Текст книги "Шантаж"
Автор книги: Семен Малков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
После этого Олег обычно скисал и долго не приставал. Он еще не поставил крест, не отказался от Светланы, думал оптимистично: «Все впереди, многое может измениться», не желая смириться со своим поражением. А Надя никуда не денется, нужно только проявить выдержку – яблочко еще не созрело.
Однажды на вечеринке у приятеля он уже был близок к успеху. Надя не любила спиртного, но коктейли, которые мастерски сбивал Олег, охотно пробовала и по неопытности превысила свою норму. Разгоряченная, хмельная, позволила ему увлечь себя в кабинет хозяина квартиры; там, на широком кожаном диване, Олег, придавив ее своим мощным торсом, дал волю рукам.
Надя полулежала с закрытыми глазами, тело ее вспоминало ласки Кости, голова затуманилась, она чувствовала, что воля ее слабеет, что волна желания ее захлестывает... Думала только о Косте, ей казалось – это он рядом... Когда Олег попытался стянуть с нее трусики, она открыла глаза – обман рассеялся, она мгновенно опомнилась, вырвалась.
– Ну нет! Этого не будет! Только через ЗАГС!
– Наденька, милая, я же на все согласен! Зачем ждать так долго? – жарко шептал Олег, продолжая свои усилия. – Обещаю тебе!.. Неужели не веришь?..
Она ласково, но решительно отвела его руки.
– Ладно, Олежка, пойдем ко всем, а то неудобно. Подумаю. Но сначала хочу познакомить тебя с мамой. Не возражаешь?
– Конечно! Буду очень рад, – оживился приунывший Олег. – Я умею нравиться мамам! – И глубоко вздохнул, отгоняя возбуждение и досаду.
Она его обнадеживает? Отлично! Он, как всегда, не станет заботиться о последствиях – важно добиться желаемого. А Надю он покорит, сделает своей постоянной подружкой. Чистая девушка, – не то что эти развратные дамочки... С ней ему будет хорошо...
Он неохотно поднялся, оправил на себе помятую одежду, подал Наде руку, и они вернулись к остальной компании.
– Папочка, как я рада тебя видеть! – Надя расцеловала отца, в очередной раз заехав к нему за «получкой». – Хорошо выглядишь, только похудел немного. Много работаешь?
– Работаю в обычном режиме. – Розанов, как всегда, проводил дочь на свою уютную кухоньку. – Поедим-попьем, спокойно поговорим. «Чай не пьешь – совсем сил не будет» – так в Средней Азии говорят. – Он искренне радовался свиданию с дочерью. – А похудение у меня запланировано – брюшко что-то стало расти. Избавляюсь от лишнего веса: занялся пробежками, да немного, видимо, переборщил. А у тебя как обстоят дела? Как настроение?
– Если честно – паршивое, – призналась Надя, решив поделиться с отцом своими горестями. – Мама меня совсем запилила. Голова кругом идет!
– А ты открой мне все, не бойся, – предложил, любовно глядя на нее, Розанов. – Твой отец не ханжа – поймет!
– Ну ладно, папуля. Может, что посоветуешь? – Ей не терпелось излить, что накопилось на душе. – Вот скажи: как мне быть? – Откинулась на спинку стула и, решив быть до конца честной, открыла свою тайну: – Нравится мне один парень – очень. Любим мы друг друга. Но он – бедный: спортсмен, старается пробиться. Но выйдет ли? – Глаза ее сверкнули. – Мать в своем репертуаре – перепилила меня пополам: «Брось о нем и думать!» Тобой в глаза тычет: в какой, мол, нищете жили... Замучила... Знать моего Костю не хочет. – Надя судорожно вздохнула. – Вот я и позарилась на другого. Олег. Красивый парень, даже... сверх меры. Но он мне не по душе. А мама за него горой! То, о чем она для меня мечтает: сын большого человека, будущий дипломат. Стала я с ним встречаться. К тому же мой парень, Костя, все время в отлучке, на сборах. В общем, запуталась я, папа! – Горестно покачала головой, беспомощно взглянула на отца, как бы прося защиты и утешения. – Поссорились мы с Костей – крупно. Из-за Олега. Что делать – не знаю! – И умолкла, опустив голову.
