экипажа.

Имя механика-водителя Трайнина, бывшего тракториста, было широко известно на фронте. Он участвовал в битве под Москвой, освобождал Воронеж, совершал дерзкие вылазки против фашистских танков на Курской дуге и теперь привел свою машину на украинскую землю. Его умелые и отважные действия были неоднократно отмечены правительственными наградами.

О подвиге, за который Петр Афанасьевич получил первую награду, было рассказано в одном из номеров нашей газеты.

Случилось это на воронежском направлении. Танковая часть, в которой служил Петр Афанасьевич Трайнин, вела ожесточенные бои против фашистской механизированной дивизии. У врага было многократное превосходство в силе и технике. К тому же фашисты обладали большим опытом ведения танковых боев. И все же советские танкисты не отступили ни на шаг.

Бой начался ранним утром и не умолкал до вечера. Уже пылали десятки вражеских машин, пытавшихся пробиться сквозь нашу оборону, сотни фашистских трупов устилали землю. Большие потери были и на нашей стороне. Вскоре случилось самое страшное: кончились боеприпасы. Огонь прекратился.

Гитлеровцы это сразу почувствовали и решили вплотную приблизиться к нашим уцелевшим тайкам, чтобы в упор безнаказанно их расстрелять.

В этот ответственный момент боя Трайнин, оставшись один в танке, смело, на виду у «всех, первым повел свою машину навстречу врагу. Прошли считанные минуты, и над полем боя раздался необычный, рвущий перепонки звон металла. Ударом огромной силы Трайнин остановил, а затем перевернул вражескую машину. Продолжая двигаться вперед, он настиг вторую и так же быстро разделался с ней. Его примеру последовали другие танкисты. Гитлеровцы вынуждены были отступить.

Этот подвиг Петра Афанасьевича Трайнина был отмечен командованием: он получил орден Отечественной войны II степени.

В другой раз на поле боя сложилась еще более трудная обстановка. В тяжелой схватке с врагом танк Трайнина был подожжен снарядом. Сам Трайнин ранен в обе руки. Серьезное увечье получил заряжающий (ему оторвало ступню), а командир был убит. Но и тогда Петр Афанасьевич не растерялся. Он принял единственно правильное в этой обстановке решение: направил пылающий танк на огневые точки врага. Ошеломленные гитлеровцы побросали свои орудия и удрали. Раздавив несколько фашистских пушек, Трайнин сбил с танка пламя и спас от гибели экипаж.

И вот наступил долгожданный день: танк Петра Трайнина вместе с другими вышел к Днепру. Танкисту хотелось сразу, без малейшей задержки, без отдыха и сна устремиться на правый берег. Но… танк – не человек. Он не может держаться на воде, не может быть переправлен на подручных средствах, на лодке и даже на небольшой барже. Нужен был паром или мост. А время не ждало. Там, на правом берегу, вели неравный бой наши пехотинцы – горстка советских храбрецов, которые первыми форсировали Днепр, захватили небольшой плацдарм и героически удерживали его. Надо спешить. Дорог каждый день, каждый час, каждая минута.

И друзья Трайнина решили сами соорудить паром из бревен, используя для этого как тягловую силу свой могучий танк. Я увидел, что это нелегкий труд, требующий большого умения, находчивости и мужества. Все работы производились при строгом соблюдении правил маскировки. К счастью, все прошло благополучно.

Смеркалось, когда паром спустили на воду. Погрузить тяжелую машину без пристани было нелегко. Но танкисты проявили филигранное искусство. Точно в полночь танк погрузили на паром, глубоко вдавив его в воду. Со стороны казалось, что все это неуклюжее нагромождение пойдет ко дну от малейшей волны. Но вот «каравелла», как окрестили свое сооружение танкисты, благополучно отчалила от берега.

– Выше паруса, братцы! – подбадривал друзей Петр Афанасьевич.

Я уже заметил, что он неразговорчив лишь в спокойное время, а в трудную минуту он может и пошутить и побалагурить. И, видно, в этом была тайна его командирского обаяния.