Розанов слушал не проронив ни слова. Ему так близко и понятно состояние дочери, он сердечно ее жалеет. Жестокая все-таки штука жизнь! Как много значат в ней материальные обстоятельства... Сознавая сложность ситуации и свою ответственность перед дочерью, он решился высказать то, что подсказывали ему опыт, ум и сердце.
– Тебе придется самой решать свою судьбу, доченька. В таких делах и родители могут ошибиться. А совет мой простой: делай то, к чему душа зовет, но не бездумно. Все взвесь перед выбором. Ведь и чувства иной раз подводят. – Он задумался, нахмурился. – Материальное благополучие – не лишнее в жизни, но для счастья – вещь второстепенная. Это мое глубокое убеждение! Можно быть очень счастливым и при скромном достатке и несчастным – имея все блага.
Он встал – пора заканчивать разговор: надо еще зайти в библиотеку, там литература заказана.
– Больше ничего тебе не скажу. Ты уже взрослая – паспорт получаешь. Подумай над моими словами – сделаешь свой выбор сама.
Обнял и поцеловал дочь, проводил ее до дверей. Надя, раздумывая над его словами, отправилась на тренировку.
В вестибюле Дворца спорта группа волейболистов – товарищей Кости по команде вели взволнованный разговор. Как только вошла Надежда – сразу умолкли. Один вышел к ней навстречу, хмуро взглянул, сообщил:
– Тут для тебя, Розанова, одна новость есть – не из приятных.
«Что-то с Костей!» – екнуло у нее сердце, предчувствуя беду. Она остановилась как вкопанная, расширенными глазами глядя на парня, ожидая.
– Костя в больнице. Ногу повредил на тренировке – порвал связки. Операция предстоит. – Прозвучало это сурово. Он скривил губы в иронической усмешке. – Тебе, вижу, не очень это интересно? Другого нашла? – Круто развернулся и направился к товарищам.
В иной ситуации Надя достойно ответила бы на эту несправедливость, но сейчас не до этого! Нагнав парня, она схватила его за локоть.
– Где он? В какой больнице? – не спросила, а крикнула она, позабыв обо всем на свете.
– В Склифе, – буркнул тот не оборачиваясь.
Еле набрав денег и поймав «левака», Надя примчалась туда сломя голову, хотя предстоящая операция никакой угрозы для жизни не представляла.
– Мне нужно видеть Уколова, хирургическое. Какая палата? – обратилась она в окно справок, стараясь быть спокойной, унять сердцебиение: ведь так мчалась – боялась не успеть в позволенные часы.
Все еще взбудораженная, с замирающим сердцем, постучала, открыла дверь в палату – и сразу увидела Костю: побледнел, но в остальном такой, как всегда; лежит на первой от окна кровати, забинтованная нога вытянута поверх одеяла; газету читает – «Советский спорт»... Бросилась к нему, молча сжала его большую руку в горячих ладошках, боясь вымолвить хоть слово, выразить обуревающие ее чувства – здесь посторонние...
Костя встретил ее спокойно, будто между ними и не произошло тяжелой размолвки.
– А я знал, что ты сразу прискачешь, – не могла ты не пожалеть своего инвалида. – И окинул ее теплым, любящим взглядом, в котором она прочла, что давно им прощена.
Часть III
ТРУДНЫЙ ВЫБОР
Глава 14
НА ВЕРШИНЕ КАРЬЕРЫ
Последние пять лет Николай Егорович непрерывно болел; ему уже около восьмидесяти, похож на ходячую мумию. Раньше – диабет, потом – сердечная недостаточность и разные другие недомогания: старость не радость, известно.
Однако Серый Кардинал, как за глаза называли его партийные аппаратчики, не утратил ни влияния, ни власти. Человек тонкого ума, опытный интриган, он, как шахматист, умел предвидеть развитие событий и своевременно принять меры, чтобы сохранить и упрочить свое положение.
В этой сложной игре большую роль он отводил верному своему сподвижнику – Григорьеву. Решив с ним срочно поговорить, Николай Егорович нажал кнопку вызова. Немедленно возник секретарь, замер в ожидании указаний.