– Давай, пожалуй, перейдем на нос бригантины, будешь лоцманом, раз уж ты побывал на той стороне, – сказал он мне, и мы перешли на передний угол парома. Тут он опять мне шепнул: – Только ты моим орлам ни-ни, что плавать не умею. Засмеют…

– Петр Афанасьевич! Смотри, что там? – я невольно присел, разглядывая что-то темное, плывущее нам наперерез.

Трайнин тоже присел и вдруг прыснул в кулак:

– Повара идут на таран!

И на самом деле, это двигалась солдатская походная кухня со всеми ее атрибутами. Она держалась тоже на бревнах, наскоро связанных, видно, самими поварами. Кухня проплыла так близко, что нас обдало горячим, щекочущим запахом гречневой каши.

– А что, котелок нашим ребятам на том берегу сейчас нужен не меньше, чем ящик снарядов, – кивнул Трайнин.

Выше по реке еще один танк. А дальше темнели еще и еще.

И вдруг небо и вода вспыхнули ослепительным светом. И все вокруг взбудоражилось громом и молниями.

Увидев, что советские танки переправляются через Днепр, гитлеровцы открыли бешеный артиллерийский и минометный огонь. В воздухе появилась авиация.

От густо падавших снарядов Днепр кипел, бушевал, сильно раскачивая наш ненадежный корабль. Бойцы изо всех сил работали шестами. Оставив меня на посту впередсмотрящего, Трайнин тоже взял шест и начал усиленно грести. Мы теперь уже не смотрели на взрывы, что совсем рядом вздымали в небо огромные смерчи воды, не обращали внимания на вой, визг и лязг железа, наполнившие воздух. Важно было гнать плот к правому берегу, туда, где под кручами сражаются наши, где нас ждут как верных, надежных защитников.

И вот вздох облегчения. Трайнин подходит ко мне, мокрый с ног до головы, но счастливый. Плот вышел из зоны огня. Мы у правого берега Днепра.

Но не успел экипаж вывести свою машину на твердую землю, как впереди послышался гул и лязг немецких танков.

– Скорей! Скорей! – слышалось то там, то тут на берегу, где один за другим причаливали такие же паромы с нашими танками.

И с ходу несколько грозных тридцатьчетверок ринулось в бой.

Меня, как я ни просился, Трайнин не взял к себе в танк: просто не было места.

– Вон цепляйся к поварам. Там теплее, и при свете уголька, гляди, что-нибудь и напишешь, – шутливо ответил он и нырнул в люк машины.

Я долго смотрел вслед умчавшейся железной громадине и суеверно сказал:

– Ни пуха тебе, ни пера, Афанасьич. Жми вперед, с победой!

Проводив танкистов, я и впрямь направился к поварам. Но кухни уже не было видно. Повара тоже ушли куда-то вперед, где их ждали проголодавшиеся бойцы, несколько дней жившие на сухом пайке.

Я хотел присесть тут же на берегу и, что называется, по горячим следам написать статью о переправе танкистов, но вдруг заметил впереди частые орудийные вспышки. Догадавшись, что это наша противотанковая пушка, я направился к ней. Было еще темно. Под ногами ничего не видел и шел наугад. Неожиданно зацепился за провод. Я остановился, чтобы разобраться, чья это связь: наша или вражеская. Держась за шнур, прошел метров десять по направлению к батарее и почувствовал, что впереди он за что-то зацепился. Нагнулся и увидел труп. Присев на корточках, нащупал погоны нашего связиста, лежащего ниц. На спине его чернела рана. Умирал он, видно, долго и мучительно. Я решил вытащить из-под него провод, который, как я считал, он придавил своим телом. Но шнур не поддавался. Я рукой проследил до того места, где он был придавлен, и вздрогнул: концы разорванного провода были намертво зажаты зубами погибшего. Убедившись, что повреждение связи исправлено надежно, хотя и очень дорогой ценой, я достал из кармана героя-связиста документы для передачи командиру. Встал и, сняв фуражку, мысленно поклялся написать о нем очерк. Все необходимые данные занес себе в блокнот.