– Пригласите ко мне Ивана Кузьмича! – повелел он, вставая с кресла. – Распорядитесь, чтобы подали перекусить в комнату отдыха.
Дверь в глубине огромного, как дворцовый зал, кабинета Николая Егоровича вела в небольшую, уютную гостиную. Туда он и направился, прихрамывая, страдая от астматической одышки. Удобно расположившись на красивой мягкой кушетке, стал обдумывать предстоящий важный разговор.
– Поставьте все вот сюда, – попросил вошедшего с подносом официанта, указав на стоящий перед ним столик.
Тот расстелил скатерть, расставил тарелки и приборы, вынул из холодильника коньяк, минералку, шоколадный набор, фрукты и, сделав свое дело, бесшумно удалился.
Раздался стук в дверь, и с почтительной улыбкой вошел Григорьев.
– Я, как всегда, по первому зову. Все дела – в сторону. Готов к труду и обороне! – пошутил он, но глаза смотрели настороженно – чувствовал ответственность момента: обычно Николай Егорович давал задания по телефону или сам заглядывал минут на десять – пятнадцать – любил обходить подчиненных.
– Садись, дорогой, устраивайся поудобнее! Разговор будет долгий, – предупредил Григорьева шеф, указывая рукой на мягкое кресло. – Налей себе коньячку, а мне – минеральной. Сам знаешь – рад бы в рай, да грехи не пускают, – криво усмехаясь, пошутил он над своей немощью.
Иван Кузьмич сел, налил себе рюмку коньяку, шефу – стакан боржоми и приготовился слушать. За прошедшие годы он обзавелся солидным брюшком; двойным подбородком; с лица исчезла маска доброжелательности, оно все чаще принимало холодное выражение собственной значимости.
– Я весь внимание, дорогой Николай Егорович. – И воззрился на шефа преданными глазами.
– Мы с тобой уже много лет трудимся рядом, и мне ни разу не пришлось в тебе усомниться. Поэтому буду с тобой вполне откровенным, – начал Николай Егорович, буравя Григорьева холодными, «рыбьими» глазами, будто читающими тайные мысли.
«Ну да, так ты и выложишь все свои карты, старый пройдоха, – мысленно усмехнулся Иван Кузьмич. – Я-то тебя хорошо знаю – будешь ходить вокруг да около». Но он ошибся: дело неотложное, шеф решил взять быка за рога.
– Вот мы похоронили нашего «финансового бога», лучшего моего друга и соратника. Мир праху его! Жаль, конечно, хорошего и нужного человека, но жизнь идет, и встает проблема, которую нужно срочно решать. – Он помолчал, еще раз испытующе взглянул на Григорьева. – Ты хоть представляешь во всей полноте, что значит заведовать деньгами партии, партийной кассой? Управлять движением огромных сумм в рублях и валюте? Знать тайны всех секретных счетов и, следовательно, самых конфиденциальных операций?
Николай Егорович задохнулся от внутреннего напряжения – слабое его здоровье с ним не справлялось – и, когда отпустило, подошел к главному:
– Я все эти дни плохо спал, мозги набекрень вывихнул, думая: кто сможет заменить моего незабвенного друга? Это же важнейший пост в партии! Огромная власть и сила! Его нельзя отдать кому попало!
Он опять замолчал, чтобы передохнуть, и у Григорьева, давно смекнувшего, что сейчас произойдет, радостно забилось сердце. Но лицо его не выдало, что происходит в душе; скромно потупился, молча слушал.
– Ну, я и подумал о тебе, – уже не скрывая мучительных сомнений, объявил свое решение Николай Егорович. – А почему бы и нет? Ты проявил себя отличным хозяйственником. Ворочал огромными партийными средствами и ничем себя не замарал. Тебе доверяют, тобой довольны. Думаю, твоя кандидатура пройдет.
Снова задохнулся, сделал паузу, приходя в себя. Иван Кузьмич затаил дыхание, понимая – именно сейчас все решится.
– Но вот справишься ли ты? По Сеньке ли шапка? – Он оценивающе, с сомнением смотрел на своего подчиненного. – Я имею в виду не работу – ты человек способный и быстро освоишься. Меня беспокоит другое: выдержишь ли испытание властью, не закружится ли голова? Обычное дело. Не ты первый, не ты последний. Не зазнаешься ли? Не сочтешь себя выше тех, кто тебя сделал тем, что ты есть?