На позицию артиллерийского взвода я прибыл, когда уже совсем рассвело. Гвардии старшина Агеев, глянув на мое удостоверение, кивком указал на окопчик: мол, залезай и отдыхай. Черные от усталости и пыли, с воспаленными глазами, бойцы напряженно смотрели на пригорок, из-за которого выползали фашистские танки.

– Один, два, четыре, десять, пятнадцать… – считал Агеев железным голосом, потом бросил считать и сам встал за орудие. Страха уже не было, исчезла и растерянность.

Высоко подняв голову и покусывая нижнюю губу, этот совсем еще юный командир, казалось, решился на что-то такое, от чего содрогнутся даже самые отчаянные враги. А танки двигались грозной, смертоносной силой. В окопе осыпалась и тряслась земля. Но Агеев мужественно стоял – высокий, стройный, словно неуязвимый для пулеметов врага.

Почти вплотную подпустив головной танк, он одним выстрелом поджег его. Дымящаяся громада замерла, но остальные продолжали двигаться вперед.

Агеев в упор расстрелял и вторую машину. Однако третий танк, зашедший слева, раздавил его пушку.

Смертельно раненный наводчик у соседнего орудия крикнул: «Сюда!» – и упал. Агеев подскочил к нему и под огнем надвигавшихся танков открыл ответную стрельбу. И снова гитлеровский танк окутался чадным пламенем и взорвался. А затем еще один. И вдруг фашисты не выдержали, начали отходить. Отирая рукавом почерневшей гимнастерки мокрый лоб, Агеев снова стоял во весь рост и, глядя вслед бегущему врагу, все так же по-мальчишечьи покусывал губу.

– Товарищ капитан, – обратился он ко мне, с трудом разжав пересохшие губы. – Капельки водички нету?

«Как я не догадался сам?» – сетовал я, подавая ему свою фляжку.

Теперь в окопе возле Агеева я чувствовал себя уверенно и быстро стал писать. Нужно было срочно послать в редакцию корреспонденцию о танкистах, о связисте, об этих отчаянных артиллеристах, о их подвигах, свидетелем которых мне довелось быть в этот боевой день.

Трайнина я встретил только на третьи сутки и узнал, что его экипаж уничтожил восемь фашистских машин. Однако и танк Трайнина был подбит. Его подкараулили два вражеских «тигра» и стали расстреливать в упор. Неминуемая гибель грозила всему экипажу. Но мужественный танкист не потерял самообладания. Он продолжал вести неравный бой и тогда, когда танк его был уже неподвижен, а экипаж вышел из строя. Трайнина выручило глубокое знание военного дела: он умел не только искусно водить танк, но и метко стрелять из орудия и пулемета, держать радиосвязь.

Вспоминая этот бой, Петр Афанасьевич смущенно рассказывал:

– Случилось так, что и командира и радиста тяжело ранило. Мы с заряжающим перенесли их на плащ-палатках в безопасное место и вернулись к танку. Ходовая часть его была повреждена, но пушка оказалась в порядке. И мы решили продолжать бой. Я сел к прицелу. Вот когда пригодились приобретенные между делом навыки наводчика! Мне удалось тогда подбить восемь танков врага.

Потом Трайнину пришлось выбраться из загоревшейся машины и продолжать драться уже как пехотинцу.

И вдруг он увидел выходящую из боя задним ходом нашу тридцатьчетверку. В чем дело? Почему танк так странно отступает? Такого никогда еще не бывало. Тем более и отступать-то некуда: позади Днепр. Опытный глаз механика заметил, что машина движется несколько необычно, будто в ней нет водителя. Недолго думая, Трайнин забрался внутрь танка и увидел, что все члены экипажа убиты. Освободив себе место за рычагом управления, Петр Афанасьевич остановил танк, вынес из него погибших товарищей, а потом повел грозную машину в бой. Вслед за ним поднялись пехотинцы. И наши подразделения продвинулись еще на сотню метров.

Следующая моя встреча с Трайниным произошла через полмесяца, когда на груди Петра Афанасьевича, словно капля днепровской воды, лучисто светилась Звезда Героя Советского Союза.

Но это было потом. А в тот день, возвратившись в редакцию и сдав материал, я с нетерпением начал просматривать последние номера газеты, где должны были напечатать переданные мною корреспонденции. Вот первая, о переправе танков через Днепр. Об артиллеристах. Даже о поварах. А о связисте нет. Тут внимание мое привлек портрет и подпись под ним, сделанная со ссылкой на мою корреспонденцию. Здесь было всего лишь несколько слов о том, что смертельно раненный связист Сергей Васильев зажал зубами концы разорванного провода и тем самым дал командованию возможность корректировать по телефону огонь наших батарей.

С возмущением бегу к редактору. Неужели же о таком подвиге нельзя было дать подробнее? Однако на ходу читаю небольшое стихотворение, помещенное под портретом, и останавливаюсь. Стихи написал друг погибшего, которому я тогда передал документы связиста. Ну, конечно же, эти, пусть даже такие несовершенные, стихи возместили отсутствие моей корреспонденции!

 
…И он сказал по телефону:
– Точка.
Я к вам дойти, наверно,
Не смогу.
Черкните письмецо
Отцу, жене, сыночку,
Что я погиб
На правом берегу… —
Связной умолк.
Он, может, сам не знал,
Что этот провод
С битвой за Днепровье
Навеки имя воина
Связал.
Промчится время.
Будут песни лучше.
Я этот стих сложил
Взамен венка.
Его подхватит Днепр
И понесет, могучий,
И подвиг воина
Прославит на века.
 

* * *

А через несколько дней фронтовые пути-дороги вели меня совсем в другом направлении.

…Части 3-й гвардейской армии получили приказ, который всех нас поверг в недоумение. Танкистам предписывалось в глубокой тайне от врага сняться с занятых на букринском плацдарме позиций, переправиться через Днепр и своим ходом перебазироваться на другой участок фронта. Куда точно – никто не знал. Командиры машин получили лишь однодневный маршрут движения.

Всю ночь оборудовали ложные позиции, мастерили макеты танков, орудий и минометов, а под утро рассредоточение, по подразделениям, возвращались на левый берег Днепра. Укрывшись в лесу, провели там целый день. Гитлеровцы ни о чем не подозревали: все было сделано тонко, осторожно и в высшей степени скрытно. Когда снова наступили сумерки, танкисты, сохраняя строгие правила маскировки, начали движение вдоль линии фронта на север. «Значит, направление главного удара меняется, – про себя подумал я. – Предстоят бои где-то севернее Киева…»

К утру, преодолев более ста километров пути, гвардейцы достигли Десны и укрылись в лесу. Весь день они готовили танки к новому форсированию реки: на этот раз вброд, под водой. Такое им еще ни разу не приходилось осуществлять. Все отверстия забивались паклей или ветошью, пропитанной солидолом. Выхлопные трубы удлинялись специально изготовленными брезентовыми рукавами. Когда машины были готовы, танкисты повели их по дну реки вслепую. Этим новым и сложным делом успешно руководили офицеры через командиров танков, передавая им указания при помощи переговорных устройств.

Потом новый бросок до Днепра. И новое, четвертое по счету, форсирование…

Так подразделения и части армии генерала П. С. Рыбалко оказались на лютежском плацдарме, который находился севернее Киева в районе населенных пунктов Старые и Новые Петровцы.

* * *

Сначала командование Воронежского (с 20 октября он получил наименование 1-го Украинского) фронта имело основную группировку войск на своем левом крыле – в районе Переяслава (ныне Переяслав-Хмельницкий), на букринском плацдарме. Отсюда были предприняты попытки нанести главный удар с целью разгрома киевского гарнизона противника, овладения столицей Украины и образования в этом районе крупного оперативного плацдарма. Действия войск 38-й армии, занимавших плацдарм севернее Киева, первое время носили вспомогательный характер. Но гитлеровское командование успело сосредоточить на угрожаемых направлениях большую группировку своих войск. Наличие превосходящих сил, особенно в танках и артиллерии, трудная местность с глубокими оврагами, большими высотами и крутыми скатами облегчали врагу организацию обороны и не позволяли нашему командованию эффективно использовать подвижные части на букринском плацдарме.