«Вот чего он боится – моей независимости. Опасается, сохранит ли мою верность и поддержку», – догадался Иван Кузьмич и, не колеблясь ни секунды, горячо заверил шефа:
– Ну как ты можешь сомневаться во мне, дорогой Николай Егорович? Неужели я заслужил? Я всем тебе обязан, и твое слово всегда будет для меня законом!
– Ладно, поживем – увидим. Считай это дело решенным, – устало промолвил, тяжело и прерывисто дыша, его старший друг и наставник. – Займусь трудной подготовкой к заседанию бюро. Ты становишься очень важной фигурой. Будут оценивать всесторонне.
Григорьев поднялся, горячо пожал руку Николаю Егоровичу, благодаря за оказанную высокую честь и доверие, и бодрым шагом вышел из кабинета.
В душе его все пело от восторга – открывается невиданная, блестящая перспектива. При всем его самодовольстве и переоценке собственной личности он и представить себе не мог, что поднимется на такую высоту – станет одной из ключевых фигур в партии власти.
– Как же я рада, Варенька, что вы тоже стали москвичами. – Вера Петровна обняла и поцеловала сестру – та зашла ее навестить по дороге с работы.
– Сколько лет я об этом мечтала, сколько раз приставала к Ване, чтоб посодействовал. Но ты ведь его знаешь – «образцовый коммунист». Все боялся изменить так называемым принципам – перестраховщик.
Варя раньше не слышала, чтобы она так осуждала лицемерие мужа.
– Да брось ты расстраиваться, дело прошлое! Теперь мы часто будем видеться. Я ведь тоже по тебе тосковала. Особенно после того, как мы схоронили нашу незабвенную тетю Дусю.
Сестры прошли в гостиную и уютно устроились на диване, взявшись за руки и с любовью глядя друг другу в глаза. Веру Петровну интересовали деревенские дела.
– Расскажи – на кого ты оставила дом, кто будет ухаживать за могилкой? – спросила она с грустью в голосе. – Так жалею, что не настояла похоронить Дусечку здесь, – навещали бы часто.
– Зря ты так говоришь, – не согласилась Варя. – Ей лучше у себя в земле, рядом со своей родней. А за могилой и домом присматривает Дарья Тимофеевна, она мне обещала. Старики Ларионовы в колхозе больше не работают, на участке копошатся. Так что время найдут.
– Ну как твои семейные дела? Что-то выглядишь ты неважно. – Варя обеспокоенно разглядывала сестру.
За минувшие годы Вера Петровна внешне мало изменилась, только немного похудела да под глазами и в уголках губ появились предательские морщинки, выдававшие, что ей уже за сорок. Выглядела она и впрямь нездоровой: румянец исчез, лицо бледное, а в серых глазах по-прежнему светилась печаль.
Варя, наоборот, располнела, от нее так и веяло здоровьем. Мать двух очаровательных малышей, она была полна жизненной энергии.
– Да так, ничего серьезного вроде нет... – замялась Вера Петровна – она не решалась откровенничать с сестрой. – Женские болезни...
– Ну вот, ничего себе! – всплеснула руками Варя. – С чего это они у тебя? Ведь раньше не сетовала.
Вера Петровна помолчала немного, – теперь, после смерти тети Дуси, ей не с кем поделиться сокровенным, кроме младшей сестры.
– Не с чего-то, а Ваниными молитвами – лез ко мне слишком часто, – пожаловалась она с несвойственной ей грубоватостью и раздражением. – Знаешь, наверно, как он силен.
– Так что ж ты скорбишь? Другая бы радовалась, – шутливо заметила Варя, задорно взглянув на сестру. – Столько лет все было ладно, а теперь... чего-то не так?
Не понимала она ни состояния Веры, ни ее уныния – сама счастлива в браке, обожает мужа.
– Раньше и было хорошо, – пояснила старшая сестра, отводя глаза, чувствуя себя неловко. – Ваня-то терпелив был, ласков. А последние годы резким стал, спешит... со мной не считается... Одна боль и неприятности после этого. Вот лечусь. Да что обо мне – вылечусь! – прекратила она неприятный разговор. – Расскажи лучше – как устроились, какие планы?