Как потом стало известно из документов, Военный совет фронта в результате всестороннего изучения положения на букринском и лютежском плацдармах пришел к выводу о целесообразности усиления частей, находящихся на лютежском плацдарме, и об организации наступления на Киев из этого района. В связи с этим Военный совет фронта 18 октября 1943 года доносил в Ставку Верховного Главнокомандования: «В настоящее время на плацдарме непосредственно 20–30 км севернее Киева (плацдарм в районе Лютежа. – С. Б.) 38-я армия Чибисова сломила сопротивление противника и преследует его. Имеется полная возможность развивать дальнейший успех в юго-западном направлении; однако резервов для этого не имеем. Имеется также возможность развить успех с плацдарма 60-й армии (Черняховского), но также не имеем сил». А буквально через несколько дней Военный совет фронта снова писал: «По плацдармам севернее г. Киева. Имеется полная возможность получить здесь успех, но сил для этого мало, для этой цели необходимо фронту дать: одну общевойсковую армию и одну танковую армию».

Таким образом, в связи с ограниченными результатами наступления войск фронта на левом фланге командование решило подготовить в районе Киева к началу ноября наступательную операцию на основе нового оперативного замысла. Сущность этого замысла заключалась в быстрой и скрытой перегруппировке некоторой части войск с южного – букринского плацдарма на северный – лютежский плацдарм и нанесения мощного удара по киевской группировке противника с обходом Киева с запада. Несмотря на исключительно трудные условия намеченной перегруппировки частей вдоль фронта (ограниченность времени, бездорожье, тройная переправа через реки Днепр и Десну и т. д.), подготовка операции была произведена успешно и в основном в намеченный срок.

Командовавший тогда фашистской группировкой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Манштейн писал позже, что он и его штаб не смогли обнаружить перегруппировку и сосредоточение советских войск на лютежском выступе. Даже тогда, признавался гитлеровский генерал, когда войска 1-го Украинского фронта перешли в наступление, командованию «Юг» не было ясно, с чем оно имеет дело: с наступлением стратегического значения или только со стремлением русских расширить плацдарм.

…Над Днепром, не утихая, гремела канонада.

После того как наши передовые части, стремительно вырвавшись к Днепру, смело, не дожидаясь тяжелых понтонных средств, форсировали его в районе Лютежа, началась, как и несколько дней раньше на Букрине, жестокая, упорная борьба за удержание и расширение этого плацдарма.

Здесь находилась сильная группировка врага. Его оборона имела глубину до 14 километров и состояла из нескольких позиций, на которых была сооружена густая сеть траншей, ходов сообщения, блиндажей и дотов. Были также оборудованы многочисленные огневые позиции артиллерии, минометов и пулеметов. К тому же местность и здесь была неблагоприятной для наступательных действий наших войск.

Основная тяжесть борьбы на лютежском плацдарме легла на войска 38-й армии, которой к тому времени командовал генерал К. С. Москаленко.

Двенадцатого октября меня командировали в части этой армии. Перед отъездом редактор долго напутствовал, советуя, как лучше организовать работу, на какие вопросы следует прежде всего обратить внимание, как держать связь с редакцией.

О положении на лютежском плацдарме, об особенностях боев на правом берегу, о наиболее отличившихся подразделениях в первый же день прибытия подробно рассказал мне член Военного совета армии генерал-майор Алексей Алексеевич Епишев, сам только что вернувшийся с плацдарма. Тут же он распорядился и о том, с кем и как я должен переправиться на правый берег – в район села Старые Пегровцы.

Обстановка здесь во многом напоминала Букрин. Фашистская авиация ни на минуту не покидала воздушные пространства Днепра, сбрасывая в реку и ее окрестности сотни тонн смертоносного груза. Кругом слышалась орудийная и минометная стрельба. Но, имея некоторый опыт, я чувствовал себя увереннее и смелее.

Боевые действия войск 38-й армии за расширение лютежского плацдарма с каждым днем носили все более ожесточенный характер. Противник предпринимал отчаянные попытки сбросить нас в реку или хотя бы задержать наше продвижение вперед.

Тяжелые многодневные бои развернулись на подступах к населенному пункту Старые Петровцы. Гитлеровцы заранее подготовили этот рубеж к обороне. Они соорудили здесь своего рода двухъярусный эскарп. За ним в лесу построили блиндажи, пулеметные площадки, создали густую сеть траншей и ходов сообщения. Отсюда имелась возможность просматривать и держать под огнем все пространство, вплоть до самой реки.

Брать Старые Петровцы в лоб – означало нести лишние потери, поэтому командование решило действовать обходным маневром. Против деревни было оставлено одно подразделение, остальные, прикрываясь ночной темнотой, пошли в обход с северной стороны.

Советские воины бесшумно подобрались к позициям врага, затем с криком «ура» ворвались в его оборону, выбили фашистов из первой линии окопов и закрепились в них.

Подразделение офицера Поцыкайло, куда я добрался ночью, переправившись через Днепр, в жесточайшем бою овладело важной высотой и окраиной Старых Петровцев. С выходом на этот рубеж была организована круговая оборона. Огневые средства расположили с учетом того, чтобы простреливать всю окружающую местность. Вперед были высланы наблюдатели. В кустах и складках местности организованы засады пулеметчиков и автоматчиков.

Вскоре под прикрытием артиллерийского и минометного огня гитлеровцы пошли в новую контратаку. Подразделение Поцыкайло не только успешно ее отразило, но даже само продвинулось вперед, оседлав важную шоссейную магистраль, идущую к Киеву. Гитлеровцы поспешно отступили. Наши воины захватили пять исправных фашистских орудий со снарядами и тут же повернули их против врага.

Наиболее напряженная обстановка сложилась на следующий день. За ночь гитлеровцы подтянули свежие части и ввели в действие танки, самоходные пушки, шестиствольные минометы.

До вечера не прекращался бой. Восемь контратак предпринял враг. До ста самолето-вылетов совершила немецкая авиация, бомбя наши позиции. Но и этот бешеный напор советские воины выдержали с честью. Сотни трупов гитлеровских солдат и офицеров усеяли поле боя. Активно действовала и советская авиация.

Вскоре наши части сами решили атаковать вражеские позиции и полностью овладеть селом. Первыми ворвались в населенный пункт с юга и заняли его центральную часть бойцы офицера Стратейчука. С севера гитлеровские позиции атаковали подразделения офицеров Ванина и Тихонова. Удар советских воинов был настолько решительным и неожиданным, что фашисты не смогли оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление. Свыше трехсот гитлеровцев было уничтожено, многие пленены. Были также захвачены склады с боеприпасами и другое военное имущество.

Взятие села Старые Петровцы во многом улучшило положение наших частей, находившихся на правом берегу Днепра. Теперь появилась возможность более или менее свободно маневрировать. И, как результат, вслед за взятием Старых Петровцев танкисты генерала Кравченко, воспользовавшись замешательством врага, перешли в решительную атаку и заняли другой его опорный пункт – деревню Новые Петровцы.

Так, шаг за шагом, ломая сопротивление противника, советские воины неудержимо шли вперед к Киеву.

…Подразделение старшего лейтенанта Околелова, в которое я попал от Поцыкайло, удерживало только что отбитую у врага высоту. Она господствовала над всей окружающей местностью, и гитлеровцы не могли примириться с ее потерей: пошли в контратаку. Пьяные, во весь рост бежали они к высоте. Подпустив их поближе, наши бойцы открыли огонь. Контратака врага захлебнулась.

Вскоре гитлеровцы повторили ее. Вместе с пехотой они бросили в бой несколько танков. Фашистское командование рассчитывало бронированными машинами сломить сопротивление горстки советских бойцов. Но и на этот раз их попытки вернуть высоту не увенчались успехом. Снова на несколько часов стало тихо. Вместо со старшим лейтенантом Околеловым, высоким, стройным и с виду медлительным человеком, мы осматривали окопы, проверяли, все ли люди на местах, подбадривали, советовали, как лучше действовать. Мы пристально всматривались в лица бойцов, стараясь перед новой атакой врага ощутить всю меру их мужества.