– Живем на территории клинической больницы. Славе дали служебную квартиру – двухкомнатную, на первом этаже. Он все-таки завотделением. – Варя подняла на сестру сияющие счастьем глаза. – Главное, работой доволен – делает сложные операции. И условия здесь прекрасные. Живем, правда, в тесноте, но не в обиде.
– Теснота – это одно. А самое плохое, что казенная площадь – дело ненадежное, – практично рассудила Вера Петровна. – Вдруг Слава с начальством не сработается или сам захочет уйти? Где тогда жить будете? Снимать квартиру?
– Славу уже прописали по лимиту – станем пробивать кооператив. Деньги на взнос соберем, Слава после защиты прилично получает! – жизнерадостно заявила Варя. – Сейчас о другом думаем: как отдыхать летом, где? Надоело в деревне-то...
– Куда решили поехать? На юг, к морю?
– Нет, это исключается – дети еще маленькие. Хотелось бы нам на теплоходе по Волге – до Астрахани или Ростова-на-Дону.
– Ну что ж, отличная идея!
– Мы со Славой тоже так считаем. Плывешь себе с удобствами, а вокруг все время меняются пейзажи – один другого краше... Причаливаешь, отчаливаешь, города, где раньше никогда не бывали... Сердце России... – размечталась Варя, откинувшись на спинку дивана.
– Значит, дело решенное?
– Да не очень-то... с билетами не просто. Люди по полгода в очередях переписываются. Хотя Славе обещали в профкоме помочь. – Вздохнув, Варя вернулась к действительности. – И вот что еще меня смущает: каково с детьми в душной каюте? Ведь в лучшем случае удастся достать первый класс. – И вдруг остановилась – новая мысль пришла в голову; придвинулась ближе к сестре, ласково взяла ее за руку. – Послушай-ка, Веруся, а твой Ваня не мог бы сделать нам люкс? Ему, наверно, ничего не стоит? Уж для него-то найдется. Официально все каюты поступают в продажу, но люксы всегда закачивают для важных персон.
Вера Петровна тяжело вздохнула, прижала к себе локоть сестры, грустно пожаловалась:
– Думаешь, я могу в чем-то тебе отказать? Да в лепешку бы расшиблась, если бы от меня зависело! Знаешь, что он мне скажет? «Им не положено». Можешь ты это понять? – И бросила на Варю возмущенный взгляд. – Ему только положено; им, господам, положено. А вам – нет! Это при том, что он борется, как говорит, за всеобщее равенство! Фарисеи! Знала бы ты, Варенька, как устала я от этого вечного лицемерия!
Варя молча слушала сестру, поражаясь происшедшей в ней перемене. Ясно, что в отношениях с мужем у нее серьезная трещина. А ведь так дружно жили!
– Успокойся, родная! – Она обняла и расцеловала Веру, чувствуя глубокую с ней солидарность. – Не вздумай перед ним унижаться! Как-нибудь обойдемся без его помощи.
– Да ты, Света, совсем уже взрослая. И хозяйка хоть куда! Можно замуж выдавать! – похвалил Григорьев дочь, когда она подала ему завтрак. – Садись, давай поедим вместе и немножко поболтаем. А мать где? Опять лечится? Совсем она у нас стала хворая. – И недовольно поморщился.
Но лицо его сразу разгладилось, когда посмотрел на присевшую напротив дочь. Светлана – в расцвете молодости и красоты. В свои без малого двадцать лет куда как хороша. Фигура замечательная, ножки длинные, стройные, полненькие; грудь высокая, талия тонкая, красивые бедра... Совсем взрослая стала.
– А ты разве не заметил, что цвет лица у нее нездоровый и хромает немножко? – огорчаясь за мать, упрекнула Света. – По-моему, ты к ней невнимателен стал. Между вами что, кошка пробежала?
– Да нет, что ты! Просто куксится – из-за болезни, видно. Ну, мы сами разберемся, – решил он сменить тему разговора. – Скажи лучше отцу: как у тебя обстоят дела с Михаилом? Не передумала насчет Олега? Знаешь, что его направляют на работу в Париж? Дело решенное, но ему нужно срочно жениться – холостых не посылают.