Вот взгляд Околелова задержался на Иване Вдовытченко. Скромный, тихий паренек. Никогда не повысит голоса. Худощавый и внешне слабосильный. Его окоп у самого края высоты.

Когда мы проходили мимо, Вдовытченко, отложив саперную лопату, деловито пересчитывал гранаты.

– Как жизнь, Иван? – спросил старший лейтенант.

– А что жизнь? Живу, как и все, жду лучшего, – встав по стойке «смирно», ответил солдат.

Я смотрю в его ясные, светлые, улыбающиеся глаза. В них словно отразилась голубизна Днепра. Но в них и гнев, в них ярость, с которой смотрел Иван на черные кресты гитлеровских танков.

Мы пошли дальше.

– Недавно его принимали в комсомол, тоже отвечал вот так же, двумя словами: живу, как все, – заметил Околелов. – А только я чувствую, что он не такой уж спокойный. Много силы скрыто в этом пареньке…

Услышав это, я стал внимательно следить за дальнейшим поведением юноши.

Началась очередная контратака. На высотку поползли фашистские танки. Наши открыли по ним огонь. Начали бросать гранаты. И только Иван Вдовытченко почему-то медлил. Гитлеровские танки все быстрее ползут по склону, готовясь раздавить все на своем пути.

Как немного их, наших храбрецов. И как подавляюще велики угловатые бронированные громадины врага. И, на беду, поблизости нет наших артиллеристов.

А танки приближались.

Иван оглядывается на товарищей, как бы говоря им, что не подведет. Вот головной вражеский танк, вырвавшийся вперед, уже устремляется к его неглубокому окопу. Наверное, сейчас взоры гитлеровских танкистов сосредоточились на ведущем танке. Они даже поотстали немного, словно для того, чтобы лучше было видно, как тяжелые гусеницы ведущего начнут впрессовывать в песок русского солдата.

Заткнув за пояс несколько гранат, проверив содержимое левого кармана, где находился совсем недавно полученный комсомольский билет, еще раз расправив под ремнем гимаастерку, Иван рванулся навстречу вражеской машине…

Подумать только: человек и танк. Какие несравнимые величины! Танк – грозная, огнедышащая, движущаяся крепость. Пули ему нипочем, штык не страшен. Да и гранатой его не всегда возьмешь: с дальней дистанции не попадешь, а подпускать близко – опасно. Если даже и попадешь, то нет гарантии, что он будет подбит – не всякое место у него уязвимо. А какая в нем силища! Разве может сравниться с ним обыкновенный человек?

Но Вдовытченко, видно, думал только о том, что обязательно надо одолеть бронированное чудовище.

Вот они почти рядом: человек и танк!

Сейчас он бросит гранату!

Почему же не бросает? Почему медлит?!

Вот-вот стальная громадина обрушится на человека и раздавит его. И вдруг все – и наши и враги – замерли: солдат со связкой гранат бросается под танк. Раздается оглушительный взрыв…

Когда черный дым начал рассеиваться, бойцы увидели, как уцелевшие танки поворачивают, уходят, гонимые предчувствием своей неминуемой гибели.

Если один смог такое, так же сумеют и остальные!..

Я посмотрел на старшего лейтенанта: он стоял во весь рост, бледный, суровый. Стоял, как у могилы друга, в крепкой руке мял свою пилотку.

Вскоре Ивану Вдовытченко было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза.

Я к тому времени находился уже в другом подразделении. Уцепившись за песчаный край отмели, наши бойцы мужественно отбивали яростные атаки гитлеровцев. И враг не смог их ни выжечь огнем, ни уничтожить минами и снарядами, ни вдавить в песок бомбами «юнкерсов». Борьба шла за маленький клочок земли на Правобережье, борьба напряженная, кровавая, борьба не на жизнь, а на смерть. И хотя гитлеровское командование подтягивало сюда новые части, хотя было видно простым глазом, как «тигры» и «фердинанды» ползут по лысым прибрежным высотам, готовясь к контрудару, никто не сомневался в том, что этот маленький кусок земли на правом берегу больше не будет отдан врагу.