«Ну вот, опять обработка начнется! Когда же от меня отстанут с Олегом?» – подосадовала Светлана, а вслух ответила:
– Папочка, дорогой! Пусть его хоть послом в Вашингтон назначат – мне безразлично. Ты же знаешь, так зачем начинать все сначала? – Она глубоко вздохнула и перешла в наступление: – Ведь Миша тебе нравится? Неужели ты все еще хочешь угодить Николаю Егоровичу? Ты же теперь от него не зависишь. Кстати: поздравляю с новым назначением – мне мама сказала. У тебя теперь еще больше власти, папуля. Зачем тебе это надо?
– За поздравление спасибо, но в дела мои не лезь, все равно тебе их не понять. Занимайся своей музыкой! – отрезал Иван Кузьмич. – Перед Николаем Егоровичем я вовсе не заискиваю. Он вообще на ладан дышит. Просто по-отцовски о тебе пекусь. Сама посуди, – заговорил он мягко, доброжелательно. – У Михаила впереди неизвестно что, а у Олега – блестящая перспектива. Не забудь – он кончает Высшую дипломатическую школу. Привилегированная кормушка, оттуда – прямой путь наверх! – Длинная тирада утомила Григорьева, он умолк: что скажет дочь?
– Насчет Олега, по-моему, давно уже все ясно, папа. Ты много раз расписывал выгоды, что меня ожидают. И разве я сама себе враг? – как всегда, дала ему отпор Света. – Но не люблю я его, хоть убей! Разве смогу быть с ним счастлива? – Перевела дыхание и продолжала: – С Мишей у нас все хорошо. Мы любим друг друга и мечтаем о дне, когда наконец будем вместе. Но знаем – не готовы еще к семейной жизни. В этом ты прав. – Светлана серьезно, по-взрослому смотрела на отца; смущенно призналась: – Мы с ним давно договорились – потерпим до окончания учебы. Ему совсем немножко осталось до получения диплома, и у меня в этом году выпуск в консерватории. Сразу поженимся!
Григорьев слушал внимательно, пытливо глядел ей в глаза, будто старался уловить несказанное.
– Знаю, ты девушка умная, порядочная, верю – не поступишь безрассудно. Но задумывалась ли ты, какая жизнь вас с ним ждет? Действительность сурова, а я не вечен.
Света встала – окончить бы поскорее этот неприятный разговор, только настроение испортишь.
– Папочка, не стоит паниковать заранее. Волков бояться – в лес не ходить. В Мишу я верю. Он волевой, целеустремленный, надежный – не подведет! Сказал, что поступит в юридический, – заканчивает. Сказал, что будет следователем, – уже работает. Правда, есть одна угроза. – Лицо ее погрустнело. – В армию могут забрать. Он внештатно работает, в военной прокуратуре, а там реально светит Афганистан. И зачем вы затеяли эту ужасную войну?..
– Ну ладно, не твоего ума такие дела! – опять оборвал ее Иван Кузьмич, тоже вставая. Ему самому хотелось поскорее избавиться от этого разговора, тем более что не разделял он оптимизма тех, кто учинил афганскую бойню. – Пора мне, дочка, на работу. – И с важным видом он вышел из дому к ожидавшей его машине.
– Ну вот, а ты боялась, – успокоила Капитолина Львовна приятельницу: они с Верой Петровной вышли из поликлиники и направились к стоянке такси.
Для Капитолины Львовны годы не прошли бесследно: располнела, постарела – на вид уже бабушка, да и не только на вид. Но по характеру осталась такой же – энергичной, доброжелательной; не пожалела вот времени, чтобы сопровождать Веру Петровну к врачу и морально ее поддержать.
– Видишь, с гинекологией у тебя все в порядке. Необходим только небольшой курс лечения. А что, у тебя с мужем серьезный разлад? – не сдержала она удивления: ей всегда казалось, что Григорьевы – идеальная пара, – были, значит, «невидимые миру слезы»?
– Не совсем так... Раньше все шло хорошо. Но постепенно Иван Кузьмич слишком... – Вера Петровна замялась – хотела сказать «зазнался», но сочла неэтичным, – уж очень высоко начал ценить свою персону, думать только о своих удобствах... А в последнее время стал... просто невыносим. – И печально взглянула на приятельницу, подводя итог своим признаниям.
Она торопилась на утренний прием – очень плохо себя чувствовала, всерьез опасалась за свое здоровье, – и потому не вызвала дежурную машину Григорьева, Глубоко на него обиженная за невнимание и холодность, не пожелала пользоваться его привилегией; решила: «Отлично доберусь на такси»; позвонила Капитолине Львовне, договорилась, что утром заедет за ней по дороге в Кремлевку.
Теперь, после приема у врача, тоже намеревалась взять такси и доставить верную подругу домой, к внукам. На стоянке, однако, ни одной машины не оказалось. Долго мерзли на пронизывающем ветру; наконец перед ними затормозила бежевая «Волга» с шашечками.
– Куда вам, дамы? Могу захватить, если по дороге, – смилостивился таксист.
Рядом с ним, на переднем сиденье, – пассажир, высокий мужчина солидного вида, с рыжеватой бородкой.
Вера Петровна собиралась уже отказаться – боялась таких ситуаций. Но Капитолине Львовне нужно поскорее вернуться домой, а этот пассажир профессорского вида не вызывает никаких опасений... Капитолина Львовна, движимая теми же соображениями, назвала свой адрес, он оказался по дороге, и водитель услужливо открыл заднюю дверцу.
Удобно устроившись на мягком сиденье и придя в хорошее настроение от тепла кабины и обнадеживающих результатов визита к врачу, Вера Петровна с возрастающим интересом изучала затылок сидящего впереди. С самого начала ей почудилось в нем что-то очень знакомое... О Боже, да ведь такой рыжевато-золотистый кудрявый затылок может быть только... И вздрогнула от внезапно осенившей ее догадки.
– Извините меня, ради Бога! Ваша фамилия не Розанов? – запинаясь, трепеща от волнения, Вера Петровна слегка тронула пассажира за плечо.
При первом же звуке ее голоса тот резко обернулся и уставился на нее широко раскрытыми от изумления глазами.
– Не может быть!.. Вера?.. – не в силах осознать реальность этой чудесной встречи, прошептал пораженный Степан Алексеевич.
Он не обратил особого внимания на попутчиц, но этот проникающий в самое сердце грудной голос... Сколько лет постоянным упреком звучит он у него в душе...
Глядя на изменившуюся с годами Веру, на это милое, привлекательное еще лицо, пытался узнать в ней ту трепещущую, непосредственную девушку – свою первую настоящую любовь, что до сих пор лелеет в сердце. После долгого молчания, видя, что уже подъезжает к месту назначения, Степан Алексеевич предупредил водителя:
– Еду дальше. Провожу знакомую – много лет не видел. Потом вернемся. – И умолк, погрузившись в воспоминания.
Непредвиденная, потрясающая встреча с Розановым посреди огромного города всколыхнула в душе Веры Петровны совсем, казалось, перегоревшие чувства. С удивлением и сердечной болью осознала она, что этот сидящий перед ней человек не стал для нее чужим, несмотря на пролетевшие годы.
Осторожно наводя о нем справки у Нади, она всегда опасалась вызвать подозрения, – не хватало еще, чтобы все открылось. Хорошо хоть, что Лидия по каким-то своим соображениям скрывает правду от бывшего мужа, – Вера сама старательно поддерживала это неведение.
Из того, что удалось узнать о Степане от Нади, Вера Петровна вынесла одно: профессор Розанов живет в свое удовольствие, занимается любимой наукой, о ней, Вере, забыл и думать. Сама она радио не слушала; по телевидению ни разу его не видела; политикой не интересовалась – лишь иногда смотрела любимые издавна фильмы; все свободное время отдавала чтению. И вот теперь вновь и вновь восстанавливала в памяти ту поездку... Капитолину Львовну уже высадили; из деликатности она не задала ни одного вопроса – потом все выяснит, по телефону. Заинтригованная, провидя женским чутьем истину, всю дорогу с любопытством поглядывала исподтишка на Розанова – интересный какой мужчина...
Только когда такси приближалось к Никитским воротам, Степан Алексеевич, зная от Нади, где Вера живет, обернувшись, тихо предложил:
– Мне хотелось бы сказать тебе несколько слов, Вера. Давай отпустим такси, и я провожу тебя до дома. По дороге и поговорим.
Видя, что она колеблется, попросил:
– Пожалуйста, Вера! Надеюсь, твоя безупречная репутация от этого не пострадает?
Он остановил такси, щедро рассчитался с водителем, дав ему «отступного». Все еще не говоря ни слова, они пошли по направлению к ее дому. Вера Петровна шла ног под собой не чуя, осознавая, что поступает она, конечно, неправильно. Не должны ее видеть рядом с этим красивым, похожим на киногероя мужчиной. Но ей так хорошо рядом с ним – ничего она не может поделать...
– Вот что хотел я тебе сказать, Вера, что бы ты об этом ни подумала. Никогда тебя не забывал. А в тот роковой день... погорячился; но всей душой, всю жизнь о том жалел. – И, тяжело вздохнув, добавил: – Все поправил бы, но узнал, что ты счастлива и ждешь ребенка. Вот и все!
Он мучительно вздохнул, как бы сбрасывая с души тяжелый камень.
– Все эти годы мне не давала покоя мысль, что ты думаешь обо мне хуже, чем есть на самом деле. Ведь ты была и останешься лучшим, что мне дала жизнь! Знаю – ты счастлива с другим. Видно, таков уж мой жребий. Но я... очень рад тебя снова встретить... и всегда буду тебе рад. – Не ожидая и не желая слушать ее ответа, повернулся и зашагал прочь.
Иван Кузьмич прибыл в закрытое охотничье хозяйство со своими зарубежными друзьями в пятницу, еще в первой половине дня. Видных представителей братских компартий вызвали в Москву на конфиденциальное совещание; цель – противодействовать очередной американской экспансии в «холодной войне».
Как всегда, конкретные вопросы свелись к оказанию финансовой помощи. Разумеется, гости с энтузиазмом откликнулись, когда Григорьев, от которого зависело, будут ли удовлетворены их запросы, пригласил всех принять участие в традиционной русской охоте. В неслужебной обстановке, за дружеским столом надеялись они, можно добиться большего, чем действуя официально.
– Ну и чудо эта ваша русская баня! – Кубинец Анхель зябко кутался в белоснежную простыню. По-русски он говорил хорошо, но с характерным испанским акцентом. – Чувствуешь себя так легко, словно сбросил лет десять, не меньше!
Расслабленные, в охотку попарившись и похлестав друг друга душистыми березовыми вениками, все сидели в чем мать родила, завернувшись в простыни, в уютном, жарко натопленном предбаннике. Обшитый тесом под старину, декорированный коваными деталями и лубочной росписью, зальчик располагал к откровенной беседе. Братья-коммунисты дружно выпивали, с аппетитом отдавая честь щедрому, вкуснейшему угощению. Перебрасывались шуточками, рассказывали анекдоты, но не забывали о насущных делах, группируясь вокруг Григорьева, заискивая, стараясь угодить.
Около гостей сновали вышколенные официанты, пополняя запас спиртного и всевозможной снеди. Доставало и женского персонала, подготовленного, чтобы исполнить любое пожелание гостей.
В прекрасном состоянии духа, окруженный почтительным вниманием, Григорьев чувствовал себя помолодевшим и бодрым. Он господин положения, от него зависит – казнить или миловать. Кровь его заиграла, он ощутил прилив сил, захотелось острых ощущений...
Елена Александровна, крупная блондинка в безукоризненном медицинском халате, соблазнительно обтягивающем ее пышные формы, приблизилась к нему – проверить пульс.
– Спасибо, Аленушка! – приветливо улыбнулся ей Иван Кузьмич как старой знакомой. – Что, соскучилась?
– Всегда вам рада, – угодливо откликнулась она, откровенно косясь смеющимися глазами на простыню, вздыбившуюся у него выше колен. – Может, массаж сделаем?
– Хорошая мысль! – шутливо, но с достоинством поддержал Григорьев. – К вашим услугам!
